Три шага назад

                Три шага назад


И вот такую тайну поведала мне сама жизнь. «Смотри, - говорила она, - я всегда должна преодолевать самое себя»
                Заратустра



     Предыстория



Утром двадцать девятого февраля 20.. года мир рухнул. И никогда прежде никто из существующих лишь в легендах или затерянных среди эпох и традиций пророков не мог и предположить, чем окажется его падение на самом деле. В глазах первых очевидцев оно выглядело весьма резким, странным и было так пугающе не похоже ни на одну из басен о втором пришествии или потопе, что тут же повергло их в первобытную панику. Казалось, тогда само понятие о жизни и значимости всех основных для человека вещей разом утратило свою серьезность и выбило всякую опору из-под его ног.



Вселенная покончила с собой в тот день, причем сделала это холодно, преднамеренно и совершенно без сожалений. Никто не знал и не мог сказать наверняка – стало ли это событие знаком трагического божьего промысла или несчастливой случайностью, однако последствия его были ужасающи. Страшный удар нанесло оно по самому корню реальности; удар недоступный своими масштабами величайшим умам, он обрушился не извне всех когда-либо созданных человеком миров, но изнутри. Малодушным ягненком приняло его надменное общество и тут же отдало всю свою честь на заклание хаосу. Умерла цивилизация, погибла культура, а значит, некому стало говорить больше о войнах и преданности, богатстве и успехе, боли и удовольствии. Исчезли все маски и авторитеты, и сгорели в их театре все хлипкие декорации.



Боли не было. Не было массовости. Настоящий Судный День и был примечателен тем, что вопреки ожидаемому сплочению всех народов и мимолетной иллюзии братства на Земле, каждый человек в то время оказался как никогда глухо огражден от мира и смог почувствовать себя вопиюще одиноким. Это была трагедия личности, тем более ужасная, что не предназначенная кому-либо. Крест человека перед самим собой; не шоу, не место, где он мог говорить громогласно между небом и землей, но изнурительное испытание духа его, сжигание в пепел плоти его, чтобы поскорее переродиться.


Многие помнят, что это было красиво. Красиво именно потому, что не кому было приручать и оценивать эту красоту. Некому было унижать и адаптировать ее, она, растворенная повсюду, подобно Лилит стала ласкать податливо глиняное тело человечества, разрывая его вялую плоть на куски. Она превратилась в глашатая полной анархии и символ наступающей эры. Мало кто по-настоящему понял, что именно ее триумфальное шествие явилось главным признаком пробуждения людей от длительного сна,  но очень многие в последние свои дни после катастрофы  просто не могли этого не почувствовать.




Никто не предчувствовал этого. Ни один взбалмошный художник, чье сознание переполнено особенно во сне яркими, предвкушающими все на свете образами не проснулся той ночью, и никакая собака или голодный волк не завыли на свою луну. Не учуяла и не представила ни одна мыслящая или ползающая тварь своей участи и какое-то время все живое еще продолжало оставаться в неведении. 
А что уже говорить о большинстве, тех обычных людях, брошенных на произвол судьбы своими властями, религиями и новым миром? В ту ночь они так же продолжили мирно спать, работать, беседовать или ссориться друг с другом; головы их были так же безропотно заняты хлебом или детьми своими и не смогли, не сумели они вообразить, что дни их сочтены. Их души высокомерно пленили надежды и планы, их города пылали жизнью и светом, и вся их действительность очень не хотела, просто не имела права допустить того, что случилось с ней на следующий день.



И вот как раз к числу таких людей и относилась Кира – с виду совершенно обыкновенная, миловидная девушка двадцати трех лет от роду, с чьего имени мы и начнем наше повествование. Для ясности можно сказать, что в ней самой, в ее личности или даже судьбе  нет по-настоящему достойной причины, чтобы быть выделенной из тысяч подобных судеб. Ни в том, как она встретила Армагеддон, ни в том даже как она приспособилась к нему, нет ничего особенного. И вид на пространство этой запредельной сцены падения всех столпов истории открылся тогда без исключения каждому, кто прожил еще хоть какое-то время после конца времен. Кира же среди них стала лишь субъектом, одной из немногих точек опоры и  смотровых площадок реальности, с которых нам будет наиболее удобно наблюдать за ее крахом и не более того.



Тем ранним утром, когда вся ее прошлая жизнь уже висела на волоске, она оставалась блаженна. Совершенно не подозревая ни о чем и продолжая дремать в своей большой и уютной спальне, она видела в своих снах, видимо, что-то очень приятное, ибо ее слегка дрожащие губы то и дело расплывались в сонной ухмылке. Девушка лежала на спине, ворочаясь и постоянно окунаясь своим вытянутым лицом в копну распущенных по всей подушке волос. Ее тонкие молочно-белые руки слегка выглядывали из-под толстого одеяла и иногда, если она вдруг поворачивалась, переплетались с такими же, даже неестественно светлыми локонами. Большие и выразительные глаза Киры были плотно сомкнуты, а ее маленькая, аккуратная грудь мерно вздымалась.



Но вот прошло еще несколько минут, и она начала медленно просыпаться. Редкое зимнее солнце заглянуло тогда в ее комнату и ударило ей в глаза ослепительным светом. Девушка нехотя привстала на постели, потянулась и внимательно осмотрелась. Ее до сих пор спящий мужчина, идущий за окном снег и вечная стройка в доме напротив – все было для нее вполне привычно и  понятно. Часы на стене только что пробили восемь и, хоть это и было не слишком важно для необязательной Киры, но все же обрадовало ее наличием свободного времени. Еще чуть позже она окончательно встала с кровати, запахнулась от легкого утреннего холода в пижаму и, совершенно не заботясь о продолжающем спать любовнике, раскрыла окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
Кира вышла из спальни и неспешно, с наслаждением приняла утренний туалет. Бодрость постепенно вернулась к ней, зажигая огоньки в ее блеклых глазах. Без завтрака, даже не переодевая пижамы, девушка прошла в одну из своих комнат, бывшей скорее крохотной коморкой, где почти каждый день она


приносила жертву своему увлечению.



Кира пыталась рисовать.


Не обладая ярким художественным талантом, сначала она убивала время таким способом, потом отвлекалась от своих проблем и лишь совсем недавно отнеслась к этому более или менее серьезно. Подобное хобби как нельзя лучше подходило ее истинно женственной и в глубине своей инфантильной природе. Она питала страсть ко всему красивому и ненавязчивому, ей нравилось скользить по вещам, не касаясь их; она предпочитала рисовать цветы. Все началось примерно год назад, когда природа взыграла в Кире и уперлась в ней одним навязчивым желанием - завести ребенка. Как выяснилось, она была неисправимо бесплодна, и напрочь отказалась взять кого-нибудь из детского дома, считая это насмешкой над собой. Казалось, она могла стать идеальной матерью и вечно сияющим придатком своей богатой семьи – ведь в том была ее суть и предназначение. Но природа распорядилась иначе и ни домашние животные, ни операции, ни даже алкоголь были не способны что-либо изменить.



В картинах девушка нашла свои личный покой и, возможно, именно поэтому за пределами семьи она выглядела здоровой и цветущей. Ее вкус был вкусом масс, полным отражением любой, даже самой глупой моды, а слова полны живого энтузиазма и клише, ведь она не выносила и малейшей отчужденности. Тот факт, что она не продолжит себя больше ни в ком, будоражил ее: хрупкая Кира даже в свои юные годы страшилась всего, что связано со смертью, и потому была крайне педантична и бережлива к мелочам.



Ее коморка была заставлена искусственными, иногда специально подкрашенными цветами всех родов. Пластиковые розы, фиалки и каллы стояли здесь. Эти цветы никогда не умирали и хранили свою красоту. Они, буквально, заполонили обитель девушки, оставив место лишь для холста. Мало что доставляло ей больше удовольствия, чем утверждать их вечность в своих красках.
Впрочем, получалось у нее это посредственно.




Искусство не было для Киры средством самовыражения, но персональной стеной плача, терапией, после которой ее жизнь снова обретала привычный смысл. Почти никто, кроме самых близких ей людей не знал о ее увлечении, она же сама считала его необходимой слабостью или помутнением. Свои картины девушка не ценила и либо складывала штабелями в кладовке, либо развешивала в самых незаметных местах по дому, чтобы не портить интерьер. Как и всякий дилетант, она не могла посвящать своему делу  больше сорока минут в день, однако совершенно не переживала по этому поводу.




Вскоре напряжение было снято и этим утром. Слегка измазанная в краску она приняла душ и принялась готовить завтрак. Чуть позже проснулся и ее жених, и дом девушки ожил сотнями теплых слов и признаний. Ничто тогда по-прежнему не предвещало беды, и это утро и день обещали стать для нее чем-то вполне предсказуемым и приятным. Кира ощущала себя любимой и сытой,  ее тело было погружено в комфорт и, казалось,  почти ничто не могло этому помешать.
Первые же ее проблемы начались в тот момент, когда она между делом или просто по привычке стала включать телевизор, радио и все свои компьютеры. Девушка тут же осеклась: ее техника, будто, вышла из строя, радио начало ловить вместо привычных волн лишь помехи, телевизор перестал показывать какой-либо из каналов, не говоря уже о пропавшем интернете. Это до боли странное происшествие озадачило ее, и она, даже не успев доесть завтрак, начала метаться по квартире в бесплодном поиске ответа на возникшую загадку. Нельзя сказать, что настроение ее от этого сильно упало или что Кира впала в панику, но этот первый из уколов действительности она приняла довольно болезненно.



Со временем девушка так и не сумела ничего выяснить, не смотря на все звонки в различные тех службы, и стала собираться на учебу. Она решила оставить все предположения по поводу недавнего происшествия и, подобно многим женщинам в таких ситуациях, просто переложить всю вину на чужие плечи. Однако новый и второй по счету удар от слетевшего со всякой оси мироздания совсем не заставил себя ждать, и как только она принялась укладывать предметы первой необходимости в свою сумочку, то тут же начала замечать, что некоторые из них начинают как-то необоснованно из нее пропадать. Со стороны это выглядело весьма логичным, и взбудораженной поломкой приборов Кире и в правду было тяжело сосредоточиться, но в данном случае она могла поклясться чем угодно, что действительно укладывала их именно туда.



С приближением начала ее занятий, спокойное настроение девушки стало окончательно исчерпывать себя. Уже одевшись, наложив макияж и стоя на самом пороге квартиры, она была вынуждена несколько раз снова раздеться и бродить по комнатам в поисках своей пудреницы, туши или флакона духов. Для нее, как для человека пусть и обеспеченного эти дамские мелочи играли, однако, большую роль, и их постоянная недостача была способна выбить ее из колеи. В итоге Кира почти взбесилась, и из мягкой и даже приторной в голосе и манере держаться девушки превратилась ближе к полудню в раздосадованную и озлобленную бестию, которая то и дело пыталась в чем-то упрекнуть своего мужчину. С облегчением для себя и для него, выйдя из квартиры, она так и не была уверена, что все же собралась до конца, и села в машину в крайне возбужденном  состоянии.



Третий и решающий удар новой реальности настиг Киру уже на полпути к университету и сразу заставил ее забыть обо всех своих утренних переживаниях как о несравнимых и совершенно незначительных неудачах. А началось все с мелочи, – и вот уже стоя на одном из светофоров, она вдруг захотела достать из сумочки свой сотовый, но со временем осеклась, не нащупав его рукой на привычном месте. Как оказалось, телефона действительно не было при ней, хотя и Кира была уверена больше в чем бы то ни было, что брала его с собой. Эта необъяснимая оплошность стала последней каплей в череде тех, буквально, сноподобных утренних событий, что окончательно вывела ее из себя и заставила по каким-то неведомым причинам тотчас же повернуть машину и поехать домой.


Спустя еще пять минут, время, как показалось Кире, гораздо меньшее, чем ей пришлось затратить на дорогу от дома, она все же подъехала к стоянке у своего подъезда и уже вышла из машины, прихватив с собой на всякий случай лишь ключи. Слегка растрепанная и так нелепо пытающаяся бежать на каблуках, она заскочила в лифт и нервно затеребила мех на своей шубе. Сумочку она оставила в машине, и теперь ей был просто необходим хоть какой-то предмет, чтобы сосредоточиться на нем. Очередная потеря еще больше подпортила ей настроение и усилила чувство свербящего внутреннего беспокойства, знакомого обычно людям, чьи планы редко совпадают с действительностью. Подобное беспокойство нарастало в ней  и по необъяснимым причинам достигло своего апогея лишь тогда, когда она ступила на лестничную клетку.



Именно там и произошла ее, пожалуй, самая ужасная и неожиданная встреча с провалившейся в какую-то пропасть реальностью. Кира уже достала ключи и хотела, было, пройти к своей квартире, но остановилась как вкопанная и замерла всего в нескольких метрах от нее. С первых секунд она еще не сумела до конца осознать случившегося, но только громко и глубоко вздохнула и искривилась так, как будто внезапно оказалась в выгребной яме.



Девушка так и не двинулась с места  и спустя десять, и спустя пятнадцать минут. Во рту у нее отчего-то пересохло, а ноги сильно подкосились. То, что почувствовала она в те минуты, еще нельзя было назвать страхом – это было что-то нечеткое и  пока несозревшее, но очень неприятное. Борясь с порывами этого чувства, которые подобно сырым блевотным массам поднимались прямо к ее горлу, она постоянно протирала глаза, чтобы проверить, не мерещится ли ей все это.



Прямо перед ней была дверь далеко нее квартиры.



Постепенно выйдя из ступора, Кира все же удосужилась проверить номер этажа и номерок самой железной двери, что была совершенно не похожа на ее деревянную и лакированную дверь. Все сходилось, и уже сама эта мысль сильно уколола ее, заставив  сглотнуть застрявший поперек горла ком, а затем просунуть ключ в совершенно не подходящую для этого замочную скважину.


 
Девушка была в смятении: она промучилась с неподатливым замком довольно долгое время, но все еще не хотела звонить в двери. Разум ее наотрез отказался принять то, что видели ее глаза и осязали ее руки. Она начинала то ругать себя вслух за неповоротливость с ключом, то оглядываться по сторонам или просто хваталась за голову и причитать что-то невнятное, при том очень часто моргая.



Но еще чуть позже первая стадия ее шока прошла, и зачатки сознания все же вернулись к ней вместе с протяжным звонком в эту новую, непонятно, как и откуда взявшуюся на ее пути дверь. Кира все же решилась взять себя в руки: она выпрямилась, поправила свою прическу, шубу, отерла щеки и уставилась прямо на глазок, стараясь разглядеть приближающийся к ней с обратной стороны силуэт. В это время ей даже захотелось помолиться, чтобы ей сейчас открыл ее жених и сказал, что это была просто плохая шутка.



Однако этого не произошло.



Вскоре после трех долгих звонков дверь открылась и навстречу Кире вместо ее любовника вышла одутловатая женщина лет сорока в белом банном халате и полотенцем на голове. К величайшему удивлению Киры, эта женщина ни то чтобы не узнала настоящей хозяйки своих апартаментов, но вообще не понимала по-русски и на все панические и надрывно испуганные слова девушки отвечала, как ей самой показалось, по-итальянски. За спиной этой странной дамы тут же появился высокий, темноволосый и небритый мужчина, видимо, озадаченный столь неожиданным разговором на высоких тонах, а чуть позже и его малолетний сын, которого Кира почти не смогла увидеть. Беседа их получилась довольно короткой, и, разумеется, совсем не содержательной - пытаясь разглядеть изменившийся интерьер еще утром принадлежавшей ей квартиры, девушка сумела связать лишь пару фраз на английском и жестами попросила эту семью дать ей позвонить.



Как ни удивительно, но просьба несчастной была по каким-то причинам выполнена и через пару минут она уже держала в своих руках новый телефон. Не раздумывая, Кира тут же принялась набирать по памяти номера сначала своего жениха, потом родителей, друзей и даже случайных знакомых. Казалось, молния поразила ее, когда она, наконец, поняла, что ни один из этих номеров не был в зоне доступа или вообще не существовал. Выпучив глаза и вызвав откровенное удивление со стороны  итальянской семьи, девушка на вытянутой руке отдала им телефон, а затем отпрянула и демонстративно резко повернулась к ним боком.
Когда злосчастная дверь с ключом в скважине захлопнулась перед Кирой, все краски ее  податливого и до сих пор такого приемлемого мира окончательно померкли и смешались в  несуразное  месиво. Еще совсем недавно уверенная в себе девушка теперь ощущала себя изнасилованной ротой солдат и выброшенной на помойку. Она была готова вот-вот рухнуть вниз и передвигалась так, словно никогда в жизни не ходила на каблуках. Произошедшая с ней перемена была настолько молниеносна и ужасающа, что ее можно было сравнить лишь с выстрелом из крупнокалиберного оружия, сделанного ей прямо в висок.



С трудом преодолевая ступеньки, Кира стала спускаться вниз по лестнице. Она заплакала навзрыд, смазывая всю тушь и ругая всех своих родственников и знакомых. Она подумала, будто это они все подстроили ей каким-то странным образом, а сейчас сидят где-нибудь в тепле и лукаво наблюдают за ней. Весь мир показался ей тогда чем-то невероятно гадким и враждебным, и девушке непременно захотелось убежать от него. Она намеревалась сесть обратно в машину и поехать в дом своего отца, находящийся за три квартала отсюда, но и тогда ей и в голову не могло прийти, как наивны были ее планы.




Кира вышла на улицу, и свежий морозный воздух слегка взбодрил ее и умерил ее желание плакать. За то время, пока она пробыла в подъезде, на улице началась очень сильная, даже необычная для такой теплой и безветренной зимы метель и теперь раздосадованная студентка почти не могла разглядеть даже своей машины, стоящей всего в двухстах метрах от жилого комплекса. Кое-как собравшись с мыслями и накинув себе на голову капюшон, она начала идти почти вслепую в сторону стоянки, то и дело спотыкаясь и вскоре даже хлюпая ногами в резко промокших сапогах.



Снегопад, обрушившийся с неба, что еще утром было совсем ясным, засыпал Кире глаза и через несколько секунд пути заслал для нее даже вид собственного дома. Укрываясь от его не слишком холодных, но очень влажных и навязчивых прикосновений девушка вдруг обратила внимание на одну до боли странную деталь –  люди на улицах вокруг нее, что так же боролись со стихией, были одеты отнюдь не по погоде. Некоторые из них, независимо от пола и возраста носили чуть ли не футболки и шорты или вообще одевались так, словно шли на пляж, а теперь застыли посиневшими от холода столбами посреди дорог и тротуаров.



Кира тряхнула головой и подумала, что это уж ей точно померещилось. То, что увидела она  перед собой, могло быть лишь обманом зрения, галлюцинацией, ибо действительно никакая в мире сила или глупость не способна была заставить собраться всех этих изнемогающих мужчин, женщин и даже детей в такую погоду. Кто-то из них пытался приглушенно кричать, и шум ветра быстро поглощал все его стоны; кто-то пытался вслепую найти себе укрытие, и чем больше таких безумцев становилось на улице, тем больше машин останавливалось на дорогах перед живой стеной.



В недоумении Кира все же дошла до стоянки, при этом порвав себе колготы и сбив колени о твердый и скользкий асфальт. К ее величайшему теперь даже удивлению ее новая «ауди» черного цвета оказалась на своем положенном месте. Увидев ее, девушка обрадовалось возможности снова оказаться в сухом и теплом салоне, а потому, буквально запрыгнула туда и зачем-то защелкнула все двери. Наконец она смогла вздохнуть с облегчением, ненадолго вынуть ноги из промокших сапог и теперь еще внимательнее, с комфортом рассмотреть гротескную картину противостояния сотен почти оголенных людей с непогодой.
Снегопад все усиливался – и как только Кира задалась целью выяснить, откуда же выходили толпы этих сумасшедших и были ли они организованы, их крики окончательно заглушил ветер, а стекла в машине начали стремительно запотевать. Заметив это, девушка сразу же рванула к зажиганию, дабы прочистить хотя бы лобовое стекло и согреть себя, однако машина, к  несчастью, не завелась. Она принялась напряженно крутить ключ  в замке, равно как и несколькими минутами ранее у своей двери, но взамен услышала лишь глухой звук мотора и угрюмые завывания ветра за стеклами.



 
Но вот, в какое-то из мгновений, что наступило сразу после самого пика гнева непогоды, этот ветер стал все больше стихать, и на улице, в конце концов, воцарилась абсолютная, даже какая-то засасывающая в себя и бьющая по ушам тишина. Кира нутром ощутила ее приход и тут же перестала крутить в руках бесполезный ключ уже второй раз за день. Выйти из салона девушка не смогла, - подсознательно боящаяся неизвестности вне машины, она только вскрикнула от безысходности, ударила изо всех сил руками в торпеду и начала скрести   накладными ногтями свое лицо, пуская редкие слезы.




В беззвучной тюрьме посреди окутавшей все вокруг бездны Киру охватил настоящий припадок агрессии, направленной скорее внутрь нее самой, чем вовне. Ознаменовавший собой не что иное, как вторую стадию ее шока перед катастрофой, он явился отправной точкой и порогом, который ей обязательно нужно было перейти. Поддавшаяся панике и так близко принявшая всю алогичность происходящего, она стала задавленно стонать и изо всех сил, иногда даже фантазируя, пытаться разглядеть толпы тех странных людей на улицах. Тяжелым и гнетущим ей казался даже сам воздух, которым она так прерывисто дышала; ей хотелось лезть на стену, и даже не от страха, но от ощущения полной брошенности и столь жизненно важной для каждого человека надобности найти во всяком явлении причину, порядок и иерархию, и тотальной невозможности это сделать.



Кира глубоко вздохнула. Все внутренние силы ее убеждений и опыта, что терзали ее тело в ответ на давящую тишину, со временем иссякали. Она вдруг ощутила последствия разрушительной борьбы и даже войны внутри себя, в которой ум ее на поле боя пришел в необычное, слегка атрофированное состояние. Так Кира с облегчением откинулась на сидении и  уже через пару минут после прекращения приступа перестала следить из окна за силуэтами легко одетых людей. Девушка перестала также мешкать и страдать от изоляции; ей вдруг стало искренне любопытно, что же все-таки произошло снаружи машины, и она больше не увидела никаких преград, чтобы выйти из нее.




Но когда водительская дверь открылась, и вновь надетый на ногу мокрый сапожок Киры уже ступил на землю, ей вдруг стало поразительно ясно, зачем нужна была вся эта борьба, и в каком состоянии ума только и можно было единственно верно воспринять открывшуюся перед ней панораму. Тогда она многозначительно покачала головой… Вместо жилого комплекса, одной незаконченной стройки, бара, пары киосков, и поворота дороги налево, которые находились за стоянкой Киры всего несколько минут назад, сейчас она увидела там нечто абсолютно другое. Большинство домов стало значительно ниже, у них появились необычные для этого региона плоские крыши, никаких магазинов и супермаркетов теперь не было вовсе, дорога поворачивала явно направо и… вела к некому мосту через реку, которая вообще никогда здесь не протекала.
Кира отрешенно хлопнула дверью. Она заметила, что снега на улицах не было вовсе и что люди вокруг нее стали носить уже гораздо более уместную одежду - так, как будто завораживающая метель явилась лишь плодом ее фантазии. В недоумении девушка  развела руками и слегка обернулась. Картина, которую она увидела позади себя, оказалась не менее странной, и машина ее, что еще пару минут назад была припаркована в углу несуществующей стоянки, сейчас стояла прямо поперек дороги и загораживала здешнее движение.




 Гудки застопоренных машин словно разбудили ошарашенную студентку и на секунду вывели ее из состояния глубокого транса. Она отшатнулась от своей так необычно припорошенной снегом «ауди» и стала медленно, постоянно осматриваясь, двигаться к тротуару. «С каждой минутой это становится все более непредсказуемым» - подумала она как сквозь сон. Никто из водителей не выходил к ней на дорогу, не начинал скандала, и даже пешеходы не обращали внимания на машину девушки. Местные жители выглядели смущенными и озадаченными и, кажется, они совсем не были удивлены ее появлением.
 Вскоре Кира смешалась с толпой и начала спешно удаляться от места происшествия. Словно обезумевшая, она оставила свой автомобиль и уже через пару минут потеряла его из виду. Пробираясь сквозь толпу задеревенелых людей, девушка прислушалась и попыталась разобрать их язык. «Я снова ничего не понимаю, - продолжила рассуждать она,  – это не русский,  не английский и даже ни один из знакомых мне языков западной Европы - лишь какое-то нелепое смешение всего и вся, тарабарщина».




Ошеломленная Кира попыталась сосредоточиться на боли в своих кровоточащих коленях. В те минуты ей хотелось только одного – поскорее отогнать от себя мысли, донимавшие ее тем сильнее, чем больше нового она узнавала об окружающем мире. Девушка словно ходила по грязи и пыталась не пачкаться: темнота и  необъятный ужас подкрадывались к ней каждый раз, когда она начинала анализировать происходящее. Со временем она ускорилась и перешла на легкий бег, все так же проклиная свои каблуки. Она еще больше разбила себе колени, окончательно порвала колготки, испачкала шубу и теперь оказалась на самой грани той третьей стадии шока, что рано или поздно должна была настигнуть в судный день каждого сознательного человека.



Состояние Киры ухудшалось. Она стала откровенно пугать идущих ей навстречу людей, пытаясь посмотреть им прямо в глаза. «Все люди вокруг меня, - подумала девушка вновь, - все они тоже пережили… некий сдвиг в пространстве и пытаются просто не подавать виду. Они выглядят так, будто подавились воздухом или поскользнулись на чем-то идеально ровном сегодня утром, а теперь очень стыдятся своей оплошности. Что-то действительно произошло, но всё, абсолютно всё, что знают и представляют они о мире, не даёт им возможности даже заикнуться об этом».



Кира обомлела и, наконец, остановилась. Вряд ли когда-либо в своей размеренной жизни, где всей ее борьбой и революцией была лишь прихоть избалованной дочери и любовницы, она могла сделать столь сокрушающий и подобный этому вывод. Девушка вышла из толпы ближе к самому краю дороги и продолжила наблюдать здешнее вялое, в некотором роде даже боязливое движение, а также витрины появившихся по ходу ее движения магазинов. Она увидела сотни лиц, смотрящих на нее с опаской и интересом - лиц, оцепеневших в салонах своих автомобилей, лиц, размытых за прилавками тех магазинов, и даже лиц нищих, что словно обращались к ней, застывшей у дороги, с вопросом и жалобой.



Кира не смогла выносить их взглядов, а потому вскоре смутилась и опустила голову, уткнувшись носом в копну своих снежно-белых волос. Однако и эта ее передышка в самом жерле людского потока не была продолжительной – группа каких-то детей, что недавно вышла из-за угла дома напротив, также остановилась у края дороги, обратив  на себя тем самым ее внимание.
Девушка была поражена -  большое количество снега еще лежало на плечах, шапках и капюшонах этих детей, будто бы они тоже пришли из  покинутой ею реальности. Многие из них выглядели заплаканными и сильно напуганными, кто-то пытался даже кричать или по-русски звать на помощь. Они старались держаться как можно ближе друг к другу, но даже не потому, как решила Кира, что толпа могла разделить их, а из-за своего страха быть стертыми самим окружающим миром. Их приход явился последним необходимым компонентом, чтобы разжечь закостенелую толпу вокруг них и дать, наконец, выход накопившемуся в ней давлению.



И вот люди с улицы уже принялись окружать и успокаивать детей на своих разных языках. На дороге начали останавливаться машины, из них стали выходить недоумевающие пассажиры, а потом кто-то из прохожих уже нашел в себе силы вербально выразить свой ужас, и на улице постепенно воцарился хаос.




В те минуты саму Киру как будто смыло, отшвырнуло толпой от центра собственной воронки, в которой плакали дети. Дрожь прошила все ее тело, когда она вновь заметила «пришельцев из лета», начавших мелькать среди тепло одетых людей и внушать им недоумение. Она поняла, что больше не вынесет всей какофонии событий, жестов и языков, что начала бурлить на улице, и потому, окончательно забыв даже о своей  любимой машине и толпе бедных малышей, направилась в ближайший переулок, дабы как можно быстрее покинуть ее.
Но как только девушка оказалась в самом переулке и уже смогла увидеть из-за угла следующую улицу, она опять замерла в изумлении. Перед ней снова предстали пейзажи, совсем непохожие на пейзажи ее города. Там были другие дома, другие магазины, другая дорога и, вообще, все другое до малейших вывесок и мусорных баков. Снег там еще не выпал, а деревья еще не начали сбрасывать своей листвы к последнему дню зимы! Но все это меркло по сравнению с тем, что за углом переулка даже само небо было другим. За спиной девушки его затянуло тяжелыми и серыми тучами, а прямо перед ней оно было чистым, ясным и лишь слегка усеянным рваными облаками.   




С опаской и осторожностью вышла Кира в эту реальность. Передвигаясь медленно, с недоверием трогая даже стены домов руками и напряженно вглядываясь в самый конец улицы, она опять смешалась с толпой и пошла вперед. Теперь девушке не пришлось долго присматриваться к окружающим ее людям, дабы понять, что смесь языков и нарядов стала для них уже традицией. Пройдя всего метров триста в их окружении, Кира не смогла также не отметить их гробового спокойствия  – ни кричащие у ног родителей или брошенные дети, ни омертвевшие ото всей непредсказуемости происходящего люди в форме не смогли создать здесь неразберихи. На улице царила неопределенность и состояние всеобщего ожидания, но девушка  хорошо знала – нужна только искра, легкое дуновение ветра, чтобы проявить огонь из раскаленных углей, - и среди этих застигнутых врасплох горожан тоже взойдет семя хаоса.



На ближайшем же перекрестке Кира свернула на другой проспект и пошла вдоль дороги по склону наверх. Люди, что там ходили, выглядели поникшими или ранеными; среди них девушка  заметила пару одетых в свитера и куртки мужчин и ясно почувствовала уже себя в роли «пришельца из лета». Словно заторможенная, вовлеченная всей  душой в чудесное зрелище, она с опозданием ощутила жар, что разнесся по всему ее телу. Девушка с отвращением сняла с себя дорогую шубу и швырнула ее на первый попавшийся гидрант, а еще чуть позже сбросила и свитер, оставшись, таким образом, в одной голубоватой блузке, теплой юбке и рваных колготах с сапогами.
 
Изрядно потрепанной выглядела она в те минуты, впрочем, мало чем отличаясь от местных зевак. Взгляд ее бегал, походка была очень неустойчивой, а ее некогда с таким трудом уложенные волосы оказались неуклюже взъерошены. Она проходила примерно сорок минут по этой новой реальности между напоминающих живых мертвецов людей и так и не решила, что ей делать дальше.



За это время сам факт того, что вся ее прошлая жизнь, идеи, достижения, любовь и пристрастия уже ничего не значили, не достиг ее сознания в полной мере. Находясь в подавленном состоянии, Кира так и не сумела принять его и сделать хоть какие-то выводы. Ведь для нее, дамы рациональной, все события этого утра были просто неприемлемыми. Они воспринимались ею скорее как дерево, выросшее за считанные секунды прямо посреди асфальтированной дороги, и  вызывали у нее соответствующие эмоции.



Девушка не могла очнуться. То и дело останавливаясь и шлепая себя по щекам, она пыталась определить, что же из всего увиденного перед ней было сном, а что – явью. Но вот во время одной из таких остановок ее внезапно и очень сильно протрезвил громкий звук бьющегося стекла. Она обернулась и увидела сзади себя двух неблаговидных мужчин, пробивающих битой витрину закрытого ювелирного магазинчика. Девушка отпрянула от них и инстинктивно прикрыла лицо руками, а когда опасность миновала, то присмотрелась к ним внимательнее.



Те мужчины были высокими и загорелыми латиноамериканцами среднего возраста. Оба одетые в какие-то обноски, небритые, грубо сложенные и издающие много шума, они показались Кире противными. Судя по их многочисленным татуировкам и озлобленным, выражающим звериное удовлетворение лицам, можно было понять, что они либо недавно отсидели в тюрьме либо еще числились как заключенные.
С радостными криками эти двое стали вынимать из витрин множество самых разных украшений. Сопровождавший их вой сигнализации лишь немного заглушал их самих и привлекал внимание прохожих даже не как само действие, но только как громкий звук. Создавалось впечатление, будто мужчины стремились поделиться ощущением своего триумфа с людьми и явно противопоставить себя всем возможным устоям капитализма. Единственный постовой, лишенный всякой радиосвязи, огнестрельного оружия и даже своего напарника попытался остановить их с дубинкой, но проиграл схватку и был тут же избит на глазах у безучастной толпы.  Больше никто не смел пререкаться с ними. Это был их пир тщеславия и вседозволенности, высшая точка насыщения скупых душой людей, не знающих, что они стоят на самом краю бездны.



Однако сама бездна не дала им долго насладиться их новыми возможностями. Всего через пять или семь минут после того как бывшие зэки пробрались в магазин и даже вышли из него, решая, чем бы заняться дальше, произошло нечто, заставившее похолодеть окружающих. В то самое мгновение, когда один из них уже заметил в толпе Киру, лукаво улыбнулся и, подбоченившись, направился к ней, прямо из магазина  к нему на огромной скорости выскочило какое-то животное и повалило его. Это животное издалека напоминало небольшого лося, а при ближайшем рассмотрении походило на молоденькую антилопу. Ударом своего тела в спину мужчине, оно вероятно, переломало ему хребет или даже убило его на месте. Но это было еще полбеды. Настоящий же ужас сковал сердца прохожих, когда следом за антилопой, прямо из-за раскуроченного прилавка ювелирной лавки выпрыгнула громадных размеров львица и с громогласным рыком набросилась на свою законную жертву. Она перебила ей шею точным и мощным укусом, отбросила второго латиноамериканца случайным ударом лапы и стала той самой искрой, необходимой и здешним людям, чтобы начать паниковать.



Все они сразу бросились врассыпную, хватая своих детей и заглушая шум сигнализации полными чистого страха воплями. В считанные секунды вся дорога и тротуар вокруг ювелирного магазина опустели, освободив место еще для пары хищников, охотившихся в группе. Они не преследовали убегающих. Животные сами находились в смятении от резкой смены обстановки и попросту растерялись. В ответ на новые, непривычные и агрессивные условия они еще громче зарычали и, забрав в зубах антилопу и убитого грабителя, начали медленно отступать обратно к магазину.



Среди всей обезумевшей толпы от них бежала и Кира. Каким-то чудом балансируя на своих каблуках и сворачивая через дворы, она быстро оставила этот проспект позади и продолжила бежать, даже когда оказалась на безопасном расстоянии. На какое-то время она смогла вбить себе в голову, что страшные звери гонятся за ней все дальше, и закончила свою выдуманную погоню, только выбившись из сил. Тогда девушка отдышалась и обнаружила себя в небольшой парковой зоне между дорогами, где все горожане опять выглядели унылыми и спокойными, как будто и не слышали далекого рыка диких тварей.   
Это парковая зона явно не принадлежала городу, в котором до сих пор находилась Кира.



Она присела там на лавочку, давая отдых ногам на сломанных каблуках. Переменчивое поведение людей в парке увлекло ее, а медленно движущиеся по дорогам машины вообще вызвали в ней краткий, но бурный приступ смеха, который затем сменился унынием. Всего за каких-то несколько часов в девушке уже произошли значительные перемены, проявившиеся как внешне, так и внутренне. После встречи с львицами она больше не желала очнуться или проснуться заново в своей постели: реальность своим хлыстом ударила ее достаточно сильно, чтобы выбить ее из плена собственных иллюзий и надежд. Понемногу она отошла от потрясения и теперь пыталась хоть как-то представить свою дальнейшую судьбу.



А еще некоторое время спустя, когда и сквер ее опустел, а на дорогах людей только прибавилось, Кира захотела пить. Она встала с лавочки, прошла к одному из здешних декоративных фонтанов в форме двух висящих друг над другом блюдец и принялась утолять жажду. Но не успела она сделать и пары полноценных глотков, как новое потрясающее и  зловещее событие заставило ее остановиться и с придыханием посмотреть наверх.



Птицы. Очень много самых разнообразных птиц, начиная от ласточек, журавлей и заканчивая пестрыми и декоративными видами попугаев, вдруг начали налетать в ее реальность со всех сторон горизонта. Птицы летели на разных высотах, издавали разные, иногда даже приятные слуху звуки, и сначала их перелет показался девушке красивым зрелищем, но когда их стайки в считанные мгновения стали заслонять своим хаотичным движением свет, плохое предчувствие сразу сдавило ей грудь. 



Все разрешилось довольно скоро. Ужасающая правда и причина, по которой птицы повели себя столь необычно, проявилась буквально через минуту после их появления. Многие чайки, вороны и ласточки тогда начали синхронно, как по команде складывать свои крылья и лететь на землю вперед головой. А когда тела их уже стали падать живым дождем на дороги и тротуары, Кира ясно поняла, что ее марафон продолжался.



Она не успела ничего толком сообразить, как тут сильнейший поток воды обрушился на нее, мгновенно расставив все точки над «и». Туша огромной даже по меркам этого вида вороны подобно снаряду врезалась в верхнее «мраморное «блюдце» фонтана и расколола его, оросив Киру водой с кровью. Девушка инстинктивно завизжала от этого и вновь бездумно побежала прочь из сквера, лишь потом осознав всю значимость своей ошибки.


В абсолютном бреду она оказалась на середине дороги, которую будто обстреливали  гадкими и смертоносными снарядами. Крупные птицы, орлы или сапсаны оставляли внушительные трещины в асфальте и даже пробивали лобовые стекла машин, прежде чем сломать себе шею и забрызгать внутренностями все вокруг. Одно из таких тел с характерным звуком вскоре врезалось в землю в метре от Киры и покрыло ее с ног до головы уже вторым слоем красной жижи, вызвав в ней одновременно сильный рвотный рефлекс и необоримое желание рвануть к ближайшему из зданий.



На протяжении всего пути к спасению девушка так и не поняла, насколько серьезная  опасность ей угрожала и как малы, в конечном счете, были ее шансы на выживание. Снова повинуясь одним лишь инстинктам, она прикрыла голову руками и с содроганием прислушалась к вою задавленных, почти распрощавшихся с жизнью людей, успевших стать мишенями стремительных тел. Мертвые птицы валили их на землю, пробивали им своими клювами черепа и ломали кости. Несчастные жертвы этого птичьего террора метались повсюду вокруг Киры в поисках укрытия, иногда даже падая прямо на землю или врезаясь от потери видимости в столбы, деревья или друг друга. И лишь немногим, самым быстрым, сообразительным или удачливым среди них удавалось  спастись.


Пожалуй, именно  удача и ничто кроме удачи позволило сохранить самой Кире жизнь и за несколько, теперь будто вырезанных из ее памяти секунд, добежать до ближайшего стального навеса под бакалейной лавкой.


Оказавшись в безопасности, девушка смогла отдышаться и осмотреться. Сердце и душа ее были воспалены видом улицы, укрытой  целым ковром из органического месива и тело ее дрожало как никогда сильно. Прижавшись от страха к стене магазинчика, она вдруг почувствовала, что больше не в силах удерживать равновесие на сломанных каблуках, а потому выбросила свои сапоги и осталась босой. Тяжело дыша и явно неадекватно воспринимая ситуацию, она попыталась вытереть кровь и налипшие разноцветные перья со своего лица и одежды и, разумеется, сделала только хуже.


Кира стала пугливой подобно той несчастной антилопе. И стоило ей услышать малейший треск в навесе, начавшем прогибаться под давлением птиц, то она вновь, ни на секунду не задумываясь, сорвалась с места и забежала в очередной крытый переулок. Девушка даже подпрыгнула от шока и перевозбуждения, когда этот самый навес рухнул спустя пару минут и выбил своими несущими балками стекла в закрытом магазине.


 
В следующий миг она застыла на месте и простояла так еще довольно долго, пока солнце на небе, наконец, не начало проявляться, а ход ее мыслей подобно расплавленному металлу не остыл и не принял свое изначально твердое и холодное состояние. Тогда девушка оттолкнулась от стены и стала даже с неким цинизмом вытирать вонючую кровь со своей одежды. Немного отстранившись от происходящего, она попыталась поразмышлять над поведением птиц и пришла к выводу, что причиной их массовых падений едва ли могли послужить люди. Они были похожи скорее на всеобщий, межвидовой и, наверное, «осознанный» суицид. Именно это насторожило девушку больше всего. Она перебрала в своей голове множество вариантов, но в итоге решила, что эти самые птицы, ориентирующиеся по магнитному полю земли, просто утратили в новом, не имеющем никаких закономерностей мире, свои ориентиры и так предусмотрительно скоро сами подвели себя под вымирание...   



Когда с одеждой, по ошибочному мнению Киры, было покончено, она еще недолго посмотрела вперед, а потом резко повернулась и пошла в переулок. Нельзя было понять, что двигало ею тогда. Может, на самом деле, первые стадии нервного расстройства дали о себе знать, а может, ее перестрадавшая душа была уже не способна на любое чувство, сложнее праздного любопытства. Во всяком случае, потерявшая к тому моменту абсолютно все Кира выходила из своего переулка довольно уверенно и без всякого желания обернуться. Она была готова принять теперь любую картину, любое обстоятельство и любую правду об изменившемся мире и, казалось, уже ничто не могло ее удивить.



Однако судьба, как всегда, оказалась гораздо хитрее, и как только девушка вышла из темноты, очередная реальность тут же захлестнула и поглотила ее собой в считанные мгновения.



То было набережная. И, воистину, взяться ей на улице со стаями мертвых птиц было просто неоткуда. На набережной стояла очень теплая и приятная погода, и быстро осмелевшая Кира сразу же вышла ей навстречу из переулка. Она увидела над собой яркое закатное солнце, вывеску, написанную на испанском языке, и решила, что оказалась где-то в южном полушарии.


То, каким образом ей удалось преодолеть тысячи километров, пройдя всего десять метров, осталось для нее загадкой. Но ей и не хотелось думать над этим. Слишком неподъемной и необъятной показалась ей глыба той тайны, которая каждый раз падала ей на голову при мысли о происходящем. Кира отпустила вывернутое восприятие и, не оборачиваясь, начала осваиваться в новом мире.


     Она отошла еще дальше от переулка и вышла в незнакомый город. Там вдалеке от нее тянулись линии пустующих пляжей, а прямо перед ней предстали две полосы дороги, разделенные рядами посаженных пальм. На дороге  стояло множество брошенных и открытых машин, и по ней уже никто не ездил. Вокруг Киры, будто во сне, поодиночке или парами разгуливали местные жители. Все они, исключая только редких детей, ходили молча и определенно не понимая,  куда и зачем им следует идти.



Кира прошла всего пару метров по горячему и шершавому асфальту и поняла, что без сапог ей придется непросто. Она осмотрела одежду на себе, с трудом сглотнула ком в горле и заключила, что нуждается сейчас всего больше в воде, дабы заглушить рвотный позыв и смыть с себя присохшую птичью кровь. Кира обвела взглядом всю набережную, на которой не было ни одного фонтанчика, и не придумала ничего лучше, как уже третий раз за день просто пойти вперед вдоль лини океана в поисках ближайшего кафе.


Неестественно долгим показался девушке этот путь. И всякий раз, когда береговая линия выгибалась, и путница не могла видеть домов впереди, по пришествии она заставала их замененными совершенно новыми, необычными для здешних краев домами. Девушка видела, как  невысокие, аккуратные и старинные асьенды, обвитые декоративным плющом с цветами на балконах, отчего-то переходили в разрозненные виллы со стеклянными стенами, а порой и в невзрачные дома прямо как на ее родине. Бедная Кира снова занервничала при их виде, но не решилась рисковать и поворачивать назад.
Она упорно продолжала идти, выпучив глаза на самое необычное из чудес и ловить на своем испачканном теле взгляды десятков прохожих. Она сама бросала подобные взгляды на тех, кто в отчаянии подбегал к ней, о чем-то оживленно спрашивал и, появившись  словно из ниоткуда, так же благополучно промывался в никуда.


Лишь вид статичной полосы моря успокаивал девушку и поэтому всегда, когда состояние улицы становилось слишком непредсказуемым, она начинала смотреть на воду. Со временем Кира привыкла к обжигающему асфальту под ногами, и стала даже наслаждаться ласками багрового солнца. Весь ее путь к долгожданному кафе занял в общей сложности около получаса беспрерывной ходьбы и обозначил, между тем, свое завершение необычным образом.



