Мои абанаматы

   Язык – это своеобразный кусок хлеба. Знаешь несколько языков, значит несколько кусков хлеба у тебя есть. Правда, работа переводчика крайне трудна. И довольно ответственна. Точность перевода, соответствие идиом, да мало ли что! – Перевод, как женщина, – в своё время язвительно заметил Радзинский. – Если красива, то неверна, а если верна, то некрасива.
 Моя подруга «левачит» переводами. Так-то она кандидат совсем других наук. И вот что она рассказала мне однажды.
«Легче всего мне было переводить совминовские тексты – шпарь по словарю, если что.
   Но после вынужденного перевода одной очень художественной книги я задумалась, стоит ли каждый день после основной работы мотаться на другую работу, хоть это и Совмин на красивейшей площади города, и переводить эти скучнейшие тексты… Результатом тягостных раздумий явилось свободное плавание.
Дом стал сиять чистотой, комнаты всегда убраны, я всегда причёсана и не зачуханная с утра и ближе к ночи. Дети накормлены и уроки все выучены. Называется визит-контроль.
   Работа почти не переводилась, если в каламбур, переводить приходилось всё: рассказы, эссе, статьи. Даже стихи. Сейчас стихи легко переводить, чай, не брюсовские времена, когда исключительно рифмованные были стихи…
   По сумме я не особо потеряла, зато была хозяйкой самой себе. Почти предприниматель, даже без налоговой инспекции. А что вообще может быть прекраснее для предпринимателя? Жизнь в отсутствии налоговой.
   Но однажды моя идиллия была нарушена.
Оказалось, даже словарь не всегда может вам помочь, если вам досталось переводить бранные слова в тексте…
 
Родилась и выросла она в русскоговорящей, очень интеллигентной, почти аристократической семье. Мама – тбилисский инженер-энергетик, папа – то же самое. Но замечательно рисовал, все стены у них увешаны его картинами. Бабушка была врачом в Тбилиси. А дед… Вот дед у неё и был аристократом, считался "интеллигентом – мстителем". Он одним выстрелом  заткнул глотку одному губернатору тогдашней  Российской империи. Ещё до выстрела дед стал дашнаком. Этот губернатор про армян непотребно выразился. Дашнаки и разработали план мщения. А горожане за ночь собрали деньги и услали моего деда подальше от русского гнева, мщения и расправы. То ли в Швейцарию, то ли в Германию…
   Но я не об этом. А о том, что, закончив лучшую русскую школу в городе, она, по её словам,  ни разу не столкнулась с ругательствами на армянском языке. Мальчики у нас при медалистках не ругались, в университете на физфаке было то же самое… Хотя, предполагаю, что в обычной жизни ругательства гораздо чаще пригождаются, чем, допустим, слова о любви.
И вот поступает к ней просьба перевести два рассказа одного очень известного и очень неплохого писателя.
– Всё бы хорошо, но прочитав буквально полстранички, я с ужасом увидела, что рассказ изобилует матом. Каким именно  –  не очень хорошо различаю, но явно видно же! К маме обратиться – смешно. Долго думала, к мальчикам из класса можно или нет. У них внуки уже, конечно, всё знают. Но стеснялась. Наконец, увидев, что выхода нет, решила каждого спросить по одному слову».
И вот начинает она с соседа, Армена. С ним они и в детский сад вместе топали. Сразу перейдя к делу, спрашивает:
– Армен,  вот это… – что такое?
Армен замолчал и еле выдохнул:
 – Ин, ты чего? Зачем тебе?
 – Перевожу! – рявкнула она.
 – С забора? – еле нашёл он силы спросить.
Одно слово было добыто, он ручался за дословность, причём передавать хотел чуть ли не морзянкой, обошлись спеллингом.
   Но так как моя подруга проверяет информацию минимум в трёх источниках, как и подобает нашему учёному люду, почти всё известное ей мужское население Еревана было мобилизовано на перевод внушительного ряда ругательных слов и словосочетаний с армянского на русский. Этот известный писатель даже не поморщился, усеяв чуть ли не все диалоги этим делом.
   На этот раз она остереглась телефонного разговора. По мейлу передавала половину слова. Вечером – вторую половину, так получалось не очень стыдно.
Примечательно, что несколько «лингвистов» почти одинаково дополнили свой перевод: «Вообще-то, эти все слова имеют легальное, цензурное происхождение». Но вдаваться в семантику и этимологию подруга не стала.
Перевод она смело стала обкатывать на русских подружках. Они совершенно спокойно воспринимали текст, не то что соотечественники, и сделали несколько правок и дополнений.
   «Остальное я перевела в пять раз быстрее, чем эти диалоги, сдобренные смачным матом.
Весь город узнал о моих муках, было каждый раз стыдно до слёз, но даже Ахматова говорила: … «Я переводила из-за денег».
   Явившись к редактору, спустившей мне этот постыдный формуляр (кстати, она ни слова не знает по-армянски, правда, за ругательства не ручаюсь), я выглядела победительницей. Просмотрев распечатку, редактор изменилась в лице и прошептала:
 – Почему здесь так много ругательств?
 – Не я же их приписала! – огрызнулась я.
 – И вы переводили? Если б я знала… почему не позвонили мне?
 – Откуда я знала, что вы лучше переведёте? Я-то мужчин обзванивала!»

Напоследок ещё о переводе ругательств. Наш директор, редкий человек, яркий, масштабный учёный и всё-всё-всё, после Политеха был распределён в Свердловск, откуда его уже профессором пригласили на родину организовывать новое направление малой химии – разработку новых химических реактивов для биотехнологии. Привёз он оттуда семью, несколько своих аспирантов и неизъяснимую то ли любовь, то ли привычку выражать мысли на языке ругательств. Практически из любого слова у него получалось ругательное. Вопреки армянским обычаям, женщины для этого самовыражения препятствием не являлись. Не было в Свердловске армянских женщин, а жена, русская, прекрасный человек, боготворила его и прощала эту «маленькую» слабость. Но однажды на Учёном совете одна из технологов, в первый раз попавшая к нему в кабинет, шепотом возмутилась мне на ухо:
– Ну как можно, как можно!
– Ну, так ведь он на русском, я особо не понимаю…
– А ты переведи на армянский, это ведь ужасно!
Вот такие абанаматы, светлой памяти Довлатов!