Кира посмотрела на один из длинных молов перед собой, которого, в общем-то, и не было там всего пару минут назад, и скорчила  удивленную гримасу.  Она заметила, что этот мол был неестественно широким и что к нему не было пришвартовано ни одной, даже самой маленькой круизной яхты или баркаса. Девушка остановилась, в недоумении присмотрелась к нему и увидела на самом его краю здание с застекленными передними стенами, напоминавшее  кафе. В нерешительности она остановилась, в который раз осмотрела свою набережную и, пожав плечами, направилась к новоявленному зданию.



Как только Кира удалилась метров на сто от берега, то поняла, что линия пляжей позади нее окончательно опустела от одиноких людей. Она отошла еще дальше и вновь оглядела город, что, как выяснилось со стороны, был крайне мал и не имел на набережной никаких необычных домов. Она смутилась и вновь развернулась в сторону кафе. Ни на миг измученная студентка не задумалась о том, кто и зачем построил его так далеко от берега, и почему в нем не было никакого внешнего дворика. Странность и необъяснимость стали уже нормой для нее, и впредь не вызывали лишних вопросов.



Вскоре Кира уже приоткрыла с опаской двери необычного заведения и вошла внутрь. Девушка совсем не успела оценить все прелести интерьера этого кафе с желтоватыми стенами, мягкой,  красной мебелью у столиков и множеством картин, как снова оказалась поражена неожиданным событием. Резкий и натянутый крик прервал ее, и крик этот  донесся, безусловно, изнутри помещения. Кира ступила вперед, чтобы лучше разглядеть в темной части залы фигуру кричащего, но тут же была остановлена его четким и уверенным приказом не двигаться на английском языке.



Странница отпрянула от неожиданности и коснулась спиной нагретого стекла. К ней навстречу вышел рослый мужчина лет сорока в теплом пуховике, штанах, огромных берцах и даже в шапке. Прислонив к своему мощному и небритому лицу прицел винтовки, он нацелился прямо в нее и чуть не спустил курок при виде ее ужасной, измазанной кровью ипостаси. Он был явно очень напуган и раздражен; несмотря на свой грозный вид, он совсем растерялся и начал лепетать что-то неразборчивое, в числе прочего достаточно четко спросив у девушки лишь, кто она, зачем пришла и что это за место вокруг них.


 С огромным трудом припоминая школьный курс языка, Кира  заговорила с ним. Медленно и не спеша она объяснила ему, что сама не знает, как сюда попала, что пришла она с миром и что за их спинами - прибрежный городок, находящийся, судя по солнцу, где-то в Латинской Америке. С каждым новым словом девушка все сильнее открывала спиной двери, но когда угрюмый мужчина все же опустил свое ружье, она остановилась и полностью вошла в кафе к нему навстречу.



 Кира присела от усталости на ближайшее из кресел и, забыв даже о воде и рвотных судорогах, несвязно рассказала своему новому знакомому о дожде из птиц и быстро осадила его встречными вопросами. Тогда-то она впервые и узнала, как бесконечно было море той бездны, что разверзлась сегодня утром и насколько, воистину, ничтожен был человек в ее объятиях. Этот… канадец, чьего имени спустя годы девушка ни за что бы ни вспомнила, обыкновенный рабочий человек из провинции рассказал ей, как сегодня утром поочередно отключился интернет, радио, сотовая связь, как канули в Лету все члены его семьи и даже родной дом. Рассказал он также и об улицах его городка, что вдруг перенеслись в огромный мегаполис, о том, как он нашел в этом мегаполисе укрытие от взбесившихся толп внутри покинутого кафе и пробыл в нем с винтовкой наперевес вплоть до настоящего момента. 


Рассказ мужчины впервые проявил в Кире сознательность и заставил, буквально, разрыдаться от жалости, как к нему, так и к самой себе. Очередная истерика путницы продлилась теперь гораздо дольше всех предыдущих и закончилась, как это ни прискорбно, реализацией ее блевотных позывов прямо в море. После этого Кире вдруг сильно захотелось выпить, и успокоилась она, только прорезав себе горло парой больших глотков бренди без закуски. Не способная больше смотреть без содрогания на человека, словно выброшенного с другой части земного шара, она как можно скорее узнала у него, где здесь находилась уборная, бросила свою грязную блузку около барной стойки и прошла туда.



Спустя пару минут девушка уже наклонилась вперед головой к зеркалу и подумала о воде в кране, которой просто не могло быть там из-за элементарного отсутствия водопровода. Она изрядно смутилась от такой мысли, но, как оказалось, напрасно, и спасительный плеск, что вскоре раздался в туалетной комнате, тут же убедил ее в этом. С большим облегчением она  смыла со своей кожи всю грязь и присела прямо на один из закрытых унитазов в надежде еще побыть наедине с собой.


Необычные мысли наводнили тогда ее слегка одурманенную голову, хотя и были они вполне закономерны.  Какое-то время Кира продолжила бранить себя за то, что не решилась пойти назад в своих переулках, за то, что потеряла  машину или не осталась с плачущими детьми, но не особенно склонная  к самоистязанию, быстро оставила это. Она решила хотя бы попробовать предположить, кто или что могло стоять за сегодняшними событиями, припоминая при этом все самые абсурдные по ее мнению теории. Она провела около получаса в самозабвенном поиске ответа на этот вопрос и вызвала, наверное, сильное удивление или тревогу у мужчины с ружьем, но так и не пришла ни к чему завершенному.

В своей прошлой жизни Кира вообще не привыкла долго и напряженно думать и искренне считала всё, лежащее за пределами своего понимания откровенно вредным. Быть может поэтому, прибавив к своим домыслам еще и суеверный женский страх, она смогла увидеть в основе всех сегодняшних бед лишь каких-то демонов, сыгравших с ней столь злую шутку, и ничто другое.
Когда же Кира начала выходить по внутреннему коридору из туалета, то резко почувствовала в своем теле холод. А когда она, наконец, вышла в главное помещение кафе, то тут же остановилась. Девушка заметила, что ее знакомый куда-то пропал, а сам свет в зале стал более ярким и белым, утратив свои закатные оттенки. С ужасом она медленно повернула голову к застекленным дверям ресторанчика и увидела там бескрайнюю, иногда прерывающуюся ледяной кромкой заснеженную пустыню.



Кира со скоростью пули метнулась к барной стойке, схватила свою блузку, с отвращением надела ее на себя и снова зашла во внутренний коридорчик, оставив снаружи только голову. От удивления она прикрыла рот ладонью и стала с замиранием сердца наблюдать за тем, как ветер начал заносить первые снежинки на пол кафе. Температура вокруг нее стремительно упала, и кожа девушки уже продела через себя острия колющего дискомфорта. Ей вновь стало страшно. 



Отвратительная перспектива получить обморожение показалась ей даже худшей, чем перспектива быть пришибленной телами птиц. От безысходности, прямо как у дверей своей квартиры, девушка стала звать того мужчину с ружьем, но, разумеется, тщетно. Он исчез внезапно и безвозвратно, оставив ее саму, полуголую и неприспособленную один на один с морозной стихией.



Через пять минут, войдя полностью во внутренний коридор, Кира захлопнула за собой двери на щеколду, много раз перекрестилась и даже прочла какое-то подобие молитвы. Девушка подумала вдруг, что если она откроет дверь еще раз, то уже не увидит там этих снежных пейзажей. Зажмурившись, она все же сделала это чуть позже и была крайне подавлена тем, что обложившие окна ресторана узоры и снег никуда не делись.


Кира так и не закрыла двери вновь, поняв, что они ее не спасут. Она оставила для себя  лишь маленькую щель и продолжила смотреть через нее, как принялись лопаться одна за другой бутылки в баре от перепада температуры и вздуваться обмокшие от снега картины на стенах.



Прикосновения холода становились для нее все более ощутимыми. Сначала они добрались до пальцев рук и ног Киры и стали неспешно загонять ей иголки под ногти, а затем укутали грубыми объятиями и все ее плохо укрытое, босое тело. Девушка сильно задрожала.



Немногим позже она опять вернулась в туалет и открыла кран с горячей водой. Кира решила обогреть себя подобным способом, но немного не рассчитала с температурой и отпрянула от умывальника, причинив своим рукам резкую боль. Тогда она зашла в самый конец помещения, включила автоматический аппарат для сушки рук и притаилась, в надежде выиграть еще хоть какое-то время. Девушка просидела так всего пару минут, пока до ее слуха сквозь завывания ветра и шум согревающего аппарата не донеслись чьи-то крики. Крики эти, по-видимому, издавал человек, находившийся вне ее спасительного ресторанчика, и это удивило ее больше всего. Кира была уверена в том, что кричал ее заблудившийся товарищ с ружьем, а посему она  без лишних колебаний, предварительно сильно согрев руки и ноги,  снова вышла к дверям из уборной.



Девушку поразило то, с какой скоростью заснеженная пустыня сумела поглотить ее убежище. Занесенные уже приличным слоем снега столики, стойки и поваленные стулья совсем не внушили ей доверия и только усилили страх перед стихией. Однако внимание ее все же было обращено не к ним, а к затихающим воплям, доносившимся недалеко от  кафе. Сквозь пелену узоров на стенах и дверях, девушка попыталась увидеть, кто же их издавал. Она начала прыгать, приседать, всячески изгибаться и, в конце концов,  разглядела человека, а точнее сразу двух людей, которым не посчастливилось оказаться снаружи.



То были мать и ребенок. И судя по их одежде и цвету кожи, они были весьма неухоженными цыганами. Растрепанные фигуры женщины лет тридцати и ее малолетнего сына медленно проходили рядом с ресторанчиком Киры и постоянно падали в глубокий и рыхлый снег. Девушка сразу поняла, что одеты они были совсем не по погоде, и что их жалкие тряпки ветер продувал ничуть не хуже, чем ее тонкую блузку.    



Осторожно ступая по обледеневшему полу, Кира немного приблизилась к дверям и помахала  им рукой. Но ни мать, ни ребенок не увидели ее вместе с ресторанчиком из-за метели. Оба сгорбленные, укутанные в пестрое и распанаханое ветром тряпье, они медленно продолжали идти куда-то в сторону, все время оступаясь и окунаясь в снег.



Девушка приоткрыла замерзшие двери на расстоянии вытянутой руки, и ворвавшийся в помещение порыв ветра чуть не сбил ее с ног. Он впился в ее неприкрытую кожу подобно картечи, выдавив из нее глухой окрик. Этот окрик быстро донесся до цыган и впервые обратил их внимание на Киру. На секунды они подняли к ней свои головы и сразу же согнулись вновь, чтобы не подставлять лица ветру.



Между ними и спасительным кафе было всего метров двадцать, и девушка искренне надеялась, что им удастся добраться до него в скором времени. Однако надежды ее не оправдались: в очередной раз упав в снег, женщина и ребенок  ясно дали понять, что уже не могут идти. После своего падения они поднялись и, прижавшись друг к другу, остались стоять, уповая только на чудо или на Киру.



У девушки не было времени на колебания. Совершенно не отдавая себе отчет о том, что ждет ее остывшие ноги без обуви на снегу, она бросилась вперед из ресторанчика.



И сразу же чья-то невидимая рука резким, точным и болезненным ударом перебила ее дыхание. Как только Кира наступила на снег в колготах, ей показалось, что она вступила в  жерло настоящего вулкана, горящего белым пламенем. Невероятная гамма ощущений, изгибающих весь ее стан и цепенящих ее мозг, тут же захлестнула ее саму и не позволила ей осознать ничего, кроме своих шагов.



Эти двадцать метров для Киры показались самой длинной дорогой, которой ей когда-либо приходилось проходить. Она прошла их в полном забытье, и только когда ее ноги оказались уже по колено в снегу, а  раскрасневшиеся руки  коснулись чей-то обмерзшей одежды, память вновь вернулась  к ней. Она дошла до тех цыган и всем телом прижалась к груди женщины, чтобы согреть собой ее малолетнего сына. Она, буквально, вдавила его в единственный здесь источник тепла и сама начала трястись от острой как бритва боли, уже надколовшей ее череп изнутри.



Слившиеся в одну дугу губы Киры прошлись по голове дрожащего мальчика. В следующую секунду шея ее громко хрустнула: девушка обернулась назад, чтобы начать вести мать и ребенка к спасению, но не успела она сделать и шага, как заметила, что ее ресторанчика уже не было за месте… И даже сам снег в двадцати метрах перед ней оказался не примят, будто, и не стояло там вовсе подобного здания. За ним тянулась все та же бескрайняя ледяная пустыня, и ее вид для Киры был равносилен смерти. Бедная «спасительница» широко открыла рот и пустила много густого, тяжелого пара вокруг себя. Ее конечности уже начали понемногу неметь и обволакивать ее мертвенным безразличием, и если раньше она чувствовала себя так, как если бы у нее на дороге вдруг выросло дерево, то теперь - как  если бы она врезалась в него на полной скорости.
Новый порыв ветра застыл в ушах девушки, словно далекий колокольный звон. Этот звон со временем  только усилился, и, казалось, даже цыгане задрожали ему в унисон. Но уже через две или три минуты он быстро утих, а вместе с ним утихло и их дыхание. Одно за другим, тела матери и ее ребенка, стали глухо падать в хрустящий снег прямо перед Кирой, вырвав из-под нее всякую опору.
Девушка только чудом удержалась на ногах после этого. И ей не хотелось даже плакать. Она понимала, что осталась жива не потому, что была лучше одета, а только потому, что провела на холоде меньше времени. Она наклонилась, еще раз пустила пара и укрыла лицо руками в порыве полного отчаяния.



Ноги стали слушаться  ее все хуже, и шея будто встала железным стержнем вдоль ее спины, не давая голове двигаться. Никогда прежде она не находилась в таком сильном исступлении и не испытывала такой резкой и выворачивающей наизнанку боли как тогда. Для нее уже перестали иметь значение воспоминания о сладком утре, милом любовнике, о каких-то переживаниях, желаниях, стрессах, модах и даже о мертвых птицах, в конце концов. В ней была только боль. Боль, боль, боль и еще раз боль наводняла ее всю и уже хлестала через край ее опущенной на колени души.   



Кира падала молча, отчаянно борясь с холодом за каждую секунду своей сознательности. Беспомощная, она водила руками по воздуху и ловила посиневшими губами раскаленные снежинки. Девушка дрожала; она оставалась в сознании еще достаточно долго, чтобы позволить себе испить чашу собственных страданий до конца. Шок и холод надругались над ней, а онемение в итоге завершало их работу, вымещая в ней последние остатки  жизни.



В последний миг Кира вспомнила чьи-то далекие слова о том, что людям видятся узоры невиданной красоты, когда они замерзают насмерть во сне. Она не знала, кому принадлежали эти слова и были ли они правдивы, и меньше всего ей хотелось их проверять. Все, что она помнила,  это белую пропасть перед собой и то, как ее самой больше не стало. Сгинуло ли в той пропасти ее тело или растаявшие где-то представления о реальности  - не известно. Для нее осталось ясным только то, что возврата к старой жизни со всеми ее законами и тождествами уже не было, и что с этим, так или иначе, нужно было мириться.
               



                I

Время прошло. И хотя само пространство едва ли могло вместить в себя настолько точную оценку своего хаоса, но кто-то еще однозначно продолжал так думать.



Погиб человек. Погиб человек-отец, человек-мать, а также всякое право и знание, что успел он вложить в головы своим детям, воспеть или очернить в веках. Окончательно провалилась всякая система, наделенная им силой, и все высокопарные слова его растаяли как утренний туман.
Человека сгубила его же основа, но не было в том ничего пагубного и осудительного – и если бы боги увидели это, они бы тоже признали, что так и должно быть. Не резкое изменение климата или буйство животных в городах убило его, нет, - но полная неспособность принять законы нового мира. Лежащая на дне самого слова о нем потребность к сбережению и обузданию своей реальности в конечном итоге и перерезала ему глотку, превратив самую здоровую часть населения в самую больную и возведя психоз в очередной культ выживания.



Мир утратил свое фиксированное положение и не оставил ни единого шанса тем, кто еще стремился его упорядочить. Хаос, подобно осознанному существу, стремился наказать этих безумцев, каждый раз словно хлеща их по щекам пейзажами многих солнц и лун, сошедшихся на небе в круг, и тропиков, выросших в доли секунд среди арктических льдов. Понятие человека как цели во всех смыслах утратила тогда свое значение. Все пути и расстояния, к которым он привык, в это время стали носить глубоко условный характер, а любые направления его движения перестали быть только отрезками пространства, но явились последними формами выражения его жизни.




Иначе говоря, все вокруг стало крайне непредсказуемым. Никто не мог знать, где он проснется на утро, засыпая где-нибудь на лавочке разрушенного города или прямо на земле в чистом поле. Никто не мог быть уверен, что он дойдет до угла ближайшего дома и не окажется на его крыше в ту же минуту. Конечно, очень немногие смогли принять такое положение вещей, а значит и Земля просто не могла не стать кладбищем существ недостаточно приспособленных, чтобы вечно стоять на льду или слишком сильно вцепившихся в фигуры своих старых идолов. 




Так же естественно, что находились среди живых мертвецов и те, кто продолжил идти по костям своих предков, откинув все старые идеалы. Эти люди, в основном, неблагополучные, больные, свихнувшиеся или просто считающие жизнь, лишенную основы самой себя еще наивысшей ценностью, называли себя странниками. Каждый из них носил с собой огромный рюкзак, целые горы теплой одежды и жил, как правило, мародерством и собирательством. С начала катастрофы их ряды были еще многочисленны, и редкий, отбитый от своей семьи и общества одиночка не попытался хотя бы недолгое время так выгрызть у хаоса свое существование. Разная судьба могла ждать его, и кто-то из них уже погибал от удушья, когда во сне его одинокая саванна вдруг превращалась в морской шельф, кто-то - от падения с крутой скалы с высоты невысокого забора, но в целом, такие происшествия были для них  редкостью. В большинстве случаев их приговором оказывалась не природа, но такой порог восприятия, за которым у них отпадала всякая надобность дальше карабкаться, искать пищу, и становиться, таким образом, жертвой  истощения или собственного злого умысла. 



Однако теперь, когда все самые слабые, безыдейные и трезвомыслящие из них вымерли, последними выжившими, за редким исключением, остались только они – шуты  нового мира. Не стесняющиеся ничего, не имеющие ни родины, ни языка, вечно грязные, худые бесы и суккубы с котомками на плечах, они все так же продолжали наслаждаться разнузданной красотой вокруг них и бездумно идти вперед. Они были отчуждены и одиноки, не ценили человека ни в себе, ни в других, ибо всегда желать так поступать и думать, и, утратив свою последнюю точку опоры, только стали самими собой. Никакой их девиз не простирался дальше того, что они называли одним днем, и единственным их храмом осталась лишь тотальная и перешедшая разом все возможные грани свобода. 


 
И вот он. Долговязый человек высокого роста в каких-то обносках, идущий вдоль тонкого ручейка посреди лесистого ущелья. Его голова была совершенно лысой,  и хоть на вид ему было не больше тридцати пяти, его загорелая и тонкая кожа казалась словно натянутой на череп и готовой вот-вот порваться. Его неопрятная бородка, зеленые глаза, словно вышедшие из орбит и рот, неуклюже приоткрытый в ехидной улыбке, сразу выдавали в нем человека экстравагантного и явно не очень здорового. Он с трудом балансировал на больших валунах у воды, но делал это, как бы танцуя и играя с ее потоком. Он был по обыкновению слегка голоден, полон сил, иногда говорил с самим собой, и, порой, сам не понимал, что из его слов было реакцией, цитатой, аллегорией или обычным бредом.



У этого мужчины был один огромный, бросающийся в глаза дефект. Со стороны правого глаза в верхней его челюсти зияла целая дыра примерно в два пальца, через которую мог вывалиться язык. Три или четыре его верхних зуба вместе кожей там были будто выбиты или вырезаны чем-то острым. Страшный по виду ободок кожи над этой дырой уже давно засох и не доставлял ему никаких неудобств. Подобный дефект очень пугал тех редких людей, которых мужчина встречал на пути, и сильно выделял его даже среди их побитой жизнью толпы. 
Совсем скоро  после своего появления в ущелье, он решил покинуть его и начал взбираться на гору между зарослей папоротника. Постоянно опираясь на гладкие буковые стволы и совершенно неуместные здесь пальмы, он необычайно резво бежал наверх. Спина мужчины причудливо изгибалась от веса груженого рюкзака, но тяжесть, казалось, только раззадоривала его.



А оказавшись на вершине горного кряжа, он даже рассмеялся, когда увидел за пройденным лесом не противоположную сторону ущелья, но громадную, почти лишенную всякой растительности и укрытую снегом другую горную гряду. Одинокий странник сбросил с себя рюкзак, достал из него толстую и сбившуюся шубу багрового цвета, укрылся в нее от усилившегося ветра и вновь, как и тысячи раз до этого, продолжил невозмутимо идти.



Наверное, по иронии судьбы  с каждым его новым  шагом вокруг становилось все теплее, а с другого края подковообразной вершины он увидел краем глаза новую, утопающую в цветах и травах низину. Эта низина тянулась до самого горизонта, на ней только что прошел дождь, и она показалось мужчине красивым местом, где, к тому же могли сохраниться мелкие полевые животные. Он приблизился к  ней еще больше и о, чудо - то, что бросилось ему в глаза, оказалось даже лучшей находкой, чем любая полевка или реликтовая собака, которую он мог поймать или пристрелить там из когда-то украденного им револьвера.



У самого обрыва размытого дождями утеса росло множество елей с узкими стволами и толстыми, мощно вплетенными в скалистую землю корнями. На их ветвях со стороны низины зеленели иголки, в то время как на обращенной к мужчине стороне попадались совершенно голые ветки. У  основания корней одного из деревьев журчал каптированный родник, но самое главное – рядом с ним лежала некая тощая фигура со скомканными и выцветшими волосами в разномастных лохмотьях. Она спала на расстеленной шубе, положив голову на свой по традиции изношенный рюкзак, и продолжала совершенно ни о чем не подозревать.



Путник подошел к ней и с жадной ухмылкой открыл этот рюкзак в поисках съестного. Он не нашел в нем ничего стоящего, однако разбудил вместе с тем и его владелицу –  еще привлекательную по тогдашним меркам и некогда действительно красивую девушку. Она выглядела заспанной и не до конца понимающей, что происходит. Мужчина провел по ее лицу рукой и, недолго думая, скинул с себя рюкзак, шубу, а затем и остальное тряпье. С каждым мгновением он все больше наседал над ней, совсем не пытаясь скрыть своей искренней радости от столь неожиданной находки.



Борьба под деревом между ним и его застигнутой врасплох жертвой продлилась не особенно долго, и ее скулящие и приглушенные крики растаяли среди журчания воды в считанные секунды. Недолго длился, между тем, и сам акт истязания, и белокурая девушка по имени Кира вскоре уже нашла свою поруганную честь сидящей в груде тряпья спиной к холодному стволу ели. Ее иссохшее тело постоянно вздрагивало там от холода и испуга, и временами она даже пыталась укрыться обрывками одежды.



Ее мучитель сел напротив нее на своей красной шубе и с важным видом стал доставать  из рюкзака разную одежду в кусках непромокаемых  плащей вместе с какими-то дурно пахнущими свертками. Этот мужчина, видимо, решил не покидать Киру и даже угостить ее чем-то питательным, но она вряд ли была способна оценить подобную добродетель. Девушка наблюдала за действиями урода с тошнотворной дырой во рту и лицом гуманоида с показательным презрением. И хотя она понимала, что действия его были вполне логичны в мире, где каждый странник являлся лишь средством для других таких же, она все равно не могла простить ему своей женской обиды.



Со временем девушка все же оделась, перестала дрожать и начала смиряться с физической неполноценностью ее очередного знакомого. Стойкая самоирония и любопытство взыграли в ней, и когда буря ее изнасилованных чувств уже улеглась, она даже заинтересовалась его одиозной  персоной. Не зная, что сказать, и не зная как начать разговор, не предав при этом свою обиженность и ненависть, она приподняла руку ему навстречу,  но так и не выговорила ни слова.



- Молчи, - остановил девушку странник, заставив тем самым ее отпрянуть и чуть не удариться головой об дерево. Его голос был противен настолько, насколько это вообще представлялось возможным. Напоминающий человеческую речь лишь отдаленно, похожий скорее на лай охрипшей собаки он испугал ее даже больше, чем все, произошедшее ранее.



- Возможно,  ты хочешь спросить меня, кто я, но все слова твои станут сотрясанием воздуха. У тебя нет времени, чтобы их расточать и даже сейчас, когда само время перестало существовать.



Ты хочешь спросить меня о том, как меня зовут, кем я был в прошлой жизни, о том, быть может, что я умею, люблю, по ком тоскую или как понравилась ты мне, – урод сделал паузу и лукаво улыбнулся, - но знай, это все – пустое. Ты и Я –  чистая случайность, совпадение, и все свойства, данные нам старым обществом, наши вкусы, предпочтения, имена, в конце концов - все фикция.  Я могу перестать существовать для тебя через пару минут, и тогда, даже если ты родишь мне в степи мертвого ребенка  -  для тебя будет уже совсем неважно, кем был его отец.



На этих словах знакомый Киры  подвинулся к ней поближе, охоче умылся в роднике и вновь провел по ее поледеневшему лицу своей ладонью.
- Единственный вопрос, который уместен в наших обстоятельствах, - произнес он с интонацией, повергшей девушку в невыразимую панику, – это вопрос о том, что есть твоя культура сейчас. Ты можешь понимать его как хочешь, скажу тебе лишь, что людям достаточно предложения, чтобы ответить на него, но большинству хватает и одного слова. 


 
Зверь продолжил ласкать Киру по волосам и груди, и онемевшая от этого девушка снова не смогла сформулировать ни одной мысли. Вопрос, заданный ей, был как раз под стать всему, что она видела перед собой, а значит и требовал от нее соответствующей реакции. Кира как будто в полудреме, плохо понимая, что она делает, наконец, набралась смелости отодвинуть от себя костлявые руки мужчины и зачем-то полезла в свой рюкзак. Она долго копалась в нем, явно испытывая его терпение, а потом резко достала оттуда целый пакет разных… жвачек и  с трепетом открыла его.




- Это – моя культура, если хочешь - прошептала девушка почти навзрыд, - эти жвачки. Я взяла их однажды целый килограмм в брошенном супермаркете и теперь жую, когда мне становится одиноко. Тебе покажется это глупым, - но только они способны напомнить мне, что когда-то у меня была семья, надежды… вся эта человеческая дребедень. Ты знаешь…



Вдруг Кира поняла, что сказала слишком много своему мучителю и стала корить себя за это. Вместе с тем ответа на ее неожиданное откровение не последовало; оба собеседника прекрасно поняли, что партия жертвы еще не сыграна и продолжили растягивать паузу  каждый по своим причинам. 
- Ты – животное, - Прорычала она презрительно через минуту мужчине в лицо, уже полностью потеряв всякий страх перед его голодной силой сумасшедшего. – Когда я проснулась, я не почувствовала ничего кроме твоей вони, - но ненавижу тебя даже не поэтому. Твое лицо противно мне уже за то, что каждый день я встаю и иду неведомо куда, чтобы побираться на этой свалке. За то, что если я перестану идти – я перестану существовать… за то, что жвачки мои – последнее доказательство времени, когда я могла жить без всего этого, а я начала оправдываться перед тобой за них.



Со злости девушка плюнула в своего обидчика, резко спрятала свое последнее богатство вниз рюкзака и приготовилась к худшему. Она напряглась всем телом, закрыла глаза и подумала, что все душевнобольные – люди очень восприимчивые и подобного не терпят. Кира даже задержала дыхание в ожидании резкого удара или нового припадка сексуальной агрессии, но опасения ее на этот раз не оправдались.



- Ну что ж, Человек есть ценность, которую он вложил в окружающие его вещи. Я верю тебе, женщина, верю…– Прошептал через мгновение странник,  принявшись как ни в чем ни бывало смывать липкую слюну со своего лица.
- Не плачь, ты нашла очень удачное место для привала, – заговорил он уже более внятным тоном. - Я видел, в твоем рюкзаке почти нет еды. Бьюсь об заклад, ты не держала во рту ничего слаще сырой луковицы как минимум пару дней. И если мы вскоре не пропадем друг для друга, я накормлю тебя и даже попробую развести здесь костер. Для удобства можешь называть меня как хочешь, любым удобным тебе именем, я…



- Мразь! - завопила Кира, оборвав уродливого человека на полуслове. - Как ты смеешь  пытаться меня подкупить? Я не боюсь тебя. Если ты думаешь, что нашел себе новую игрушку, то подумай над этим еще раз. И если ты хочешь вытрясти меня до конца, то сделай это сейчас!



- Хватит, - осадил он ее с невероятно уверенной и спокойной интонацией, - Ты устала, голодна, и это скоро пройдет.



В следующие двадцать минут Кира опять не нашла не единого подходящего слова, чтобы заполнить им пространство. Голос мужчины был настолько убедителен и в основе своей беспрекословен, что девушка просто растерялась. Она смогла лишь молча пронаблюдать, как он заботливо развел костер из сухого хвороста, достал из своего рюкзака алюминиевые кружки и котелки, набрал в них воды, порезал своим перочинным ножом кусок странного высохшего мяса и принялся готовить обед. 



Кира очнулась от забытья и повиновения только когда ей в руки уже пришла плошка специфически пахнущей похлебки и кружка добротного кипятка. Сначала она засомневалась на счет них, но ужасная усталость, и тот факт, что ей действительно не удавалось найти почти ничего съестного уже трое суток, вскоре не оставили бедной страннице выбора. Мясо, предложенное ей, было, вопреки своим визуальным качествам поразительно вкусным и даже сладким, и она сама не заметила, как кружка и миска ее опустели, а язык уже начал предательски просить о новой порции.


 
Кире не было дела до того, сколько еще раз она могла пройти через руки дурно пахнущего урода в бреду своей сытости и абсолютного счастья. Она совершенно не помнила того, что происходило с ней после обеда – ни запахов, ни слов, ни того, когда она могла спать или бодрствовать. Девушка впервые за долгое время почувствовала себя во всех смыслах этого слова согретой и, говоря откровенно, могла простить такому чувству его излишнюю грубость и загадочную дыру в челюсти.




Странница окончательно пришла в себя только через биологические сутки - единственную достойную для нее теперь меру времени. Она вышла из построенной мужчиной убогой палатки и обнаружила, что ничего из окружавшего ее ранее никуда не делось. Живот ее еще продолжал болеть от резкого приема пищи после долгого голодания, но уже не так сильно, как в начале предыдущего дня. Утро с точки зрения ее биоритмов тогда по счастливой случайности  припало на утро настоящее, и она даже смогла увидеть восход солнца из-за лежащих за обрывом полей и лугов.

Кира была приятно удивлена невиданной ею в последнее время стабильностью мира, проявившейся не только в единстве леса и стоянки, но и самой безоблачной и ветреной погоды. На расстеленных шубах в спальном мешке перед ней по-прежнему дремал безымянный человек, и его освещенный в первых лучах солнца язык заставил ее непроизвольно вздрогнуть. В паре метров от него тлел недавний костер, валялись котелки с остатками еды, рюкзаки и торчал неосмотрительно загнанный в пенек нож. Кира взяла его в руки. На мгновение в ее голове промелькнула мысль о том, чтобы зарезать во сне напарника, отобрать у него все самое стоящее и продолжить свой путь самой, однако она не смогла на это решиться. Девушка отшатнулась от холодного утреннего ветерка, невольно припомнила свою великую удачу в ледяной пустыне, укуталась в шубу и отложила нож.



Немногим позже она доела развалистое мясо, вымыла котелки, набрала в бутылки воды и, наконец, разбудила хрипящего мужчину.
Еще на рассвете они быстро собрали подобие палатки в рюкзаки, забрали с собой все пожитки и принялись спускаться с горы в зеленеющую степь. Никто из них даже не задумался, куда или зачем они идут. Подсушенного мяса, кореньев и тем более воды им хватило бы еще на пару дней, новый путь же для них был не прямой надобностью, но данью инстинктам, о которых намекала Кира ранее, агрегатным состоянием. Странники всегда старались отгонять от себя мысли касательно этой темы - в их обществе слово «зачем» считалось дурным тоном, но, не исключено, что именно такой подход и позволил сохранить жизнь многим из них до  нынешнего времени.



      
 В молчании прошли они около двух километров от горы, где им посчастливилось встретиться, до тех пор, пока сама эта гора за мгновения не пропала из виду, а в степи не начали происходить необычные метаморфозы. Видавшая виды пара почти не удивилась им, но все же нашла их хорошим средством для преодоления стены непонимания и жестокости,  выросшей между ними еще в момент знакомства. Так, небо над их степью вскоре заволокло тучами, а безымянный мужчина стал замечать далеко впереди скопления каких-то подозрительных искусственных объектов, заметно отличающихся друг от друга по формам и размерам.




- Мы приближаемся к автостоянке или чему-то подобному. – Начал он. -  И вон та, особенно большая отблескивающая папироса на холме, - возможно, это фюзеляж. Крупный авиалайнер когда-то разбился здесь, мы найдем вокруг него много интересного.



- Там есть еще постройки, - боязливо поддержала его Кира, - скорее отдельные стены домов правее самолета. У холма вообще есть нечто похожее на магазин. Пошли быстрее, мы должны это видеть.



Странники будто забыли на время свои обиды и резво побежали, несмотря даже на вес рюкзаков навстречу неизвестному. Панорама впереди них обещала собой нечто сногсшибательное и полезное, и на сей раз меняющийся мир не обманул их надежд.



То, что застали они на месте падения самолета, на деле оказалось целым мемориалом в честь краха надменной когда-то цивилизации. Еще на подходе к нему они начали находить множество высохших скелетов в разных одеждах на примятой траве: скелетов мужчин, женщин и даже маленьких детей. Затем им стали попадаться уже машины всех цветов и марок, аккуратно вкопанные в землю передней частью или боком, машины, стоящие просто ровно и перевернутые вверх дном, пустые или со скелетами внутри. Особенно их поразил маленький грузовичок синего цвета с выбитыми стеклами, в салоне которого хлюпала противная позеленевшая вода.


Мужчина с дырой в челюсти обратил внимание на свою напарницу: немного отстав от него, она стала идти гораздо медленнее, прикрывая при этом свой рот импровизированным носовым платком. Девушка согнулась под давлением рюкзака и стала очень внимательно смотреть себе под ноги, боясь ненароком наступить на чей-нибудь труп. Виды зданий, чьи верхние этажи были построены совсем из других материалов, нежели верхние, автомобили, мотоциклы и части самолета, будто вмонтированные в их кладку, засохшие пятна крови повсюду, вероятно, от стычек между странниками откровенно пугали ее, и она изо всех сил старалась избегать их взглядом. 



- Не бойся, - утешил ее безымянный человек, - нет смысла бояться того, что уже случилось.


От этих слов девушка немного приободрилась, выпрямилась и указала рукой в сторону брошенного минимаркета с вывеской то ли на польском, то ли на чешском языке.



- Нам лучше разделиться – сказала она. - Ты осмотришь самолет, а я – тот магазин. В нем точно могли остаться консервы или…


- Хорошо, будь по-твоему. - Одобрил ее странник с явным намеком на то, что они могут никогда больше не встретиться. Затем он демонстративно, даже не прощаясь с ней, направился  к развороченному фюзеляжу, но все еще остался в поле видимости.



Кира проводила его опустевшим взглядом. Она пошла к своему магазину и через пару минут вошла в его небольшой торговый зал, где все рекламные надписи на стеллажах и витринах выцвели, а основная часть товара просто сгнила. Совершенно не понимая языка, она все же нашла в нем отдел с консервами, но увидела там, по обыкновению, не совсем то, что ожидала увидеть.
Тогда девушка снова прикрыла рот пожелтевшим носовым платком и немного отвернула лицо. Напротив нее, прямо между двух накренившихся стеллажей с банками фасоли, гороха и кукурузы лежала громоздкая бетонная плита, из-под края которой виднелись чьи-то вывернутые ноги. Кира посмотрела наверх, однако не обнаружила там ничего странного – натяжные потолки и даже светильники в магазине выглядели совершенно целыми; у нее сложилось впечатление, будто это плиту кто-то специально притащил сюда, чтобы раздавить ею несчастного человека. Она обошла все место происшествия по кругу и, едва не вступив в засохшее кровавое пятно рядом с ним, громко взвизгнула от увиденного. То были уже вторые мать и ребенок, встретившиеся ей с начала катастрофы, причем на сей раз ребенком оказался малыш максимум года от роду, пристегнутый к своей родительнице и чудом прикрытый ее смятым телом и конечностями от удара плитой.



Странница отпрянула от него в панике и вдавила платок в свое лицо еще сильнее. Наибольшим, что поразило ее, была даже не сама картина трагедии, но подозрительно знакомый ей запах, весьма резкий здесь и слабо ощутимый во время обеда под  елями. Девушка поняла кое-что. Она убрала свой платок, заплакала и, с трудом удерживая равновесие, набросилась на полку с маринованной фасолью. Она не разбирала дат и сроков годности, а просто начала сгребать банки в свой рюкзак. Тогда ей, конечно, приходило на ум, что предложенное уродом мясо могло быть человеческим, однако она сама не желала верить в это до последнего.



Кира скулила как раненная собака. И когда с фасолью и оставшимися здесь банками было покончено, она пулей метнулась к выходу из магазина. Слезы заливали ей глаза. Путница выглядела как никогда, еще со времен Первых Дней отчаявшейся и готовой вспороть живот своему напарнику; она ругалась во весь голос и уже придумывала про себя, что скажет ему, если тот не исчезнет…. как вдруг весь гнев ее куда-то внезапно испарился.



Очень слабый, только чудом донесшийся до ее ушей писк раздался в торговом зале и тут же заставил ее остановиться. Сначала девушке показалось, что это были всего лишь мыши, которые теоретически могли выжить здесь, но со временем, она четко осознала, кому единственно мог принадлежать этот ослабленный голос. Она сняла свой рюкзак, вернулась к плите, с отвращением села рядом с ней и напрягла свой слух, уставившись также на безнадежного младенца в переломанных руках матери. Странница просидела над ним целых десять минут, каждую секунду отмеряя свое дыхание, однако усилия ее оказались тщетны. И только когда она уже захотела покинуть магазин, ребенок рядом с ней отчетливо зашевелился и засопел, чем тут же обратил на себя ее внимание.



В следующую секунду она бросилась на пол и стала предельно аккуратно высвобождать его из тугих объятий матери. Вскоре дело было сделано, и маленький, еще лысый мальчик в крошечных ботиночках, синеватых и заляпанных кровью штанишках и жилетке уже очутился в руках Киры, абсолютно не знающей, что с ним делать дальше. Вид малыша оставлял желать лучшего, он почти не подавал признаков жизни, едва дышал и, казалось, находился на грани между жизнью и смертью.   



Однако Кира все же не осталась безучастной. Недолго думая, она скинула свою шубу, сложила ее подальше от бетонной плиты на прилавке и уложила на нее ребенка. Странница вспомнила, что видела здесь отдел с товарами для детей и сразу же побежала к нему. Там она нашла запыленную бутылочку с соской, ветхую детскую корзинку и опять вернулась к прилавку. Кира набрала в бутылочку воды и принялась отпаивать ею ребенка, который был явно обезвожен.
Младенец, чьи ручки, ножки, да и все тело в целом выглядело неповрежденным, подал первые признаки жизни. Он зашевелился, инстинктивно начал сосать обычную воду и открыл заплывшие глаза. Это был явно мальчик. Он потянулся к Кире, чтобы коснуться ее своими измазанными грязью ладонями, но оказался слишком слаб для этого.



Девушка окончательно вытерла слезы со своего лица. Она почувствовала, как сам дух ее укрепился от этого зрелища и как на место лающих и безнадежных переживаний в ее голове стали донельзя прагматичные и насущные мысли. Ведь малыша теперь было совсем нечем кормить, а шансы на то, чтобы найти ему на свалке хоть какое-то питание стремились к нулю. Странница разозлилась на свою беспомощность в этой ситуации. Несознательно принявшая на себя роль приемной матери, она уже почувствовала весь груз навалившийся на нее ответственности и чуть вновь не вскрикнула под его тяжестью.



Через пару минут Кира вышла из магазина с ребенком на руках и ледяной решительностью в глазах. За пределами ее здания уже наступал необычный вечер и два ярких светила в бледно-кровавых тонах осветили перед ней картину изменившегося мира. В его новой панораме фюзеляж на холме никуда не пропал, чего нельзя было сказать об остальных раздробленных частях самолета вместе с постройками и зеленеющими лугами вокруг. На их место уже пришла необъятная водная гладь, окружившая остров Киры по всему периметру.



Путница крепче схватила своего младенца и выдохнула. «Вот, - подумала она, - мир, наконец-то, поймал меня в ловушку». Однако не успела она углубиться в свои страшные предположения, как вдруг до боли знакомый голос прервал ее и вызвал в ней бурю шквальной радости. Кира посмотрела в сторону, откуда этот голос донесся, и увидела там всю ту же высокую фигуру в красном пальто, что приближалась к ней с каждой секундой.



- Что это у тебя в руках? - кричал безымянный мужчина, разводя руками. – Ты нашла что-нибудь полезное? Смотри, как стал прекрасен мир вокруг нас, как он играет с нами!



Урод быстро подбежал к Кире. Немного ослепленный красным заревом, сначала он побоялся убрать руку от лица, чтобы осмотреть ее «находку», а затем гневно покачал головой. Он по привычке выдержал паузу, прежде чем начать говорить и негласно подавил этой паузой в ней всякое желание упоминать  о человеческом мясе.



 - Это ужасно. И это стало настоящим явлением, - вскрикнул он, в попытках схватить младенца. - Многие из нас находили таких детей. На развалинах зданий вместе с их матерями и отцами, посреди пустынь в маленьких колясках или кроватках. Их нельзя прокормить, они очень слабы, но они, маленькие черти, дают нам надежду – самое отвратительное, что можно дать таким как ты или я.



Женщина, выслушай меня, Бога больше нет. И даже не на словах, которыми раскидывались поколения до нас, но нет в действительности; мы с тобой можем назвать день, когда он нас покинул. Ничто во вселенной больше не способно тебя осудить, поэтому брось его здесь, ибо я не хочу, чтобы он когда-то бросил тебя со скалы или заставил пустить пулю в лоб. Брось сейчас же.
Кира промолчала. Ветер с багрового моря взъерошил ей волосы и только придал еще большей, стальной уверенности в себе и своей новой миссии. Она холодно покачала головой.



- Прекрасно, - усмехнулся на это мужчина с дырой в челюсти, просунув через нее язык. – Сейчас уже не я веду себя как животное, а ты. Подумай только, какое будущее ждет этого малыша? Голодная смерть. Смерть на руках у новоявленной мамаши, вдолбившей себе в голову, что сам Человек еще не мертв. И даже если произойдет чудо, и ты сможешь выкормить его, вырастить его на протяжении пусть нескольких лет – что потом? Что ожидает его, и чему ты сможешь его научить?



Кира продолжила гордо хранить молчание, и в правду вообразив себя святой, которую пытались совратить бесы. Девушка тихо пробубнила себе под нос, что нашла в магазине несколько банок гороха и фасоли и ограничилась этим. Затем она отвернулась от своего напарника и увидела, что минимаркет  за ее спиной бесследно исчез, а вместо него появилась странная песчаная коса, ведущая от большой земли в воду. На самом краю этой косы стоял высокий небоскреб с блестящими окнами, наклоненный к воде подобно Пизанской башне. У его стены, обращенной к косе, лежал колоссальных размеров скелет какой-то рыбы, должно быть кита,  однажды накренившего здание своим телом.


- Ты тоже видишь это? – спросила мужчину Кира, завороженная новым зрелищем.
- Все это и было здесь, - твердо ответил он ей хрипящим голосом, как будто что-то скрывая, - переменилось, когда ты уже вышла из магазина, а я на секунду посмотрел под ноги… И не переводи тему. Если ты предпочитаешь своей жизни этого ребенка – не говори потом, что я тебя не предупреждал.



Безымянный странник снова замолчал на несколько секунд и злобно посмотрел в лицо мальчику, который срочно нуждался в медицинской помощи и еде. Потом он выпрямился, указал рукой на опаленное двумя звездами здание и предложил на свой страх и риск обыскать его в поисках полезных вещей.



Кира охотно согласилась на такое предложение и тут же сдвинулась с места. К ее величайшей удаче небоскреб оказался крупным торговым центром, просто изобилующим множеством совсем не тронутых магазинов. В них она нашла  немного чистой одежды себе, вещей на смену мальчику и даже подгузников. В голове девушки тут же созрел план по приготовлению детского пюре из пережеванных плодов, а посему она немного успокоилась и осталась удовлетворена. Единственным недостатком ее реальности осталось, пожалуй, лишь то, что большая часть острова вокруг вскоре тоже бесследно исчезла.
В суматохе и постоянных переживаниях об ослабленном малыше прошел последующий биологический день для Киры. Его конец ознаменовался постепенной переменой погоды от ветра к беспробудному штилю и внезапной вспышкой активности мальчика. Тем вечером у него сильно заболел живот; желудок ребенка отверг всю пережеванную девушкой пищу, и она не находила себя в попытках с ним совладать.



Очередное чудо произошло вновь уже тогда, когда Кира совсем отчаялась. Поздней ночью того дня у нее появилось молоко. Совершенно неожиданно она ощутила в себе необычайный прилив сил и восприняла его как знак свыше, еще больше укрепивший ее веру. Она не знала, был ли возраст малыша приемлем для кормления грудью, но ни на миг не засомневалась в правильности своих действий. Странница напоила его молоком, убрала за ним и уложила спать в одну из детских кроваток, найденных ею в магазине с детскими товарами.



Кира очень боялась тогда потерять свою единственную надежду в дебрях переменчивого мира, но так и не нашла в себе сил, чтобы остаться с ней на всю ночь. В конце концов, она пришла в тот самый мебельный магазин, в котором расположился ее напарник, переоделась в чистую майку и спортивные штаны и рухнула на один из диванов в полном изнеможении. Сам безымянный мужчина в это время продолжил сидеть к ней спиной в большом кожаном кресле и наблюдать через окно водную гладь, что переливалась в красно-сиреневых тонах.
Девушка растянулась на софе, укрылась найденным ей неподалеку пледом, но так и не смогла вскоре заснуть. Разрываемая воспоминаниями предыдущих дней, она никак не хотела принять тот факт, что во рту у нее побывала человеческая плоть и что она сама стала матерью. Путница долго ворочалась с боку на бок и спустя какое-то время решила все же выплеснуть наружу рой накопившихся у нее внутри переживаний.



- Кого ты убил, чтобы нас накормить? – спросила она урода как бы неосознанно, но, при этом совершенно четко понимая, что он не спит и еще может ей ответить.


- Никого, -  громко произнес он, тут же взбодрив девушку сильнее прежнего, - это было свежее, хотя и немного потрепанное от падения тело юноши лет семнадцати. Я освежевал его и засушил все пригодное мясо. 


Кира вздрогнула и вскочила на диване от таких слов.


- Как… ты мог? Неужели ты настолько голодал?


- Нет, конечно же. Это было  праздным любопытством. Да и вообще, - мужчина  обернулся в кресле к Кире, встав на колени, – как ты, знаешь, мясо своего вида усваивается быстрее и лучше всего, а потому не говори мне, что наш обед пришелся тебе не по вкусу.



Кира оцепенела. Безымянный человек начал буравить ее взглядом, будто проверяя на прочность и фильтруя в ней  все ее чувства и идеи. Освещенный сзади багровым заревом, он выглядел вдвойне пугающе и властно, и странница опустила голову, чтобы не смотреть ему в глаза.



- Не бойся того, что твой дух находит приятным, – выговорил он с насмешкой. – В самом человеческом мясе есть символ, данный нам природой. И символ этот остался одной из наших последних игрушек на пепелище старого света.
- Как твой гнилой язык повернулся назвать это игрушкой? – выдавила из себя Кира с придыханием.




- Слушай меня, женщина, - говорил он, - так заведено, что все в этом мире стремится к сопричастности форм. Тем небесные тела притягиваются друг к другу, ты выбираешь себе партнеров, еду по вкусу и находишь все слова о Судьбе и Призвании правомерными. 29 февраля 20… года рухнул не географический порядок реальности, но произошел неизбежный сбой этого закона,  поставивший на колени всякую иерархию в природе.


 Запомни же, наивысшее благо для человека – эту иерархию создать, выделить ее из семи нот или семи цветов радуги, вобрать в себя разрозненное и проявить себя через упорядоченное. В этом -  его замысел. И что остается нам, таким простым людям, чья задача – держаться за вещи, а не идти по ним? Что, если  наше общество – суть пятилетний мальчик, случайно представший перед нагой и возбужденной девушкой, мальчик, ужаленный ее красотой в самое сердце и совершенно не представляющий, как ему быть дальше. Он растерян и поражен; скорее всего, он несознательно пронесет в себе этот идеал, но, в итоге, не выдержит его веса и сломается под ним. Похожая судьба ждет нас, попомни мое слово, – ибо не нужно нам этого видеть, – урод показал рукой в сторону окна, - рано еще. И все, что есть у меня взамен этому хаосу - только игра, пусть и на столь низменном уровне. Игра как иллюзия моей сопричастности хоть с чем-то в этой повернутой структуре - даже с белком в моем желудке, но игра, которое воздает мне мое и я рад, что нашел ее.
Да, я ем человеческое мясо, но посмотри мне в глаза женщина, не отворачивайся. Ты видишь, это отравляет меня самого - я стал первобытной тварью. Но посмотри и на себя, твой безнадежный малыш есть такое же воплощение моей идее о мясе. Он также тебя отравит, однако яд его может оказаться куда более сильным.


Кира подняла голову и тяжело посмотрела на безымянного мужчину.



- А знаешь ли ты, - прошипела она, подавляя первые слезы, что навернулись ей на глаза,  - несколько часов назад у меня появилось молоко… и я никогда не чувствовала себя лучше, чем теперь. В моей прошлой жизни я была бесплодна. Бесплодна как женщина и во всем, слышишь, во всем, за что бы я ни бралась. Ты не знаешь, как страшно быть посредственностью и понимать это. Даже в мыслях моих я была просто не способна произвести на свет ничего до такой степени совершенного, но сегодня что-то действительно родилось внутри меня, изменилось так, что я даже обрадовалась Катастрофе. И если ты не веришь мне – я все равно не позволю тебе лезть в мой храм.



В экстатическом припадке девушка привстала с дивана и порвала на себе сверху майку, частично обнажив налитую молоком грудь. Она дышала глубоко и прерывисто, ее глаза сияли искренним восторгом; казалось, она была готова задушить голыми руками любого, кто подошел бы к ней или попробовал тронуть ее малыша. Безымянный мужчина отпрянул в кресле от такого поворота событий и немного поник. Его лицо утратило все свои покровительственные черты и стало напоминать гримасу прохожего, встретившего на улице бешеную собаку. Он сел обратно в кресло и решил переждать пару минут, пока девушка не успокоится и не смутится своего нелепого вида. Затем он продолжал:



- Тот факт, что ты восприняла чужого ребенка, как собственного, еще больше доказывает мою правоту. Сила твоего желания и убеждения уже влила через него первые капли отравы в твои уши, а значит, мне бесполезно тебе о чем-либо говорить. Я  хотел  помочь. Впрочем, это неважно. Обычно я бросаю женщин сразу же, после того как беру от них что мне нужно, но с тобой… с тобой что-то явно не так. Ты так не считаешь?



Кира зло и многозначительно промолчала несколько секунд. Она обернула свой плед вокруг груди и откинулась на диване, видимо, отдыхая от истерики. Мысли в ее голове после небольшой встряски приобрели довольно четкий порядок, и девушка все же смогла продолжить разговор.



- Не знаю, что ты имеешь в виду, - томно произнесла она, – как бы там ни было, это мое дело. Пользуясь случаем, я хотела  спросить у тебя кое о чем другом…



- О том, что это за дыра у меня в верхней челюсти? – перебил странницу безымянный мужчина. – Хочешь – я скажу тебе. Но вряд ли моя история тебя успокоит.



Кира кивнула головой и обратила внимание на то, как быстро в магазине начало темнеть. Она встала, нашла свой рюкзак и достала оттуда пару свечей. Прикрывшись пледом, девушка переодела майку на тонкую и красную блузку, подожгла одну свечу, взяла ее в руку и подсела на стуле прямо к креслу своего собеседника. Она уже почти не держала на него обиды и впервые за все время знакомства захотела рассмотреть его рану. Кира попросила урода опять привстать, украдкой взглянула на его тошнотворное лицо, а затем отвернулась.
- Это давняя история, - с трудом выговорил он, облизывая свои губы. – Дети, порой, бывают жестоки. Что еще нужно? Мнительный, замкнутый ребенок с заячьей губой, он смотрел на всех окружающих с глазами полными страха и непонимания. Кажется, он так и не очнулся, после того как лоно его безответственной матери отвергло его самого: даже солнечный свет  по-прежнему резал ему глаза. Ребенок вырос бы безобидным, неприспособленным к жизни растением,  но… природа, понимаешь, всегда выступает против таких экспериментов. Дело в том, что человек большой или маленький клопов давить должен, и я был зачатком клопа. Однажды ребята постарше схватили и долго били меня; я не помню, конкретно кто и за что, помню только острое зубило у моего самого больного места. Что же, они очищали генофонд. Мои кожа, зубы и кусочек кости - все превратилось в кровавое месиво. Потом уже не было смысла проводить какую-либо операцию на губе, и я так и не стал садовником, способным вырастить на всех моих внешних и внутренних нечистотах какой-нибудь прекрасный цветок; у меня начались серьезные проблемы с психикой, и я встретил в лечебнице свое совершеннолетие.



Я провел там больше пятнадцати лет. Ты представляешь, какой это срок? - Лицо безымянного мужчины вытянулось и побагровело. - Они считали меня больным. Они вышвырнули меня из своего общества и в какой-то момент почти сделали овощем, но может это и к лучшему, ибо я вряд ли выжил бы сейчас, сложись все иначе.



- Что за проблемы у тебя начались? – спросила Кира, впервые даже начав сочувствовать напарнику.



- Я разучился терпеть в людях их недостатки, - ответил он. – Это было чем-то вроде болезни нацистов, одержимых евгеникой. Мне стал до блевоты противен вид любого дефекта человека, морального или физического - я утратил всякий контроль над собой. Я хотел видеть красоту и чистоту – во всем. Со временем это начало проходить.



Кира встала со стула и немного вскрикнула от того, что липкий и горячий воск капнул ей на руку. Она взяла одну из чашек, показательно стоявших на кухне этого магазина, и закрепила там свечу. Затем девушка вновь легла на софу.
- Катастрофа застала тебя уже в желтом доме? – пролепетала она, потягиваясь.
- Да, и сначала ум мой действительно помутнел при виде свихнувшегося пространства. По правде говоря, оно и помогло мне сбежать: выйдя однажды на прогулку во двор больницы, я больше никогда туда не вернулся.



- Ты сказал, что твоя болезнь прошла, так? И что теперь? Ты считаешь себя здоровым?



- Нет. Я проиграл войну за свой идеал и просто смог это принять. В известный нам день несовершенной стала сама природа, -  мне не за что стало бороться. Она шепнула мне на ухо, что самое прекрасное в каждом цветке есть вовсе не красота его лепестков, но то, что он когда-нибудь увядает. И картины моего избиения перестали меня мучить.



«Сумасшедший - подумала про себя Кира, - он говорит несвязную чушь. Нужно поскорее это заканчивать». Свеча в стороне от нее вскоре потухла, и странница закрыла глаза, поняв, что бесполезно вглядываться в кромешную темноту. Образы бедного парня, найденного уродом после смерти, на несколько минут угасли в ее сознании, и она уже впала в легкую полудрему, как внезапно другая проблема разбудила ее. Девушка привстала на локтях и уставилась в окно. Ее собеседник заметил это и опять заговорил вялым голосом.
- Тебя интересует что-то еще?



- Вопрос, который мы всегда задаем друг другу, когда встречаемся. Самый главный. Скажи, почему наш мир рухнул?



Безымянный мужчина неожиданно рассмеялся, встал с кресла и присел у ног Киры, чем ее немного встревожил.



- Я думаю, это тоже был эксперимент.



- Эксперимент? Но кого над кем? Ты хочешь сказать, в этом замешана какая-то корпорация?



- Нет-нет, всему виной не отдельная корпорация, но люди в целом. Мы сами  - и ты, и я конкретно тоже стали причинами изменений; эксперимент состоит в том, что нам дали это сделать.



- Я тебя не понимаю.


- Если тебе повезет прожить здесь дольше меня, ты рано или поздно придешь к этому.



Кира совсем не удовлетворилась таким ответом, но не выразила своего недовольства. Она отодвинула коленом плечо мужчины от себя и сжалась калачиком в углу дивана. Странница знала, что сегодня он не осмелится посягать на ее личное пространство и была предельно спокойна. Мальчик, как ей казалось, находился в полной безопасности в своей кроватке, и если он и мог пропасть, то это было бы неизбежно. Кира постепенно расслабилась и заснула, однако проспала она не очень долго, всего час или чуть больше – ребенок вскоре проснулся, и его далекий крик тут же заставил ее вскочить на ноги и выбежать из мебельного магазина.



Измученная девушка поменяла малышу подгузники, напоила его и осталась с ним до тех пор, пока он не уснул вновь. Позже Кира поняла, что больше не в силах идти обратно к себе и провела весь остаток  ночи в полудреме прямо напротив его кроватки. 



Следующее утро, если его можно так назвать, выдалось туманным и весьма холодным. Кира проспала всего пару жалких часов и чувствовала себя разбитой. Ее разбудил шум копошения в  мебельном магазине, а когда она вошла туда с мальчиком на руках, то услышала тревожную новость: за ночь вода подмыла фундамент здания, и оставаться в нем стало небезопасно. Безымянный мужчина также приободрил Киру, сообщив ей, что неподалеку от центрального входа появилась некая деревянная лодка с веслами и в довольно хорошем состоянии. Кто или что могло ее там оставить, как всегда осталось тайной, однако путники даже не заикнулись об этом. Второпях Кира приняла подобие утреннего туалета, собрала вещи, перекусила сама остатками каких-то засушенных яблок и последовала за своим проводником прочь из небоскреба. Изнеможенную и плохо соображающую девушку в те минуты охватило сильное волнение; ей почудилось, что здание может рухнуть с минуты на минуту. Она буквально сдавила в руках заплакавшего младенца и выбежала на берег раньше напарника.


Море в глазах Киры выглядело безбрежным. Прозрачная дымка простиралась на многие километры вокруг нее и еще больше придавала открывшейся панораме атмосферы  гнетущей безнадежности. Небо было облачным и тяжелым; Кира подняла голову вверх, и на секунду ей почудилось, что оно будто испещрено сотнями скрытых под тучами светил, напоминавших тусклые фонарики и никак не сравнимых по яркости с прежним солнцем. Прижав к груди свое сопливое средоточие жизни и повернувшись к безымянному мужчине, девушка задумалась над еще одним парадоксом, часто посещавшим ее голову. «А что же случилось с самой планетой? – спросила себя она. – Неужели Земля тоже стала как мы - превратилась в одинокого путника? Стала громадным перекати-полем, гонимым по просторам Вселенной,  или отшельником, способным найти свой покой только умерев и превратив здесь все в руины? »



От этих вопросов Кире стало на душе темно и страшно. Она нашла глазами лодку у самой воды и сама направилась туда, постоянно одергивая рюкзак на спине. Урод пошел за ней, такой же молчаливый и задумчивый. Его явно раздражало поведение младенца, и временами он бросал на него косой взгляд, когда переставал вертеть головой.




Вскоре пара странников отплыла от берега, и мужчина с дырой в челюсти принялся грести прямо в ту сторону, куда указывал нос еще стоящей на суше лодки. Направление было для него совершенно безразлично, и преследовал он лишь одну цель -  отдалиться от небоскреба как можно быстрее, дабы уберечься в случае его падения. Хотя умом он прекрасно понимал, что если это и произойдет, то волна мгновенно сотрет в порошок лодку  вместе с пассажирами, но выбирать ему давно уже не приходилось.



Он греб самозабвенно и с нажимом, и чем сильнее он отдалял Киру от того железобетонного памятника человечеству, тем больше она смирялась со своим положением. Ее мальчик перестал плакать, быстро сменив свою истерику  любопытством. Он слез с рук названной матери и попытался ползти по дну лодки. Это зрелище умилило девушку - ей внезапно затошнило от качки, и она искренне обрадовалась возможности сосредоточить на нем свое внимание. Спутник Киры тоже невольно уставился на мило чихающего и перебирающего ножками ребенка и, меж тем, сам не заметил, как отвел от себя беду. Ибо стоило ему снова поднять голову на блестящий в тумане небоскреб, как он не увидел там ничего кроме пустого клочка суши. Опасность окончательно миновала, и оба путешественника смогли вздохнуть спокойно.




 С того момента биологические часы в лодке стали тянуться невообразимо долго и нудно. Порой проходило всего несколько минут, но Кире или уроду начинало казаться, что прошла целая вечность. Девушка сложила все свои вещи, включая шубу и оба рюкзака у самой кормы, присела там на мягкую соболиную шерсть и принялась возиться с младенцем, однажды даже покормив его грудью прямо перед сморщенной физиономией напарника. По ходу движения лодки ее тошнота все-таки прошла, ребенок, растянувшись у нее на животе, уснул, а она сама, подобно большой собаке положила голову на борт и стала грустно смотреть на проплывающее мимо однообразие.



Ни в один из дней своей жизни, как, впрочем, и жизни безымянного мужчины, Кира не  могла испытать настолько остро чувство бессмысленности своего бытия. Видимо, разум странницы ненадолго помутился от уводящего куда-то внутрь созерцания. На какое-то мгновение она уже увидела себя на переправе легендарной реки Стикс, где ей пришлось заплатить натурой лодочнику и отправиться в пугающую бесконечность. И если раньше это далекое ощущение мироздания как единого полотна, не имеющего центра ни в ней, ни в призрачном Боге или какой-либо идее касалось ее только интуитивно, в те минуты оно словно расцвело в ее голове. До сих пор притупленное яркими формами меняющегося мира оно словно ждало, когда время и материя вокруг девушки, наконец, не столкнутся в этой дымчатой глади, и она не сможет увидеть их истинное лицо.



Она поразмыслила, что если лодочник перестанет грести своими веслами прямо сейчас или спустя много часов – по большому счету ничего не изменится. Ни для Киры, ни для ее мирно пускающей слюну надежды, ни для самой лодки. Она даже вздрогнула от осознания глубины пропасти, к которой толкнул ее этот вывод. Зрачки девушки расширились. Вся траектория движения ее посудины, как и то, что сказала она в ней напарнику, их случайная встреча и сам крах цивилизации представились ей чем-то вроде паутины, которую ткал крошечный паук в чулане заброшенного дома. Паутина эта не имела для мира никакого абсолютного значения, и если никто не нашел бы ее, скажем, во время уборки, можно было  предположить, что она  не существовала вовсе или, что еще хуже, - существовала исключительно для себя и вообще не нуждалась в том, чтобы быть найденной или описанной. Она была ответом на необходимость продолжать существование отдельно взятого насекомого и ничем, до зубодробления ничем большим.




Сопоставив свои новые выводы с утверждением урода о том, что сам человек стал причиной Армагеддона, Кира осеклась. Что-то по-настоящему пугающее и необъятное увидела она на другой стороне своей логической цепи, и, не выдержав  напряжения, оборвала ее. В попытках заглушить волнение странница глубоко вздохнула и, медленно достав из кармана мятную жвачку, причастилась ею. Кира однозначно сделала свой первый шаг на пути понятия причин трагедии, однако сильно растерялась.



Еще позже она выплюнула жвачку в воду и постепенно отключилась, невольно наверстывая упущенное ночью. Перед самым сном ее охватил неожиданный приступ нежности к младенцу.  Он вдруг показался ей последним доказательством того, что ее жизнь все-таки не подобна паутине в темном углу, но действительно важна для высших сил, осуществления глобальных замыслов и победы добра над злом. Названная мать приподняла свою радость под ее маленькие ручки и пустила несознательную слезу из жалости к себе. Затем океан, окружавший ее, на время исчез.



- Выстрели мне в лицо. – Услышала она первую фразу по пробуждении и сразу же открыла глаза. Уже с первого звука, первой едва уловимой интонации голоса урода Кира нутром почувствовала, что случилось нечто непоправимое. Она с каменным лицом взглянула на свою правую руку, которая показалась ей слишком холодной, и увидела там револьвер, направленный дулом на безымянного мужчину. Так же, почти без эмоций она посмотрела себе на живот и не нашла там младенца.


- Ты выбросил его за борт, пока я спала? – произнесла она уверенно.
- Он тоже спал. И камнем пошел на дно.

Кира еще раз осмотрела  тяжелый и угрожающий револьвер.



- Тебе самому не противно? – продолжила она в том же духе.- Ты не мог сделать это как-то иначе?



- Нет. Сейчас был последний рубеж, когда я мог тебя спасти. Пока ты еще не дала ему имени. И я вытащил тебя из него. Из пропасти. Ты не подумай, я вообще-то обожаю детей, хоть по мне этого и не видно: меня самого всегда терзал факт, что мне никогда не стать родителем.


 
 Дело вот в чем. - Мужчина смутился и даже удивил этим Киру. - Пока я сидел здесь, я окончательно понял, что полюбил тебя. Вот так убого, по-своему, но полюбил и решил, что не позволю ему, - он кивнул головой за борт, - дальше отравлять тебя. Я знаю, ты меня не простишь - я этого и не прошу. Ты перебесишься, скинешь мое тело в море, забудешь нашу встречу как страшный сон и продолжишь путешествовать.



 Знаешь, когда я бросил весла и стал смотреть на тебя… минута за минутой, час за часом я осознал, что больше не боюсь смерти. Никогда мою голову не посещали подобные мысли, но тем они мне и приятны. Женщина, я хочу, чтобы ты жила. Не смотря ни на что.


Кира немного закинула голову и глубокомысленно зажала костяшки пальцев левой руки в зубах.



-  Идиот… - прошипела она, почти не открывая рта.
Девушка резким движением взвела курок и нелепо, но уверенно наставила пистолет на своего соседа. В этот решающий миг она возненавидела его еще больше, чем когда-либо. Глаза ее налились кровью, а по рукам прокатилась сильная дрожь.



- Ты, - завопила странница, - ты отнял у меня последнее, чем я могла дорожить! Псевдофилософ, тряпка, извращенец, ты не заслужил права сидеть здесь со мной и дышать моим воздухом, ты не заслужил жизни! Я сама догребу до берега, где бы он ни был, чем бы он ни был, ты мне больше не нужен… мерзость!



- Стреляй. - Спокойно ответил на это безымянный мужчина и по привычке облизал свою губу. – Я сам тебе это предложил. Не мешкай - судить тебя больше некому.



Кира закричала еще громче, перестав опускаться даже до обрывков фраз или отдельных слов. Ненависть в ней бурлила, и ее поток был настолько стремителен, что просто не успевал облекать себя в вербальные формы. Пытаясь напугать напарника, девушка начала трясти пистолетом у его виска, однако так и не смогла пошатнуть его равновесия. По обыкновению хладнокровный он продолжал  смиренно на нее смотреть, при этом почти не двигаясь и не реагируя на провокации.



Что-то не давало Кире сразу же высадить ему мозги. Чудом пережившая в ней все невзгоды христианская мораль или банальный страх перед кровью и мертвечиной будто сдавили ей руку и мешали выпустить пулю из ствола. С каждой секундой этот внутренний блок становился все более ощутимым, и стоило Кире замешкаться, он начал проявляться чуть ли не физически. Затуманенное сознание девушки было в опале, она боялась и ненавидела – противоречия, буквально разрывали ее напополам. Ей нужно было выбирать, выбирать прямо сейчас и не между чем-то абстрактным и расплывчатым, но гранями самой сути, вещами тяжелыми и обременяющим всякого, еще не до конца прогнившего человека.
И Кира сделала своей выбор.



Она подняла пистолет над головой напарника и, с трудом удерживая его в руке от отдачи, разрядила всю обойму в воздух. По лицу ее потекли слезы облегчения. Она с отвращением выбросила оружие за борт и нагнулась лицом к коленям. Девушка перестала нечленораздельно кричать, но взамен начала так же громко материться, иногда приукрашивая свои слова слепыми ударами в доску для сидения или в грудь мужчины. Она выглядела неуклюже и вызывала жалость.
Когда же странница совсем выбилась из сил и охрипла до такой степени, что не смогла произнести и слова, ей захотелось утопиться. Она на деле решила никогда больше не вспоминать ни о мужчине, ни о своем ребенке. Быстрым рывком Кира метнулась к борту и уже коснулась воды кончиками волос, но естественно была остановлена цепкими руками напарника и через секунды даже оказалась в его объятиях.




У девушки не осталось больше никакого желания и возможности сопротивляться. Она обмякла как самый настоящий мертвец в руках своего убийцы и превратилась в его податливую игрушку. Уткнувшись носом в свитер безымянного мужчины, она поняла, что окончательно сдалась. Кира сама не заметила, как ее трясущиеся от перевозбуждения руки самовольно поднялись вверх и как с них уже начала сползать ее видавшая виды кофта. 



Вскоре и душа Киры сбросила с себя последние одежды, очищая зерна от плевел. Самая глубокая, самая неприступная стена ее культуры тут же дала трещину и стала медленно выпускать  из себя потоки рвущихся на свободу и не имеющих иного пути сожалений. Сначала эти потоки напоминали тонкие, струящиеся ручейки, вода в которых едва заметно пульсировала, и они совсем не испугали ее, но со временем их течение стало все более и более агрессивным. Тогда Кира испугалась и на время одумалась; она с хрипом попыталась избежать нависшей угрозы, но оказалась слишком слаба. Она тут же дала ей опрокинуть и слегка придушить себя своей же первобытностью. В итоге ей не осталось ничего, кроме как раствориться в пронзающей ее мир пульсации и с высокомерным, раскрасневшимся лицом пронаблюдать в ней глубину собственного падения.



Затем Кира вновь спала. Спала как беспокойный младенец, оторванный от матери, который только что перенес свое первое и самое главное потрясение в жизни. Она была безотчетно мила в своей белесой, всегда скрытой под шубой наготе в костлявых и загорелых руках урода. Их лодка дрейфовала в тумане. Никто уже не налегал на весла, и ее курс еще долго был подчинен направлению переменчивого ветра.



Они ели. Ели человеческое мясо совершенно без зазрений совести и сводили все свои разговоры к предположениям о том, чем может оказаться их следующая реальность и окажется ли она вообще. Они смеялись. Смеялись от сытости, от того как справлял каждый из них нужду прямо в море или от чувства, что все это вскоре должно закончиться. Кира тронулась умом, и ясно это понимала. Тогда она смеялась еще громче и еще искреннее. Небо над ними по-прежнему являло собой серое полотно, усеянное сотнями маленьких, перегорающих огоньков.      





Длился ли их дрейф после этого еще несколько дней или целую вечность, и закончился ли он на самом деле или стал порождением истощенного ума, но однажды соленый морской воздух сменился вокруг них на сухой и холодный, и лодка их вошла во что-то определенно твердое.




Девушка впервые за долгое время ощутила под своими ногами настоящую опору и отвлеклась от медитации, помогавшей ей не обращать внимания на мучительные мысли о ребенке и скисшем молоке. Она открыла глаза, привстала со своего почетного места на корме, оглянулась и пожала плечами перед сидящим напротив нее мужчиной. Вокруг них на многие километры растянулась ночная пустыня.
Кира посмотрела вниз и увидела, что лодка ее полностью увязла в песке и, гонимая сильным ветром, теперь плавно скатывалась по склону большого бархана. Девушка зажмурилась и поблагодарила судьбу за новый мир и за эту ночь в частности, ибо она слишком хорошо знала, как опасен мог быть нескончаемый полдень для человека среди песков.




Полулежа, она накинула свою шубу, рюкзак и выпрямилась, быстро поймав равновесие. Ее примеру тут же последовал безымянный мужчина. Они пошли, и вскоре лодка позади них уже перестала существовать. Пара странников снова вернулась к своему нормальному состоянию вечной ходьбы. Они направились прямо по направлению зрения и, прикрывая от песка лица низко натянутыми шапками и рукавами, почти в унисон начали молить про себя, чтобы пустыня как можно скорее перешла в заброшенный город или хотя бы в устье реки. Припасы путешественников были более чем ограничены, и если ели они последний раз еще сравнительно недавно, то отсутствие питьевой воды могло добить их окончательно. Медитации Киры и почти беспрерывный, многочасовой сон безымянного мужчины утратили свой смысл, а значит ситуация становилась все более критической.



Их очередной поход почти ничем не отличался от плавания в лодке. Они шли долго, молча и очень утомительно; положение спасали лишь рюкзаки, что были как никогда легкими. Иногда кто-то из них оступался, падал в песок, и тогда один всегда выручал другого. Иногда они падали вместе и вставали, комично опираясь друг на друга. Однако это нельзя было назвать осознанным проявлением дружбы или взаимопомощи – не сгинуть им помогала не взаимная симпатия, а простая человеческая солидарность, еще не чуждая путникам. Даже в беде они не сумели стать одним целым и с каждым шагом только продолжили замыкаться каждый сам в себе.



Спустя какое-то время путники невольно заметили, что пустыня не собирается заканчиваться и может попросту не выпустить их из своего плена. Вокруг них ничего не менялось: и скорость ветра, и характер странного, золотистого света из-под облаков, и даже сам вид барханов. Отчаяние закралось в их сердца. Воспитанные суровыми законами Катастрофы, они давно и твердо знали предел своим возможностям, и в те минуты ясно представляли себе, сколько им еще суждено пройти, пока ум их окончательно не померкнет, и они не начнут лизать песок или пить свою мочу.   



Они остановились на том, что опять упав в песок, больше не встали и, со смешанными чувствами прижавшись друг к другу, решили, что зря покинули свою лодку.



Так прошло несколько томительных часов. Странники почти не двигались и не прекращали дрейфовать от зон полных затмений в глазах, до периодически возникающих, ярчайших и доступных только стоящему на краю жизни человеку вспышек просветления. Тогда им поочередно начинало чудиться, что наступил рассвет, и они улыбались прямо как в лодке. Кира уже сбилась в попытках сосчитать все моменты, когда смерть склонялась над ней и все же обходила ее. Порой она строила надменную гримасу самоиронии и начинала чувствовать на своем лице целые слои песка. Говоря откровенно, ей по просто надоело все это, и она не хотела ничего большего, чем завершения всех поднятых ею в памяти историй.



Вопреки всему ум и взращенная природой острая, хоть и посредственная логика не покинули девушку даже на самых крутых виражах сознания. Ее восприятие оставалось кристально чистым и точным. В отличие от безымянного мужчины она не проспала ни секунды из всего времени, проведенного на холме, и именно поэтому смогла увидеть очередное чудо, без которого меняющийся мир, казалось, просто не способен был существовать. 



 
 День наступил мгновенно. Его словно включила как огромную лампочку чья-то рука под поредевшими облаками и осветила, таким образом, всю пустыню, сначала даже ослепив Киру. Это произошло по обыкновению в тот мельчайший миг, когда девушка моргнула, и тем больше удивило ее, на время даже оттолкнув от нее жажду и истощенность. Сконфуженным взглядом путница осмотрела пустыню с высоты своего бархана и с придыханием раскрыла рот в полной неспособности принять увиденное. Она подумала, что ей, наконец, повезло умереть и очнуться от своих страданий  на пути к Богу, чье расположения она заслужила; Богу, и Кира была в этом уверена, существовавшему на самом деле.



Небольшой православный храм стоял примерно в пятистах метрах от нее на вершине кричаще неуместного здесь скалистого плато. Он заставил девушку трепетать от радости. Высокое, хотя и немного покосившееся трехбанное здание блестело в свете неведомого солнца на все лады, и блеск этот был сродни освежающему свету, пролившемуся недавно в ее мозг. Со стен храма посыпалась побелка, его окна выглядели потемневшими, плохо различимые двери покосились, и даже Крест над звонницей был, по-видимому, когда-то снесен ветром, но и все это вкупе никак не могло омрачить впечатления странницы.




Повинуясь какой-то внутренней силе, которой она никогда раньше не чувствовала, девушка резко встала и начала спускаться с бархана к своему спасению. Она не обернулась к напарнику и не обратила внимания на то, как много песка нанесло ей под одежду и как сильно он начал тереть – так увлекали ее мысли о смерти. Жажда и усталость отступили, уступив место благоговению. Она еще больше ощутила себя святой, чье тело минуту назад перестали терзать бесы; ангелом Божьим, смиренно возвращающимся к себе домой.



- Стой! – Как мог сильно прокричал ей вслед едва проснувшийся мужчина. Потрясенный солнечным светом и видом церкви урод тоже сбросил с себя оковы жажды и быстро поднялся, отряхнувшись от песка.



- Подожди меня, – не умолкал он, сразу поняв, почему девушка повела себя именно так, – у них наверняка есть вода. Я много раз встречался с такими храмами.



Мистическая окрыленность Киры от этих слов резко исчезла и буквально ударила ей в голову жаждой. Она развернулась к своему спутнику и тут же поняла, как мучительно было наличие песка под ее блузкой и в нижнем белье. Она была раздавлена.


Безымянный мужчина подошел к ней и сочувственно кивнул:
- Когда я впервые увидел церковь, подобную этой, моей радости не было предела. Я тоже решил, что умер и нашел своего Отца Небесного. Но я… обманывался.


 Эти храмы - самые обычные здания, что путешествуют по реальности, равно как ты или  я. В них всегда кто-то есть, более того, находятся люди, готовые жить там постоянно. Как правило, это старые прихожане, священники или настоятели, если речь идет о монастыре.



Я не люблю этих людей, они трусливы и глупы. Множество странников заходит к ним как на алтарь Бога, и все на радостях оставляют что-то, в основном пищу. Так они и существуют, - питаясь нашей надеждой. Их вряд ли можно в чем-то обвинить, но это не меняет сути дела.



Кира сглотнула тяжелый ком, ставший у нее поперек горла.
- Эти люди нам помогут – я верю; мы все равно должны радоваться такой удаче.
Мужчина улыбнулся.



- Да, помогут и точно напоят, ведь выжить в этих храмах можно лишь при условии, что рядом течет родник. Но на твоем месте я бы не обольщался. Там внутри – настоящая помойка и смрад тысячи мертвых крыс. Гадкие люди живут на  плато.



Девушка уже привыкла к подобным высказываниям напарника и почти не обиделась на них. Жажда и голод заняли все ее мысли. Она глубоко вздохнула, освободилась от его объятий и пошла в направлении храма. Безымянный мужчина последовал за ней.   



По пути их движения ветер быстро прекратился, но воздух взамен на это вовсе не стал липким и обжигающим. И чем ближе путники подходили к церкви, тем сильнее очищалось само пространство перед ними, увеличивалась видимость. У самого плато, врытого прямо в песок, они остановились и быстро прикинули, сколько времени займет восхождение.



Кира взяла инициативу в свои руки и первой кинулась к грубым камням. Через пару минут странники нащупали небольшое подобие искусственной лестницы, вытесанной здесь сравнительно недавно, и дальше подъем их пошел куда легче. Спустя четверть часа они оба оказались на вершине плато.



Сначала Кира и безымянный мужчина поочередно упали почти без чувств на неровную брусчатку, не в силах справиться с отдышкой. Они очнулись не сразу и только от того, что расслышали неподалеку журчание воды. Не заходя в храм, они отправились на поиски родника  и чуть вновь не упали в обморок от страшного запаха, врезавшегося им в нос. Рядом с покосившейся апсидой путники нашли отхожее место, где здешние жители  испражнялись в Пустоту, и где сам дух на краях кладки пропитался зловонием. Тогда они ускорились, обошли храм почти полностью и испытали блаженство, которого давно не испытывали.



Вода била ключом вокруг аккуратного каменного каптажа у самого края плато. Она стекала из своей нержавеющей ниши по камням прямо на песок, смягчая его. Она погасила настоящее пламя во рту Киры и ее странного знакомого и заставила их тут же сесть рядом и просто насладиться моментом, когда сама жизнь вернулась к ним с распростертыми объятиями. 


   
Они провели у родника  долгое время, утратив последние крупицы стыда и уважения перед друг другом в попытках смыть с себя весь песок. Впавшие в эйфорию, они сидели и лежали в настоящем месиве из одежды и собственных тел.  Никакая философия или новая картина неспокойного мира была больше не властна над их торжеством инстинкта. Они рассуждали над тем, как абсурдно было наличие этой воды в пустыне, равно как и водопровода в некоторых покинутых городах, но, в конце концов, сами завели себя в тупик. Путники собрались идти в храм лишь тогда, когда их уже затошнило от воды, а все их бутылки были наполнены.



Безымянный мужчина с несвойственной ему галантностью помог даме одеться, набросил на нее рюкзак, а после оделся сам. С опаской и настороженностью странники вернулись к главному входу в церковь, и тогда каждый из них успел по-своему поймать себя на мысли, что не хочет идти к обществу. Жвачки Киры, всегда напоминавшие ей о цивилизации, а значит и о дорогом ей социальном статусе уже давно стали лишь данью воспоминаниям; на деле она привыкла к одиночеству как к своей любимой опухоли, своему кресту. Что касается урода, то он просто не переносил новых коллективов, воспринимая их как вызов и противовес себе;  с атрофированной, юношеской дерзостью он всегда пытался внести в них разлад и хаос. Он часто грабил других странников и в своем рассказе о храмах умолчал Кире только об одном: его явная неприязнь к ним была обусловлена по большей части отпором, который ему оказали там при попытке воровства.   



И вот они вошли внутрь. Нечто убогое, истощенное и изуродованное до неузнаваемости застало их в этих стенах. Некогда прекрасный иконостас был снесен, его деревянная часть, видимо, пошла в свое время на дрова; мраморный пол был грязным до такой степени, что разглядеть его изначальную фактуру из-за следов, остатков пепла, побелки и даже кровавых разводов не представлялось возможным. Иконы и барельефы на стенах утратили яркость своих красок и потрескались, трибуна, с которой читали молитвы, была расколота и опрокинута. Прямо на алтаре местные обитатели отвели место для постоянного кострища, спасавшего их во время путешествий по арктическим широтам, - сразу над ним, в куполе зияла огромная дыра, через которую мог выходить дым. Немногочисленные лавочки были  сдвинуты в центр помещения, а вокруг них располагались подсвечники, расставленные там не для создания в храме мистического полумрака, но для максимального освещения. Через каждые пять-десять метров на полу лежали кучи теплой одежды рядом с различными объедками. В церкви стояла духота и необычный, до блевоты резкий запах пота и мертвечины.



Кира и безымянный мужчина продвинулись к алтарю, постоянно оглядываясь, чтобы оценить здешнюю публику. Повсюду путники встречали неодобрительные, но в то же время заинтересованные взгляды; всего в главном помещении храма и за алтарем они насчитали около пятнадцати, быть может, двадцати скитальцев.
- Мир вам, страждущие. – Раздался грубый и протяжный голос со стороны тлеющего кострища.



Девушка остановилась. Она присмотрелась к дюжине людей напротив нее и попыталась увидеть человека, сказавшего эти слова. Через несколько секунд он поднялся в полный рост над соседями и развел руками. Это был мужчина средних лет, одетый в толстую, по виду еще совсем неношеную шубу коричневого цвета и теплую рясу; его округлое, некогда лощеное, а ныне высохшее лицо поражало на фоне окружающей нищеты своей ухоженностью - оно почти не было измазано сажей, и даже свалявшиеся борода и усы его выглядели пристойно. Широкий подбородок, большой мясистый нос, мощные скулы и немигающий взгляд говорили о его уверенности и настойчивости. Это был крепкий, породистый муж старой закалки, человек-племя, человек-традиция. Не потребовалось бы много времени, чтобы всего из нескольких слов и даже жестов понять его суть, найти ту самую стезю силы и наивности, по которой он вел здешних прихожан все эти дни. Кира сразу учуяла его беспрекословное лидерство и авторитет.



- Мир и вам, добрые люди. – Ответила она в лучших традициях ветхозаветных жен, каждой своей интонацией пытаясь намекнуть собеседнику на принадлежность к тому же типу людей, что и большинство собравшихся. 
- Как ваши имена?



- У нас нет имен! – Резко встрял в разговор урод и тут же развенчал все представления священника о кротости путников. Раздраженный далекой дорогой, он сразу отбросил все фамильярности. – Куда мы идем и откуда, и чем станем завтра – Вселенной плевать, а поэтому имена нам не нужны. Но если ты все же не можешь иначе, то знай, сейчас у нас одно имя на двоих - Голод.
Батюшка опустил руки. Он встречался с подобными язвами, иногда находившими храм, и хорошо знал, как с ними бороться, однако всегда  предоставлял им кров, если еще не бедствовал сам. Он вопросительно посмотрел на Киру в надежде, что хотя бы она проявит желание познакомиться, но взамен увидел на ее лице лишь согласие и усталое безразличие.



- На все воля Божья. Возможно, в чем-то вы и правы. Вы сказали, что голодны… значит у вас нет припасов... Это, конечно, плохо, но мы не можем оставить вас в беде – пройдемте к столу, сейчас как раз время обеда.



Так и не назвав своего имени, этот статный человек проводил путников к центру алтаря и разрешил им сбросить с себя рюкзаки и сесть на старом, но широком матраце поодаль места для костра и остальных людей. Он также не представил путникам своих соседей и не настоял на их обоюдном знакомстве. Поговорив с ними на неизвестном языке, он, по всей видимости, попросил их поделиться едой с пришельцами, что и было сделано. В тарелках из роскошного, сувенирного сервиза им подали немного мяса, обильно приправленного специями, а также куски крупно порубленного, подгнившего ананаса. Было не мудрено получить от такой еды несварение желудка, но и жители храма, и Кира с напарником восприняли это как должное. Они без раздумий принялись поедать данное им блюдо и почти не расслышали очередных слов священника:
- Не переживайте, это пригодное собачье мясо. Всего несколько часов назад от нас ушел  человек, который пожертвовал общине своего умирающего пса. Мы потеряли счет времени и не знаем о посте, но в любом случае считаем это добрым знаком. Ешьте и набирайтесь сил.



Лишь закончив трапезу и снова осудив свой желудок на долгие мучения, Кира смогла продолжить оценивать храм. Она посмотрела в дальний угол за алтарем и увидела там несколько обглоданных костей, довольно больших как для собаки. Вкус мяса и без того показался девушке знакомым, и смутные сомнения закрались в ее голову, но сразу же были отброшены ею, -  Кира не смела и подумать, что божий человек мог опуститься до людоедства.  «И как хозяин сумел прокормить эту псину столько времени?» - пронеслось в ее голове. Впрочем, тогда она бы не сильно расстроилась еще одной возможности отведать человечины.


Странница откинулась на рюкзак и обратила внимание на людей вокруг священника. Она быстро заметила, что их язык был неразборчив и состоял более чем на половину из жестов. Всего их было пятеро. Напоминавшая скелет темнокожая женщина, вероятно, абориген сидела слева от путников на небольшой табуретке и иногда лаконично отвечала на вопросы соседей. У нее были уродливо большие губы, выпученные глаза, слегка поседевшие волосы, а вместе с жутким запахом ее тела, витавшим в воздухе, она произвела на Киру более чем отталкивающее впечатление. Девушка посмотрела направо и заметила низкого чумазого мальчика лет четырнадцати, который, судя по манерам, жил здесь еще с первых дней; он был напуган приходом гостей и старался не смотреть в их сторону. Рядом с ним сидели трое мужчин за сорок со впалыми лицами; грубые и неискушенные, они явно делили со священником большую часть принесенной еды и никогда не упускали возможности насладиться соседством негритянки в сытое время. Они были напряжены и спорили, вероятно, о том, кому сегодня идти к роднику мыть тарелки.



Кира повернулась к напарнику. Он уперся коленями в матрац и со строгим видом оглядывал всех жителей храма, будто пытаясь найти в них как можно больше изъянов. Его рот был по обыкновению приоткрыт, а руки крепко сжаты в кулаки - он ждал проявления угрозы с их стороны. Девушка попробовала ему что-то сказать и получила в ответ лишь многозначительный кивок головой. Он  точно  что-то затевал или заметил неладное.


 Время шло. Примерно за пару биологических часов странники уже успели справить нужду на плато, пронаблюдать за тем, как мальчик, отчего-то плача, оттер руками посуду у родника и, в целом, немного привыкнуть к здешней хоть и пугающей, но все же человеческой обстановке. Священник сказал им, что близится час молитвы и звона – почетного для него и сакрального для здешних жителей ритуала. Проповедь была единственным событием, способным разнообразить их жизнь взаперти, и она не могла обойти стороной никого, включая даже новоприбывших гостей. Ведь одинаково каждый из них, зашедший сюда случайно или сознательно выбравший путь самообмана не мог обойтись без поддержки и оправдания.



С началом проповеди состояние Киры улучшилось. Ей никогда не доводилось испытывать настолько живого и всеобъемлющего чувства единения с людьми, как тогда. Она сама удивлялась рвению и энтузиазму, с каким все эти раненые, изнемогающие скелеты вокруг нее сползались к поваленной трибуне и внимали каждому слову священника. Сама Кира соглашалась с ним во всем, - ей откровенно нравилась настойчивость и прямота его взглядов. До сих пор девушке и в голову не приходило, что  незнакомца можно начать уважать так быстро и искренне, не обратив при том на него внимания как на мужчину. Этот человек вселял в нее надежду своей верой и красноречием. Он как никто другой умел зажигать сердца и умы людей и, казалось, был их последним маяком в море бушующих страстей. Его речи были лучшим способом проводить время для обитателей храма, и, пожалуй, все, кроме спутника Киры это понимали.



После проповеди звонили в колокола. Звонили долго и мастерски, словно наполняя сам воздух вокруг благоговением и трепетным дрожанием. Как выяснилось, этим искусством овладел тот самый мальчик, который плакал и сторонился пришельцев. Он слыл смышленым и подвижным малым, и когда спустился вниз, то изрядно подпортил Кире настроение, заставив ее вспомнить о детях и своем младенце. Образ милой крохи, идущей ко дну, в холод и смерть вновь взбудоражил ее. «И как? - подумала она. - Как же мой малыш не разбудил меня? Ведь не мог же он утонуть совсем бесшумно?». Кира вернулась к отведенному ей матрацу и гневно посмотрела на сидящего там напарника. Если бы не чувство смирения, внушенное ей молитвами и звоном, она бы точно раскроила ему череп ближайшим булыжником.



Девушка попыталась успокоиться и впервые за время пребывания в храме задумалась над тем, что может дать общине. Не придумав ничего лучше, она раздала в качестве благодарности некоторым обитателям церкви по жвачке. С каждым часом пребывания в коллективе желание контактировать с людьми росло в ней – беседа позволяла Кире не  сосредотачиваться на своих проблемах. Те трое мужчин, священник и даже чернокожая аборигенка заинтересовали ее настолько, что вскоре она не выдержала и полезла к ним с расспросами, постоянно переходя на язык жестов.


Скомканные истории их жизней и приключений, бесхитростная, косноязычная философия простых людей, столкнувшихся со столь непростой проблемой, - все это трогало странницу и напоминало ей о временах, когда она сама имела возможность и привычку собираться вот так со своими друзьями, обсуждать общие темы и жаловаться на жизнь. Теперь такие беседы были роскошью - Кира это осознавала. Начатый ею и поддержанный остальными разговор о десятках их маленьких и больших трагедий снова возродил в ней идею о паутине, плетеной в углу заброшенного дома; о чем-то, существующем убийственно бесцельно и беспорядочно. С падением Государства все взлеты и падения тех несчастных оказались никому не нужны, и вместе с мыслью об этом чувство вечного дрейфа над самой жизнью вернулось к Кире вместо мыслей о ребенке.



Болтовня практически на весь последующий день стала чем-то вроде раствора, в котором хранилось засушенное тело здешнего общества. Никто из жителей храма не промолчал - и самые последние доходяги, боящиеся лишний раз проявить себя, чтобы их не заметили и не выгнали, тоже рассказали общине множество интересных историй. Врачи, слесари, изуродованные проститутки, даже один неудавшийся поэт – все были здесь, и все поражали воображение соседей непохожестью своих судеб. «Люди хотели разнообразия, они его получили» - подумала Кира, сама не гнушаясь рассказами о своей двери, львицах и стаях птиц, летящих к земле.



Как это ни удивительно, в разговор включился и ее напарник. Мужчина был зол и многословен; нарочно искажая свой голос и преодолевая языковой барьер множеством жестов, он поведал общине о своем тяжелом детстве, надругательстве над женщинами, тюремном заключении и, главное, о том, откуда у него появилась дыра в челюсти. Красочно, в поразительно четких и противных слуху и уму подробностях он описал, как ему выбили несколько зубов и порвали кожу при попытке изнасилования. Кира не знала, врал ли он сейчас или врал ей в перекошенном небоскребе - обе версии выглядели равно малоубедительными и шокирующими. В своем насмешливом экстазе ее спутник почти сравнялся в красноречии со священником, хотя и вызвал, в отличие от него, не растущий интерес, а все большее отвращение.   



- Самое прекрасное в каждом цветке есть то, что он когда-нибудь увядает, - повторял он  взлелеянную всей его душой фразу совсем не к месту и почти не к теме рассказа. Сумасшедший мужчина хотел раскалить обстановку добела, но он сознательно не впутывал в свое представление людей и не использовал ругательств, боясь превратить этот театр в пошлый конфликт.   



К концу его рассказа от него отвернулись почти все слушатели, включая Киру – он внезапно ощутил себя на грани, за которой проявление его буйного нрава могло перейти в прямое оскорбление окружающим. Он поник, извинился у священника, смерившего его покровительствующим взглядом, и, подобно наказанному ребенку, молча свернулся на  своем матраце. К концу дня жителям храма постепенно надоел разговор, и они позабыли о его выходке; стар и млад разошлись кто куда и собрались вместе лишь чтобы доесть лежащее в котелках мясо.


Затем в церкви резко похолодало. Мальчик-звонарь первым приоткрыл двери и с широкими от страха глазами поведал священнику на непонятном языке, что церковь оказалась где-то в горах. Люди гурьбой высыпали на брусчатку. У некоторых их них сразу закружилась голова от панорамы вершин, укрытых шапками снега, а кто-то сразу зашел внутрь, совсем равнодушный к прихотям неспокойного мира.



Снова разожгли костер, и поначалу из-за пронизывающего ветра дым заполнил все помещение. Люди начали кашлять, задыхаться, просить открыть двери, но чуть позже, когда влажное дерево прогорело, многие из них успокоились и собрались у алтаря, пытаясь сберечь тепло. Такие разные они прижались друг к другу и вместе выставили руки к огню. Регулярно после подобных визитов в горы или заснеженные леса кто-то из них схватывал сильную простуду, и его с Богом провожали, а точнее выгоняли из общины как опасную заразу. Это вряд ли можно было назвать христианским поступком, но время тогда было особенно жестокое. Ведь спустя долгое время мародерства и бесконтрольного потребления благ цивилизации, найти на пепелище старого света хоть какие-то лекарства для тогдашних людей было все равно, что выиграть в лотерею.



Ближе к ночи жители храма стащили к костру матрасы или причудливым образом сложенные обрывки одежд и стали отходить ко сну, предварительно оставив над собой человека для поддержания огня хворостом и кучей разбитых иконных рам. К слову, в более благоприятное время они почти никогда не спали в главном помещении церкви, предпочитая небольшой, но более уютный предбанник у черного хода и складское помещение за алтарем.



Пытаясь вновь задремать, уже сытая и умиротворенная Кира обратила внимание на дыру в куполе, через которую выходил дым. Она спросила о ней шепотом у священника и получила интересный ответ. Оказалось, что однажды церковь едва ли не разрушилась, оказавшись зажатой в каком-то скалистом гроте. Камни своим давлением там выбили часть обшивки купола и почти обрушили несущую стену вместе с крестом над главной баней. Кира помрачнела. Мысль о том, что церковь и сейчас может оказаться если не в узком гроте, то где-нибудь на дне океана или краю пропасти заставила ее невольно поежиться. Она глубоко вдохнула несколько раз, отвернулась от священника и сильнейшим усилием воли очистила свой ум, тем самым дав себе заснуть.


Кира долго проспала на удивление здоровым  и крепким сном, даже ни разу не просыпаясь среди ночи от холода или кошмаров. Она очнулась на своем матраце тогда, когда костер уже догорел, а многие члены общины разошлись, чтобы в очередной раз провести свой день в безделье или ожидании проповеди. Судя по очередному солнцу, на секунду заглянувшему в храм, был уже полдень. Кира встала в полный рост, потянулась и заметила, что вокруг значительно потеплело. Она прошлась вокруг алтаря в попытках нашарить глазами священника или своего безымянного спутника, но так и не нашла никого из них. Взамен она взяла один из черепков на столе в молельне и вышла из церкви попить воды.



Закономерно, что на плато было куда холоднее, чем в храме, и новый порыв ветра тут же вынудил ее закутаться в шубу, которую она так и не снимала с ночи. Девушка пошла по брусчатке к роднику и еще раз осмотрела  панораму гор. В долинах под ними находились джунгли, скрытые густым водяным паром, а вершины их почти все без исключения были заняты облаками; изо всех известных горных систем они более всего напоминали Анды. Кира по привычке закинула голову наверх и затаила дыхание – всего в нескольких метрах над нею проплывало белое взлохмаченное облако, напоминавшее вблизи невесомую кашу. Оно почти касалось куполов церкви и придавало им вид чего-то действительно вознесенного. У самого родника девушка на секунду подобралась к краю плато и даже закивала головой от того, насколько органично оно въелось в скалу, словно и было ее извечным отростком.   



- Доброе утро – вдруг зазвенело у нее в ушах, как только она зачерпнула воды в первый раз. Кира судорожно задергала головой и быстро нашла говорившего – это урод сидел, скрючившись, в громадной шубе прямо за уголком каменной стенки, окружавшей родник. Он сильно изменился с прошедшего дня: в глазах его появилась уверенность, исчезла и раздражительность – на место его агрессии внезапно встала совсем несвойственная ему тоска. Явно не боясь себе что-нибудь отморозить, мужчина сидел у самого края плато и беспечно мотал ногами над бездной.



- Здравствуй, - немного растерявшись, ответила ему Кира. На мгновение в ней опять вспыхнула идея убить напарника, столкнув его со скалы, однако она вовремя образумилась как только посмотрела на храм.
- Сегодня чудесное утро, - продолжила она как по инерции, - не слишком холодно.


- Ты ведь поняла, что и эти люди тоже едят людей? - тут же осадил урод ее своим едким голосом.


Кира уже безо всякого желания отпила из принесенного ею черепка и пошатнулась – ей приходили в голову подобные мысли.



- Может быть, тебе показалось? – несмело парировала она. - Мясо выглядело не очень свежим, это же ясно…



- Женщина, не валяй дурака, - харкнув противной слюной, не умолкал ее мучитель, - их Бог – это слова. Те люди, которых ты, я вижу, уже начала уважать ничем не лучше меня, напротив – трусы, зажатые даже не в своем мирке, а в комнате на пятьсот квадратных метров. Слепые и старые кроты, они не способны ни на что кроме пустой болтовни и переваривания остатков пищи.
Единственный родитель того мальчика-звонаря, заболел, повредился, что конкретно я так и не понял, суть не в этом, стал топливом, на котором едет наш чертов ковчег под куполами. Топливом, на котором едешь и ты… Не спрашивай меня, откуда я это знаю -  я знаю это точно, их глаза не врут, не врут и человеческие кости, радость моя.



Кира опешила еще сильнее от последнего обращения к себе. Урод никогда ее так не называл, и было в том нечто необычное и страшное. Умывшись в роднике, она отпрянула и чуть было не свалилась вниз, но удержалась. Кира уронила черепок. Урод встал, и они сблизились с ним так, что ей в нос вновь ударил очередной букет гниловатых запахов.



- Они оправдают все, – говорил он, -  их самая любимая и несложная забава. Нужна только потребность и авторитет, сама идея не столь важна, даже если это людоедство. Их лидер – человек бывалый; женщина, в нем еще слишком  много жизни, - напарник сжал Киру в плечах и закатил глаза, - и это опасно. Жизнь всюду глупа и хочет только сохранять себя - даже на этой помойке; она не знает слов ни об Иисусе, ни даже о Кришне или Аллахе – их узнали люди в попытках найти окольный путь к удовлетворению своих потребностей. А когда через несколько дней их основная потребность, что логично, опустится на самое дно их желудков - путь к ней станет убийственно прямым, и все нужные слова сразу найдутся, ибо всегда находились. И даже если в общину придет кто-то еще, и какое-то время будет кров и пища – я все равно не могу подвергать тебя, нас такой опасности – мы для них никто.  Давай уйдем сразу же, как выберемся из гор.   



Безымянный мужчина был прерван. Со стороны единственной апсиды, вероятно только что справив нужду, навстречу ему  шли  двое: темнокожая женщина и замызганный мальчик. Они несли в руках четыре ведра, чтобы набрать воды и сварить немного кипятка. Судя по их лицам, они едва ли слышали и уж тем более поняли беседу странников. Их приход разъединил безымянного мужчину с Кирой, чем несказанно ее обрадовал. Она смутно улавливала хоть какую-то связь в словах напарника, а после такого резкого обращения с собой и вовсе от него отвернулась. Девушка помогла негритянке и мальчику с их поручением, и хотела было покинуть родник, но все же задержалась еще ненадолго. 
Урод был удовлетворен.



- Я не верю тебе. – Словно декламируя и, при том переигрывая, ответила ему Кира. – Ты лжешь, а если бы в твоих словах и была хоть капля правды, мне бы все равно мало что угрожало: здесь есть гораздо более подходящие претенденты на то, чтобы...


- То есть ты принимаешь это? То, что они едят людей и даже не так как я, обгладывая трупы и играя в игру, а живых. Ж и в ы х. А если да – то ты не веру их разделяешь, а трусость и неспособность принять этот мир таким, каким он есть, каким он стал. И если бы… их мессия, – он указал пальцем на облака и дрогнул всем телом от сильного холода, – и ходил когда-то по этой земле, то мне его искренне жаль. 



Кира сильно взвизгнула, тотчас прекратив словоблуд напарника и неодобрительно закивала  головой. Настоящая женщина, она всегда стремилась к тому самому авторитету и обществу. И сейчас, когда ее привычка к одиночеству отступила и когда ей удалось найти это общество, любые доводы из уст урода звучали как громыхание пустой бочки.



- Ты меня не так понял, - сказала она, неумело попытавшись совместить в своей речи насмешку, порицание за богохульство и обиду. – И я и не хочу с тобой об этом разговаривать. Ты глуп, жесток и меришь людей по себе. Но скоро тебе все воздастся.



Спутник Киры тут же открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ, но осекся: он был еще недостаточно глуп, чтобы не понять, как бесполезен дальнейший спор. Он четко понял, что «спасение утопающих дело рук только самих утопающих», и вновь нахмурился.



Кира спрятала свое осунувшееся, но по-прежнему радующее глаз лицо в полы шубы и замолчала тоже. Идущий ко дну ребенок всплыл перед ней и будто расчесал старую рану. Слова урода теперь звучали вдвойне лживо после того, что он сделал.



Девушку интересовало последнее:


- Да. И как я могу тебе верить, пока ты врешь мне… на каждом шагу. Даже твоя губа и челюсть – в небоскребе ты наплел мне про каких-то жестоких детей, здесь про то, что…



Странница оборвала себя на полуслове, вспомнив, где она находится и перекрестилась. Эстафету перенял ее собеседник. Скорость перепадов его настроения была феноменальна: он заулыбался.
- Назвать себя вавилонской блудницей. Красиво, верно?



Ты понимаешь, я никому никогда не вру. И даже когда вру, все равно это оказывается правдой. И это, кстати, и есть уже моя культура.

 
Кира выставила вперед губу и многозначительно цокнула ртом, после чего перекрестилась еще несколько раз.



- Зря я не застрелила тебя в лодке, – констатировала она. - Знаешь, когда ты говорил мне сбросить твое тело в море – это было лучшее, что ты мог посоветовать.



Девушка еще раз оглядела церковные бани и, обернувшись, застала себя в объятиях ненавистного ей человека. Он поцеловал ее в губы. Он никогда не целовал ее прежде. Доведенный до крайности, сама крайность во всем, урод был чужд всем нормальным проявлениям человеческой нежности, и только тогда, видимо предчувствуя беду, все же дал себе волю.



Его гнилостная губа скользнула по ее мягкой коже.



В следующий миг девушка не выдержала и, оттолкнувшись от него, одновременно пустила ему кровь точным ударом в нос и свалила его на землю толчком в пах.
 Он поднялся спустя пару минут и даже не посмотрел ей в глаза. Он не протестовал, ни в чем ее не упрекал и ни о чем больше не просил. После утренней прогулки странники, наконец, вернулись в храм.






Последующие шесть часов прошли для них относительно спокойно. Люди в общине пили кипяток, смотрели на горы и смиренно ждали изменений мира. Ложку дегтя добавил только мальчик-звонарь, который внезапно начал вести себя уж больно тревожно, чем всполошил Киру.



- Его мать недавно ушла от нас, - говорил священник, с натугой объясняя ситуацию.


Девушка испугалась его слов, однако не придала им особого значения. Как бы там ни было, человеку, посвятившему свою жизнь чтению псалмов и самоотречению, она доверяла куда больше, чем пациенту сумасшедшего дома. Она сама забила себе живот кипятком и взяла с себя обещание не разговаривать с уродом, чтобы не беспокоиться. Вера окружающих людей придавала ей сил.
Когда настал час второй проповеди, она засияла.



«Господу нашему помолимся…» - прозвучало вновь с трибуны, и Кира смогла честно раствориться в сладком ощущении сопричастности с толпой. На этот раз после молитвы священник заговорил с еще большим энтузиазмом. Проповедуя, он старался как можно реже касаться насущных проблем и постоянно уводить умы слушателей далеко за пределы размытой реальности. Он говорил о многом, и его знанию священного писания, равно как и знанию самой жизни до катастрофы можно было позавидовать. Но знания эти были теперь абсолютно бесполезны, и речи его, так или иначе, сводились лишь к оправданию своего нежелания странствовать. Он никак не мог принять, что в мире, наконец, не осталось ничего, за что можно было бы держаться, кроме самого человека.  Никакой религии и идеи, кроме как идеи самодовольного паука, извечного хаоса, в котором всякая попытка что-либо исправить или удержать была «сотрясанием воздуха». Обожаемое Кирой чувство собственной весомости в чьих-то глазах не давало ему понять этого. Впрочем, истина надругалась над ним, и когда она время от времени таки преодолевала застенку лжи в храме, там начинало твориться нечто страшное. Все боялись этой истины, и ежедневная проповедь была ее громоотводом. Чем дальше, тем более пламенно и самозабвенно звучал его треск - иссякли запасы еды, и народ нужно было чем-то отвлекать.
Следующие дни целых полутора недель в общине были похожи друг на друга как две капли воды, если не считать того, что от истощения из моды прихожан вышли всякие разговоры. Единственным значимым изменениям подверглось лишь пространство за пределами их каменного ковчега. На восьмой день окружающее его плато стало странным валом посредине широкой и грязной реки, поросшей по берегам джунглями.



Это был знак. Жители церкви решили отправить несколько человек за едой на берег. И один из трех мужчин, наиболее приближенных к священнику, предложил перевязать кого-то небольшим канатом и сплавить его на лодке, лежащей на складе. Все сразу задумались. Кира и сама размышляла над тем, что будет, если перевязать один конец веревки к себе и другой к чему-нибудь устойчивому? А когда мир начнет меняться, она сможет… идти назад по реальностям, контролировать неконтролируемое… Однако от самих мыслей такого толка девушке становилось не по себе - она откровенно боялась играть с хаосом, за которым, как ей по-прежнему казалось, стояла чья-то зловещая воля.
На том изголодавшиеся люди и остановились, услышав от самого мужчины предположение, что мир перестанет меняться до тех пор, пока продолжит тянуться веревка. Это удовлетворило всех, включая и скептически настроенную странницу, и враждебного ко всяким, пусть и полезным хитростям, священника. Оставалось только выбрать членов экспедиции. 



Искать еду независимо друг от друга вызвались двое: ими были тот напуганный мальчик и негритянка. Против их кандидатур  сразу же запротестовал священник вместе с мужчинами, и их едва ли можно было обвинить в нелогичности. Звонарь и единственная, отдаленно похожая на женщину женщина, не считая Киры, играли среди жителей храма  по-своему незаменимые роли, и было бы положительно глупым для них ими пренебрегать. Но вследствие долгих споров батюшке все же пришлось одобрить выбор добровольцев, дабы пресечь конфронтацию среди верующих. Мальчик заликовал. Что-то отвратное и чужое видел он как в членах общины, так и в Кире с ее отталкивающим спутником. Он был измучен; девушка почувствовала, что ему не суждено вернуться обратно.



В это время ее саму начал тыкать пальцами в бок и незаметно щипать за спину урод. «Это наш шанс, - шептал он, - лодка всего одна». Однако Кира даже не обернулась к нему. То обстоятельство, что обитатели церкви бросились на поиски еды при первой же удобной возможности, сразу же заглушило в ней сомнения на их счет.



Что ж, выбор был сделан и на этот раз. 



Спустя пару минут прихожане вынесли из склада лодку, похожую на ту, на которой сплавлялись странники до их визита в храм и дюжину тонких конопляных канатов. Люди принялись привязывать их пучок к ручкам у кормы лодки, а затем обвязывать уже другие, еще более тонкие бечевки от главного узла вокруг поясницы каждого из добровольцев. Было принято решение отправить с негритянкой и мальчиком одного из мужчин якобы для того, чтобы помочь им грести, и так был найден компромисс. Когда три отдельные бухты с веревками уже лежали в лодке, пришло время спустить ее на воду.



Дверь открылась, и люди высыпали на край укрытой брусчаткой скалы. В нынешних условиях плато почти не возвышалось над течением, следовательно, спуск лодки вместе с веслами не занял много времени или сил. Мужчина, мальчик и стареющая негритянка запрыгнули в свою посудину, а затем она стремительно, но неуверенно начала продвигаться к берегу, постоянно сносимая течением.



Минута за минутой веревка, обмотанная вокруг родника, все сильнее растягивалась, и сомнительный отряд спасения все больше превращался в точку в глазах прихожан. Приняв сосредоточенный вид, священник принялся постоянно крестить его и напрягать зрение, чтобы видеть все детали лодки до последнего. На его могучем лице проявилось тревога; стоящая рядом Кира почти физически могла ощутить, как батюшка пожалел о своем выборе и начал себя корить. Статный и уверенный, вросший своим телом и взглядами в землю, он был одним из последних людей такого рода, страдавших больше остальных, когда почва уходила у них из-под ног. И чем ближе отряд подплывал к берегу, тем более мрачным становилось его лицо и громче молитвы. Он точно был в чем-то виноват перед ушедшими и даже раскаивался - своим чутьем Кира уловила и это. По одной ей понятным причинам, священник все еще продолжал вызывать у нее уважение, граничащее с сочувствием.



Сравнительно скоро канат растянулся до предела, но так как рассчитать его длину точно никто не мог, группе из храма пришлось вступить в воду за пару метров от берега. Вот их точки нестройным рядком уже вышли к джунглям, и одна из этих точек, наверное, даже помахала толпе на плато.
Затем случилось то, чего боялись все члены общины. 


 
Как только добровольцы с разной скоростью скрылись в джунглях, две почти незаметные веревки, соединяющие их с лодкой, перестали растягиваться буквально через пару минут, а третья начала молниеносно сматываться со своей бухты и, словно влекомая невидимой силой,  затягиваться между причудливыми деревьями. Все зрители этого явления разом опешили и испугались. Вскоре третья веревка тоже прекратила растягиваться и, как могли заметить самые зоркие из них, резко опала и больше никак не проявляла движения на конце.
Кира сглотнула. Ей стало нехорошо от самого воспоминания о голоде или предостережениях урода. Вокруг нее началась тихая паника, стремительно перерастающая во всеобщий балаган. Оборванцы  начали чуть ли не выталкивать друг друга за пределы плато и разделились на две группы: одни собрались у родника, чтобы притащить лодку назад, а другие поспешили скрыться в храме. Зависшее в воздухе состояние страха и напряженности усиливалось. Мужчина, предложивший всю эту затею, первым налег на связку канатов и стал ритмично их тянуть на себя. Он изо всех сил пытался отдалить посудину от берега, и у него это получалось, но как только она оказалась примерно в ста метрах от плато, произошла вторая странность.



Однажды опустившись в пучину, связка канатов неожиданно обмякла, и показалась обратно уже без лодки на конце. Кто-то или что-то безупречно мягко и незаметно отделил канаты и предоставил шлюпке дрейфовать вверх по течению почти у самой цели. Этот совершенно необъяснимый провал  стал для всех членов общины последней каплей.   



 Что касается самой Киры, то она незамедлительно удалилась в храм. Теперь ее версия подтвердилась: за всеми изменениями мира стояло чье-то сознание, чей-то глобальных масштабов замысел и, как результат, –  все они были полностью контролируемы. Ведь не могла же какая-нибудь рыба, не разделившая участи того кита у небоскреба, перекусить канаты так быстро и незаметно? «Это… волшебство, - решила девушка, - волшебство, похожее на то, что и заставило все вещи заплестись друг в друга 29 февраля».




Ее тронутый мозг никак не мог переварить увиденное. Она вбежала в молельню, нашла священное писание, до которого было строжайше запрещено касаться всем, кроме батюшки, и стала всхлипывая, нараспев читать первый попавшийся стих, совершенно не сознавая ни смысла, ни формы прочитанного. Девушка зажалась в угол, пренебрегая даже столь редкими здесь стульями, и, выпучив глаза, в душе своей бросилась умолять все известные ей высшие силы о том, чтобы этот кошмар поскорее закончился.



И он закончился. Спустя полчаса после катастрофы, грозившей жителям церкви голодной смертью, страсти улеглись, а Кира сорвала голос и больше не могла читать. Когда она вошла в главное помещение храма, грусть покинула ее: взгляд девушки наткнулся на десятки таких же взглядов уставших людей, не способных больше думать ни о чем, кроме еды, но из последних сил сохраняющих человеческий облик и выдержку. Их общество ободряло ее.



Ее даже перестал смущать урод. Тонущий ребенок, мысли о цветах, возможно как-то связанных с девизом его жизни - все отступило и отсырело. Она села в паре метров от него на табурет и впервые за несколько дней перекинулась с ним парой слов.  Она посмотрела на  костер и кучу древесины, состоящую из последних панелей и иконных рам, и глубоко вздохнула, выпив горячей воды.
А потом мир опустился в сумерки, и у Киры проявились первые симптомы страшной болезни.



Лежа на спине на своем матраце и от скуки разглядывая несуществующие созвездия через дыру в куполе, девушка постепенно начала ощущать сильный холод, не свойственный нынешнем джунглям. Она поднялась, чтобы выйти за двери и посмотреть, куда же «приплыл» ее ковчег, однако не смогла пройти и пары метров и осмотрительно вернулась на свое место. Голова странницы закружилась, пальцы окоченели, и конечности начали неуемно дрожать. Первое время она никак не выказывала своего плохого самочувствия, но с течением времени это становилось все сложнее и сложнее.



Голод только внес свою лепту в общую канву ее негативных симптомов. Через час или полтора после начала слабости, она уже почувствовала себя на силу выжатой тряпкой, с которой закапал пот. Ее рот превратился в пустыню, глаза налились кровью, а кости и в особенности поясницу начало страшно ломить. Она не могла спокойно лежать на матраце, постоянно не переворачиваясь. Разумеется, это тут же привлекло к себе внимание прихожан. Они сошлись вокруг нее, и как только Кира увидела их силуэты, то  принялась неуклюже доказывать, что все хорошо, и что это мимолетное помутнение от голода скоро пройдет. Якобы нечто подобное уже случалось с ней во время странствий, и было связано с ее слабым здоровьем. Едва связывая слова, она лепетала какой-то бред, чем только ухудшала свое положение.



 Кира неслыханно взволновала собравшихся. Она мгновенно стала центром их внимания, заставив почти забыть о происшествии с лодкой. В числе прочих к ней подбежал священник и с возбужденным лицом осмотрел ее. Давным-давно, еще в мирской жизни, он изучал медицину и что-то еще помнил, не смотря на полное и длительное отсутствие практики. Мужчина довольно долго копошился и молчал, вспоминая известные ему симптомы подобных болезней, а затем сказал, что это более всего походило на острое воспаление легких.



Такой не точный, но со стороны непосвященного человека правдоподобный диагноз был смертным приговором. В других общинах он был обязательным поводом, чтобы выгонять больных, однако здесь, в силу сложившихся обстоятельств, Киру решили зачем-то оставить. Так сказал сам священник.
 Окончив осмотр, он укрыл ее «ложе» кучей тряпок и стал следить за тем, чтобы ее все время отпаивали горячей водой. Большего ей не мог дать никто и ничто. Даже сам урод, не отходящий от нее ни на шаг.



С каждым часом болезнь прогрессировала, и вид Киры становился все более пугающим. Остаток биологического дня под звездами и ночь стали ее адом. Она не могла заснуть сама и, тихо забредив о каких-то фиалках и детях, не дала спать и окружающим людям. Этот бред взбудоражил их до такой степени, что они словно взбесились, и, в конце концов, начали слезно звать священника через каждые несколько минут, чтобы он прочитал над ней молитву.


Все заговорили о том, что на девушку подействовал некий злой дух, потрясший ее на реке. Этот дух, как они перешептывались, был той самой причиной падения мира. Его присутствие, его влияние, сам его голос, выраженный десятком голодных и тронутых умов через голос Киры, наводил прихожан на ужасные мысли. Все кроме урода демонстративно расселись как можно дальше от нее в главном помещении храма.



Каждый из них понимал, что долго так продолжаться не будет.
Следующим же утром биологического дня, бывшим на деле еще ночью, Кира полностью иссякла на руках у урода и, попытавшись перед этим выблевать всю выпитую воду, не заснула даже, но потеряла сознание.



Ее напарник облегченно выдохнул и аккуратно уложил ее обратно на матрацы. Он закусил губу, прислушался и посмотрел за алтарь. Плохое предчувствие сжало ему грудь, но вместе с тем придало его высохшему телу энергии и сделало его волю деятельной. Тогда безопасность любимой заняла его больше себя самого. Не в пример всему сонному царству живой и юркий, он вскоре покинул ее и тихо просочился в облупленный проход перед молельней, где, как ему казалось, сидел и вел с беседу одним из мужчин священник…



Когда Кира раскрыла свои налитые свинцом веки еще через пару часов, а может и целые сутки, было по-прежнему темно. Охая, странница поднялась на локтях над грудой дурно пахнущей одежды и прокашлялась. Собственно проснулась она не по своей воле, но от звуков всеобщего копошения, шума воды за дверьми и чьего-то знакомого, дребезжащего голоса. Это был урод, и у него явно был припадок. Он стоял спиной к девушке, задрав голову и то и дело отшатываясь к ней. Впереди него в полумраке десятков свечей собрались прихожане и сам священник; в руках некоторые из них держали какие-то палки. «Наверное, мой дружок стал им угрожать, - решила Кира, - мерзавец окончательно сдурел от голода».



- Мне противно на вас смотреть!  - вопил он, продолжая отходить назад так, чтобы одновременно держать в поле своей видимости  Киру и находиться как можно ближе к дверям. – Вы все здесь – трусы. Трусы, которые поставили памятник своей трусости. Трусы, ставшие героями под бременем этого памятника!



Посмотрите, сегодня ему хочется поговорить с вами! – Мужчина быстрым и сильным движением распахнул двери храма и краем глаза заглянул в новую реальность. - Так он смеется над вами!



 За ним открылась поразительная картина. В облаках густого пара, между сросшимися кое-где с плато скалами бурлила ниспадающая вода. Церковь стояла на самом краю водопада, озаряемого даже более сильным, чем дневной светом миллиардов звезд. Позади урода на многие километры была только пустота и чистое, невиданное никем доселе совершенство. 




- Ни у кого из вас никогда не хватит мужества покинуть двери вашей тюрьмы, чтобы принять эту начисто лишенную всякой идеологии красоту. Так вы вынудили поступить их –  женщину и ребенка, но сами навсегда останетесь заложниками этого места. Вы спрятались здесь, окружив себя словами о самоотречении и альтруизме только потому, что так и не научились любить людей во время цивилизации и бежали. Ваш ум слишком извратил вас. Вы – крайность, а природа ни в чем не терпит крайностей и всегда будет вам это доказывать.



Вы отказались признать, что жизнь не имеет цели, даже когда она сама это признала. Вы продолжаете бороться за чистоту духа своими учениями и обрядами как благороднейшие из животных и не знаете, что за чистоту невозможно бороться. В ней можно только пребывать.


Что вы имеете в итоге!? –  заорал мучитель Киры, заглушая шум воды своим походящим на удары хлыста голосом. - Вы хотите тихо убить и сожрать мою женщину. Я знаю, она не первая у вас. Я знаю, вы скажете как «она умерла во сне», знаю, что тело ее затем куда-то исчезнет, кто-то тихо и незаметно сделает свою черную работу у родника и ваш круг вновь замкнется. Знаю, что всполошились вы даже не от моих слов, но от того, что я слишком мало сплю и мешаю вам. Я знаю также, что вы не сразу на это решились. Я вижу многих людей, покидавших вашу секту при мысли о том, чтобы пойти на любую мерзость ради служения трусости. Я вижу вас… но мне противно на вас смотреть. – Закончил он свой короткий монолог, уже значительно понижая интонацию.
Толпа продвигалась к нему.



Кира встала на колени и жалобно, вопросительно заскулила, обращаясь к священнику.



- Он прав? Неужели он прав?


Странница еще никогда за все несколько дней, пока она знала батюшку, не видела его таким. Нужда как бы стерла волевые черты с его лица, заменив их тусклой яростью. В чем-то урод оказался прав касательно него – и та самая, упертая жизнь, которую не смогли прикрыть никакие кресты или слова о смирении, брала над ним верх. Все его обхождения с путниками,  равно как и уход за Кирой служили лишь для сохранения спокойствия и иерархии в обществе; для того, чтобы не создавать в храме атмосферы бойни. Столь мощная сила в священнике была действительно безнадежно извращена и могла стать угрозой девушке, но, как бы там ни было,  она до последнего не могла не вызвать к себе уважения и симпатии с ее стороны.



Урод чувствовал это и реагировал быстро. Не дав больной замешкаться, он подхватил ее на руки и прижался спиной к деврям. В ответ Кира не сделала даже попытки сопротивляться. Она крепко схватилась за рукав свитера мужчины и обмякла, сразу смирившись с тем, что ее судьба больше не зависела от нее. Девушка прислушалась к священнику.



- В него вселился бес, - громогласно сказал он голосом человека, теряющего рассудок, - бес помутил разум этого мужчины и хочет забрать с собой нашу гостью. Но мы не дадим ему уйти!



Толпа вяло заревела и начала подбираться к паре странников. На миг Кире опять показалось, что божий человек не врет и что бесноватый урод в правду решил утащить ее куда-то…  но куда? Ведь за дверьми храма помимо той совершенной красоты был лишь обрыв. Эта нелогичность окончательно развеяла в девушке все иллюзии насчет намерения прихожан.



А тем временем, расстояние между ними сокращалось. И когда оно стало критическим, ее мучитель молниеносным рывком зашел за створ дверей и предельно деликатно уложил ее на холодную брусчатку. Таким же быстрым движением он захлопнул за собой толстую дверь с внутренней стороны, и больше Кира никогда не видела в привычном смысле ни его, ни священника, ни кого-либо еще из жителей храма.



Парализованная шоком и своим лихорадочным состоянием, она могла только слышать вакханалию звуков, доносящуюся из помещения, и невольно вздрагивать. Все эти десятки клокочущих голосов, переплетенные с шумом столпотворения, вскоре слились в ее голове в один приглушенный вой, что принадлежал уже не человеку, но какому-то монстру. Странница каждой клеточкой своего тела ощущала силу и упорство, с какой этот монстр пытался пробраться за двери храма и его дурную волю, что противоречила сама себе и останавливала его же у порога.


- Это вам за мать того мальчика, - прохрипел урод, и в следующий миг из-за дверей послышался удар тупым предметом о чей-то череп. Подавленные крики и стенания тут же заволокли дальнейшие обрывки его слов. Чудовище, по-видимому, очень разозлилось само на себя и уже приготовилось разорвать свое тело в клочья.



«Что за глупость, - подумала Кира,  - зачем меня спасть, если я и без того загнусь куда более мучительно. Может, они сделали бы все проще, и это, в конце концов, было бы не напрасно». Но путь назад был отрезан. И страннице пришлось найти в себе силы, чтобы поползти по брусчатке прочь от дверей. Поверхность плато под ней сильно заиндевела и скользила под ее руками, однако девушка продвигалась по ней достаточно резво. Через каких-то несколько секунд она оказалась на самом ее краю и там, причудливо изогнувшись, перелезла на другой, плоский, но совсем не скользкий валун в паре метров от пропасти.



Кира перевела дыхание и закрыла глаза от ломоты в костях, но не облегчила своей участи. Звездный свет заливал все вокруг и не давал покоя ее зрению, а вопли ужасного монстра и гул воды ее слуху. Взбесившийся  мир давил на нее с нещадной силой, но теперь она не молила больше никого об ослаблении этого давления, неосознанно и гордо снося все терзания.



Внезапно из-за дверей в череде прочих звуков раздался звук прорезаемой плоти и вопль настолько мерзкий, что все предшествующие ему показались ей детской шалостью.



Задыхаясь урод, а это был именно он, прокричал:


- Ничего, совсем ничего я так и не понял из ваших молитв, кроме одного. И тот, кто все-таки научился любить людей … - мужчина сделал паузу, видимо, отхаркивая кровь, - всегда должен и будет умирать за это!



Затем его затихающие стоны перешли в лишенную любой связи ругань, в которой он несколько раз упоминал каких-то клопов, а в итоге превратились лишь в свист воздуха, выходящего из легких.



Точно древний Уроборос монстр поглотил часть себя и успокоился. Как и следовало ожидать, из храма больше никто не вышел. Жертва была дана, ковчег мог плыть дальше, а Кира могла исчезнуть из него навсегда. Этот акт милосердия и солидарности по отношению к ней на деле являлся актом наивысшей безжалостности. Девушке предстояли еще долгие часы мучений, но она даже ухмыльнулась от того, как часто провидение ей их сулило.

В церкви стихли все возгласы. Урода начали куда-то оттаскивать.


 
«Сколько силы, сколько дурости нужно, чтобы удержать их всех так долго? – прошептала про себя Кира. – А может, он правда полюбил меня? Чудак. Какая ирония, что именно его, вскоре и съедят».



Незаметно для себя самой она стала прокручивать все воспоминания, связанные со своим мучителем, и вскоре, наткнувшись на одну небольшую деталь, впала в ступор.



«Самое красивое в каждом цветке есть то… – вспомнила она его любимую фразу и осадила себя. - Неужели и он обрел свою красоту? Стоп. Чем это я занималась со своими пластиковыми цветами? Идиотка. Вот! – сказала она даже вслух, - мой лучший цветок. Неуклюжий и пахнущий как груда мусора, он был моим и только моим, и его-то я должна была рисовать.
Простая и совершенная мысль.




И неужели высшее благо человека есть его временность, а самое пошлое из желаний – утвердить мир так, чтобы он нашел свою окончательную опору и никогда не ускользал из-под его ног?» 



Больная улыбка девушки перешла в прерываемый сильным кашлем смех. Агонизирующий бред подарил ей одно престранное и до сих пор невиданное ощущение: теперь все мысли, посещавшие ее голову, больше не были навязаны ей уродом, священником или давно забытыми СМИ - иначе говоря, были исключительно ее мыслями. И даже сам голос, которым она произносила их про себя, прозвучал несколько иначе.



Руки и ноги странницы начали таять как опавшие на теплую землю снежинки. Ее влажные волосы блестели на сотни ладов в мерцании звезд, и этот пронзающий блеск, словно свет в конце тоннеля уносил ее все дальше и дальше от места, на котором она лежала.



С обратной стороны храма со скрипом открылась дверь, и звук прорезаемой плоти снова пробился через вечный шум воды.



Вскоре пар перед Кирой стал настолько густым, что церковь окончательно исчезла из ее виду, вместе со всеми, кто продолжал так рьяно цепляться в ней за жизнь. Она уронила голову на промокший камень.


               
               
                II


Солнце садилось над густой, шумящей на ветру дубравой. Такое необычайно мягкое и ласковое оно явно хотело подарить миру еще пару минут былого покоя и гармонии. Ничто не могло нарушить его единения с лесом: никакого копошения животных или следов присутствия человека. Почти все суетное, что когда-либо жило здесь, было уже мертво или находилось у самого основания своего цикла жизни. И как сама пустота проникала в пустоту, создавая первые формы изначального порядка, так и лучи этого светила проникали под кроны деревьев и создавали там небольшие островки света в траве, кое-где усеянной желудями.
В одном из таких островков и сидела по-турецки, опираясь на ствол поваленного дуба Кира. Она вновь практиковала свою медитацию и, судя по горке песчаного грунта и порослей степной ковыли поверх травы перед ней, делала это сравнительно долго. Изменения мира почти не интересовали девушку. Она достигла полного, хоть и временного смирения с окружающим хаосом, которого так не хватало миллионам не дожившим до того дня людям.




Грудь странницы к этому времени впала, загоревшая кожа покрылась коркой засохшей грязи, а искаженное недавней болезнью и испещренное десятками новых морщин лицо выглядело как никогда сосредоточенным. Все в ней выражало благость и основательность - она казалась высеченной из камня и вместе с тем растворившейся в окружающей ее природе. Впавшая в состояние глубокой прострации девушка не морщилась ни от солнца, ни даже от хлеставших ее по глазам поседевших волос.



Но вот она немного пошелохнулась и, выказав тем самым свою еще живую и никак не каменную натуру, коснулась очередного рюкзака справа от нее. Об этом рюкзаке, а точнее котомке из старого мешка стоит рассказать отдельно. Так, к моменту повествования в нем помимо жизненно важных вещей Киры лежало еще нечто совершенно неуместное, а конкретно пара кистей, дюжина тюбиков краски и даже кусок фанерной доски в качестве планшета. Девушка нашла все это богатство в одном из покинутых домов на своем пути и с тех пор хранила его у себя, завернув отдельным куском материи.



Откровенно говоря, она искала подобный набор на свалке мира вполне сознательно. Дело было в обещании, которое ей пришлось дать самой себе еще несколько недель назад. Тогда, проснувшись на своем валуне между жизнью и смертью она поклялась, что непременно напишет портрет урода, если выживет. На чем угодно и как угодно, но напишет. И она выжила. Болезнь отступила от нее почти так же резко, как и пришла, вероятно, решив дать ей второй шанс. Так же вероятно, что ее проявления вообще не имели ничего общего с воспалением легких или тропической лихорадкой. Девушка приняла их исключительно как испытание для своего духа и оказалась права. Теперь же ей предстояло много работы.



Она очнулась.



Кира открыла глаза и медленно оценила новый мир взглядом полным ребяческого умиления. Вид ковыли и песка в дубовом лесу не вызывал в ней никакого содрогания. Спокойно и уверенно она встала, поправила свой полушубок, надетый поверх очередной груды тряпья, потрясла затекшие ноги и полезла в рюкзак за красками и водой. Путница утолила жажду, вытащила свои принадлежности прямо на траву под дубом,  а затем, окончательно оклемавшись после медитации, начала подыскивать себе наиболее удобный «холст» из подручных материалов.    



Девушка побоялась далеко отходить от места привала, и решила писать портрет на внутренней стороне дубовой коры. Она долго провозилась с поваленным деревом, выбирая наименее трухлявый кусок, но, в конце концов, сумела оторвать подходящий. Кира раскрыла свой сверток с кистями и, почти не тратя времени на восстановления в памяти лица урода, принялась его рисовать. Вопреки всем законам изобразительного искусства она не делала эскизов, не пользовалось, собственно, отсутствующим у нее простым карандашом и вообще вела себя так, будто этот кусок коры был… частью одного большого портрета, разделенного на случайные фрагменты. 



Да, Кира превзошла саму себя, рисуя то глаз, то ухо, то гнилостную губу урода на стенах разрушенных домов, скалах или, как в данном случае, куске коры. С недавних пор она полностью пересмотрела свое отношение к  творчеству -  после событий в храме оно перестало быть для нее стеной плача или выгребной ямой для нереализованных мечтаний. Боль сумела взрастить в ее душе того самого паука, безыдейно плетущего паутину в чулане заброшенного дома, и творчество не могло не стать частью этой паутины. Не имеющее ничего общего с удовлетворением ее эго или малейшей претензией на создание чего-то более целостного и эстетичного, чем сам меняющийся мир, оно являлось состоянием; чувством абсолютной внутренней чистоты, за которое «нельзя было бороться, но в котором можно только пребывать». Кира рисовала ради самого процесса, а не чтобы мочь любоваться предметами своего труда или быть кем-то оцененной, и как раз в такие минуты она достигала блаженства, знакомого ей еще далеким утром 29 февраля 20.. года.               


         
Кира наносила свои мазки старательно, но небрежно, что лишь придавало им особого шарма. Она играла. Едва ли все части ее портрета составили бы даже приблизительную симметрию, если бы кто-то собрал их вместе. Странница то изображала глаза урода огромными зелеными безднами на капоте какой-нибудь машины, то маленькими сощуренными полосками как теперь. Краска ее тратилась неравномерно, а значит, и цвет  лица безымянного мужчины постоянно менялся. Работа Киры была непоследовательна и, на первый взгляд, тотально бесполезна, но она была единственным, что заменяло для нее жвачки.



Девушка регулярно уделяла своему делу многие часы к ряду, забывая о голоде, жажде и страхе одиночества. Оно стало ее последним обществом, ее ребенком, любимым на редкость искренней и здоровой любовью. Кира научилась отдаваться ему  до конца, сознательно терять свой ум на обочинах пройденных ею дорог и обретать в творении непоколебимое равновесие цапли на краю пропасти. Чувство времени покидало ее тогда, и пространство становилось настолько податливым, что, казалось, уже могло меняться по ее велению.



 И Кире нравилось это.


 В тот день она провела за куском коры пять или шесть биологических часов, доводя фрагмент портрета до совершенства, а потом выбросила его как ненужный мусор. С кристально чистой совестью она поднялась над местом привала, сложила обратно все кисти и посмотрела на стоящее на прежней высоте солнце. Внезапно у Киры возникло сильнейшее желание станцевать от переполняющей ее легкости, и она не сдержала себя в этом. Как примерная душевнобольная она стала высоко подпрыгивать и визжать от удовольствия. «А почему бы и нет?» - подумала девушка. Бог, естественный отбор и сам здравый смысл потерпели окончательное поражение в схватке с ее духом, и ее не могло это не радовать. 



Когда же Кира натанцевалась вволю, она развела из кучки хвороста костер, поела вдоволь риса с размоченным горохом, а насытившись и передохнув, вновь вернулась к своему пути. Уже через пару минут она вышла из леса на широкую автомобильную трассу, вдоль которой располагался целый полигон искореженных машин с редкими истлевшими трупами внутри. Следуя привычке, Кира стала оценивать их на предмет полезных вещей, но скоро ей пришлось оставить это занятие. Всего через пару минут после выхода из леса, меняющийся мир преподнес ей весьма специфический, хоть и виденный ею ранее сюрприз.
Однажды оступившись через чью-то кость, девушка потеряла равновесие и уже приготовилась к падению. Она машинально напряглась и зажмурилась, однако так и не почувствовала никакой боли или едкого запаха мертвечины в носу. Более того, ощущение легкости, владевшее до сих пор её душой, в тот миг быстро распространилось и по ее телу. Открыв глаза, Кира поняла, что висит в каком-то со всех сторон черном пространстве вниз головой.



Это был открытый космос.



Кира попадала в его холодные, но не способные охладить ее саму объятия уже несколько раз со времени своего выздоровления. Она прыгала, падала или шагала в них как раз после занятий необычным творчеством и никогда не пребывала там больше пары дюжин секунд. Бездна ошеломляла ее. Вопреки предположениям самой девушки, в ней не было никакого привкуса романтической свободы и чувства освобождения от насущных проблем. Невесомость и пустота, напротив, убивали последние остатки ее человеческой сущности, обращаясь к ее самым низменным инстинктам. Находясь, возможно, за сотни световых лет от Земли Кира превращалась в дикое и неуклюжее животное, в судорогах борющееся за свою жизнь и никак не способное оценить эпохальность переживаемого им момента.



Слизистые оболочки странницы там начинали быстро пересыхать, а разница давлений между ее телом и внешней средой, мгновенно выталкивала из легких последний воздух. Примерно через пятнадцать секунд со странным хлюпаньем закипала сбившаяся в  комочки слюна у нее во рту, а удушье превращалось в настоящую пытку.  Ни странный свет звезд, совсем не похожий на тот, который мы привыкли видеть сквозь атмосферу земли, ни осознание своего положения не могли отвлечь странницу от мучений. Она барахталась в вакууме как ребенок, не умеющий плавать, и оканчивала невероятное путешествие только с полным отключением сознания и обретения своего недобитого тела на очередной сцене мира.



История повторялась.



На этот раз Кира провела в космосе немногим больше времени, чем обычно, однако недостаточно долго, чтобы постепенный некроз тканей ее мозга мог стать фатальным. Через минут пятнадцать после межзвездного путешествия, она проснулась на земле все в такой же лесистой местности, погруженной в сумерки, и первым делом убедилась, что ее рюкзак вместе со всем содержимым был на месте. Девушка с наслаждением отдышалась полной грудью и, совсем скоро оправившись от потрясения, пошла своей дорогой.



Она почти не переживала насчет того, что каждый ее последующий шаг мог навсегда увести ее в безвоздушное пространство или разом превратить в раскаленную пыль вблизи какого-нибудь солнца. Сердце Киры разорвалось бы тотчас, начни она оценивать или, что совсем худо, пытаться контролировать свою ситуацию. Лес перед ней мог и вовсе не быть земным лесом в полном смысле слова, но похожим скоплением растений на далекой и неведомой астрономам планете. Такие догадки вызывали в ней настоящую бурю вопросов. «И если нестабильной стала вся Вселенная, - размышляла она, - то шанс оказаться на родной Земле после очередного сдвига пространства стремился к нулю, не так ли? И если космос  превратился в кашу, значит, он действительно был конечен, ибо нельзя же просто скомкать клочок бумаги, не будь у него никаких фиксированных размеров?»




Кира и вовсе не пыталась отвечать на эти вопросы, еще прощая себе их постановку. Мир стал иррационален и точно недостижим умом, не рискующим быть изуродованным при малейшем прикосновении к нему. «Лучше смотри в оба, - утешалась она, - не упусти ничего, что может пригодиться тебе в руинах. Рисуй и загорай на солнце, пока жара или холод не жгут тебя и наслаждайся малым, пока тебе есть, что есть. Иди и, если можешь, чаще снимай обувь, чтобы почувствовать землю. Это все, что тебе осталось. Не смотри ни вверх, ни вниз, там пусто. А если где-то и существует ответ на все твои загадки, он состоит лишь в том, чтобы сосредоточиться на своем дыхании».



Конечно же, девушка еще боялась смерти, не смотря даже на то, что порог небытия стал для нее чем-то вроде порога собственного дома. Она лишь сумела довести себя до такого состояния осознанности, на котором она могла решать проблемы, а, следовательно, и испытывать страх и стресс только в случае настоящей необходимости. Это было, пожалуй, самой разумной стратегией выживания для всех выживших, и Кира совестливо ей следовала.
Примерно через час пути лес вокруг нее пропал, сменив себя на порядком надоевшие ей за последнее время  непаханые поля.



В этих полях занимался рассвет. Небо над ними было затянуто обрывками тяжелых черных туч, а холодный ветерок с моря  у горизонта сулил собою скорый дождь. Путешественница  разочарованно вздохнула, ведь она явно рассчитывала на что-нибудь более красочное, и, как не трудно догадаться, продолжила идти.



Она провела еще около часа в этой реальности, так и не дождавшись никакого ливня или моросящего дождя. По дороге девушка допила остатки своей воды и весьма обрадовалась попавшейся ей речушке посреди поля. Она присела возле нее на землю, попила и наполнила бутылки, а встав обратно, уже заметила слева от себя целый асфальтовый остров с расположенным на нем маленьким городком.



Вытерев лицо, она осторожно прошла к этому городку, состоявшему всего из нескольких улочек невысоких коттеджей. Не особенно удивляясь и движимая в большей мере своими практическими проблемами, Кира захотела обследовать его и при возможности найти там остатки консервов или одежды. Меньше чем через минуту, она  вошла во внутренний дворик ближайшего из коттеджей и принялась его обыскивать.



Кира вела себя аккуратно и старалась создавать как можно меньше шума. Для нее всегда существовал риск наткнуться в таких местах на  других странников, не желающих делиться своим добром. Однако тогда коттеджи, как ей показалось, были абсолютно пусты. Кира убедилась в этом после нескольких минут гробовой тишины на улицах и продолжила перерывать их сверху донизу. В первых трех особняках ее не ждало ничего интересного, кроме пары пачек чудом не отсыревших спичек и одной алюминиевой кружки; единственное, что девушка сумела выяснить об их обладателях, так это то, что они были либо немцами, либо жили в германоязычной стране. 



Но еще через четыре дома Киру все-таки настигла  занимательная находка, а точнее встреча. Она произошла в самом непредставительном, покосившемся одноэтажном коттедже с высокой пристройкой и плоской крышей в конце улицы. Сначала это хлипкое строение не показалось девушке местом, где могли храниться уцелевшие вещи, но потом, как бы ведомая интуицией, она  решилась обыскать и его.



Сад, окружавший тот домик, пребывал в запустении, а все деревья в нем были будто свалены сильным ураганом. Стены этой некогда окрашенной в серый цвет кирпичной лачуги поросли мхами вплоть до уровня забитых досками окон, а ступени напротив ее входной двери провалились. Сама дверь, хоть и была выбита с верхней петли, еще держалась в проеме и ужасающе скрипела на ветру. Кира подумала, что за ней просто не могло храниться ничего полезного, однако не стала отступать. Девушка прошла через сад по каменной тропинке от ограды и, взобравшись по ступенькам, окончательно высадила ее толчком.




Она заглянула внутрь дома и поразилась тому, что увидела в первой же его комнате. Интерьер ее выглядел так, будто в ней по-прежнему жили люди, хотя и с весьма странными наклонностями. Все предметы скромной и пыльной мебели там были на месте и вокруг них, почти за каждую ручку, каждую ножку стола и лампу было перевязано множество веревок и канатов. Эти канаты не были старыми и не создавали впечатление вещей, лежащих здесь  долгое время, и более того, все они в итоге заплетались в один пучок, который вел из гостиной в следующую комнату.




Кира пожала плечами. За исключением храмовой общины она видела всего пару человек, державшихся за свои дома после катастрофы и то последнего - через две недели от ее начала. Сама идея, что кто-нибудь мог додуматься до этого теперь, вызывала в ней недоумение.



Странница прошла в гостиную и осмотрела перевязи веревок. Она хорошо понимала их предназначение. Помимо случая с лодкой ей самой приходило в голову поэкспериментировать с ними, но она откровенно пугалась (и небезосновательно) игры с новым миром. Побродив по комнате, Кира не заметила ни одного предмета, не соединенного веревками с общим пучком, а затем пошла по направлению этого пучка в коридор.



Куча тонких канатов лежала там на полу и, проходя через уборную, вела  наверх, в пристройку. Девушка заглянула в эту уборную и еще раз убедилась, что дом был точно обитаем. Она поднялась на второй этаж и остановилась напротив белой двери, из которой и выходили концы канатов через специальное отверстие.



Любопытная гостья уже нажала на ее ручку, как вдруг из комнаты донесся странный шум. Она прислушалась и разобрала в нем чьи-то тяжелые шаги, а чуть позже и скрип досок, как будто кто-то взбирался по лестнице. Через несколько секунд все эти звуки умолкли на крыше, и Кира, не выдержав своего щекочущего страха перед неизвестностью, наконец, открыла двери.



То, что она увидела за ними, превзошло все ее ожидания. Комната перед ней представляла собой небольшую спальню с односпальной кроватью, письменным столом и целыми горами разнообразной аппаратуры. Среди них были радиоприемники, передатчики, сломанные измерители напряжения, генераторы и сотни, если не тысячи заполонивших все помещение проводов. Единственное окно в этой комнате было также очень необычным. Оно состояло из двух утепленных пухом и материей ставен, и прямо к нему была приставлена снаружи лестница, отчего-то не замеченная Кирой ранее. Вторая, хлипкая и узкая стремянка стояла в углу комнаты и вела на крышу. Сбоку от нее лежал пучок тех самых канатов с первого этажа, затянутый наверх через приоткрытую ляду.
Кира раскрыла рот от удивления. Она прошла боком по узкому, еще не заваленному аппаратурой проходу в центре комнаты и заметила на письменном столе объедки экзотических фруктов. Девушка оглянулась, засунула некоторые из них себе в рот, и лишь потом вспомнила об их хозяине. Движимая любопытством, она все-таки захотела пойти с ним на контакт и полезла наверх, предварительно оставив свою котомку у лестницы.



Кира запуталась в веревках. С трудом она открыла нержавеющую ляду и, слегка подтянувшись, вылезла на крышу. Там путница оглянулась и опешила. Напротив нее сидело какое-то чудовищное, перевязанное  с ног до головы веревками существо, назвать которое человеком было весьма сложно. 



Это существо, одетое в оборванное подобие серого пуховика, промасленные штаны и грязные черные башмаки было очень старо. Его седая борода, свисающая почти до колен, и наушники, надетые на нем, делали его сморщенное лицо округлым и маленьким. Оно сидело, прислушавшись к этим наушникам, и  бормотало что-то себе под нос. Иссохшие руки его крепко сжимали провода от переносной станции, стоящей слева от него на табурете и постоянно тряслись. Бородатый старик иногда поправлял их и был настолько увлечен прослушиванием своих сигналов, что не заметил прихода гостьи. Он ничего не записывал из услышанного и хранил абсолютное молчание. С первых секунд встречи он показался Кире совершенно безопасным, и она без промедления подошла к нему почти в упор.




Но, не смотря на столь дерзкое вторжение в свои владения, сумасшедший еще долго не замечал ее присутствия. Девушка тщетно махала руками перед его лицом и всячески пыталась вывести его из оцепенения.
- Кажется, дождь собирается, - промямлил он едва слышно, когда она перестаралась и чуть не столкнула его с табуретки. Старик неспешно поднял свои выцветшие голубые глаза  к небу и противно чмокнул губами. – Зря я вылез сюда сегодня.



Кира отошла от него. Она уже открыла рот, чтобы начать разговор, но так и не произнесла ни слова, увидев, как он вновь потупил взгляд на крышу. Странница разочарованно вздохнула  и попыталась  разбудить его во второй раз. Безуспешно. На мгновение она даже обрадовалась своей удаче встретить человека, говорящего на родном языке, и ей стало  жаль, что он давно свихнулся. Кира вспомнила о горах аппаратуры в доме и вполне логично определила их собрание вместе с веревками как очередное проявление его расстройства. Не долго думая, она решила не тратить свое время попусту, а продолжить обыскивать остальные коттеджи, как и было намечено.
-  Что вы здесь делаете, барышня? – вскоре прервал ход ее мыслей сам старик, словно нарочно задержав свою реакцию.


- Я… э…. –  девушка растерялась  и громко плюхнулась на парапет крыши.
В воздухе повисла пауза.


- А что я могу здесь делать? – Одумалась она. – Как и все, хожу, смотрю, чего здесь есть. Это  же ясно.



Старик смутился от некоторой абсурдности вопроса.



- А вот что Вы здесь делаете? – резко парировала его Кира и явно намекнула на все веревки и приемники.



- Как, разве ты не видишь? – сказал старик, приподняв наушники.



- Веревки в смысле вам зачем?


- Ну как зачем, - чтобы удерживать здесь этот дом и оборудование. Чтобы мочь выходить отсюда, искать еду и продолжать свою работу.



- Работу? Как я понимаю, она связана с вашей станцией… но какие сигналы она может уловить? Затерявшиеся радиоволны?



Старик приподнялся на стуле, снял с себя наушники и уставился на Киру немигающим взглядом. Потом он покачал головой и рассмеялся так громко, мерзко и в то же время заразительно, что  и сама Кира начала смеяться.


Спустя пару минут он замолчал и, небрежно высморкавшись в рукав, продолжил.




- Разве ты никогда не слышала эти звуки? Многие люди, которых я знавал после Катастрофы, говорили мне о них. Похожие на жужжание пчелы, голоса или музыку они приходили к ним без всякой видимой на то причины и источника, во сне и наяву; так приходили они и ко мне. Я задался целью поймать их искусственно, найти, так сказать, нужную частоту, и слушать их в любое время дня и ночи. Вот и все.


Кира ничего не поняла.



- И оно стоит того? Сидеть здесь все время и держаться за этот дом, чтобы слушать какое-то жужжание?



Вопрос о психическом здоровье собеседника опять показался девушке вполне оправданным.



- Значит, ты точно их никогда не слышала, – заметил он. – Ну что ж, красавица, я могу тебе только посочувствовать. Услышать это «жужжание» в окружающем нас беспределе – лучшее, что может с тобой случиться.



- Ясно. – Процедила Кира сквозь зубы, не став вдаваться в подробности. - И что ваши веревки действительно помогают удерживать дом в целостности?
- Еще бы! – Бойко сказал старик. – Они - единственное спасение для тех, кто решил бороться с последствиями этого страшного эксперимента…
При слове «эксперимент»  воображение Киры против ее воли изобразило на месте сидящего старика фигуру урода, и у нее побежали мурашки по коже.



- Как вы еще раз сказали… - переспросила она.



- Ну да эксперимент. Ум человека не может не искать объяснений тому, что происходит вокруг него. И в особенности тому, что произошло хорошо известным нам утром 29 февраля. Но это долгая история.
Старик вновь улыбнулся.



- Вы хотите сказать, что догадываетесь, почему все, - странница развела руками, - стало таким, каким есть сейчас.



- Я не догадываюсь, я знаю. Но тебе, девочка, это совсем не к месту, поверь мне. Правда ничего не изменит в твоей жизни и ничем не поможет, максимум – забьет голову. А раз ты даже не слышала моих звуков, то и понять что-то тебе будет непросто.



- Неужели?



- Да. Любопытство страшная сила, однако прислушайся к моим словам. Я не знаю, как тебя зовут, и не хочу знать - ты лучше спустись вниз, возьми там фруктов на столе и иди с миром.



Кира продолжила сидеть на месте. Как и большинство людей в такой ситуации, она не позволила бы себе уйти.



Старик сделал вид, что настраивает станцию. С одной стороны он набивал себе цену, с другой - оценивал и испытывал девушку. На его месте тоже мало кто мог бы выдать идею всей своей жизни так сразу. Он нацепил наушники обратно, сделал многозначительное лицо и жестом указал Кире на закрытую ляду.
Странница и глазом не моргнула. Она внимательно наблюдала за его действиями и сразу обратила внимание на их деланную напыщенность. Утомленный бесконечным одиночеством, старик тоже в глубине души жаждал поделиться с ней своей культурой, и Кира поняла это. Она просидела на парапете ничуть не меньше двадцати минут, не сводя с него глаз, пока, тот, наконец, не сдался.



- Чертовка. Ты, верно, совсем с жиру бесишься, если можешь позволить себе здесь сидеть. Хорошо, я расскажу… расскажу тебе немного из того, что знаю, но пообещай мне хотя бы не перебивать.   


- Обещаю!



Старик неохотно снял с себя наушники, положил их на станцию и лукаво взглянул в глаза Кире. 



- Девочка, - начал он, - ты вряд ли отнесешься ко мне серьезно. Слишком необычной покажется тебе эта теория. В ней есть так много того, что я сам не назвал бы иначе чем «кухонной философией» и того, что лишь законченный дурак мог связать с реальной жизнью до Катастрофы. И это было верно. Тогда. В день же, когда последние крупицы здравого смысла  исчезли из этого мира, резон искать истину в самых абсурдных ее формах появился опять. И я стал искать.
Итак, идея моя стара как мир. Суть ее в том, что вся наша действительность существует лишь в той мере и до тех пор, пока есть кто-то, кто может ее наблюдать. Другими словами, и это поле, и эти облака, и даже мой дом являются таковыми только потому, что мы их видим. Бред на первый взгляд, однако здесь следует сделать одну маленькую оговорку - гарантом стабильности Вселенной помимо нас обязательно  должно быть нечто, находящееся как бы за пределами всех систем ее отсчета.



Кира ехидно хихикнула.



- Да, да… некий условный, абстрагированный наблюдатель, единственная задача которого состоит в том, чтобы поддерживать порядок в реальности. Бог, если угодно, и этот бог прекрасно справлялся со своими обязанностями, пока 29 февраля 20.. года, он не…



- Как? – переспросила изумленная девушка и тут же замолчала.



-  Он не вышел из игры. Не «умер», «исчез» или не вошел, что вероятнее всего, в качестве эксперимента в нашу систему отсчета и стал одной из ее внутренних величин. Словом, с этой хорошо известной тебе поры стабильности мира наступил конец – он начал упорядочиваться относительно каждого отдельного наблюдателя внутри системы. И пока ты видишь его либо косвенно присутствуешь в нем, например, с помощью веревок – его полотно относительно стабильно, но уведи свое внимание, закрой глаза, усни и за его состояние не сможет ответить никто. Пространство стало чем-то вроде громадного одеяла, которое разом потянули на себя все осознанные твари в природе, вследствие чего оно порвалось, и наступал тот хаос, который мы видим сейчас.



Сам того не замечая, старик начал медленно входить в экстаз, рассказывая ей слету, возможно, даже больше, чем сам того хотел.




 - Дальше – больше. – Продолжал он. - Из моих слов, наверное, ты поняла, что будет очень сложно представить нагромождение мириадов альтернативных реальностей со стороны, даже если они и пересекаются между наблюдателями, как случилось, например, с тобой и мной.  Но никакого «со стороны» уже нет. И его не может быть. Разгадка, и я подтвердил это, заключается в том, что остальные параллельные нам в любой момент миры превращаются в чистую информацию. Информацию обо всех злоключениях всех затерянных в хаосе бедолаг и жизни галактик,  в эдакий природный код, что может считать каждый из нас при желании. Это волны. Электромагнитные и даже механические колебания, каждый миг пронзающие наш тесный мирок и из которых, собственно он может упорядочиться в произвольном порядке в форму частицы.




Я знаю, как нелепо это звучит. Волны могут быть совсем слабыми, и ты, вероятно, не заметишь, как вокруг отчего-то станет на пару градусов теплее, как в полностью затемненную комнату заглянет лучик неведомого света или как ты, к величайшей удаче… услышишь в тишине неведомый тебе звук. Совокупность этих волн, но чаще какое-то одно их проявление и есть записанная на манер сигналов азбуки Морзе информация о прошлом, настоящем и будущем мироздания. И пока ты не встретила меня, я был для тебя частью такого набора сигналов, равно как и ты для меня.



Что касается звуков в частности – то здесь цена вопроса сводится к поиску правильной частоты. Для того мне и нужны приемники…



- Так вот, чем Вы здесь занимаетесь! – Завопила Кира. – Вы… вы… слушаете мир в чистом виде? 



Девушка сконфузилась от своих собственных слов. Она сглотнула тяжелый ком, застрявший у нее поперек горла, и встала с парапета, чтобы приблизиться к старику. Она не поверила ни единому его слову, хотя и оказалась явно заинтересована столь изощренной теорией. У нее возникло непреодолимое желание любым способом добраться до его станции и как можно скорее выяснить, что же он принял за «голос Вселенной».



Кира остановилась меньше чем за метр напротив старика и напрягла слух.
- Ты, верно, принимаешь меня за сумасшедшего? Может долгая изоляция и потрепала мое тело, но я еще в своем уме, будь спокойна. Здесь, - он приподнял наушники прямо пред лицом путницы, - есть единственный канал связи с остальным миром, и этот канал как ничто другое реален.



- Могу я полюбопытствовать? – Кира сама протянула руку навстречу наушникам и буквально отобрала их у старика.



- Конечно, - ответил он, даже не сопротивляясь. – Только ты не услышишь там ровным счетом ничего. Эти волны, как бы тебе сказать, - они крайне специфичны и являются звуками в привычном нашем понимании лишь отчасти. Их частота постоянно меняется относительно каждого наблюдателя и важно то, что уловить ее не способно только наше ухо. Сам твой мозг, вся твоя психика должны находиться в некотором особом, пограничном и опять-таки глубоко индивидуальном для тебя или меня состоянии, чтобы стать приемником этих сигналов. Называть их «жужжанием» или «музыкой» - очень примитивно, на деле слышать голос самой природы, значит не просто воспринимать колебания в пространстве своими пятью чувствами, но мочь вобрать в себя ощущение присутствия чего-то в тысячи раз большего тебя самого и при том сохранить осознанность. Я не смогу объяснить этого лучше.


 
Однако, как ты сама уже догадалась, вся моя деятельность и была направлена на то, чтобы обойти последнее правило и с помощью приемников искусственно отслеживать волны вокруг. Мои. Личные. Для твоего мозга на этих частотах нет никакой информации.


Кира закатила глаза. Она опять не поверила почти ничему из этого плохо связанного рассказа, но и не побрезговала проверкой наушников. За три минуты напряженного ожидания, она действительно не услышала оттуда и малейшего потрескивания, что, впрочем, совсем не придало ей веры в правдивости слов ученого.



 Девушка смиренно вернула ему наушники и вернулась на парапет. По выражению ее лица было явно видно, что она хочет задать еще один вопрос и с трудом пытается подобрать подходящие слова.


- Хорошо, с волнами понятно, но почему вы решили, что этот ваш внешний наблюдатель именно вошел внутрь системы, а не скажем…


- Потому что я встречался с ним.– Осадил сам старик Киру тоном, от которого волосы на ее голове встали дыбом.



- Прямо-таки и встречались? И как же он выглядит?



- Дорогуша, представлять его в виде человека, животного или вообще чего-то, уже знакомого тебе – отчаянная глупость. На то он… или она и называется внешним наблюдателем,  что описать его языком, годным только для внутренних факторов нашего мира невозможно. Если ты когда-либо и встретишь его, то сразу поймешь, кто перед тобой.



- Но что-то же вы помните, - промямлила Кира так, будто сама поверила в эту басню, – форму, запах, образ? Не поверю, чтобы… создателя вообще ни с чем нельзя было сравнить.
- Нельзя.



Старик в очередной раз ухмыльнулся, обнажив свои желтые зубы.
- Ну, - прохрипел он, - у тебя есть что-то еще? Знаешь, я благодарен тебе за свободные уши, но знакомиться или нянчиться с тобой у меня нет ни сил, ни желания. Возраст не тот. Меня ждет работа.



- Ладно… последний вопрос. Мне интересно, зачем же ему это понадобилось? То есть Богу. Проводить эксперимент, чтобы увидеть нашу жизнь изнутри. Ведь идея эта не новая, и к тому же… в прошлый раз мир, вроде, никак не менялся. Недоразумение выходит.




Собеседник Киры не ответил на это. Он демонстративно достал из кармана пару сморщенных фиников и, засунув один из них себе в рот, начал смачно жевать. Солнце над ним победило все склоки дождевых туч, и теперь он мог опять наслаждаться своим хобби, не боясь намокнуть или испортить аппаратуру.  В тот момент Кира почувствовала себя лишней рядом с ним. Она не сказала старику больше ничего, заметив, как его лицо сделалось каменным, стоило ему надеть наушники. Странница перестала существовать для него в ту же секунду, как перестало существовать и это поле, и эта крыша. Он погрузился в прослушивание своих частот настолько быстро и глубоко, что больше не мог видеть их и с открытыми глазами, но лишь осязать посредством веревок.
Девушка вышла на середину крыши и потянулась. Раздосадованная тем, что старик рассказал ей так мало и так скомкано, она не могла с легкостью покинуть его. Ощущение недосказанности и неопределенности словно подталкивало ее вперед и вскоре заставило осмотреть его станцию более тщательно. Нагнувшись к приемнику, она увидела, что частотная шкала на нем была слишком запылена, а провода, выходящие из него, были вообще оборваны.
Тогда все стало на свои места.




Кира прикрыла лицо руками от легкого испуга и, не теряя ни минуты, спустилась по лестнице обратно в спальню ученого. Она схватила свой рюкзак, жадно доела остатки фруктов на его столе и вышла из дома,  за которым уже не было никакого обветшалого сада, маленького городка и даже непаханого поля. Теперь эта лачуга находилась на одном из краев расселины в скале, находящейся посреди громадного и испещренного аллеями парка. Зажимаясь между стенами расселины, Кира быстро спустилась на землю и спешно стала отдаляться от обители сумасшедшего ученого. 




В первое время после встречи с ним, она совсем не тревожилась по поводу рассказанных ей небылиц, справедливо считая их бредом больного и перенасыщенного идеалами человека. Ее внимание привлекали больше деревья вдоль аллей, нежели какие бы то ни было сигналы и идея бога, несущего глобальный хаос. Однако чем дальше путница уходила в парк, тем больше она непроизвольно углублялась в мысли старика. Сама возможность услышать или увидеть прошлое и будущее мира в свернутом виде внезапно заинтриговала девушку. Конечно, она не восприняла ее всерьез, однако почувствовала в ней некую надежду и отголосок тех давних времен, когда человек был един с природой и самим собой. Звуки старика в ее понимании стали тем самым ключом, который люди веками искали в войнах, любви и наркотиках, пытаясь распахнуть двери во внешний мир и стереть границы между друг другом. На какой-то миг ей стало даже обидно, что они являлись хитроумной выдумкой.
Глубокий вдох носом и медленный выдох через рот.




Затем Кира вновь припомнила урода и подумала, что он едва ли имел в виду то же что и старик, говоря об эксперименте. Атеист и ядовитый циник, он не поверил бы в такую идею, попадись ему на пути и десяток «богов». Значит, это не могло быть ничем, кроме простого совпадения. А иначе… Иначе слюна во рту Киры уже начинала закипать на грани того макрокосма своих нервных связей, в которых даже она сама себе боялась признаться. Девушка медленно, но уверенно подбиралась ко второму из звеньев цепи, ведущей к причинам Катастрофы, и, к счастью для нее самой, пока еще не понимала этого.



Она шла, постоянно оглядываясь и ожидая, когда же гора с домом старика пропадет за ее спиной, и параллельно рассматривала окружающие красоты. Кроны деревьев вокруг нее могли цвести, желтеть и иногда даже уходить в землю одновременно. Странница пугалась их воистину психоделического совершенства и желала быстрее уйти от этой реальности. Она по привычке стала часто моргать и сознательно менять направление движения, но, как и сотни раз до этого, оказалась застигнута врасплох настоящей переменой мира. Парк, дом старика и даже солнечное небо над ее головой растворились резко и неизбежно, быстро сменившись одним из других пейзажей сумасшедшего мира. Путь Киры продолжался.



Прошло около двух недель после того как она услышала странную теорию краха цивилизации. Идея послушать или хотя бы понять, что представлял из себя «голос самой природы» овладевала сознанием девушки все сильнее. Ее засасывали зыбучие пески городских тротуаров, выкидывали на берег океанов пустынные ветра и засыпали в лагунах снежные оползни, но новоиспеченная мечта не давала ей унывать и сдаваться.



В действительности с ней все получилось как раз наоборот, нежели предрекал старик. «Правда» не просто забила голову Кире, но в очередной раз придала ее жизни потерянного смысла. Извечная дорога перестала быть для нее пустой, в большей мере физиологической потребностью, но стала средством достижения того особого состояния ума, о котором он говорил. С каждым новым днем от момента встречи с ним фантазия и не очень ясная память девушки все время добавляли убедительности его словам и притупляли в ней  способность к их трезвой оценке. Собственно, она просто хотела поверить хоть во что-то после страшных событий в храме, и эта вера была подарена ей как очередная игрушка. Кира никак не могла наиграться с ней, то и дело открывая в ней все новые и новые, еще более пестрые и блестящие грани. В итоге, это привело к тому, что она сама уверила себя в существовании волн мироздания и стала абсолютно серьезно надеяться встретить бога как одного из многих гуляющих по просторам нового мира путника.



Кира искала его везде и была склонна видеть его в каждом человеке и даже группе людей, мимолетно встретившихся ей за эти две недели, чем, однако, совсем не удивляла их. Путница доводила себя до изнеможения, сократив свое и без того скудное потребление и усердствуя над портретом урода с удвоенной силой. Так, посредством самоистязаний она надеялась услышать вожделенные звуки. Тюбики с ее красками становились от этого только тоньше, но работа, которую она могла бы закончить уже пять или шесть раз, если бы рисовала цельный портрет, по ее мнению, была в самом разгаре. Она начала выбрасывать ее в открытый космос теперь даже чаще чем обычно, лишь раззадоривая и усиливая ее интерес к «пограничным» состояниям тела и духа. Врожденная тяга человека к становлению надежд и идеалов уже начала «извращать ум» девушки и самым примечательным было то, что она отдавала себе в этом отчет.
Вечер же того дня, когда в ее жизни произошло следующее по значимости после Катастрофы событие, она также проводила вполне обычно. Странница занималась тем, что писала улыбку урода на единственной не обрушившейся стене какого-то общественного туалета. Она сидела на табурете, найденным ею возле этой стены в небольшой галечной насыпи и была несказанно рада возможности занять удобное положение при работе и тому, что мир вокруг нее был прекрасен как никогда.




Земля за пределами ее насыпи представляла собой поле свежих, разноцветных ландышей, затопленных неглубоким слоем чистой воды. Движимые слабым течением, что начиналось у скалистого фьорда за спиной девушки, они напоминали настоящие водоросли, разукрашенные еще одним сумасшедшим художником. Через каждые триста-четыреста между ними росли толстостволые секвойи и баобабы. Вид их таких разных, но равно могучих крон в лучах розоватого солнца, светившего из-под перистых облаков, был потрясающ. Иногда Кира специально отвлекалась от своей работы, чтобы посмотреть на них и тогда ей начинало казаться, что одно особенно большое, ровное и безлиственное из этих деревьев вдалеке являлось Эйфелевой башней.




Но больше всего умиляли и даже смешили путницу пирамиды, стоявшие совсем близко от ее галечного острова. Своей ступенчатой структурой они походили на мексиканские, и некоторые из них были перевернуты боком так аккуратно, словно их нарочно переставил какой-то великан. Поверх двух самых массивных из них лежал блестящей змей скоростного поезда, вагоны которого так и не расцепились после того как он сошел с рельс.



Кира вдохновлялась гротеском этой картины, продолжая писать улыбку безымянного мужчины. На сей раз она и вышла соответственно – с идеальной пропорцией всех скул и надменной в своем великолепии. Девушка была довольна собой. Ей доставлял удовольствие даже тот факт, что очередной фрагмент ее работы находился на одной стене с множеством разнообразных граффити, карикатурных портретов давно ушедших политиков и матерных слов, нацарапанных на ней местами просто гвоздем. Сцена еще одной победы хаоса над  брыканием цивилизации вызывала у нее смех, сравнимый с тем, которым она впервые засмеялась после гибели ребенка в лодке.



Закончив с последними уместными штрихами картины, она встала с табурета, положила на него краски и кисти и, пользуясь случаем, отмылась в чистой воде. Девушка вытерла лицо и руки о свою одежду, что представляла теперь подрезанную внизу монашескую рясу с надетой поверх зеленой жилеткой и рваными джинсами.



Прошлый наряд Киры вместе с полушубком ей пришлось выбросить после неожиданного путешествия по гнилостным болотам. Рюкзак там она смогла уберечь, а вот одежда ее почти вся, кроме майки и нижнего белья пришла в негодность, так как вывести ее запах без вспомогательных средств было невозможно. Этот же, комплект одежды она добыла также весьма интересным образом. Рясу девушка сняла с монаха, распятого на деревянном кресте у обочины дороги, а жилетку и джинсы - с тела тощего паренька, чья шея только по прихоти хаоса могла оказаться зажатой рамой открытого на проветривание окна в одном из вошедших в землю домов. Не то чтобы девушка начала проявлять в себе особо извращенные черты, выбрав именно эту одежду среди других комплектов, совсем нет, -  дело было в том, что после болот выбирать ей особо не приходилось, да и ряса вместе с джинсами и толстовкой были относительно чистыми и удобными. Ее совершенно не занимал вопрос того, кем были их хозяева при жизни и как мучились они, принимая свою неестественную смерть. Последние события в жизни Киры сделали ее практически нечувствительной не только к чужим, но и собственным страданиям, которые, по ее глубочайшему убеждению, уже превратились в единственно правомерное состояние человека новых времен.


Девушка собрала все принадлежности художника в котомку, накинула ее себе на плечи  и вновь присела на табурет спиной к туалету, дабы оценить ситуацию и составить план действий. Она без каких-либо эмоций обнаружила, что поток воды, прибывающий с фьорда, все больше подтоплял поле, а значит и ее насыпь. Она бросила косой взгляд на свои поношенные ботинки, также снятые с повешенного на окне парня, и поняла, что они точно не были  водонепроницаемыми. Однако выбирать ей не приходилось. Кира аккуратно положила их в рюкзак вместе с носками и, не дожидаясь, пока вода затопит островок, пошла по цветам навстречу потоку. Так она надеялась спрятаться в скалах фьорда и дождаться новых, возможно более перспективных изменений мира.


Зубы несчастной путницы задрожали сразу же после того, как она покинула свою галечную обитель. Температура воды в поле, доходящей ей почти до колен, не достигала и десяти градусов и казалась ей дробленым льдом. Лепестки ландышей, которые она невольно превращала в кашу своим шагом, всплывали на поверхность и оставляли за ней разноцветный шлейф. Конечно, он продолжал напоминать девушке о словах урода и заставлял ее постоянно  оглядываться на его шедевральную улыбку, что блестела свежей краской на стене.



Этот участок пути Киры выдался для нее едва ли не таким же болезненным, как и дорога от заснеженного ресторанчика к умирающим цыганам. Первые скалы фьорда находились примерно в двух километрах от нее, но выглядели запредельно далекими. Всего через пять минут пути к ним посиневшие ноги девушки начали подкашиваться, и потому она не смогла отказать себе в желании передохнуть на одном из выпиравших неподалеку корней баобаба. Кира с радостным лицом вскочила на него и, не удержав равновесия, схватилась за могучий ствол дерева.



Затем она уже по хорошо известному ей сценарию ненадолго закрыла глаза и, открыв их, увидела окружающий мир совсем иным. Ее баобаб стоял теперь не в полях ландышей, а посреди пустой площади какого-то индустриального города. Корни дерева были настолько ровно и точно вплетены там в асфальт, что Кира даже поежилась, представив, как сумасшедшие горожане могли выращивать его в столь неуместном месте. Однако стекающая с нее вода в который раз напомнила ей, что никто никогда этого и не делал, равно, как и не строил общественного туалета в цветочном поле вместе с летним кафе в Арктике.



Кира спрыгнула с возвышающегося над землей корневища, скинула рюкзак, сняла с себя и сильно выжала джинсы, и спустя некоторое время вновь одела их вместе с носками и ботинками. Отдышавшись после пребывания в ледяной воде, она посмотрела по сторонам на свое новое пристанище.




В окружавшем ее городе было не слишком темно, но над ним явно стояла глубокая ночь. Странное, синеватое светило, что позволяло девушке разглядеть очертания здешних домов, машин и заросших зеленью бульваров, излучало бледное мерцание отнюдь не сверху, но как бы спереди, между фасадов зданий, подобно еще восходящему солнцу. Небо же было темно и беззвездно, в него уходили плохо различимые трубы размещенных за городом предприятий. Кира обернулась назад и увидела за небольшим сквером музей, суд или дом культуры, представлявший собой целый дворец, украшенный внешней колоннадой в стиле монументального ампира. Между двух его центральных колон напротив главного входа была протиснута узкая, но внушительная подводная лодка, должно быть до последних лет еще состоявшая на вооружении. Ее люк был открыт, и вокруг него даже с большого расстояния путница смогла увидеть множество трупов неясной давности. Она напрягла свое зрение еще больше и заметила настоящую дорогу из мертвецов, что тянулась от подлодки до ближайшей узкой улочки, поросшей орешником и банановыми деревьями.



С живым интересом девушка приблизилась к ней, одновременно отдаляясь от источника голубоватого света. Ее особенно привлекли дома по левую сторону этой улицы, что при более детальном рассмотрении оказались вовсе и не жилым массивом, но колоссальных размеров линкором, севшим на мель местных разрушенных построек. На вид боеспособный корабль при полном вооружении, даже с целыми эхолокаторами он представился Кире большой игрушкой, выброшенной на помойку повзрослевшим ребенком. Его правый, обращенный к ней и некогда начищенный до блеска борт, был сильно измазан в грязи и облеплен засохшими водорослями до самой ватерлинии, а из дул некоторых из его обращенных к площади пушек росли виноградные лозы. Вся видимая благодаря наклону палуба линкора и пространство просевших под ним крыш было полностью завалено такими же трупами, чье зловоние начало буквально выдавливать слезы из глаз странницы.



Не способная долго это терпеть, она так и не рассмотрела лайнер в больших подробностях вместе со всеми его мостиками и орудиями. Она вернулась к своему изначальному положению у корней баобаба и уже оттуда, периодически еще поглядывая на противный корабль-призрак, направилась по одному из отходящих от площади бульваров навстречу к манящему ее впереди сиянию.
Кира стала идти по самой середине дороги и между делом оглядывать магазины с продукцией давно канувших в лету брендов. Их разбитые или еще уцелевшие витрины невольно возвратили к жизни ее воспоминания о дне начала Катастрофы, когда она попала в свою первую измененную реальность и могла ловить за стеклами подобных витрин непонимающие взгляды людей. Однако теперь они не скрывали за собой ничего кроме  свалок покрывшихся пылью вещей, копаться в которых странница не испытывала в тот день никакого желания.


 
Примерно в паре километров от площади с баобабом она наткнулась на еще одну достойную описания картину. Там Кира приблизилась к еще плохо различимым за городом трубам  и смогла разглядеть, что одна из них, находящаяся  немного поодаль от остальных, на деле не являлась трубой, а заброшенной телебашней. Однако привлекла она девушку совсем по иной причине – а именно из-за автобуса, надетого на ее вершину вертикально через заднее стекло. Заметный в ночи своим бело-серебристым цветом, он заставил ее даже охнуть от такого зрелища и покачать закинутой головой.



Но на этом козни меняющегося мира не кончились, и, опустив голову, Кира смогла заметить, как мастерски дополнил он свое полотно новым, невероятным  штрихом. Она даже подпрыгнула от удивления, увидев, как недалеко от нее, в пустой торцовой стене одного  дома внезапно и абсолютно бесшумно появилась мраморная статуя. Это была статуя мужчины в длинном пальто, с холодным выражением лица и поднятой вверх правой рукой, за которую он, собственно, и был «вмонтирован» в кладку стены с наклоном к земле.


Кира отшатнулась от него и потупилась в асфальт. Чувство того, что она находится на заброшенной игровой площадке, овладело ей с новой силой. Ей вдруг пришло на ум, что и она сама, все ее мысли и действия, а не только окружающие предметы  могли стать такой же игрушкой хаоса. Того самого хаоса, что перерезал веревку от лодки во время переправы в храме и, так или иначе, стал предметом спекуляций старика и урода. Девушка застыла, раздумывая над этой идеей. Одновременно ей опять вспомнилось учение о волнах мироздания, и она почти против своей воли сопоставила их с синеватым свечением.

Но немного придя в себя, Кира захотела пойти дальше по бульвару, как тут два почти одновременных и потрясающих события, подобно давнему налету птиц опять выбили ее из колеи. Статуя в стене тогда, не выдержав  своего веса на руке, упала на землю и раскололась вдребезги, и как бы в такт этому событию на телебашне зажглись фары автобуса.



Девушка быстро отпрыгнула от своего прежнего места, в которое полетел громоздкий кусок мрамора, и уставилась на яркий свет вдали. Уж он-то, в отличие от невидимой в воде веревки, прямо указал ей на контролируемость мира чьим-то вполне разумным, хоть и скрытым присутствием. Ибо найти другого объяснения этому она просто не могла. Такое беспардонное вмешательство самой реальности в ее жизнь определенно могло быть знамением или указанием для каких-то действий, сущность которых  пока осталась для нее загадкой.



Затем фары на автобусе резко замигали. Они быстро превратились в настоящие прожектора и стали водить лучами по облакам, усиливая их яркость с каждой секундой. Они устроили целое световое шоу в небе над городом и в итоге озарили Киру как артиста на сцене, но под каким-то чудовищным и вообще сложным для восприятия углом.   


Это событие вызвало в ней целую бурю эмоций, превосходящую по силе даже ту, что когда-то нахлынула на нее у дверей не своей квартиры. Пытаясь укрыться от яркого света, она свернула с бульвара и побежала вперед по погруженным в голубое мерцание дворам. Девушку вмиг перестали настораживать там даже здания с выбитыми окнами и тушами животных, торчащими из стен. В ее сознании остались только лучи прожекторов, ослеплявшие ее в проулках между домами. Путница посчитала их неким упреком силы, управлявшей миром, а синеватое сияние повсюду - чем-то вроде спасительного укрытия от ее гнева.



Путница жаждала найти источник этого сияния. Задыхаясь, она пробегала между дворами минут десять, пока все же не выдохлась и не одумалась. Кира пришла к выводу, что на самом деле переоценила возможную угрозу и, что если свет и был каким-то указанием от хаоса, то принять его она могла, лишь перестав так отчаянно сопротивляться.


Девушка притаилась за углом одной из высоток напротив бульвара и откашлялась. Там, в сотый раз успокоившись, она сумела по-новому, с большим любопытством и меньшим страхом взглянуть на лучи фар автобуса. Сначала странница попыталась изучить их природу, отходя в стороны и наблюдая за их поведением, но ровным счетом ничего не добилась. Тогда она поменяла свою стратегию и, прикрыв лицо рукой, вышла из дворов, чем давала понять, что больше не намерена скрываться и готова к диалогу.



Однако меняющийся мир принял этот ее жест как всегда своеобразно.
Словом, никакого бульвара вместе с разбитой статуей и, само собой, линкором или подлодкой вокруг Киры тотчас не оказалось. Когда она перестала щуриться и убрала с глаз рукав темной рясы, то поняла, что находится в неком даже более гнетущем, чем мертвый город месте. Она увидела пустынную равнину, также погруженную в глубокую и, к несчастью, лишенную синевы ночь. Заросли свежего пырея и большие, поросшие лишайником валуны в основном составляли ее пейзаж, и единственным среди них, что еще могло привлечь внимание девушки, стало недостроенное здание где-то в километре от нее. Свет теперь самой обыкновенной, полной луны заливал холм, на котором возвышался этот голый каркас здания, и своей яркостью невольно вызвал у Киры сравнение с фарами автобуса. Он  образовал целую лунную дорожку на взъерошенной траве до холма, и был сразу расценен ею как указание дальнейшего направления.



Приближалось время биологической ночи, и хотя странница уместно начала думать о ночлеге, но сознательно не остановилась прямо в чистом поле. Следуя знакам говорящего мира, она решила устроить привал уже на холме. Девушка прошла к нему довольно быстро, и даже ее фонарик, на котором недавно сели батарейки не пригодился бы ей. Она стала взбираться на его вершину и сделала это также легко и даже с удовольствием благодаря пырею, что успокаивающе защекотал ей там руки. Нервное напряжение, бег и работа изрядно потрепали девушку к концу того дня и по восхождении ослабили ее концентрацию настолько, что сначала она даже не заметила на холме главного знака своей луны.



Тогда Кира глянула вскользь на стоявший перед ней недостроенный небоскреб. Из него тут и там выпирали покореженные металлоконструкции, арматуры и швеллера, и в первые несколько минут он показался ей совершенно неинтересным. Она даже принялась сетовать на свою глупость и доверчивость, в общем-то, субъективным знакам мира, но потом заметила нечто, ничуть ни в меньшей степени, чем события 29 февраля разделившее ее жизнь на «до» и «после».


А началось все с очередного и низкого, как выяснилось, апельсинового дерева, что росло среди металлических опор здания, въедаясь своей открытой корневой системой в его проржавевшую сталь. Кира могла только удивляться, как она сразу не разглядела этого чуда на седьмом «этаже» каркаса. Крайняя нелепость дерева, а также наличие на нем зрелых апельсинов тут же сбросили почти всю усталость с ее плеч и подтолкнули забраться наверх по лестнице. И лишь там Кира, наконец, и смогла, хоть и совершенно случайно увидеть его. Человека, который лежал на рваной подстилке у края широкого, обрезанного с внутренней стороны здания швеллера.



Он дремал на спине, свесив правую руку над пятидесятиметровой пропастью, и лицо его показалось страннице знакомым. Это был некогда почти такой же, как и священник, статный мужчина лет тридцати, нынче не в пример последнему осунувшийся и усохший. Его впавшие чуть ли не вовнутрь глаза, длинные, грязные волосы и кривоватый нос делали его похожим на какого-то юродивого, и при том никак не убавляли его сквозящей даже во сне притягательности. Кира растерялась, ибо никогда не сталкивалась с такими людьми в прошлом. Мужчина перед ней был, как и большинство путников, неопрятен, дурно пах и с позиции ее сознания определенно противен, но где-то в глубине души сразу же вызвал неподдельный интерес. И его изодранный почти в клочья свитер, и явно чужая куртка, и грязные рабочие штаны и башмаки, даже рюкзак его, висевший на швеллере под ним – все это почти с первого взгляда показалось девушке чем-то с рождения принадлежавшим ей самой, некогда утраченным и найденным сейчас.


О, в первые минуты встречи с этим спящим человеком она никак не могла взять в толк, как  угораздило его устроить привал в пасти самой смерти еще и напротив слепящего лунного зарева. Чудное, знакомое ей подобно диковинному зверю из книг и передач про животных чувство стыдливости проснулось в ней в те минуты. Присущее, как ей казалось, в реальности ни женщинам, ни даже девушкам, но маленьким и пугливым девочкам оно тут же вынудило ее увести от мужчины взгляд, хотя он и сам никак не мог ее видеть в ответ. Кира вдруг ощутила в себе некую тяжесть, тяжесть, однако, не обременительную или болезненную; она осознала, что вмиг сделалась для мира  очень уязвимой, нагой и слепой, стоящей на пороге чего-то неизбежного. Она почти запаниковала от проявившегося в ней незнания, куда деть свои руки, свои ноги, свои глаза и свой помутневший ум. Для нее это было сравнимо лишь с состоянием первого выхода в космос, когда она стала барахтаться в вакууме как рыба, выброшенная из воды на берег. Она осторожно пробралась к дереву и, не придумав ничего лучше, начала собирать апельсины в котомку, параллельно проверяя, не проснулся ли загадочный мужчина.


«Что за чушь?» - подумала девушка, - «Куда же угораздила меня эта… луна? Какой-то прохвост спит тут, плюя на свою жизнь, а я разнервничалась. Глупость. Нужно быстрее уходить отсюда». Кира напряглась изо всех сил и заставила себя не оглядываться в сторону человека, вызвавшего в ней такую сумятицу. Вместе с тем она не сумела сосредоточиться и на сборе фруктов, и в какой-то миг обнаружила их в своем рюкзаке уже с горой. Странница испугалась этой оплошности. Она поспешно решила выложить часть апельсинов внизу здания и даже обернулась к лестнице, но краем глаза все-таки захватила голову незнакомца, словно окруженную нимбом из пронзительного света, и тут же сдалась. Ноги, казалось, сами повели ее к нему по дрожащим на ветру конструкциям и остановились в паре метров от него на параллельном швеллере.
Бережная и бесшумная как кошка, она присела там на прохладный металл и слегка наклонилась под весом рюкзака. Теперь девушка могла осмотреть предмет своего любопытства уже более пристально. И хотя она не увидела в нем вблизи ничего нового, но почувствовала на себе его чарующую притягательность с удвоенной силой. Кира буквально задрожала под ее натиском; по телу ее прошел колючий холодок. Нечто величественное и в равной мере очень хрупкое подступило с ним к ее сразу ощетинившейся душе. Приход этого сладкого марева, неожиданно сбившего ей дыхание и туго сковавшего ее члены, вызвал у путницы воистину мазохистское удовольствие. Ее мир, кажется, снова затрещал по швам и, как и в день 29 февраля точно в том месте, где выглядел наиболее крепким и надежным. Лихорадочный озноб стал безжалостно окутывать его тело, и даже время остановилось для него, позволив Кире тотчас затеряться среди окружавших ее вещей и лунного сияния.



Никогда, ни через несколько часов, дней, месяцев, лет или тысячелетий после этой встречи она не могла сказать, как долго просидела на ржавом швеллере, забыв о сне и любуясь своей  неухоженной и самой знаменательной в жизни находкой. Кира не могла так же объяснить, что привлекло ее к ней и были ли на то вообще основания. Рядом с ней в ее сознании даже безо всяких действий наступала абсолютная чистота и пустота. Она разом пробуждала ее от уныния; совсем без слов и какой-либо надменности, она постепенно открывала ей, до какой степени лишними и искусственными были ее прошлые нужды и переживания. Ведь все в мире, так или иначе, действительно стремилось к сопричастности форм, и все, что имело место до момента этой сопричастности, могло быть лишь предисловием и маятой.



Отныне Кира хорошо знала это. Однако она была еще достаточно благоразумна, чтобы не взращивать в себе никаких иллюзий. Она понимала, что тот укрытый луной как покрывалом мужчина мог оказаться кем угодно, и отнестись к ней далеко не так, как ей хотелось. Он мог не знать русского языка, быть почти таким же, как ее незабвенный напарник психом, фанатиком или опустившимся животным. И Кира допускала все эти предположения в равной мере. Иначе говоря, она была готова принять любое из них за дорогу в сад собственной безмятежности, которую ей удалось найти благодаря ему.



«А может… - предположила она, ненадолго выйдя из оцепенения, – это и есть бог, о котором говорил мне старик? Вот такой проказник, принявший прямо здесь человеческий облик. Нет, это было бы слишком славно».
А потом неизвестный мужчина резко проснулся, разбуженный каким-то звуком или свистом ветра.



Протерев лицо, он поднялся на локтях на своей подстилке из шубы и с сонной тоской посмотрел в глаза девушке. От этого она откинулась назад на швеллере и опять увела свой взгляд вниз. В первые несколько минут пока он привыкал к ней, Кира не проронила ни слова. Она ждала, что незнакомец сам начнет разговор, но прошло довольно много времени, а он продолжал молчать.



Наконец, девушке надоело это, и она подняла голову обратно, удивившись такой непредсказуемой реакции на новую встречу. А точнее полному отсутствию реакции. Проснувшийся странник повел себя так, будто девушка напротив него не отличалась совершенно ничем от иной балки или швеллера. Он почти сразу потерял к ней интерес и так же, сохраняя гробовое молчание, начал копаться в рюкзаке. Спустя пару минут он достал оттуда флягу с водой и стал жадно пить ее, терзаемый ночной жаждой.



Кира все это время смотрела на него почти в упор и не понимала, чем заслужила к себе такое отношение. Растерявшись, она щелкнула пальцами в воздухе пару раз, чтобы как-то напомнить о своем существовании. В ответ мужчина изобразил искреннее непонимание и лишь спустя пару минут протянул ей флягу через пропасть, расценив эти щелчки как просьбу. Кира хлебнула воды, хотя не хотела пить и отдала флягу обратно. Она подалась вперед и на миг потеряла равновесие под весом рюкзака, но равнодушный незнакомец даже не дернулся ей навстречу. Проявляя полное и, что самое страшное, не показное хладнокровие, он не обращал никакого внимания и на ее вопрошающий взгляд, а через пару минут вообще развернулся на бок и опять закрыл глаза.



Кира похлопала себя по голове, полагая, что ей снится все происходящее, но затем пришла в себя и заключила, что это как раз мужчина толком не проснулся и потому так себя повел.  Перед ней встала дилемма  - с одной стороны она не хотела будить или покидать его, с другой - не понимала, как можно было спать на этих твердых, остывших и узких железках, да еще и рискуя упасть вниз. Однако судьба решила ее по-своему, и вскоре после своего первого пробуждения незнакомец приподнялся на шубе снова. Вероятно, он таки дал слабину и начал испытывать дискомфорт от присутствия Киры, которая все меньше и меньше смущалась его.


На сей раз всем своим видом он выражал недовольство и состояние, бывшее уже в большей мере бодростью, чем сонливостью. Звук или сон, разбудивший мужчину, явно разогнал его усталость и проявил в нем невиданную, хотя и весьма смутную заинтересованность в окружающей обстановке. Он сел на швеллере, опустил ноги вниз и повернулся к Кире лицом. Судя по его периодическим взмахам рукой в сторону рюкзака, незнакомец сам ждал от нее каких-то предложений и даже требований.

«Как же, - промелькнуло в голове у девушки по этому поводу. – Он считает, что я не ухожу, потому что хочу напиться его воды или забрать его вещи. Вот дурачок. Нет, не псих, не фанатик, а именно дурачок. Взрослый, тоскливый дурачок. Это будет даже забавно».

Затем, точно как автобус на телевышке, что читал ее мысли, этот мужчина глухо замычал, то открывая, то закрывая рот и дергая головой из стороны в сторону. Он как бы хотел показать, что не был никаким «дурачком», как окрестила его Кира, а просто… немым.


Такое открытие страшно разочаровало девушку. Стена, вдруг выросшая перед ней,  показалась ей непреодолимой. Она подумала, что даже не сможет определить язык, на котором следует обращаться к незнакомцу. Ведь шансы на то, что он жил в русскоязычном обществе были не велики, а на свой  английский ей надеяться не приходилось. Кира решила все же завести разговор, но неожиданно начала с фразы, неуместной даже для русского человека.


- Что… есть твоя культура? – спросила она, припомнив слова урода.



И тут произошло нечто странное. В последствие, девушка могла поклясться чем угодно - странник лукаво ухмыльнулся, услышав этот вопрос, прежде чем замычать. Она оторопела, однако не растерялась и быстро успокоилась, списав свое помутнение на симптомы недавней паранойи. Затем она стала задавать ему обычные вопросы о жизни, и незнакомец честно попытался на них отреагировать. В конце концов, Кира узнала, что по-английски он понимал, но почти так же, как она сама умела на нем разговаривать, а родным его языком был то ли испанский, то ли итальянский. Это осложняло ситуацию.

Кира встала и аккуратно прошлась по балкам рядом с деревом, решая, как ей быть дальше.Сам же безымянный странник в это время снял со швеллера и протянул ей свой рюкзак. Тем он как бы продемонстрировал полную готовность пожертвовать чем угодно ради восстановления покоя. Кира поняла это. В тот момент она увидела в нем самое страшное, что мог носить в себе человек новых времен, – отказ от борьбы. Этот отшельник среди отшельников, возможно, вследствие глубокой внутренней раны утратил вкус ко всем брыканиям человеческой амбиции и именно потому не поверил, что он сам, а не его вещи были еще интересны внешнему миру. Так, если бы он по-настоящему понял первый вопрос девушки, то ответил бы, что его культурой было ее отсутствие как таковое.



Он вновь замычал и повесил рюкзак обратно.



Кира села сбоку от него на балке, обвитой корнями апельсинового дерева, и встретила его опустевший взгляд. Потом она немного нагнулась и увидела, что на «ложе» мужчины поверх шубы лежала какая-то драная подстилка. Она жестами попросила отдать ее. Он повиновался. Путница взяла в руки эту подстилку, встряхнула, повесила свой рюкзак на дерево и легла напротив него на той же балке. Незнакомца это явно огорчило. Он еще долго просидел, глядя на нее в ожидании очередного непредсказуемого действия, которого, однако, не последовало. Кира прилично уморила себя в тот день и, лишь закрыв глаза, ощутила усталость и неспособность что-либо делать. Ей было плевать, как относился к этому мужчина. Рядом с ним она чувствовала себя тепло и спокойно и  скоро заснула крепким сном.



Она проспала в его странном «логове» около пяти или шести биологических часов и, проснувшись, почувствовала себя обновленной и полной томящего желания жить. Тело ее ныло от страшного холода, которым оно истязалось во сне, но при том находилось в  парадоксальном тонусе. Голова девушки была на редкость легка, и прежде всего, она сознавала три вещи:  высота и торчащие отовсюду арматуры больше не пугали ее, вокруг стояла та же озаренная луной ночь, и ей самой очень хотелось есть.



Кира встала на своей балке, потрясла затекшими конечностями, после чего залезла в рюкзак. Она выбросила оттуда лишние апельсины, нашла пластиковую бутылку с водой, немного грецких орехов, пару сырых картофелин и банку почти просроченного тунца. Странница выложила все это на подстилку, достала нож для консервов, и тут обратила внимание на незнакомца. Он передвинул шубу к внешнему краю одного из швеллеров, и, сидя по-турецки, смотрел на проплывающие облака. Только тогда Кира заметила, насколько изнеможенным он был. Она знала – мужчина не ел уже минимум пару дней, хоть и не выглядел страдающим от голода.



Девушка захотела пригласить его к столу. Она аккуратно подошла к нему, похлопала по плечу и указала на продукты. Незнакомец принял это как должное. Он послушно и флегматично встал и пошел за ней к подстилке. За «столом» он сел напротив нее, свесил ноги по бокам балки и принялся чистить апельсины, картофель и вскрывать орехи, подчас совмещая некоторые из этих действий. Впервые он рассмешил Киру во время еды. Своим чваканьем, а также неуклюжестью он вызвал у нее резкий прилив нежности. Она стала следить за тем, как он ест, искоса, деликатно смотрит на нее и от этого ей сделалось еще теплее и еще спокойнее. Наконец-то, через целую вечность скитаний странница получила возможность о ком-то заботиться,  и счастью ее, пусть и такому мимолетному не было предела.



Когда же она сама насытилась своей не сочетаемой пищей, то убрала нож в рюкзак  и ненадолго расслабилась. Кира откинулась на корни апельсинового дерева в ожидании, пока ее мужчина не поест вдоволь, а затем смела объедки вниз.



После еды наступила минута смятения. Незнакомец виновато потупился в балку и поправил длинные волосы. Прежде девушка никогда бы не подумала, что это могло ее так взволновать. Она уставилась на него, громко прокашлялась и даже бессмысленно рассмеялась, пытаясь сконфузить его, но мужчина остался непреклонен. Уверенным кивком он поблагодарил девушку за еду, встал и уже повернулся навстречу своей подстилке.


В последний миг Кира не выдержала. Она поднялась за ним так резко, что чуть не рухнула вниз, и как хищник накинулась на него сзади. Разом преодолев все внутренние барьеры и сомнения, она стала обнимать и целовать его шею, промасленные волосы и даже смрадную куртку. Девушка была в опале. Как и всякий человек тонкой, уязвленной натуры,  скрытой за нагромождением пустых слов и защитных реакций, она стремилась к единению с другим человеком именно в такой отвязной форме, и только в ней это стремление могло удовлетвориться. Вместе с тем, ее бросок к незнакомцу не стал потворством похоти – скорее всего, он явился протестом, своего рода плевком в сторону скользких  устоев мира людей, что так часто терзали ее совесть после падения этого мира.



Кира не начала стягивать одежду с мужчины и поцелуи ее далее не стали более навязчивыми. Она не хотела его, но хотела вжаться в его тело и переломать себе об него все  свои  хрупкие кости, расщепить в нем свою душу. Бунт путницы против самой себя и всего, о чем она имела глупость еще недавно так надменно судить и спорить, был беспощаден. После определенного порога его даже нельзя было описать как ряд каких-либо действий или чувств, он стал стопроцентной белой горячкой. Образы ее рук, ее пальцев с грязными ногтями, потрескавшихся губ и задрожавших в судорогах ног возле ног мужчины -  все смешалось в ней и провалилось в секундную вечность, столь вожделенную для всех поэтов и томных дегенератов. Причинность всякого события, всякой цели и оценки мгновенно исчезала там, и по-настоящему воцарялись лишь теплота и учащенное сердцебиение.


Кира опять  оступилась и чуть не соскочила с балки у самой шубы мужчины, к которой она его подвигала. Она столкнула его податливое тело на эту шубу, а сама послушно легла у него в ногах. Девушка свернулась там калачиком почти на голом металле и обняла его, не претендуя ни на какую взаимность. И именно с той самой минуты и началось ее короткое, но, пожалуй, самое красочное путешествие за время всей Катастрофы. Шаткое здание стало в нем чем-то вроде ее корабля, а апельсиновое дерево с сочными плодами – его мачтой и парусом.
На этом корабле Кира, наконец, сумела выйти из тихой, но уже опротивевшей ей бухты собственной индивидуальности, и, как бы очнувшись, принять в себя лунную бездну прежде отталкивавшую ее. Девушка сразу же захмелела в ней от света и позволила ей быстро и без остатка поглотить все хлопотное, пугливое и важное, что еще было в ней. Она натурально утонула в свете, но ни на мгновение не пожалела об этом. Смеясь и плача, громко и беззвучно воспевая его, она видела, как и загнанный мрак начал сбиваться вокруг нее комьями. Кира стала касаться и даже целовать его - и это до одури понравилось ей. Ее стала забавлять роль той хозяйки пространства, отведенная ей  хаосом, роль королевы всяческой материи; ей хотелось зубами грызть штаны мужчины в порыве страсти, когда эта вышедшая за рамки привычного материя принималась грубо, но предельно покорно ласкать ее в ответ.



Сон и бодрствование переплелись в ней. Вместе со своим избранником она стала проводить с тех пор целые сутки в полудреме, пытаясь сохранить энергию.  И было это немудрено, ведь припасов у них даже в начале путешествия хватило бы максимум на пару дней. Их спасением стали апельсины - они пристрастились к ним настолько, что еще надолго сохранили на своей коже их терпкий аромат. Они молча наблюдали со своего ковчега перемены мира. Джунгли и плоскогорья, луга и бескрайни прерии, усеянные строительным мусором, человеческими и животными остатками постоянно мелькали перед ними, сменяясь каждый раз все более и более изощренными пейзажами. Неизменной над ними осталась только луна, однако даже она начала со временем убывать, постепенно превращаясь  в месяц.



Кира больше не желала писать портрет урода. Но прежде всего не потому, что заниматься этим среди металлоконструкций было просто негде, но потому, что новый страх потерять возлюбленного засвербел в ней нещадно. Девушка и представить себе не могла, как мир мог вышвырнуть ее с нагретых им балок в космос. При этом, однако, она не  отказалась и от своей идеи. Она решила только отложить ее исполнение до лучших времен; она верила, что рано или поздно ей удастся растопить сердце незнакомца своим участием, и он отправится, чуть ли не привязанный к ней за ногу, странствовать по просторам Вселенной. И уж тогда… тогда она и сможет продолжить свою работу, отдав дань спасшему ее року и оставив на прибрежном песке реальности свои следы. Но то была лишь наивная мечта.



На самом же деле, усталость  мужчины осталась для Киры непреступной крепостью. И хотя он не был законченным импотентом, и игривость девушки это доказывала, но ум его был извращен до невероятия. Он достиг в искусстве самобичевания таких высот, что сумел полностью разделить потуги своего здорового тела и угрюмую волю духа. Как путница заметила ранее, след какой-то травмы читался на его лице, и, возможно, именно она вызвала в нем столь сильный разрыв между внешним и внутренним. Однако главная же его трагедия, по ее мнению, заключалась именно в том, что он смирился с этим разрывом и сразу погрузился в хандру.



Да, она почувствовала в мужчине многое, но четче и яснее всего то, что привлекло ее в нем еще сначала. И в каждом своем жесте, положении или взгляде он  показался ей человеком хоть и забитым, но некогда простым и надежным. Этот длинноволосый незнакомец, как додумала она сама, просто не мог не быть бесконечно любящим отцом и мужем. В ее грезах он являлся самим воплощением стабильности, морем, в котором его родные могли топить все свои заботы. Подобно священнику он тоже мог быть живым монументом традиции и конформизма, но в отличие от священника, не имел никаких зацепок за старые ценности, и оттого был обречен в дебрях нового мира.



Кира могла днями пережевывать эту мысль, положив ему голову на ноги и смотря на луну. Временами она забывалась настолько, что полностью погружалась в омут самовнушения и начинала играть роль его давней спутницы. Засыпая, она почти всегда видела их цветущий сад с высоким забором, уютный дом, наполненный смехом утонувшего малыша и еще сотнями разных, так волнующих любую хозяйку мелочей. Все действительно женское, сохраняющее и рачительное, что только содержала в себе ее натура, теперь тоже принадлежало мужчине безраздельно. Однако взамен и она сама сумела как бы, впитать, усвоить в себя каждую его привычку, манеру и даже запах, и бережно перенести все это в свой непоколебимый, внутренний мир. 



Иногда, впрочем, она могла возвращаться и в мир реальный и начинать плакать, затем всегда переходя на задавленный смех. Глазами полными восхищения, истинно, не женщины, но беззащитной девочки смотрела она тогда в глаза странника и видела в них потрошащее ее душу безразличие. Она видела в них немое упорство отвергнутого, нутро человека как ничто другое под луной стоящего ее, но, к сожалению, человека очень больного. Кира могла часами убиваться над этим, и дабы хоть как-то отвлечь себя, она стала незаметно для самой себя выдумывать  его образ еще при жизни.



И кем же действительно мог быть этот незнакомец со столь сосредоточенным профилем и целой Вселенной, сдувшейся как проколотый шарик во взгляде? По большому счету, это не имело значения. В разное время дня он представлялся девушке всегда разным, но одинаково отвечающим всем ее требованиям. Без сомнений, он был для нее  идеалом партнера и своего рода богом в пантеоне мелкобуржуазной мифологии. Дело его было прибыльным и непыльным, лучше всего - ремеслом банкира или финансиста. Был он хорошо воспитан и внешне являлся эталоном короля жизни, но при том скрывал в себе до ужаса противоречивую натуру. По ночам он, вероятно, даже писал стихи, стихи, однако, плохие и бездарные, которые уничтожались сразу же после их написания. А еще он просто не мог не слыть редким ценителем женской красоты и в то же время преданнейшим из мужчин. Он увлекался футболом, рыбалкой и, может, еще плаванием, чем и обеспечил себе столь хорошую форму. Он любил подолгу и всегда в одинаковом порядке обговаривать эти темы в кругу друзей за покером и кальвадосом, пока его безмерно любящая жена отдыхала где-то или возилась с ребенком.


«Хороший мой, милый мой, тихий мой, - говорила ему она среди бессчетных мгновений своего плавания, как бы сама к себе. – А что если твоя немота –  это не проклятие, а наоборот – счастье? Ну, посуди сам. Люди - глупы, и все, все заперты безнадежно в тюрьме  своих планов, идеалов и маленьких удовольствий. Правда-правда, каждый из нас считает эту тюрьму целым миром, и когда этот мир рушится, а он всегда рушится при столкновении с другим таким же, приходит разочарование. Почти никто не принимает его – люди редко способны понять друг друга. Они приспосабливаются, подчиняются, договариваются, но реально обречены на свое маленькое одиночество. И мы не можем этого поменять. Во всяком случае, я.


А то, что ты постоянно молчишь и не понимаешь, что говорю тебе я… мой беспокойный дурачок, делает столкновение наших с тобой миров как бы бесшумным. Понимаешь? За нами нет ничего, впереди нас ничего не ждет. Родной мой, - Кира погладила его по волосам, - ты пуст, и я могу сделать тебя каким захочу. Могу вложить в тебя все, чего мне не хватало в мужчинах, а ты, если захочешь, все, чего не хватало тебе в женщинах.



Я знаю, это убогая мечта. Мечта слабого человека. Но я признаю это, я сдаюсь, - и не жалею ни о чем, потому что не знаю другой женщины, кому выпадала бы возможность побыть настолько счастливой слабачкой».

Так Кира впервые раскрылась ему вербально и далее, почувствовав в том спасительное облегчение, стала все чаще и чаще ударяться в подобные монологи. Она произносила  их всегда натянутым, слегка хрипящим от неспособности сдерживать эмоции голосом. Страх, пятьдесят метров утыканной арматурами пустоты рядом с ней и укоряющий взор луны делали их особенно надрывными, исторгнутыми как бы из самых недр ее души. Напоенная долгим одиночеством и необходимостью цепляться, Кира изливала в них свои мысли, но чаще целые океаны вины за саму свою жизнь. До очередных слез, до свербящей рези в желудке хотела она признаться ему во всех своих грехах, чтобы заслужить однажды прощение. Ведь он  был для нее и в правду богом, сущим абсолютом воплоти, а для абсолюта у каждого неспокойного ума непременно находились свои грехи и  покаяния.




Однако говорить при том, что странник навсегда остался для Киры лишь идолом и пассивным объектом капризов и не повлиял на нее чем-то кроме своего вида, тоже нельзя. И даже если душевная болезнь его мешала их общению, то сам по себе он был еще не безнадежен, и Кира скоро убедилась в этом. Уже на второй день путешествия он начал вести себя довольно странно и явно выжидать случай, чтобы ускользнуть от нее. Девушка заметила это, и из любопытства решила за ним пронаблюдать. При первой же возможности он покинул ее, достал из своего рюкзака самый настоящий кубик Рубика, сел на корни апельсинового дерева и стал не спеша собирать его при лунном свете.



Сначала Кира впала в ступор от столь неуместного хобби мужчины. Она замерла на своей подстилке и, начав подсматривать за ним, неизбежно подметила в его действиях кое-что  необъяснимое. Кубик незнакомца никогда не собирался в начальное положение, хотя он сам управлялся с ним довольно ловко. Киру заинтересовало это. Она вытерпела около часа, не двигаясь и пытаясь понять логику в действиях возлюбленного, но, в конце концов, просто поднялась на балке и недвусмысленно уставилась на него.




Мужчина определенно не ожидал этого. Он помрачнел, перестал вертеть кубиком и тоже уставился на Киру, чем, кстати, ее не смутил. После недолгой паузы она прошла к нему под дерево, села рядом с ним и уткнулась головой в его костлявое плечо. В свою очередь незнакомец тут же отдалился от нее, отложил от себя кубик, и тем неизбежно вызвал у нее сравнение с маленьким, обиженным аутистом. Она почувствовала, что задела в нем нечто давно скрытое от посторонних глаз и поняла, что могла поплатиться за это, однако не  отступила.



Всего она просидела с ним еще минут десять, прежде чем он смог привыкнуть к ней. В итоге он положил кубик обратно себе на ноги и уже на глазах Киры, с куда менее явным проворством продолжил совмещать в нем цвета. Девушка тут же увлеклась этим. На все следующие пару часов наблюдение за кубиком, а затем и участие в его сборке стало ее основным делом, что лишь изредка прерывалось короткими откровениями или бесплодными попытками соблазнить тело мужчины.
Но вернемся к парадоксу, который она обнаружила чуть раньше. Девушка правильно поняла, что кубик не собирался вовсе, и всякий раз, когда он достигал определенного  уровня порядка, странник  нарушал его, а затем вновь и  вновь начинал все с нуля. С первых минут Кира откровенно недоумевала, глядя на это, но потом и сама решила ему подыграть. Вероятно, так она хотела просто угодить мужчине. Она подумала, что он играл в эту абсурдную игру лишь в силу каких-то своих отклонений. Но она ошибалась. Как выяснилось впоследствии, он крутил кубик с убийственной сознательностью, хоть и без всякой внешней в том логики. Кира точно узнала это снова по его глазам, по его сосредоточенному взгляду самого творца, наконец, и явно нашедшего в себе чувство исчерпывающей взаимосвязи всех окружавших его вещей.


 
Эта взаимосвязь, это глубинное понимание ситуации в целом, как показалось девушке, была вплетена в каждый поворот его пальцев и отсвечивала среди всех цветов его кубика. Постепенно она тоже ощутила нечто подобное и погрузилась в долгий транс созерцания. С каждой новой сборкой кубика она стала медленно проваливаться в  состояние измененного сознания, похожего на пережитое ею в лодке. Благо погода помогала ей, и ни шквальный ветер, снег или жара не смогли ее потревожить.



Так, сам хаос будто подталкивал ее ум к тому, чтобы сделать последний шаг к своим истокам. Многие часы под деревом он как бы подготавливал, разминал ее сознание для этого, однако мало чего смог добиться. Девушка сделала его, будучи отнюдь к нему не готовой и не осознавшей еще первых двух и, может, как раз поэтому, она не сумела вынести из него почти ничего полезного.
Все, что ей удалось - это облечь очередную пришедшую ей в голову мысль в слова; просто сформулировать некую в общем-то наглядную идею катастрофы. Она прозвучала в ее сознании раскатисто и неожиданно; она была подобна звуку колокола того мальчишки из храма, который бежал однажды от извратившего себя ума. Она поразила ее как молния  вечером второго дня, когда мужчина уже пошел спать и даже нехотя оставил ее  наедине с кубиком.


«Всякий прогресс в системе глубоко условен» – капнуло тогда в бездонную душу Киры,  погасив в ней искры всех посторонних мыслей. Ощущение близости истины, непреложной основы бытия резко захватило ее и стало скорее наваждением, нежели результатом анализа и раздумий. Оно как бы выросло непреодолимым препятствием на ее пути, что остановило и перенаправило ее внимание изнутри вовне. Оно растворило теперь и ум девушки в цветах кубика и сделало ее окончательно пустой, гармоничной, а значит, и той, для кого самый изощренный закон природы стал предельно ясен.



Она посмотрела на кубик. Беспорядок в его цветах существовал лишь в ее голове, и, как говорили уже тысячи мудрецов до нее, был только другим и, быть может, высшим уровнем порядка. Равно как и беспорядок неспокойного мира.    


И незнакомец знал это.


Кира бросила на его фигуру косой взгляд, а затем закрыла глаза. Она повертела его игрушку в руках. Каково теперь было ее состояние? На ощупь она оставалась одинаковой, и никакие воздействия в пределах системы не могли этого изменить. Точно так, как вдруг пришло ей в голову, и был устроен мир в глазах Бога. И именно этого он добивался от нее – чтобы она ненадолго закрыла и свои глаза. Вывалилась из иерархии восприятия. Нашла среди хаоса и своих стенаний то, что было единственно вечно – природу перемен; нашла в себе высоту, на которой уже не существовало потребностей, а только игра, и во всем мире не было ничего, что можно было еще испортить, назвав его серьезным или исключительным.



Кира подумала о своем избраннике как о продолжении идеи о ребенке, вере и  жвачках и прониклась к нему сильной материнской нежностью. Но тогда эта нежность стала особенной, ироничной, и, как ни странно, снисходительной по отношению к ней. Странница поняла, что не влюблялась в него и бежала к нему от всех невзгод и самой себя лишь потому, что была смертельно одинока.
Однако обвинять ее было не в чем. Ведь она-то, несчастная женщина, как раз и хотела прогресса в системе больше всего, она-то и была ее примерной частью, и превзойти это она не могла. Правду говорил урод: большинство людей действительно еще не доросли до тех масштабов чувства и ума, что предлагал им неспокойный мир. Им не было до них никакого дела. В отличие от незнакомца они не хотели играть, а собирать кубик своей реальности.  И, возможно, поэтому они так легко и вымерли.



Кира заключила, что эксперимент Бога провалился.



Но затем она открыла глаза, оглядела мужчину, луну, стройку и в ней вновь родилось желание оценивать все это, а главное играть с кубиком, объективно не собранным. Сладкое предвкушение житейской суеты захлестнуло ее. Она усмехнулась. Мир вечности, мир свободы от событий, мир, в котором она сама могла стать мерой этим событиям, был еще слишком сложен для нее, слишком опасен. Она не созрела для него. Ощущение условности всякого действия  покинуло ее, оставив после себя только ту короткую фразу. Падение цивилизации опять показалось ей трагедией, ее любимый - последней надеждой на смысл в жизни, а в памяти невольно всплыл один из портретов урода. Все еще маленький, слепой и цепкий человек, живший в ней, опять дал о себе знать и вернул ее на прежнее место.



Она начала быстро собирать кубик Рубика. До этого она держала его всего несколько раз в жизни и мало что понимала, однако очень старалась. Девушка просидела над игрушкой всего пол биологической ночи и собрала немногим больше нижней грани. Постепенно она устала. В какой-то момент она поднялась, прошлась по уже приевшимся ей металлоконструкциям, посмотрела на туман вокруг здания и поела апельсинов. Затем она полезла в свой рюкзак и, наткнувшись там на кое-что, остановилась.



Ей в голову пришла еще одна идея.


Кира достала из рюкзака почти выжатые тюбики краски, кисточку и оглядела их при свете убывающего месяца. Цветов ей хватило бы как раз на все шесть граней кубика. Она не  долго сомневалась, и уже спустя пару минут уселась обратно на корни и принялась их раскрашивать, не щадя своих рук или красок. Сам процесс показался ей упоительным как никогда; он стал для нее настоящим манифестом порядка и отступлением по всем фронтам от иррациональности бытия. В него вложила она всю свою горечь, раскол и тоску по природе человека, от которой ее с  такой силой пытались оторвать.



Буквально пару минут занял у нее процесс наведения порядка в кубике, и затем наступил миг почти полного удовлетворения. Результат работы радовал ее. Посредством него она смогла сдаться и вернуться к своей истинной натуре, для которой возможность увядания цветка не вызвала никакого буйства жизни, и имело вес только то, что было приятно на вкус. Так все мысли урода вновь перестали ей казаться значимыми, и она выбросила остатки красок вниз, в непроглядный туман. Теперь его портрет был готов. Его финальная версия была точно такой, которую он заслуживал больше всего. Такой, какой заслуживала вся эта ставшая для нее мерзкой высокопарная философия перемен.


      
Кира подняла кубик над собой и как бы показала его луне. «Смотри, – сказала она про себя, снова напрягшись, - никто не понял тебя. Ты пришла не вовремя и не для нас твои подарки. Забирай их… забирай. Убирайся прочь. Прогресс условен только для тебя, но мы – не ты. И для нас закрыть глаза, значит умереть, и только этого ты добилась.
Я презираю тебя».



На этих словах странница положила кубик на одну из балок и сама плюхнулась подле нее на свою тряпку. Она остановила на игрушке взгляд и, почти не моргая, стала смотреть на нее, как бы гипнотизируя себя и усугубляя свое опьянение. Как маленькая девочка, поставленная в угол, выражала недовольство всем своим видом, так и Кира отвергала весь мир  в игрушке мужчины.
А перед сном ей ужасно захотелось жвачек.




 Очнулась она только в середине следующего дня. Девушка хрустнула шеей, привстала на подстилке и протерла глаза. Вокруг было темно. Ужасающе темно как для места, где каждый опрометчивый шаг мог стать последним. Кира закинула голову наверх и увидела, что прежде яркий и заметный на небе месяц истончал до размеров маленького локона. Это испугало ее. Она подумала, что ее любимый скоро не сможет оставаться здесь и уйдет от нее  навсегда.


Странница принялась нервно шарить пальцами по балкам, тем одновременно ища кубик и приходя в себя. Его не оказалось на месте. Она закатила растянувшиеся рукава своей рясы,  ухватилась за ближайшую ветку дерева и встала в полный рост, чтобы найти в темноте незнакомца. Он сидел на самом краю одного из сильно выпирающих из здания швеллеров. Девушка подошла к нему и положила ему руки на плечи. С того мгновения страх сковал девушку еще сильнее, а сердце ее будто окаменело. Кира вдруг осознала паническую близость берега в своем путешествии, не до конца, но все же обоснованную близость конца; она ощутила, что вместе с лучами света, так недавно пьянившими ее, пропадала и сама надежда на  счастье.




Она погладила мужчину по спине и жестами спросила его, где кубик Рубика. Он указал на свой рюкзак, также висящий на дереве, а затем жалобно посмотрел ей в глаза.  Ему совсем не понравилось то, что Кира сделала накануне. Однако девушка поняла его. Она была уже достаточно мудра, чтобы оценить ситуацию его глазами и простить ему тоску творца, чью вечную игру и презрение снова и снова женщина превращала в вескую действительность.
Она принесла ему апельсин.



Странное дело, но этот более чем простой подарок смягчил незнакомца. Он взял его в руки и откинулся в сторону Киры, еще сохраняя дистанцию, но впервые сделав шаг ей навстречу. Она же, в свою очередь, приняла его тепло, хотя и с недоверием. Слишком легким показалось ей отступление мужчины из крепости своего одиночества. Девушка попросту не поверила в улучшение его состояния. Но со временем у нее не осталось выбора – да и вообще, не могло быть так, чтобы человек не хотел для себя и капли счастья. Настал ее черед сдаваться. Она руками нашарила продолжение шубы странника, уселась на нее и обняла его, взглянув на погибающую луну. 



Потом они съели апельсин, причем так, будто это был последний апельсин в их жизни. Кира томно облизала свои губы от сока и прислонилась ртом к шее мужчины, внимая его пульсу. Наступила минута сосредоточенной тишины. Какое откровение: у него тоже билось сердце. Кира прожила с ним бок о бок уже два дня, но почему-то  удивилась этому. Не отрываясь от шеи, она глубоко вздохнула и в сердцах рассмеялась с себя. Неужели? Неужели ее банкир, любящий муж и преданный любовник был человеком? И, скорее всего, совсем не таким, каким она его себе представляла. Девушку осенило: странствие загнало ее настолько глубоко внутрь себя, что в ней просто не осталось места ни для кого другого. И всякий выход за пределы ее личности был… мнимым? Девушка убрала губы от шеи мужчины.




Она отсела от него на несколько сантиметров и задумчиво взъерошила его волосы. Тогда он обернулся и посмотрел на нее опять. Киру внезапно бросило в холодный пот. Чудно было посмотреть  ей, погрязшей в хаосе, в глаза человеку, который… вот-вот мог проникнуться к ней в ответ взаимной симпатией. Ответить ей, может, не за время Катастрофы, но впервые за всю жизнь чем-то настолько искренним. Она обняла его вновь и еще крепче. Она быстро перехотела пытать себя, исповедуясь или соблазняя его. Возможно, единственный раз за всю эру хаоса она ощутила секундное удовлетворение тем малым, что она имела; не смирение или понимание, а именно удовлетворение. Путница почувствовала, как на тот же миг что-то подобное испытал и ее избранник и, собрав свое тело и душу воедино, расслабился.
Наверное, он так и не простил ей кубик Рубика, хотя и внешне в этом не было ничего особенного. К слову, он больше не доставал его из рюкзака. В следующие часы  странствия мужчина и вовсе забыл про него, поглощенный чарами Киры и состоянием своего освобождения.

Он провел их на корнях, больше не притрагиваясь к апельсинам и провожая взглядом серп луны. К девушке, кстати, он тоже не притронулся, ограничившись всего несколькими, но уже не односторонними поцелуями. Для чего-то большего у них попросту не хватало места. Его мимолетный роман с ней в итоге так и остался целомудренным, но от того не менее прекрасным временем неодиночества двоих. Каждый миг его на деле и явился тем триумфом молчания над словом, к которому так стремилась Кира после событий в храме и в итоге получила. Он стал настоящей бурей, налетевшей в полный штиль, вспышкой сверхновой и в то же время простым побегом от одиночества, однако побегом знаменательнейшим в неписаной истории человечества. 



Вместе с тем, уже в силу своей природы он и не мог быть особенно долгим. И счастье их, возникшее  так просто и безосновательно из пустоты, непременно должно было в нее возвратиться. Так, стоило месяцу перед путниками резко исчезнуть, как их немое удовлетворение быстро сменилось на тревогу. Кира почти сразу задрожала и схватила руку самого знакомого в ее жизни незнакомца, впившись в нее ногтями. Мужчина не сопротивлялся этому. Он постарался не выказать своего испуга, но уже явно согласился бы спуститься с каркаса и начать путешествовать вместе с ней. Не дожидаясь подачки от хаоса в качестве рассвета.



Оставалось только сделать это.



Кира привстала на корнях дерева и полезла в рюкзак за своим фонариком. Тогда средства были хороши. Но на сей раз чуда не произошло - фонарик не зажегся. Девушка принялась трясти его в руках, вынимать и вставлять в него батарейки, наивно считая, что это хоть как-то поможет делу и, в конечном счете, вовсе уронила их. В припадке отчаяния она швырнула фонарик в темноту, еще раз поцеловала своего избранника и стала на балку, чтобы начать спуск с каркаса. В следующий момент он и взял инициативу в свои руки и сам повел ее вперед. Постоянно нашаривая в темноте хоть какую-то опору, он ступал осторожно и с явным осознанием возложенной на него ответственности. Из его рта стало доноситься нечленораздельное мычание, бывшее, как показалось Кире, следствием его предельной концентрации.



Они начали продвигаться медленно и останавливались через каждые пару метров, вглядываясь в темноту или оборачиваясь на апельсиновое дерево. Они оставляли его с сожалением, но не слишком задумывались над этим. Их жизнь висела на волоске. Странникам нужно было пройти всего метров двадцать до ближайшего лестничного пролета, после чего дело бы пошло гораздо быстрее, но сам этот пролет казался им запредельно далеким.



 Однако ни страхи, ни темнота не остановили путников - им почти удалось добраться вдвоем до своего спасения. Почти. Беда случилась так неожиданно и, в то же время, была такой логичной, что Кира еще долго не могла прийти в себя. Она не помнила точно, кто первым из них потерял равновесие. Она знала лишь, что смогла удержаться, в нужный момент не распороть себе живот об арматуры и не превратиться в распластанный на земле суповой набор, а ее мужчина – нет. Она помнила, как инстинктивно отбросила его руку, когда он, падая, ухватился за нее. Она помнила, как позволила ему рухнуть вниз, оставив себя в опустошающем одиночестве вместе с хаосом. Помнила, как достигла своей точки не возврата. И как вместе с истошными криками незнакомца Луна, наконец, покинула ее.



Она была знакома с ним всего три дня. Она не могла сказать о нем ничего, кроме того, что придумала сама, но как только крик его стих внизу здания, неописуемая горечь овладела ею. Девушке стало незачем идти дальше. Широко расставив руки, она добралась до ступеней и присела на них. Она молча уставилась вниз. Ее потрясение было настолько сильным, что, казалось, ни одно слово, ни один звук больше не мог вырваться из ее уст; лишь со временем  буря внутри нее поутихла, и она смогла впустить в себя осознание случившегося.



Тогда Кира вжалась лицом в перекрытие и заорала так громко, что сразу сорвала себе голос. Она словно попыталась докричаться до человека, подарившего ей то самое страшное, что можно было подарить таким как она. Крик ее отдавался эхом в ночной глуши и напоминал скорее мантру Ом, нежели выражение щемящей скорби. Он стал именно тем состоянием чистоты, о котором говорил урод и, пребывая в нем, девушка смогла как никогда прочувствовать биение своей собственной, растерзанной в клочья жизни.



Но когда же круг замкнулся, и вид кровавого пятна перестал ее так пугать, она впервые замолчала, подумав над чем-то за рамками ситуации. Она решила, что так и не сумела найти Бога, и что ее пограничное состояние ума так и не позволило ей услышать никаких волн. Что все это, вся смерть и трагедия стали для космоса лишь пустым звуком. Спектаклем, разыгранным чтобы высмеять ее. Высмеять тогда, у дверей не своей квартиры и сейчас, над трупом мужчины. Однако зачем? Ирония высших сил была ей не понятна. В один миг взгляд Киры наполнился сильным состраданием ко всем погибшим во время Катастрофы людям. Погибшим по воле случайности и глупых, глупых ошибок. Всем тем, кого так и не пощадил хаос.



Все логические цепи девушки рвались здесь окончательно. Теперь, когда последнее ее право на счастье было попрано, а ковчег ее потерпел крах, она таки позволила себе опуститься в успокоительное царство своей  внутренней тишины. В ней она не видела и не воспринимала больше ничего ни впереди, ни по бокам от себя,  да и само слово «восприятие» было тогда едва ли к ней применимо. Лишь чудом, совершенно случайно она заметила позже, как в небе начало светать, и как новое, коварное светило принялось столь деликатно и мучительно медленно проявлять все детали тела мужчины. Его вывороченные наружу кишки. Его расколотую грудную клетку. Его далекие, заплывшие кровью глаза.


Впереди было только просветление.    






                III

Пронзительный ветер сильно бодрил уставшую странницу. Она сидела, согнувшись, на земле у затухающего костра и помешивала там угли палочкой. Дрожа, она постоянно куталась в свою  очередную красную шубу и изорванную вместе с жилеткой рясу. Холод, как и когда-то, в  первый день Катастрофы,  будоражил ее изнутри, и даже огонь, сохраненный ею с таким усердием, не мог ослабить его объятий. В тот день вообще не только погода, но и сам внешний мир выражали полное и явное  несогласие со столь сильно  затянувшимся существованием Киры как таковым. 



Туман за пределами поляны девушки быстро занимал все пространство сухих плавней вокруг. Он налетел отовсюду внезапно и, как бы осознано извиваясь, точно стремился ее о чем-то предупредить. Однако странница оставалась непреклонна. Ее не пугали помимо этого и самые изощренные детали нового пейзажа – ни многочисленные скалы, что вились из ила подобно невесомым лентам, ни брошенные высотки, что въедались в них как разноцветные минералы. Поразительные, объятые белой мглой громадины, они всем своим видом, каждой своей деталью просто кричали, что людям  было  давно не место там, где балом правила абсолютная красота и энтропия.

И Кира была с этим согласна.



Когда же она поняла, что угли ее уже дошли до нужной кондиции, то отложила свою палочку и со знанием дела поправила над кострищем конструкцию из прутьев для вешания котелка. Не оборачиваясь, странница запустила руку в лежащий рядом рюкзак незнакомца и недолго там покопалась.  Вскоре она достала оттуда сам котелок и какой-то странный, дурно пахнущий сверток. Девушка обнюхала его с благоговением. Это был последний кусочек ее засушенного мяса. Она никак не могла забыть, как неумело добывала его ножом, отделяя мягкие ткани от мышц своего счастья, и как засушивала и заворачивала их в его же одежду. Она наполнила котелок водой и повесила его над углями. Головка лука. Совсем немного найденной в заброшенном амбаре крупы и все, что осталось от ее любимого. Идеальный обед сулил принести девушке последнее наслаждение от того, что отняли у нее раньше.



Вообще, и помимо трапезы у нее были большие планы на тот день, которые она вынашивала еще с момента крушения ее ковчега. После поедания плоти своего Христа, она задумала устроить, ни больше, ни меньше,  ответный эксперимент над миром. Именно для этого она и нашла на свалке небольшой моток веревки, и решила привязать один ее конец к себе, а другой к чему-то статичному, дабы посмотреть, что случится. Именно поэтому она готовила свой прощальный и успокоительный, но избыточный с точки зрения выживания пир как раз тогда. Ведь увидеть, кто перегрыз канат от лодки в храме и свел бедного ученого с ума, было для нее немыслимо. В тот день она задумала замахнуться на самую запретную святыню нового мира, на тайну из тайн;  осознать, как можно было упорядочить сам хаос и имело ли это смысл? От подобных вопросов Кире перебивало дыхание и делалось очень не по себе, однако и другой альтернативы у нее вовсе не было.



Наконец похлебка была готова. Кира сняла ее с огня и с чувством чуть ли не религиозного восторга начала подносить ее себе ко рту ложкой, сдувая с нее пар и разглядывая все вываренные мышечные волокна. Неописуемое блаженство. Казалось, даже ветер затихал в ушах странницы, когда суп оказывался у нее в животе, придавая ей сил. Она ела медленно, вкрадчиво и не только лишь с тем, чтобы растянуть удовольствие, но и чтобы ненароком не сорвать себе желудок. В этот, возможно, самый ответственный день ее путешествия она должна была быть готова. Сыта и чиста перед судом неизвестности.



Чуть позже Кира сняла котелок с углей и поставила его на небольшой камень рядом с собой для удобства. Она обходилась с ним как с младенцем, как во время обеда, так и после него, что длился, кстати, всего около получаса. И когда же все мясо, крупа и лук ее были полностью съедены, она  погасила жар во рту остатками воды. Ритуал был проведен. Ей потребовалось еще много времени, чтобы дать своему чувству сытости немного ослабнуть и осознать то, что откладывать было больше нечего. Тяжелый ком тогда непроизвольно подступил к ее горлу. Глазами стопроцентной шизофренички она впилась в наступающую мглу, будто вызывая ее на бой. Не придумав ничего лучше, она убрала грязный котелок в рюкзак и зачем-то разбросала тлеющие угли. Мир ждал от нее решительных действий.



В конце концов, Кира встала, застегнула свою шубу и, прежде всего, оценила ситуацию. Очертания скальных змей, их домов и камышей в плавнях, что почти растворились в белой пелене, явно угрожали ей. Девушка подметила, что сама эта пелена, как и метель 29 февраля была необычайно насыщенной и уже явно скрывающей за собой личину  ехидного творца. Она понимала, что могла увидеть ее только в обмен на свою душу, но уже приготовилась заплатить за эту возможность любую цену. Выйдя совсем недавно из роли жертвы, она больше не могла и не хотела просить, а только требовать у хаоса принадлежащей ей по праву истины. Любопытство резко повзрослевшего человека стало в ней воинственно и безжалостно, и в первую очередь к самой себе.   
Она вытащила из рюкзака свой моток веревки, забросила его себе на левое плечо, а сам рюкзак - на правое. Странница не понимала, зачем он был нужен ей теперь, и  взяла его, наверное, лишь потому.  В то же время туман вокруг ее поляны уже перешел в активное наступление  и вскоре оставил девушку в полной изоляции от мира.



Однако Кира не дрогнула. Не долго думая, она сделала свой первый шаг навстречу иррациональности и затем прошла, к слову, до самой стены тумана довольно резво. Там же она ненадолго остановилась и продолжила путь уже гораздо медленнее по понятным причинам. Явно не желая сгинуть в какой-то пропасти или зыбучих песках раньше времени, она полностью сконцентрировалась и стала выверять равновесие при каждом шаге. Аккуратно отодвигать от себя камыши, но при том не забыла и своей главной цели. С не меньшим усердием, хотя с начала и без успеха, она принялась искать в тумане силуэты пригодных для обмотки веревкой объектов.



На самом деле, девушка могла проскитаться там целую вечность, так и не выходя из плавней и просто сгинув от жажды, голода и сырости. Однако горе обошло ее стороной, и в тот день судьба таки дала ей надежду, вместе с тем вложив в свой подарок изрядную долю насмешки. И как только камыш резко перестал донимать девушку, и нога ее столь же внезапно почувствовала под собой твердую опору, случилось необъяснимое. Негромкий шум воды раздался справа от нее так резко, словно кто-то взял и включил там обычный кран. Кира вздрогнула. Она тут же развернулась к источнику звука и нашла его уже через пару минут.



Это был родник. Тот самый, с барельефами ангелов, что стоял у стен храма и к которому прихожане привязывали свою лодку. Кира не смогла сдержать улыбки. Игра хаоса возбудила в ней сильный интерес, но уже не как задача для ума, а как вызов, который ей оставалось лишь слепо принять. И она приняла его. Не восполняя запасов питьевой воды, она обмотала свою веревку вокруг родника и хорошо ее завязала. Кира железно помнила от старика, что мир просто не будет меняться по мере ее растяжения, но пустые слова уже мало интересовали ее. Проверив надежность узла у основания каптажа, она сразу бросила моток веревки на брусчатку и привязала другой ее конец к своей правой руке.
Эксперимент начался.



Девушка не задержалась у родника и секундой больше нужного и даже ускорилась, не желая уже ничего анализировать. Шагая уверенной поступью и точно ощущая за собой веревку, она и не заметила, насколько быстро пропал вокруг шум воды, и наступила полная тишина. Эта ситуация тотчас напомнила ей первый день трагедии и свою машину, но не помутила ее разум. Постепенно туман стал рассеиваться. Ничто теперь не могло остановить взбудораженную и созревшую для своих плодов путницу.




Буквально через пятьдесят метров пути мир перед ней изменился впервые, чем сразу опроверг слова старика и мужчин в храме. Как всегда внезапно Кира обнаружила вокруг себя вместо белого плена какой-то пролесок, омытый стоящей в воздухе пылью и радужным светом. Листья на высоких, старых дубах там колыхались необычайно плавно; движимые вовсе не ветром, но потоком самого рассеянного сияния, они глубоко запали в душу девушки. Кстати, как раз их необычайность и спасла ее от искушения сразу посмотреть, что же случилось с туманом. Пораженная красотой, она ненадолго задержалась перед ними, а когда одумалась и продолжила путь, то решила растянуть свою веревку до конца. Якобы для чистоты эксперимента. Она вовсе не сознавала, почему рассудила именно так, но, нужно отдать ей должное, изрядно приободрила себя этим маленьким  обманом.





А тем времен лес, тонувший в разноцветном свете и искаженном воздухе, тоже не стоял на месте. Он генерировал для нее по мере движения все новые и новые образы, буквально, разрывая ту часть ее психики, что прежде называлась воображением. Раз за разом он то вкапывал в свою золотую крошку колоннады из белого мрамора, то выращивал для своих дубов кроны из кирпичей и строительного мусора. Лежащие в роще авиалайнеры, из обшивки которых торчали длинные прицепы фур, поставленные боком громадные амфитеатры и коралловые рифы, усеянные телами людей и животных – все это сопровождало Киру теперь, словно нарочно меняясь так часто.  Однако девушка держалась стойко; ей помогали все те же неописуемой красоты листья и радуга, затмевавшая собой, порой, весь внешний абсурд. «Только не останавливаться и не думать, - приговаривала про себя она, - только не останавливаться…»




Но, как это обычно бывало, очередной обет путницы не сослужил ей хорошей службы. Она нарушила его буквально сразу, после того как сформулировала, и при том совершенно не почувствовала угрызений совести. Ибо то, что приготовил ей игривый мир дальше, было выше ее сил и, возможно, сил любого человека, способного оказаться на ее месте. Это случилось тогда, когда он, тонко чувствуя свою соперницу, быстро изменил тактику борьбы и ужалил ее с другого бока. Тогда, когда лес вскоре оставил ее и выбросил в угрюмую вулканическую пустыню.



Сначала девушка вовсе не обнаружила в ней ничего особенного и в некотором роде даже обрадовалась возможности побыть в таком менее тревожном и ярком месте. Темное небо, голые скалы и застывшие лавовые породы там выглядели в сравнении очень уютно и по-земному, и она, наконец, смогла выдохнуть с облегчением. Но стоило ей пройти между ними всего еще сотню жалких метров, как новое умопомрачительное событие, а точнее находка заставила ее похолодеть.




Разлагающийся труп с длинной седой бородой и множеством веревок на поясе возник как бы из ниоткуда поперек ее дороги рядом с одним из валунов. Кира мгновенно поняла, кому он принадлежал, остановилась и в ужасе закрыла лицо рукой. Краткий мир золотой пыли и радуги показался ей в тот момент детской шалостью. Больше всего ее смутил даже не отвратительный запах, раздававшийся от тела старика на многие метры вокруг, а тот факт, что веревки позади него были будто перерезаны, перегрызены и даже обожжены. Девушка сразу потерялась в догадках о том, что могло с ними случиться, и испугалась до онемения.




Наиболее существенным во всей картине ей показалось то, что сам труп был относительно свежим. Она подумала, что тот самый «наблюдатель» в последний момент утратил терпение и убил его за всю его дерзость. И хотя в сердцах ей было жаль чудного ученого, поведавшего ей о волнах мироздания, она все же не могла не оправдать убийцу этого нахала из нахалов, способного замахнуться на недоступную всем смертным тайну. Нахала, которому она решила сегодня уподобиться. Кира пробыв возле него всего несколько секунд, после чего прикрыла нос своей шубой и с животным страхом в глазах побежала от трупа прочь.



С тех пор мир сильно пошатнул ее веру в собственной правоте. Чувство разбитости, брошенности  и бессмысленности  быстро завладело ею и смешалось с паранойей, какую она испытывала и в храме, и в первый день Катастрофы. Ей вновь показалось, что за всеми ее бедами стоял некий ужасный демон, готовый убить ее саму, как только она обернется. Масла в огонь добавила также мысль, что свои двести метров девушка уже давно прошла. И теперь, как только действительность нанесла ей очередной удар, вся внутренняя воинственность и решимость разом покинула ее. В ту минуту оказавшись прямо на крыше заброшенного здания вместо вулканической пустыни, Кира утратила контроль над собой и начала безумно вопить. Она до судорог испугалась того, что ждало ее прямо за спиной, и, в конце концов, бросилась бежать изо всех сил.



Совершенно не разбирая дороги и цепляясь за вездесущие антенны, она постоянно падала и вставала с таким упорством, будто видела впереди какую-то цель. Крыша перед ней, казалось, не имела ни конца, ни края, но и она вскоре тоже канула в небытие, подменив себя на зелень цветущих и взлелеянных солнцем холмов, что точно были частью какого-то парка. Тогда, даже не поняв до конца, что с ней случилась, странница просто продолжила бежать по склону одного из этих холмов наперегонки со своим страхом. Ослепленной новым закатом, ей стало мерещиться, что демон за ее спиной уже хватался за рюкзак, пытаясь забрать у девушки то последнее, что от нее осталось.





Вместе с тем, было вполне естественно, что для дилетантской во всех отношениях натуры  Киры приступ паранойи, равно как и любовь в ее сердце и мысль в ее голове не мог продолжаться долго. И посему прекратился он почти сразу же, как только девушка добежала до подножия благоухающего холма. И произошло это отнюдь не потому, что у нее кончились силы или она споткнулась, упала и не могла больше бежать. Просто остановившись однажды возле узенького ручейка и скопища кустарников розмарина на дне впадины, Кира вдруг начала осознавать, что с ней произошло самое страшное – ее веревка растянулась до конца.




Поняв это только через две или три минуты, которые путница провела в полнейшем, практически безжизненном ступоре, она с трудом выдохнула. Девушка посмотрела на свою растертую до красных пятен кисть и закрыла глаза. Ее демон подобрался теперь к ней в упор и, как ей показалось, уже начал обнюхивать ее заметно постаревшее за последние месяцы, трепещущее тело.   
В ответ на это Кира стала тихо морщиться, говорить ему что-то шепотом через плечо и импульсивно дрожать. Достаточно много времени потребовалось умалишенной даме, чтобы еще одна  наглядная истина начала доходить до ее сознания. А заключалась она в том, что победить поедавший все вокруг  хаос можно было, лишь поддавшись и обернувшись к нему навстречу.


      
Собственно, не в этом ли состояла суть всего эксперимента Киры? Но, даже окончательно  расставив все приоритеты, она так и не смогла обернуться. Она стояла как истукан, поглощаемая своими страхами и пороками, которые со временем приобретали в ней воистину грандиозного размаха и, как и прежде, ничего не могла поделать.



Но Кира была бы не Кирой, если бы так и продолжила стоять на месте до конца времен. В какой-то незаметный для нее самой миг, она таки сделала один деликатный и до неприличия крошечный шажок назад. И, на удивление, ничего плохого с ней от этого не произошло. Напротив – ощущение присутствия демона за ее спиной немного угасло и мир вокруг нее снова начал светлеть.
Успех придал девушке уверенности и значительно погасил ее расстройство тела и сознания. Для того чтобы посмотреть назад этого было, конечно, мало, но, чтобы сделать еще один шаг к порядку – вполне. Помедлив еще несколько секунд и сказав себе что-то напутствующее, странница уже хотела было отставить правую ногу назад, однако тут же оступилась и начала падать.


Да, этот второй шаг вышел у Киры менее удачно, чем первый. Сделав его, девушка попалась в очередную ловушку реальности и уже оказалась опрокинутой ею в какой-то пологий каменный карьер под пасмурным небом. Там она покатилась кубарем вниз и, попутно раздирая себе об острые камни  руки, ноги и спину, мгновенно забыла обо всех своих страхах.


Кира с грохотом упала на дно новоявленного карьера лишь спустя пару долгих минут, уже почти потеряв от монотонных ударов сознание. Когда тяжелая пыль улеглась, девушка нашла себя скорченной посреди растущей кровавой лужи, в которой она лежала уже без валявшегося далеко впереди рюкзака и едва могла пошевелиться от боли. Ошеломленная, она стала брыкаться, чтобы развернуться и освободиться от веревки, которая,  как выяснилось, не только не ослабла, но и затянулся до посинения туго. Чуть позже за порванной чуть выше локтя шубой  она увидела на своей правой руке глубокую рану, и, еще знакомая с элементарной биологией, не могла этому особо порадоваться. Головокружение и слабость быстро овладевали ею. Изнемогающая, она начала жалобно стонать и из последних сил звать на помощь, но крик ее так и остался не услышан.
К счастью, Кира поняла нелепость своих действий очень скоро и, замолчав, вернула себе сама удобное положение. В особенное, незнакомое прежде настроение духа она вошла, когда осознала, чего стоили жалобы ее одиночества, уже давно обреченного парить как сокол над всеми словами, правами и добродетелями земли. Это было настроение истинного умирания. Расстегнув свою шубу, она погладила себя по животу. «Милый мой, хороший мой, тихий мой, - проговорила она шепотом сама к себе, - вот и я оказалась на твоем месте. Наверное, и я иду к тебе». Затем девушка усмехнулась, и провела с улыбкой на лице еще целых три минуты, постоянно теряясь в окружающей ее  серости и холоде.



Ей в голову пришло невольное сравнение своего нынешнего состояния с болезнью в храме, но с той лишь разницей, что никакого чуда уже не предвиделось. Скользя в крови между острыми камнями, она села и попробовала пошевелить затекшей рукой. Тщетно. Жизнь вытекала из нее катастрофически быстро, и как бы девушка не пережимала рану своими грязными руками, она не могла этого остановить. Внезапно она замерла. Совершенно случайно путница поймала себя на том, что перестала воспринимать свою смерть как что-то торжественное и трагическое и чуть ли опять не рассмеялась. В ее сознании она внезапно представилась как часть, более или менее значимая, но просто часть прозы своего существования и ее неизбежная концовка. Вечность, наступавшая на пятки Кире, теперь выглядела парадоксально логично.



Так и не оборачиваясь назад, девушка посмотрела по сторонам и огорчилась только тому, что камни повсюду и свинцовое небо над ней были натуральной насмешкой мира, сотворенного художником.  Впрочем, она не горевала. Даже ненадолго приходя в себя, она вовсе не начала думать о прошлой тайне мира и своем эксперименте. Она только уставилась в пол и начала сосредоточенно наблюдать, как кровь с ее рассеченных губ  капала вниз и смешивалась с кровью из остального тела. Зрелище это отчего-то успокаивало и убаюкивало ее. И так бы она и погибла сидя, в своей кровавой луже, если бы еще раз машинально не брыкнулась и. Неожиданно она обнаружила, что веревка ее ослабла и что ее еще можно было растянуть и, не медля, решила сделать это.
С ехидной улыбкой на устах она оперлась на свою здоровую руку и, прикладывая нечеловеческие усилия, стала продвигаться к последнему островку своей культуры, своему рюкзаку. Кира могла до крови впиваться пальцами в камни и тащить их на себя, пытаясь сдвинуть свои коченеющие ноги и туловище. Каждый сантиметр пути давался ей невероятно тяжело. Немая и тупая, такая же насмешливая, как и все вокруг боль мешала ей, и именно она не давала страннице сосредоточиться на последней борьбе в ее жизни. Сердцебиение девушки раздавалось эхом в карьере. Очертания серовато-бурых булыжников вокруг нее то теряли, то приобретали свои краски с каждым ее вздохом, а потом вообще пропали из поля зрения.



Довольно быстро растянув веревку до конца и так и не добравшись до рюкзака, она закрыла глаза и откинулась на спину. В итоге ее бой с миром был проигран, и девушка заслуженно получила свой отдых. Вскоре даже ее сознание начало сужаться до размеров сначала туловища, потом груди и, наконец, прерывистого рефлекторного дыхания. В этот миг приближения к конечному рубежу она поняла, что и холод, и боль, и даже вселенское сожаление о роде человеческом внезапно перестали ее терзать, и чувство агонизирующей легкости ненадолго придало ей сил. Под его влиянием девушке даже захотела вновь открыть глаза и хоть на секунду, уже из чисто спортивного интереса, увидеть, кто дергал за ниточки кукол в здешнем театре, однако она не смогла сделать этого просто физически.


И вот, когда последний лучик инстинктивной надежды уже погас, а грудь ее мертвенно замерла перед последним вдохом, ожидаемое чудо все-таки произошло. Оно стало настоящей наградой за все страдания, которые девушка перенесла, умирая уже третий раз за время Катастрофы, и будто открыло в ней второе дыхание. Кира так и не поняла, что конкретно тогда случилось, но, не смотря ни на что,  все же смогла ощутить значимость тех в высшей степени странных звуков, резко донесшихся до ее слуха.



Среди этих едва уловимых, растворенных в пространстве и продевающих его тонкими нитями шумов девушка сначала еще не смогла различить ничего предметного. В слышимых ею возгласах, монотонных разговорах, смехе, плаче, скрежете, бульканье, улюлюканье и криках, в общем-то, и не было никакой связи, но только удивительная и неописуемая гармония, способная заставить прислушаться к ним кого угодно. Нити этих на удивление приятных звуков не достигали души девушки только посредством ее слуха, но делали это с помощью всего ее тела, заставляя каждую его ткань и орган напрямую участвовать в данном процессе. Возбужденные стоны вывернутого наизнанку мира словно начали делать ей искусственное дыхание и заливать обратно вытекшую из нее кровь, спасая тем самым ей жизнь.



А она, в свою очередь, стала глотать эту жизнь с жадностью и явным вожделением. Далекое копошение больших городов, предельно сосредоточенное молчание гор и томная пульсация вулканов начали обволакивать девушку и заставлять ее дышать все чаще и глубже. Мир стал вливаться в нее через эти звуки большими, несоразмерными с ней самой порциями и скоро уже принялся растворять в себе ее саму. На какую-то долю секунды Кира успела даже испугаться этого, но быстро расслабилась и превратила биение своего сердца в один из общих звуков.



И как раз тогда, когда нега единения всего со всем достигла в ней апогея, в окружающей какофонии начал проявляться первый смысл. И смысл этот состоял в том, что чей-то голос отделился от потока и заговорил к самой путнице.
Он был поразителен, этот голос. Не мужской, не женский, и вообще не поддающийся никаким критериям сравнительного описания, он, что важно, обращался к самому глубокому уровню восприятия Киры, безоговорочно минуя все другие. Он говорил к ней не как к Кире-матери, Кире-любовнице, Кире подруге, Кире цели или Кире-средству – он говорил к ней самой и, буквально, разбивал в ней все границы понимания как хрустальные стены одни своим звучанием.
- Почему ты еще здесь? – гремел он. - Почему рука твоя по-прежнему в этой истлевшей веревке?



Девушка не сразу нашла, что ему ответить. Не успев одуматься, она нараспашку и без каких-либо усилий открыла глаза и опешила от того, что увидела. Паук... Именно такой, едва заметный, хоть и крупный для своего вида паук-крестовик сидел на необъятной паутине над ней, и именно в нем обособился голос мира. В тот миг Кире многое стало ясно. Глубоко и надрывно вздохнув, она с небывалой резвостью подскочила на месте так, словно  была абсолютна здорова. И вот второе, что поразило ее – паутиной было заслано почти все пространство карьера с неба до земли, и лишь маленький островок ее остался свободен.



То, что до смерти пугало Киру с обратной стороны своих логических цепей, теперь настигло ее.


- Откуда же мне знать, - честно подумала она в ответ на вопрос паука и тут же подпрыгнула на месте второй раз.



Мысль ее прозвенела  как колокол в такт со звуками неумолкающего мира.   
– Что… что все это значит? – продолжила она.



- Я есть причина всего сущего, - сказал паук. – Я пришел, чтобы лечить людей от надменности и сейчас настал  твой черед.



- Как? – испуганно спросила Кира вновь и не без доли благоговения, - От какой такой надменности? Что я сделала не так? И что тебе от меня нужно…
- Слишком много шелухи, - перебил ее голос, - и это станет твоим первым уроком – научиться принимать все, что я скажу тебе, без причитаний, жалоб и молитв. Я спросил тебя, почему ты до сих пор  не развязала веревку, и ты должна мне ответить. Немедленно.



- Я… я не смогла…  Мне было так страшно.


- Да? – Съехидничал голос. – И тебе до сих пор страшно?



После этих слов Кира резко почувствовала, что демон, прежде скрытый за ее спиной в пылу агонии, исчез уже по-настоящему. Он словно испарился за считанные мгновения и превратил тайну мира, скрытую перед ней за паутиной, во что-то предельно простое и само собой разумеющееся. Ей вдруг стало совершенно неинтересно разбираться в царящем вокруг бардаке, и тогда она, заикаясь, сказала:



- Нет. Я чувствую, что уже могу развязать себя. Мне, вообще, кажется, что я больше ничего не боюсь.



- На твоем месте я бы пока не спешил с подобными заявлениями. Ты не знаешь, что тебя ждет впереди. Но не будем терять времени. – Здесь паук сделал паузу, и Кира, словно очнувшись от сна, легко развязала веревку. Полными искренней благодарности глазами она посмотрела на своего крошечного избавителя.



- Так будет лучше, - вновь прогремел он, - без этой обузы тебе будет проще проследовать за мной туда, куда я хочу тебя повести.
- Повести? – недоуменно повторила Кира, - Но я же не могу ходить – мои ноги, наверное, сломаны.




- Нет! - Осадил ее голос опять. - И это станет вторым твоим уроком. Сейчас ты встанешь и пойдешь за мной, и я поведу тебя в самый прекрасный храм, который люди только и могли построить в мою честь!

И Девушка встала. Словно повинуюсь некому наитию, она вскочила на ноги и уткнулась макушкой  в мягкую паутину.



- Чудо, - восхищенно подумала она, - Чудо - все, что ты делаешь. Но даже если и так, и ты и есть мой спаситель, я все равно…




- Конечно, - смерил ее паук, - я понимаю. Но будь терпелива. Сегодня ты станешь свидетелем невиданнейшей моей щедрости; сегодня я отвечу на все, слышишь, на все твои вопросы, если пожелаешь. И всякую пропасть, всякую яму и темень, в какую только хватало у тебя ума заглянуть, я покажу тебе.
Однако потом ты должна будешь сделать для меня кое-что. Выполнить одну мою просьбу и сослужить мне службу, важность которой теперь сложно переоценить. Именно за этим я пришел к тебе и поэтому прошу пойти со мной. И ты уже готова.




В следующую секунду паук бесцеремонно сдвинулся с места и побежал по кругу вездесущего кокона, даже не давая Кире сориентироваться. Он остановился внезапно и беспричинно, как и подобало самому хаосу, а затем  углубился в свои сети, словно приглашая ее.




И два раза это повторять не пришлось. Покорная и абсолютно не оценивающая ситуацию девушка сразу бросилась за ним, забыв о своем рюкзаке, ранах и даже сползшей с нее шубе. Она принялась даже с какой-то панической прытью разрывать паутину вокруг себя. Она очень боялась не успеть за маленьким и постоянно ускользающим в общей картине паучком. Проснувшееся в ней опять, подсознательное любопытство и стремление к сопричастности  направляло и вместе с тем разрывало ее на части. Внезапно она перестала чувствовать себя умирающей и хоть сколько-нибудь больной и уже не могла и рассчитывать ни на что большее.




Между тем, она так никогда и не узнала, сколько именно ей пришлось пробежать, прежде чем  и эта сеть перед ней, как и все в новом мире, вдруг закончилась. Девушка остановилась у самого края пространства острых камней и в который раз ужаснулась при виде новой картины бесшабашного  творца. Гигантский каменный мост, что уходил своими опорами в бесконечность, а в перспективе просто превращался в точку из-за своей длины, вел перед ней в забытый открытый космос, в который странница не попадала еще со времен написания портрета. Удивительно, но она не почувствовала ни удушья, ни невесомости перед его объятиями и вовсе не успела об этом задуматься.
Ее прервал голос паука, что продолжал плести паутину прямо в вакууме, к настоящей змее из созвездий, растянувшейся  далеко впереди.




- Ты можешь ступать смело. – Говорил он -  Бояться пока нечего и, к тому же, ты уже не раз была здесь. Ведь все вы, так или иначе, превратитесь в реку. В эту реку из звезд. Она-то и должна  привести  нас к нужному месту... Ну, живее. 




И Кира ступила на этот странный мост, покрытый позеленевшей брусчаткой. Пройдя по нему всего пару метров, она остановилась  и с содроганием обнаружила, что никаких следов паутины совсем не осталось на ее одежде, и что кокон позади нее тоже бесследно пропал. Она оказалась стоящей на эдакой дороге, проложенной среди звезд невиданным строителем и не имевшей ни начала, ни конца. Впереди она вела к галактике, что смутно напоминала ей Млечный Путь, и именно к ней девушка продолжила идти, но уже гораздо медленней и осторожней.




Одновременно она начала искать в темноте своего крошечного товарища, чтобы найти в нем хоть какой-то помощи и поддержки. Сейчас, когда начальная эйфория в ней мгновенно угасла, это было ей просто необходимо. Вопросы и недопонимания буквально изливались из нее через край, и хотя она сама сознавала, что для них еще просто не пришло время, все равно не могла найти себе места.




А чуть позже внимание ее отвлек ряд других, поразительных для нее фактов: Млечный Путь впереди стал заметно приближаться по мере ее движения и действительно становиться больше и выразительней, словно она двигалась со скоростью света. В то же время звуки мира вокруг делались все громче, и всякое ее собственное, мимолетное восклицание уже не просто сливалось с ними как раньше, но точно затягивалось в «реку» в общем потоке. Не успевая рождаться в ее голове, оно тут же  вырывалась из нее тонкими нитями, похожими на волокна паутины, которые быстро пропадали из виду. Это зрелище сокрушало Киру. Однако настроение сокола, что вернулось к ней тогда еще ненадолго, не дало ей погрязнуть в рефлексии и остановиться  второй раз на своем пути.



Паук оценил это. Не переставая ткать свое веретено, он в какой-то мере помиловал ее и стал чаще напоминать ей о себе, чтобы сгладить шок. Иногда он смеялся. Иногда он подкалывал или тонко дразнил ее. Затерянный между светом и тенью, он знал про нее даже больше, чем она сама, и тем пугал ее всего сильней. Девушка пробовала говорить с ним в ответ, пробовала защищаться и оправдываться, но слова ее никогда не достигали  своей цели. Ибо чем ближе становилась перед ней «река», тем скорее она затягивала все ее мысли и доводы.



Она, эта величайшая колыбель света во Вселенной, уже готовилась принять странницу к себе, все больше ослепляя ее мириадами колеблющихся огоньков с каждым новым шагом. Входя в нее, девушка неустанно оборачивалась и сама удивлялась тому, какое невообразимое расстояние ей удалось покрыть всего за пару минут пути. Пространство вокруг нее начало вибрировать и смещаться; Киру бросило в холодный пот при виде того, как прежде далекие звезды стали сливаться вместе и двигаться подобно течению настоящей реки. Она была просто неспособна принять все это, и оттого глаза ее тут же уставились на брусчатку, а потом и вовсе зажмурились. 

Времени на задержки больше не оставалось.



Вскоре звуки мира в ее голове превратились в единую, объемную и даже осязаемую вибрацию,  заглушившую не только ее, но и отрывистые речи паука. Свет вокруг странницы в один момент стал таким мощным, что, подобно порыву ветра, разорвал на ней всю одежду и оставил ее совершенно нагой перед лицом Хаоса. Как блудливый любовник, вернувшийся к своей женщине, он принялся ласкать ее; с каждым новым шагом медленно погружать в воду своей Леты. И Кира не могла ему сопротивляться. Она продолжала слепо идти на его объятия до тех пор, пока лампочка сознания в ней вдруг не затухла и не загорелась вновь, но уже там, где никакого моста,  света и голосов больше не существовало.





Холодный морской бриз и шум прибоя теперь пришли им на смену.  Это произошло так быстро и так незаметно, что девушка даже не успела ничего понять. Словно выброшенная из космоса вселенской рекой она уже нашла себя лежащей на какой-то скользкой гальке и несказанно обрадовалась прекращению своих мучений. Она открыла глаза и увидела перед собой море. Мутное, неспокойное море, что едва доставало до нее во время прибоя. Не помня ни о какой боли, девушка встала и посмотрела по сторонам. Место, в которое ей довелось попасть, представляло собой  маленькую бухту, огороженную отовсюду высокими и почти отвесными скалами, не имевшими на себе никаких проявлений хаоса. Воздух там был теплым и тяжелым; он вместе с  тучами, что медленно ползли по небу над морем, точно сулил собою скорый дождь.



«Что ж, - подумала про себя странница, - неплохое начало.
 Она сделала всего пару шагов вдоль берега и резко остановилась, вспомнив еще кое о чем. С глаз ее тогда словно спала пелена. Она приподняла свою раненую руку и увидела, что на ней не было ни то чтобы пореза, но даже шрама от недавней травмы. Продолжив осмотр, Кира поняла, что с ее голого тела вообще исчезли все синяки и ссадины, и даже кожа ее стала необычайно подтянутой. Она прикоснулась к своему лицу и еще раз подтвердила это  – встреча с голосом не только поставила ее на ноги, но и каким-то образом  смыла с нее все следы тяжелой жизни.



Девушка продолжила трогать себя еще на протяжении нескольких минут, пока хоть немного не свыклась со своим новым образом. Ища ответов на все новые и новые вопросы, она глянула сначала на пасмурное небо над  своей головой, а затем обернулась назад и чуть не упала от удивления. То, что Кира увидела в трехстах метрах позади себя, превзошло все ее ожидания. Там, в куче вездесущей гальки, недалеко от кромки воды росло оно - апельсиновое дерево, столь дорогое и знакомое ей с недавних пор.



Не поверив своим глазам, путница моргнула несколько раз и прищурилась. Обмана быть не могло. Прямо под деревом она заметила вытянутую мужскую фигуру, что стояла к ней лицом, и вероятно, рисовала что-то на большом, обращенном к ней тыльной стороной мольберте. Едва ли не  против своей воли Кира пошла к ней… сначала медленно и спокойно, она сама не заметила, как начала бежать со всех ног. Снова сбивая свои младенческие пятки об гальку, она начала выкрикивать ей что-то радостное и совершенно бессвязное. Однако когда она приблизилась к  дереву уже достаточно близко, то разом перехотела что-либо кричать и даже утратила ненадолго дар речи.




Под деревом стоял сам урод… живой, здоровый и даже одетый в свою багровую шубу, что до боли напоминала последнюю шубу самой Киры. Вооружившись планшетом и красками девушки, (она узнала бы их где угодно) он виртуозно выписывал на мольберте некую картину и постоянно отходил от нее, оценивая свое творение. Он был увлечен им так, как никогда и ничем прежде на ее памяти не был увлечен. Однако самым примечательным во всем его поведении было, пожалуй, то, что он постоянно оглядывался на дерево и словно спрашивал у него совета.



Ситуация прояснилась для Киры лишь тогда, когда она подошла к нему почти в упор и смогла увидеть его необычного советчика. Паука. И на этот раз уже не безобидного крестовика, а громадного птицееда серого окраса, что гордо сидел в своей паутине в кроне дерева и будто дожидался своей очередной жертвы. И Кира идеально подходила на ее роль. Увидев на одной из веток рядом с ним свой забытый рюкзак, она просто рухнула на колени и  даже пустила слезу от осознания своей беспомощности перед игрой высших сил.



- Я надеюсь, тебе понравилось наше маленькое путешествие, - сказал ей на это паук, на все тех же волнах мироздания, хотя и  лишенных остального шумового фона.



- Я не знаю… - ответила ему Кира, впиваясь бегающими глазами то в рюкзак, то в урода, словно они были экспонатами в музее… - я не понимаю… это и есть «самый величайший храм, который люди могли построить в твою честь»?   
 - А разве ты не видишь? – сыронизировал голос.




И Кира смутилась. На секунду лицо ее исказилось в едкой, совершенно неправдоподобной ухмылке и она опустила голову на плечи. Вдруг какое-то шальное, необоснованное любопытство вновь взыграло в ней, и ей до боли захотелось посмотреть на рисунок урода. Даже не вставая на ноги, она бросилась к нему, но была тут же отброшена им назад. От сильного удара ногой в ключицу девушка потеряла равновесие, с размаху села на гальку и увидела только  ответную ухмылку на гнилостном лице своего мучителя. 



- Дорогая моя, не нужно так спешить. – Прокомментировал это паук деловито. – Иначе ты ничего не поймешь. А ведь ты хочешь понять, и понять многое; возможно даже большее, чем тебе нужно. Между тем, мы уже на месте, и я от своих слов не отказываюсь – сегодня я действительно отвечу на любые твои вопросы. Только по порядку.




 Кира не выдержала. Заплаканная и обиженная, после этого удара и запутанных слов она полностью утратила над собой контроль и вместе с ним все благоговение перед Творцом, переполнявшее  ее недавно. Она припомнила ему разом всю свою боль и печаль и как бы завопила внутри себя:


- Да… Но учти сразу, что я не дам пудрить себе мозги! Знай, что как бы ты не пугал и не поучал меня своими штучками, теперь и тогда - я больше не признаю тебя и никогда не прощу. И если Ты хочешь вопросов, то вот тебе первый… Бог, дьявол… наблюдатель, скажи, что... что ты вообще такое?




Кира прикрыла рукой то место, где вот-вот должен был появиться новый синяк, зажмурилась и свернулась калачиком, готовясь к опасности. Но, как оказалось, напрасно. Паук лишь рассмеялся ей в ответ своим странным смехом, ничего не сказав. Он просто показал девушке, насколько глубока была кротовая нора, когда немного позже она вновь приоткрыла глаза и посмотрела на урода.
Этот мужчина… а точнее то, что могло быть им раньше, начал быстро и плавно изменять свой внешний вид, словно искривляя пространство вокруг себя. Его пресловутая красная шуба и потертые, серые штаны за считанные секунды каким-то совершенно непостижимым образом превратились в черную рясу, а кривое, худое лицо с дырой в челюсти в  плотное лицо священника. Теперь уже он держал в руках кисточку Киры и водил ею по мольберту. Но это было только началом метаморфоз – и вот его ряса  сменила себя на кофту негритянки из храма… рубашку мальчика-звонаря, пуховик старика, и, наконец, куртку ее возлюбленного, чьи глаза, о чудо, больше не были залиты кровью, а живот не вспорот арматурами.



Не сдержав переполнявших ее эмоций, Кира ринулась к мужчине навстречу. В полной самообмана надежде она схватила его ногу и впилась в нее ногтями изо всех сил. И каким же было ее потрясение, когда и он с презрением отшвырнул ее к дереву, разбив коленом ей только что зажившую губу.


- Как… - зашептала  Кира, захлебываясь слезами, - как понимать это? То, что ты и был ими всеми? Что ты клеветал, молился и даже убивал сам себя? Что ты… – бог сумасшедших? Не мудрено, что тебе пришло на ум всех нас поубивать.


- Чудесно, - сказал ей паук, слегка пошевелившись на своей паутине. – Я вижу, ум твой уже разрывается от противоречий. Это хорошо. Это значит, мы на верном пути. Говорю тебе – бытие в сознании человека определяется лишь тогда, когда материя начинает противоречить сама себе. И всякий уровень познания этой материи для него есть лишь уровень приближения к абсолютному противоречию. А посему, пусть погибнут все твари, завянут все цветы и слова мои утратят смысл, если впредь я позволю себе быть с тобой хоть в чем-то последовательным!



- Не смей! - завизжала ему Кира в ответ как резаный поросенок, - не смей заговаривать мне  зубы. Я не хочу понимать ничего подобного! Я не хочу видеть их всех, но хочу знать, что есть ты на самом деле - услышать твое настоящее имя!
Бог рассмеялся вновь,  теперь куда громче и ироничнее.



- Дочь моя... Ты спрашиваешь об этом бессмертного по глупости своей, но в этот особенный день я прощаю тебе. Пойми, что вечность, природу мою, можно обрести, только избавившись от своего имени, а не мечась в попытках оставить его на полотне истории. И отвечая на предыдущий твой вопрос, скажу, что меня и вовсе не существует. И вот первый крючок, на который попадается всякий, возомнивший себя достаточно пустым, чтобы познать меня.




Кира посмотрела в небо и увидела, как тучи сгустились над бухтой еще больше и глубоко вздохнула. Духота на пляже стояла неимоверная. Теперь девушка точно поняла, что речи паука были не для ее ушей; она испугалась его нарочитой разговорчивости и, не задумываясь, отползла спиной вперед от дерева и зловещего моря.



- Хорошо… - говорила она даже в мыслях своих нечетко, - пусть будет так, все так - это ничего не меняет. Но вот что действительно важно - скажи мне, что ты,  безымянный садист, сделал с нашим миром 29 февраля?



Внезапно Бог стал серьезен, но лишь как заигравшийся ребенок, которого  позвали домой.



- Я ждал этого вопроса. – Произнес он. – Рано или поздно ты должна была его задать и сейчас, когда я довел тебя до отчаяния уже достаточное количество раз, время как раз пришло.



 Знай, что утром 29 февраля 20.. года я решил дать вам шанс. Сыграть с вами в лучшую из моих игр. Поставить, и я уже не единожды говорил об этом, вас - на мое место. Провести над каждым из вас эксперимент невиданной дерзости.
Эксперимент, - голос паука обособился в человеке, превратившемся обратно в урода, - который провалился с треском. Впрочем, ты и сама это недавно поняла.



- Но каким образом? – подумала Кира уже с меньшей натугой и даже придвинулась обратно к дереву. - Как ты провел его? И разве россказни про «ткань пространства» и «абстрагированного наблюдателя» не были  полной чушью?
- Равно как и про звуки мироздания – ответил мужчина,  внезапно став стариком, - и не потому ли ты слышишь меня теперь?


Кира  схватилась руками за голову и начала демонстративно рвать на ней волосы.


- Ха. Отлично. Просто замечательно. Но чего же ты хотел? Как ты хотел, чтобы мы повели себя и что сделали с твоим бардаком?
- Всего одну простую вещь. Ту, которую человек должен делать со всем, что я посылаю ему – поиграть с ней и приручить ее в ответ.



- Приручить? Но ни это ли слово есть самой противоположностью идее хаоса? И как вообще возможно приручить… такое?



Если бы у Бога в тот момент было лицо, оно бы заулыбалось.


- Возможно,  – сказал он, – можешь мне верить. И здесь мы подходим к самому главному.




Это то, чему я учусь всегда, когда созидаю ваш мир со всеми его формами и смыслами.  Тому… что Я не делаю  для него ровным счетом ничего.
Вот второй крючок, на который вы все цепляетесь.



Чтобы смочь упорядочить сам хаос, нужно перестать хотеть его упорядочивать. Раствориться, и это знает всякий творец, в процессе творения. Изгнать из него свое эго, уязвленное мной как никогда глубоко за всю вашу историю. Ибо оно иллюзорно. Оно есть моим самым интересным изобретением и ничем, кроме вашего тщеславия. Тщеславия верить в то, что имя ваше есть целью для всего созданного.  Что у самого корня жизни у вас есть еще хоть какие-то права и обязанности; что вы, вот именно вы и нуждаетесь всех больше в том, чтобы быть «понятыми и описанными». Что условия вашей среды по-настоящему объективны и что сущность вашу не определяете вы сами.   



Эту истину я пытался донести до тебя на протяжении всего твоего пути, дочь моя. Показать, что всякий прогресс, а идея моя это замах на невиданный прежде прогресс, начинается лишь там, где человек познает вещи больше его самого. Большие, чем его Я.




Кира перестала рвать на себе волосы и посмотрела на мутную рябь воды.
- Так я однажды сказал вам, что Земля вертится вокруг Солнца, а не наоборот – и с этого началось все настоящее освоение космоса. Так я хотел выбить вас из центра вашего уютного мирка и, обрушив его, дать вам шанс сравняться со мной в творении. Лишить вас не чего-то внешнего, но самой сути, чтобы вывести вас в пространство моей запредельной свободы. Заставить сердца ваши раз за разом изнывать в страхе, страсти и страдании, чтобы, наконец, решить в вас главную проблему всякого человека. 



Проблему, которая заключается в том, что он не может смириться со своим существованием.



Именно для этого, - мужчина стал уродом опять, - я и издевался над тобой, направляя тебя к чистому противоречию. Именно для этого я дал тебе мой любимый коан – нарисовать портрет того, кто не может иметь лица по определению. Именно для этого я выбрасывал тебя в открытый космос, насылал на тебя болезни и стирал твой ум в порошок на каркасе небоскреба.
Для того, чтобы вынудить все, к чему ты прикоснешься, отторгнуть тебя и дать тебе  воспринять мой эксперимент как чистую игру.



 Кира слегка потянулась. Мимоходом она вспомнила про кубик Рубика – уже свою аналогию этой игры, лежащую в ее утерянном рюкзаке и, минуя сети паука, сняла его с ветки.


Девушка впилась в котомку что было мочи, как недавно впилась в ногу возлюбленного.



- Говоришь ты складно. - Пролепетала она. - Но, так или иначе, это - пустой разговор. Ты лучше покажи, покажи мне, что есть твое «настоящее» творение, потому что я все равно не верю!



И Бог замолчал. Голос его вдруг куда-то исчез, оставив после себя только плеск волн и первые, далекие раскаты грома над морем.



Паук тогда замер, съёжившись на своей паутине, а урод прекратил рисовать. Неожиданно он поманил Киру к себе пальцем. Она сильно удивилась, но все же подошла к нему, не выпуская их рук своей драгоценной культуры. Девушка заглянула на мольберт, скривилась и многозначительно цокнула губами.
Его полотно было абсолютно пустым.




Кира посмотрела в лицо своему мучителю, и тот улыбнулся ей в ответ. В следующий миг звуки мира опять наполнили ее голову и, как и на мосту перед звездами стали почти осязаемыми. Кира могла поклясться – урод тоже их слышал. Теперь он выбросил свою кисточку в океан, измазал пальцы в краску и стал малевать ими какую-то абстракцию, и при том постоянно менять толщину линий и характер форм в такт колебаниям. Он как бы впал в транс, принявшись изображать то, что невозможно было изобразить.





Ошарашенная его виртуозностью, девушка отскочила к дереву и чуть не влезла в паутину. В каждом, даже малейшем движении урода она увидела такую силу и уверенность, о какой сама могла лишь мечтать. Его глаза были глазами безумца, а руки его, направляемые воплями о рождении тысячи тысяч, словно зашлись в пляске воплощенного искусства жизни. Искусства пребывания.  Интересно, что картина его была сущей мазней, однако притягивала внимание девушки с каждым новым штрихом все больше. Урод начать писать ее с невероятной скоростью; он как бы попал в поток, в котором больше не встречал перед собой никаких преград или сомнений. На том воспаленном, беспредельно широком уровне сознания, куда мир его ненадолго забросил, он и сам полностью превратился в то, что создавал.



Путница сдавила свой рюкзак до боли в дрожащих пальцах.
Между тем, краски ее при таком расходе таяли на глазах. И когда их уже совсем не осталось, урод перешел ко второму этапу творчества. Не мешкая, он выбросил следом за кисточкой и планшет в море и принялся размазывать гуашь по полотну с таким видом, будто сознательно оформлял в своем шедевре последние штрихи. Он справился с ними буквально за пару минут и даже не отошел, но отпрыгнул в море, чтобы полюбоваться проделанной работой.
Затем звуки мира вновь оборвались.




Мужчина посмотрел на дрожащую от перевозбуждения Киру и подмигнул ей. Вскоре он издал какой-то нечеловеческий, почти звериный вопль, разбежался и на скорости протаранил головой разрисованное полотно. И то, что произошло дальше, заставило странницу уже в третий раз рухнуть на твердую гальку.
Голова урода вовсе не разорвала мягкую ткань. Она словно разбилась об нее как мешок с какой-то  жидкостью, позволив его бескровному и безголовому телу гулко упасть рядом с мольбертом. Девушка взвизгнула. С паническим страхом в глазах она выгнулась и посмотрела, что же осталось на полотне после удара. А был там портрет - искуснейше нарисованное лицо мужчины без единого беспорядочного мазка.



Ее заветная мечта еще со времен побега из храма.
Не выпуская рюкзака из рук, она отползла от мольберта и перекрестилась. Тогда ей и в голову не могло прийти, что это было лишь началом большого представления. И уже через минуту или две после самоубийства урода, она услышала из его тела престранный звук ломающихся костей. Кира протерла глаза и заметила, что шуба мужчины в районе левого бедра стала подозрительно раздуваться. Под ней будто начало расти нечто живое и трепетное. Нечто, стремящееся выйти наружу, существо довольно подвижное и кроме того подозрительно тихое. Не издавая почти никакого звука, оно провозилось всего считанные секунды за толстой тканью, аккуратно прорвало ее и резко показалось из тела своего родителя.




Крохотный ребенок. Мальчик-утопленник, он был одет в те самые штанишки и кофту, какие Кира нашла ему в заброшенном небоскребе, и выглядел при том весьма опрятно.  Вынырнув из дыры в шубе, малыш молча прополз первые пару метров, а потом поднялся и уверенно пошел к своей названой матери. Мир Киры рухнул тогда во второй раз.  Она увидела, как на месте каждого из его шажков, прямо в мокрой гальке стали расти цветы. Пластиковые розы, каллы и васильки, ровно такие же, как и в ее коморке, они начали по-настоящему распускаться и благоухать, вызывая в Кире невыразимый восторг. В попытке поскорее обнять того, кто их  садил, она подалась вперед всем телом и простерла к нему руки. В предвкушении волнительного воссоединения девушка задумала даже поблагодарить Бога за него, но очень быстро передумала. И как только она таки дотянулась до ребенка, он сразу растворился в воздухе и возник обратно лишь  спустя несколько секунд.




Это было самым мучительным испытанием девушки за все ее путешествие. Никогда еще она не разочаровывалась в мире настолько сильно, и никогда ей не хотелось проклинать его с такой страстью и таким искренним запалом как тогда. Она смотрела в глаза малыша и видела в нем свое отражение. Бесплотное отражение, что растворялось тут же, стоило провести по нему руками. Девушка подползла к нему почти в упор и стала причитать и успокаивать его, кстати, весьма  спокойного, чем только усугубляла свою боль. Она просто не могла, не хотела принять нереальность всех миражей, выставленных перед ней миром, и все еще верила в «честность и справедливость» уж с чьей-чьей, но хотя бы божьей стороны.




Однако он сам вовсе не разделял ее представлений. В тот день хаос дал Кире вволю настрадаться и наплакаться, прежде чем мальчик вдруг потерял опору на своих хрупких ногах, упал и просочился в гальку, как и жидкая голова в мольберт. Следом за ним начали пропадать в обратном порядке и цветы, и странница даже оставила свой рюкзак в попытках остановить их исчезновение. В погоне за ними она содрала себе в кровь все колени и пальцы, однако тщетно. После того, как последний цветок ускользнул у нее из рук, она опять осталась наедине с безголовым трупом и пауком. Кира поняла, что клюнула на их явную приманку. Это взбесило ее. Со злости она бросила в паутину жменю гальки и, промахнувшись, принялась колотить ее руками под собой, чтобы хоть как-то выместить свое напряжение.




Мир смеялся над ней. На деле даже здесь он не думал прекращать свое буйство, но лишь изменить средства воздействия, как бы вторя каждому ее шагу. Так, уже после первых ударов Кира подметила, что отдельные камушки стали отлетать от ее рук как-то особенно высоко, и при том не падать на землю. Они улетали тем чаще и выше, чем больше девушка продолжала бить гальку, и скоро она  обнаружила себя в центре их удивительнейшей бури. Некого обратного дождя, вызванного ею толчками явно не без помощи паука.  Весь ее пляж  в те минуты превратился в настоящую тучу, срываться с которой вместо снежинок стали кусочки камня. С невероятной легкостью они начали подниматься в воздух по всей бухте и образовывать в небе уже свое, совершенно отдельное облако.
Выглядело это потрясающе. Щелкающие камни вокруг Киры вставали целым роем от береговой линии и до самых скал и скользили по ним с удивительной быстротой. Взлетая, они не задевали ни труп, ни дерево, ни ее саму  и давали ей дорогу всюду, куда бы она не двинулась. Девушка быстро схватила правила их игры и взяла обратно свой рюкзак. Она схватила его как младенца, натурально впившись глазами в чернеющее небо.




 
Туча гальки там напоминала живое существо, чье аморфное тело непрерывно двигалось. Она разрасталась почти с такой же скоростью, с какой урод рисовал свое полотно и постепенно погружала Киру и весь пляж в непроглядный мрак. Она перестала увеличиваться только тогда, когда доросла до действительно колоссальных размеров, заслонив собою всякий свет. Она нависла тяжелым, угрожающим полотном надо всей бухтой и вселила в Киру по-настоящему сильный страх перед возмездием. В тот момент вся ее спесь резко испарилась. Девушка похолодела. Дождавшись пока галька окончательно не перестанет срываться с земли, она чуть ли не на ощупь нашла апельсиновое дерево и уселась под ним с рюкзаком в надежде хоть на укрытие.



И было это очень верным решением. Не далее чем через минуту после своего взлета камни начали падать обратно и попутно превращать ветки дерева в труху, мольберт урода - в груду мусора, а его самого - в неузнаваемую биомассу. Большие и маленькие, они с чудовищной, действительно несовместимой с жизнью скоростью защелкали друг об друга по всему пляжу, и никакая крона не могла спасти от них девушку. От  безысходности она накрыла себе голову рюкзаком и из последних сил вжалась телом в дерево, уповая на судьбу.
Стало ли светать от этого дождя из гальки или нет – она толком не видела. Весь абсурд, вывороченный перед ней миром, показался ей на том уровне просто сном, от которого нужно было срочно просыпаться, и она не имела права не просыпаться. Жалобно скуля, Кира задергалась из стороны в сторону в попытках сбросить с себя оковы обезумевшей реальности, и самое примечательное, что это у нее даже вышло. Путнице стоило лишь слегка коснуться дна в своей яме паники и отчаяния, как она с радостью обнаружился перед собой резкую пропажу смертоносного дождя.



По привычке моргнув, она опять нашла себя на пляже, над которым собирались обычные, грозовые тучи. Она повернулась направо и увидела урода. Теперь он не рисовал, но просто сидел в своем воистину Гефсиманском спокойствии у мольберта живой и здоровый. Кира вскочила на ноги и оглядела дерево – крона его оказалась неповрежденной. Она метнулась к мольберту и с горечью поняла, что и он тоже был совсем чистым.



- Ты молодец.  – Сказал ей Бог. – Понемногу ты начинаешь учиться. Ты даже удивляешь меня – в твоих действиях и, что немаловажно, твоих просьбах. Ты… не так уж и глупа, как кажешься, и ум твой должен еще послужить  тебе.
Кира смерила паука презрительным взглядом и смутилась, переводя сбитое дыхание.



- А сейчас, я думаю, будет уместно поговорить с тобой вот о чем. Не раз ты и всякий подобный тебе человек находил спектакль, разыгранный мною 29 февраля, не более чем сном. Своим собственным сном, в котором все, что бы ни происходило, имело отношение к нему самому, и было результатом работы его и ни чьего другого сознания.
Ну, ведь было? Признай, было же.
Девушка промолчала.



- Так знай же, что все обстоит как раз наоборот  - и это вы сами вместе со всем, что вы называете своим физическим и даже интеллектуальным имуществом были моим сном. От вашего рождения и до самой смерти – ничем, кроме плода моего воображения! Ах, до чего неудобная мысль. Между тем, она для вас не нова, и я уже не раз намекал вам об этом. И вы не слушали – так человеку во все времена было сложно принять, что ни одна добродетель и даже грех его не принадлежит ему самому.



Бог опять ехидно хихикнул.



- Но, что же тогда могло произойти самого 29 февраля – спросишь ты. И я отвечу, что в тот памятный день я просто осознал свой сон. Не в пример более четко, чем раньше, когда мне доводилось лишь нащупывать опору под собой. Тем утром я… самое лишнее существо во Вселенной, наконец, вошел в свое творение и предоставил ему определяться уже не через меня, как я тебе  рассказывал, но исключительно через каждого из вас самих.



Невероятный бардак, - урод повернулся к Кире и повесил голову, - наступил в этом новом мире! Сущая свалка вещей и смыслов! И до какой же степени абсурда нужно было дойти человеку, чтобы осознать, что на него, в общем-то, никто и не смотрел? Скажи мне. Этот вопрос я задавал вам постоянно, но ответа не получил до сих пор.



Теперь мы имеем то, что имеем. Царство абсолютного солипсизма и энтропии. А вы, люди, действительно, сами во всем виноваты. Эти родники с церквями, дети для страждущих женщин, лодки в пустынях – лишь показатель того, насколько замусорено было ваше сознание, и никак ни проявление игры. Вы обошлись с моим светочем как с тлеющим углем, и логично, что он прожег ладони многих из вас до костей.


Дух Киры ушел в прострацию. Не помня себя, она вернулась с рюкзаком под  дерево и опустилась в глубокое раздумье.


 
Для успокоения, - продолжал Бог, - скажу, что ничего иного я от вас и не ожидал. Это тоже свято. Свято все, что бы ни случилось,  ибо не есть для меня ничем более низким или высоким, и только с ваших колоколен может выглядеть таким. 



Колоколен, последняя из которых рушится уже прямо на твоих глазах. 
- Стой, стой, стой, – подумала Кира с удивлением забитого раба, - то есть как это последняя? Что ты имеешь в виду? Может это и прозвучит глупо, но здесь я уж совсем ничего не поняла.



- Знаешь, вопросы твои становятся все лучше, дочь моя. Мне повезло с тобой. То, на чем ты остановилась, прямо связано с главным поводом нашей встречи и даже моей просьбой.


Кира наивно захлопала глазами и сделала вопрошающее лицо


.
- Чтобы тебе было яснее, - сказал ей Бог, - о чем я вообще говорю, позволь ввести тебя в курс дела до конца. И раз уж мы сегодня открываем все карты, скажу тебе, что мой эксперимент во сне заключался далеко не в том, чтобы просто поставить вас на мое место и посмотреть, что будет. Право, это слишком расточительно. Все дело в том, что как только я осознал себя внутри вашей системы, мне пришел на ум один прекраснейший план.  Я захотел найти себе замену. Остаться здесь навсегда и перестать быть самым лишним существом во Вселенной. Согласись, очень заманчиво. Поэтому-то я и не вернулся обратно и дал возможность устроить вам такой переполох.


Для того, чтобы найти человека, способного упорядочить хаос! Только и всего. Но насколько это было бы интересно, подумай сама? что случилось бы, найдись такой смельчак? Он тотчас… стал бы равен самому творению и смог бы занять мое место, дав мне, наконец, уйти на покой.



Тут добавлю, что мой план все же был не идеален.  Ведь первое, что ты понимаешь в осознанном сне, так это свою возможность проснуться. И искушение проснуться было бы для него велико, поверь мне. Но Кира, девочка моя, я сделал бы все, чтобы уговорить его так не поступать. 


Я сказал бы ему, что там, в этом пробуждении - ничего нет. Пустота прекрасна, но она не может удовлетворять вечно. Поэтому, кстати, и появились все вы. Да-да. Дабы помочь мне внести в нее хоть какой-то смысл. И точно так же вы сами, тысячи поколений ваших предков, созданных по образу и подобию моему, рано или поздно начинали выдумывать меня! И так, я думаю, соблазн внести этот смысл предстал бы перед моим преемником в лучшем свете, чем соблазн бежать.



- Но, - взмолилась Кира, закатив глаза, - неужели не нашлось никогошеньки из этих ваших просветленных… праведников способных на это? Никого из тех, кто хотя бы делал успехи?



Даже в сравнении с прошлыми разами Бог еще не смеялся так громко.
- Нет, успехи, конечно, были, - сказал он снисходительно позже, - но их было недостаточно. А по поводу праведников спешу заметить, что нет иного пути приближения к моей природе, кроме как отказа о самой идеи существования такого пути.



И, между прочим, это третий крючок, на который я поймал большинство из вас.      



- Замечательно, - сказала Кира, пытаясь как бы отсеять лишние мысли паука, - но ты не сказал мне главного - и почему же «последняя колокольня рушится у меня на глазах»?


- Мы подходим к самому интересному, - бойко продолжил паук, -  к тому, зачем я и позвал тебя сюда. Я хотел сказать, что мой эксперимент с поиском достойной замены не просто провалился, но провалился сегодня окончательно. Сегодня не осталось в живых кроме тебя на свете никого, кто мог бы еще упорядочивать хаос. Никто не справился с заданием. Проще говоря, люди вымерли, и ты, Кира, именно ты, девочка моя… в силу чистой случайности, осталась последней из выживших. Услышь меня – только ты, и лишь поэтому тебе дарована честь стоять здесь.


Кира упала в четвертый раз, прижавшись всей спиной к прохладному стволу дерева.


- Я знаю, в это сложно поверить. И еще сложнее принять. Но имей же мужество выслушать меня до конца.


Ты должна понять, что хаосу когда-то должен был прийти конец. И вместе с тем, когда это вот-вот свершится, я не хочу возвращаться обратно. Поэтому я решил дать тебе последний шанс. Шанс стать лучшей из людей и равной мне. Обдумай эту простую мысль. Сегодня тебе несказанно повезло, сегодня я  подниму тебя, как вы это называете, до уровня самого Бога. Выбора у меня не остается.


- Погоди…  - помахала ему указательным пальцем Кира, - у меня в голове не укладывается. Что я? Я…  не делала ничего особенного, а раз это твой сон, и мы -  часть тебя, выходит, для такой цели я должна быть как-то… избрана. Должна быть в чем-то особенной. Ведь это тоже часть плана, правда? Убей меня – я не поверю в чистую случайность.   

 
- А вот, кстати, твой персональный крючок, - съехидничал паук. - Ты еще спроси, почему апокалипсис наступил именно 29 февраля и жива ли ты сама до сих пор. Знай, я работаю совершенно иначе. Я - это поток электронов, за которым никто не наблюдает. Я – это бытие и небытие в одном флаконе, и, повторюсь, никаким поведением или даже знанием, известным тебе, как что-то более высокое, более широкое, более значимое нельзя стать ко мне ближе. Для этого существует лишь один способ - он на самом деле заключается в том, чтобы  сосредоточиться на своем дыхании. А оттуда подобные вопросы просто не возникают, ибо они-то и отвлекают от дыхания в первую очередь.


Но, не будем отвлекаться сами. – Бог сделал внушительную паузу. – Теперь ты осталась последним наблюдателем на Земле, и я всерьез хочу поставить тебя на свое место. Однако прежде я не могу не сказать, что за перспективы тебе открываются. Что станет с тобой, когда ты  выйдешь из себя и познаешь мою природу. 



Ты будешь иметь право на что угодно. На любую дерзость или благородство – в этом все равно не будет разницы. И все, что не родится, родится только из тебя и ниоткуда больше. Отныне только ты и будешь определять, чему в мире быть красивым, а чему - уродливым. Только ты сможешь подумать, что твое дряблое и высохшее тело – это эталон женственности или, например, что человек является неполноценным без разрыва артерии на правой руке – и так и будет. Отныне вопрос «стоит ли тебе давать жизнь новым Каину и Авелю?» станет вопросом того же порядка, что и вопрос о том, что лучше сегодня съесть на завтрак. С тех пор, как последний человек умер в муках тебе не останется ничего, как стать целью всех существующих явлений. Целью с абсолютным правом выбора и нулевой степенью ответственности лишь потому, что она и есть сама ответственность. Добавлю также, что никто не обязывает тебя становится матерью кого бы то ни было. Как я уже упоминал, ты сама этого захочешь. Ибо такова природа богов.
Кира развела руками.
- Так что же это выходит, - сказала она, как бы выставляя их напоказ.
- Это первые успехи.


Девушка опустила руки и начала показательно биться затылком о ствол дерева.
- Однако их по-прежнему недостаточно… - продолжил Бог. - Для того, чтобы исполнить мой замысел тебе придется пройти ряд определенных испытаний. И в этом заключается уже практическая суть твоего пребывания здесь.
Скажи, ты готова?


В тот момент Кира резко захотела встать и побежать на голые скалы или в море, куда угодно лишь бы прочь из этой бухты, но, вспомнив дождь из гальки, она быстро передумала. У нее тоже не оставалось никакого выбора. Невнятно и безо всякого желания она сказала «да».



- Прекрасно, - подхватил ее урод. Он вдруг встал и уверенно подошел к ней, облизывая свою рану. – Тогда мы начнем без промедления. Моих заданий будет совсем немного, и вот первое из них.


Отдай мне свой рюкзак.


- Что? – смутилась Кира, спрятав его своим телом. Это просьба была для нее, по меньшей мере, неожиданной. – Дьявол… что ты вообще делаешь? Ты же сам дал мне его и просишь вернуть?


- Это то, чему я хочу научить свою преемницу с самого начала. Однажды я уже говорил, что человек есть ценность, которые он вложил в окружающие его вещи, но знай же сейчас, что он сам не есть эти вещи. Без понимания этой истины мы продолжим месить воду в ступе. Вот для чего я  повесил твой рюкзак сюда.
А сейчас, отдай мне его без промедления. 


Кира вновь задергалась. Испытание было для нее действительно сложным. Там, внутри последнего оплота ее материальной культуры было то, что хоть как-то связывало ее с надеждой на лучшую жизнь. В условиях тотального отсутствия собственности она вложила в рюкзак слишком большую часть себя, и отдать его девушке было все равно, что вырвать кусок собственной плоти.


Однако она была достаточно сильна даже для этого. Не растягивая момент, путница изо всех сил швырнула рюкзак в грудь урода и продолжила биться о ствол дерева в ужасных пароксизмах.


Дело было сделано довольно быстро.


- Ты снова молодец, - сказал ей Бог, улыбаясь в своем изменчивом лице. На этих словах он открыл рюкзак, запустил туда руку и стал небрежно выбрасывать из него все содержимое, половины из которого не могло быть там просто никак. Сначала он швырнул на гальку сакральный для Киры кубик Рубика и котелок с объедками супа, а следом  достал из котомки  упаковки с подгузниками, одежду малыша, и даже жвачки. Множество жвачек, служивших девушке когда-то лучшей отрадой,  с легкой подачи урода разлетелись всюду вокруг дерева, украсив гальку своим разноцветным ковром.


Глядя на все это, Кира сразу почувствовала себя словно разбитый сосуд, чье содержимое начало просачиваться между влажными камнями. Свалка столь дорогих ей вещей вскоре окружила ее, и, казалось, все они были осколками этого сосуда. Их было уже не собрать. Конечно, Кира заплакала. Она натурально зарыдала, сама удивляясь, откуда у нее еще брались слезы. Ей было противно касаться вещей. Она просто пребывала в их окружении и дрожала от страха того, насколько далеко ей удалось зайти, и как мало от нее в конечном итоге осталось.


Бог был неумолим.


- Жалость ребенка над предметами – штука славная, но глупая. – Говорил он. – Дочь моя, усвой, пожалуйста, что с тобой не произошло пока ничего плохого. Не думай также, что я вообще могу дать тебе сегодня хоть что-то плохое или хорошее. Все, что я знаю, называется зрелое и незрелое, и то, что происходит сейчас – просто еще одна твоя ступень на пути к этой зрелости. Успокойся.
Урод наклонился, бросил на Киру пустой рюкзак и даже не получил никакого пинка или пощечины в ответ. Как цирковое животное, напрыгавшееся за призом в руке дрессировщика и вдобавок униженное, Кира вправду ненадолго успокоилась. Когда ее слез почти не осталось, и им на смену пришла тупая головная боль, она уже была готова на что угодно.


- Самое тяжелое по-прежнему предстоит нам, родная моя. – Сказал Бог серьезно. - Поэтому я и должен был сделать тебя  достаточно пустой, чтобы это не раздавило тебя.


 В следующий миг голос снова переместился в паука, который как по команде начал спускаться со своей паутины. Он тихо слез с нее на выцветшие волосы Киры и затем пополз по плечу к ее правой руке. Девушка молча пронаблюдала за ним. Прежде боявшаяся пауков, она даже не пошевелилась, проявляя лишь любопытство к его действиям. Он остановился на внешней стороне ее ладони и замер. Примерно через минуту после своего спуска он укусил путницу между костяшками среднего и указательного пальцев и мгновенно спрыгнул на гальку.
С протяжным стоном Кира выдохнула боль из легких и прижала сжавшуюся в кулак руку к груди.


- Разожми ладонь, - сразу посоветовал ей паук, став взбираться  обратно на дерево, - я приготовил тебе кое-что интересное.


Кира посмотрела на него с негодованием, но все-таки послушалась, выпрямила пальцы и увидела в своей руке  некий блестящий и так давно забытый ею предмет.


- Это, - не умолкал Бог, - тот самый ключ, который ты чудом не оставила в своей сумочке, возвращаясь когда-то домой. Тот ключ, которым ты не смогла открыть двери собственной квартиры и с которого началась для тебя вся наша игра. И вот второе мое, в целом самое легкое испытание - возьми его и сделай с ним что-нибудь, но помни, что этот кусок металла - всего лишь оболочка, плевок в сторону твоей памяти, способный обернуться чем угодно.


Когда паук закончил, Кира посмотрела сначала на него, затем на ключ, потом опять на него и опять на ключ и в смятении почесала висок отекшей, но быстро переставшей болеть рукой. В голове ее просто не укладывались все слова голоса, и уж тем более суть второго испытания. Она могла лишь сидеть и подобно умалишенному вертеть в руках свою блестящую побрякушку, в надежде сломать ее или засунуть себе в рот. Иногда девушка в изумлении поглядывала на урода, чтобы получить от него хоть какой-то ответ, но всегда упиралась только в холодное молчание с его стороны.


- Чудной ты Бог, - сказала она многозначительно, но спокойно. В конце концов, осознав, что никто кроме нее самой ей не поможет, путница сбросила с себя рюкзак, встала на ноги и решила пройти испытание. Тогда она взяла ключ так же, будто открывала им дверь и, замерев, вытянула его на полусогнутой руке. Девушка подумала сымитировать поворот ключа в настоящей замочной скважине, однако сама смутилась нелепости своей же затеи. Она выждала пару минут, как бы оценивая и прогнозируя ситуацию, а затем, таки провернула его в воздухе и затаила дыхание от восторга. То, что произошло сразу же после этого поворота,  превзошло все ожидания девушки и заставило ее почти физически ощутить то, что имел ввиду паук.


Мир в ту секунду, буквально, раскрылся под ее ногами, и все скалы, волны на море и даже апельсиновое дерево предстали перед ней как части громадного и очень точно сконструированного замка. Замок этот начал щелкать повсюду вокруг нее и будто освобождать из природы нечто отнюдь не скрытое в какой-то точке ее пространства, но саму растворенную в ней суть. Как выяснилось позже, этой сутью стали резкие подземные толчки и уже обычный дождь, что, наконец, полил из собравшихся на небе туч.


Со временем звук щелчков стал утихать, а путница так и осталась стоять у дерева, с трудом балансируя на запрыгавших под ее ступнями камнях. Ключ, уже выполнив свою функцию, теперь вывалился у нее из рук, и в прямом смысле слова растаял, как только упал на землю, вместе со всеми подгузниками, жвачками, да и самим рюкзаком. Девушке не было до них уже никакого дела. Ибо тогда ее ум отвлекло другое, гораздо более грандиозное зрелище, ради которого, вероятно, и была затеяна вся эта игра.


В такт бойким подземным толчкам вода в море начала постепенно убывать, и Кира увидела то, что она скрывала под своим мутным покровом. Странница не могла поверить своим глазам. Там были целые тысячи, нет, десятки и даже сотни тысяч больших и маленьких человеческих костей, перемешанных в страшном беспорядке. Эти кости образовывали целые рифы и впадины, были белыми и до блеска отполированными течениями, и, казалось, составляли все дно ужасного моря или океана. 


- Что… что это такое? – уже не с испуганной, но какой-то извращенной интонацией спросила девушка у паука.


- А как же ты хотела? – ответил он ей. - Ведь будучи обремененным совестью, невозможно по-настоящему никому помочь. И к тому же, без жертвы каждого из этих людей была бы просто невозможна наша с тобой встреча. Я только хочу, чтобы ты это знала. Если бы не они, по сути, у тебя бы не было той величайшей возможности, какую я не предоставлял еще никому из смертных.
Ты успешно прошла первые два, моих подготовительных испытания, и именно поэтому вода сейчас продолжит убывать и вскоре соберется в несоизмеримо огромную по сравнению с тобой волну, которая не оставит здесь камня на камне всего через несколько минут. Эта волна будет последним твоим испытанием. Испытанием, которое решит все. И успешность моего предприятия в частности.
Оно будет заключаться в том, что ты, моя любимая, трусливая беглянка должна будешь выстоять перед ней ровно и не сделать ни одного движения, ни одного шагу назад. Слышишь? Это твоя главная проверка на то, достойна ли ты меня.

 
Бог вскоре замолчал, и дыхание Киры участилось даже сильнее, чем во время галечного дождя. Ноги путницы стали ватными, а кровь ее, как она сама решила, вспенилась в ней. Глазницы всех, тех воистину неисчислимых черепов смотрели ей прямо в душу и чего-то ждали от нее. Темная вода, быстро покидавшая их, ныне показалась Кире вдвойне противной и зловещей. Ее движение было для девушки чистым воплощением смерти и самым страшным зрелищем, какое ей доводилось видеть. Размах последнего испытания Киры поражал воображение. Очень скоро девушка обнаружила себя стоящей на целом плато, склоны которого состояли исключительно из человеческих костей, и чуть не потеряла сознание. Встреча с самой глубокой инстанцией человеческого духа и своего собственного «я» была для нее невыносимой мукой.


- Ну чем же я так перед тобой провинилась, - подумала она, убирая с глаз резко промокшие от дождя волосы и смотря на растущий впереди вал. – Что мы все сделали, что мы делали не так?


- Сердце мое, ты ни в чем не виновата,  равно как и каждый из них, не говори так. Цель моя благородна - я лишь хочу научить тебя осознавать сны. Осознавать – и большего ничего!


- Но… мы же все - дети твои! Как ты не понимаешь, что ты несешь нам одно страдание, долгое и бестолковое? И будь мы только игрушки в руках твоих, ты – садист и эгоист. Я не возьму в толк, чем  это испытание поможет мне подняться до тебя, но если я поднимусь, клянусь -  я никогда не буду себя так вести!

Если бы у Бога в тот момент было лицо, оно смотрело бы сквозь дрожащую от дождя Киру и даже стоящего рядом урода. 


 - Ты вольна поступать, как хочешь. – Заявил он с предельной строгостью. - Я добавлю, что осознанные сны возникают у людей, как правило, в самом жутком, самом отвратительном кошмаре, когда выхода больше нет, и он находится именно так. Стой ровно, милая Кира. Все бремя человеческой спеси уже возложено на твои плечи. Все бремя ваших тысячелетних войн и разобщенности, берущееся от того, что вы стремитесь направить свой самый сильный, самый разрушительный страх вовне. Защититься от самих себя среди навешанных на все вокруг ярлыков, имен и идей, и бросить уголь вашей полностью иррациональной жизни дальше. Вы боитесь самих себя, страшно боитесь, и с этой точки зрения я  – это тот единственный, кто смог полностью смириться со своим существованием и стать безграничным. Эту волну я даю тебе, чтобы ты сделала то же. Дошла до точки, в которой уже истинно все, к чему бы ты ни прикоснулась, отторгнуло тебя, и показало, что  ни одно убеждение, ни одно право и принадлежащие к чему бы то ни было тебя  уже не спасет.


Вот о чем она хочет поговорить с тобой, - голос, обособившийся в уроде указал на чернеющий вдалеке вал. – Не о том, чем ты хочешь и даже можешь себя видеть, но о том, что ты есть на самом деле. О том, что всякая боль и бремя твое могут владеть тобой только потому, что составляют часть тебя, и без них от тебя может и вовсе ничего не остаться. Ничего от твоего «Я»… Она хочет показать, чего это ты так боишься в себе, а именно – тишины  и пустоты, и с ними она надеется тебя сегодня познакомить. Ибо иначе ты все равно повернешься и бросишься бежать наутек. Ты обязательно проиграешь все.


- Что же ты делаешь со мной? – Взмолилась Кира в ответ на это, еще продолжая удерживать равновесие. – Мы говорим на разных языках - мне просто страшно и холодно, и ничего больше. Ты просто издеваешься надо мной! Ты издевался надо мной все время и сейчас решил закончить начатое. Я знаю… знаю, что волна ничего не решит. Да и как я могу верить тебе, отобравшему у меня все и до, и после катастрофы, ты…


- Перестань себя жалеть! – Оборвал ее Господь. –  Уже поздно. Не пытайся понять, чем мое испытание может тебе помочь – ты лишь сделаешь себе хуже. Говорить так не подобает Богу.


- Но я не хочу быть Богом! – Остервенело и до хрипоты закричала Кира. – Не хочу! Ты заставил меня. Ты противоречишь сам себе…


Тут она быстро умолкла, заметив сквозь толщу ливня, как гигантская волна добралась чуть ли не до горизонта и остановилась. Странница посмотрела в глаза стоически застывшего урода, который тоже уставился на нее и  в панике покрутила головой.


- Все правильно, - перехватил эстафету опять он сам, - бойся. Борись. Как и всякая женщина, ты должна брыкаться изо всех сил именно там, где знаешь, что должна проиграть. Вот основа основ. Страданием, - урод облизал свои влажную дыру в челюсти, - мы закрываем двери нашей реальности, и страданием же распахиваем. Ты должна понять это. Должна осознать, что значит быть песчинкой, что значит быть раздавленной и стертой в порошок под давлением  этих двухсот или трехсот метров воды, что несутся на тебя, и от которых нет совершенно никакого спасения. Ты должна представлять эту боль, когда масса опрокинет тебя и протащит в сознании еще пару метров, сдирая кожу с твоей спины об камни. Ты должна впустить это в себя и навсегда избавиться от ненавистного тебе бесплодия. Стать величайшим творцом.


Кира наклонилась и принялась наблюдать за игрой скачущих камней, что начинали перемешиваться с какими-то детскими костями под ее ногами. Она по-прежнему стояла ровно  и только щелкала зубами от холода. Речь урода напугала ее еще больше – перспектива стать матерью уже не выглядела для нее чем-то стоящим всего этого. Ей на самом деле хотелось бежать и называться хоть целую вечность самым трусливым человеком на свете, лишь бы спрятаться куда подальше.


Неожиданно  урод сделался возлюбленным Киры.
Сразу же соскочив с места, он сорвал один из последних апельсинов, зашел по щиколотку в кучу костей и принялся чистить его с видом полного спокойствия. Он уставился на свою стремительную погибель как на дешевый спектакль и только причмокивал, когда апельсиновые дольки одна за другой уже отправлялись ему в рот.


- Это как раз то, что тебе сейчас нужно, - заговорил он, - пребывать в безысходности. Узнать, что даже цитрусовые деревья во сне пророчат людям скорую смерть; что все апельсины на этом дереве уже давно сгнили или что его вообще никогда не существовало. Что тебе самой оно лишь приснилось вместе со всей твоей любовью… Что крик твой немой по-прежнему никто не слышит – и никогда впредь не услышит!


 Однако тут не о чем беспокоиться, дорогая моя. Уже скоро, – мужчина Киры вытянул свободную руку, указывая как бы за волну, – богиня полностью забудет об одиночестве – там ей будет больше нечем обладать.
Кира не слушала его. Леденящий дождь заставлял ее дрожать такой крупной дрожью, что у бедной, нагой девушки просто не оставалось сил на иные переживания. И она благословляла непогоду. Из-за развеваемых ветром мокрых волос, что все равно застилали ей глаза, она не увидела, как волна начала свое обратное движение к берегу, и как площадь шельфа костей начала быстро уменьшаться.

Последнюю эстафету перенял на себя паук, спрятавшийся от бури в кроне апельсинового дерева.

-  Осталось совсем немного. – Сказал он. - Помни, во Вселенной есть куда проваливаться, и тебе нужно быть готовой провалиться куда угодно, чтобы пройти мое самое важное испытание. Ибо пути назад уже нет. О последнем прошу – не держи на меня обиды. Что бы ты ни думала, я понимаю  тебя, понимаю твою горечь, обиду и тоску по отобранной жизни. Но сейчас это не так важно. Ты больше не имеешь права смотреть внутрь. На тебе лежит слишком большая ответственность, и ты не можешь ею пренебречь. Не можешь не раздавить свою последнюю спесь, чтобы дать жизнь новому, более здоровому миру. Кроме тебя этого сделать некому.

Говорю тебе, чтобы стать успешным человеком нужно научиться жить, хорошим художником – умирать, а чтобы стать Богом, нужно отбросить и то и другое. Жизнь не получилась у тебя, дорогая Кира, и трагедия твоя – сущее кривляние, и потому я рад, что именно тебе выпала возможность стоять здесь. Я по-настоящему благодарен тебе! Всего несколько секунд - и все будет кончено, но пока ты еще здесь, пока еще слышишь меня, дочь моя, я дам тебе на будущее первую и единственную заповедь любого Бога. Она звучит так:
Все, что не сделаешь ты, будет непременно поставлено тебе в вину.
Цени это.   

Странница рефлекторно кивнула головой, увлеченная тем, чтобы стоять максимально неподвижно. Она все же повиновалась голосу свыше. Заметив, что волна уже подошла достаточно близко к берегу, девушка зажмурилась и изо всех сил сдавила свои уши ладонями, чтобы оградить себя от мерзкого шума мириадов лопающихся костей.

Из-за дождя Кира не ощутила и того, как мертвенная влага, разносящаяся от вала на многие метры, уже окутала ее саму как свою жертву. Она могла только представлять себе, каким непостижимо мощным и бескомпромиссным мог быть его гнев, и предполагать, как скоро он ее настигнет. Бурлящая волна с каждым мгновением подбиралась к путнице все ближе и ближе, и только подогревала в ней тем самым необоримое желание развернуться и начать бежать изо всех ног.
Однако девушка держалась. Все ее мышцы напряглись, глаза остались  закрытыми, а душа, вдруг так глубоко осознавшая тленность своего тела, начала метаться повсюду в последних попытках сказать хоть слово. Кира была напугана как никогда сильно и, что самое главное, оставлена полностью наедине со своим страхом. Она стояла на краю, краю всего, что было привычно, нужно или важно современному ей  человеку и готовилась вот-вот зайти за этот край навсегда. Путница уже чувствовала своими окоченевшими пальцами, как маленькие кости полностью вымещали под ней гальку, и как последняя опора уходила из-под ее ног. Казалось, она потеряла всякое ощущение пространства. И отошедший к дереву мужчина, и паук, и даже само дерево разом исчезли тогда из ее реальности, оставив Киру  на растерзание той невыносимо тяжелой правды, что уже высилась над ней,  набирая скорость.


И вот один ее сакральный вдох сменил другой, и так случилось еще два раза, прежде чем шум уходящих под воду костей и шум самой воды окончательно не оглушил девушку. Абсолютно дезориентированная, она продолжила стоять ровно, так же покорно ожидая своей участи. Когда волна подошла к ней почти в упор, она расставила руки по бокам и широко, с вызовом открыла глаза перед лицом самого хаоса. Момент просветления длился всего секунду. Затем пучина просто смела тело девушки вместе с ее возлюбленным, чистым мольбертом, пауком и всеми, наверное, никогда не выраставшими апельсинами.


Кира так и не сделала своего третьего шага назад, как от нее того хотели. И вопреки всем словам урода, умерла она быстро. Волна буквально размозжила ее холодное тельце в доли секунды, тем самым выдавив из него все остатки страха и ненависти. Старая Кира погибла уже окончательно, унеся с собой наработки комплексов даже не какой-то личности или народа, но, быть может, и всего рода человеческого. А бухта между двух горных склонов вместе с самой волной перестала существовать для нее ровно в тот же миг, впрочем, как и все, о чем она еще могла поведать.





                Эпилог

Девушка проснулась в каком-то удивительном месте, преисполненном гармонии и весьма странного ощущения полной внутренней свободы. С треском она подняла из ила свои руки и радостно осознала, что кожа на них давно истлела.
- Ну, наконец-то, - подумала она.

Кира привстала на рыхлом морском дне, и тут же задрала то, что она когда-то называла своей головой, наверх. Голубоватое сияние, манившее ее при жизни, мерцало высоко над ней и лишь слегка доставало до дна этого вечного океана Времен и Событий, в который и привела ее Река. Сейчас, когда глаза девушки уже полностью отказали ей, она снова могла видеть его. Снова могла наслаждаться своим космическим спокойствием в его холодных лучах. Лучах величайшей  человеческой надежды.


Она помнила деревья. Целые сады апельсиновых деревьев, простиравшихся по дну всюду, куда только хватало ее безграничного зрения и существ, игравших под ними в  самые невероятные игры. Кира знала - это были уже не люди. Слишком уж голыми остались они как для людей – и все их одежды, знания и права спали с них так давно, что если бы кто-то еще захотел назвать им имя или указать место, где заканчивался один и начинался другой, то остался бы немым навек.


Она помнила голос. Далекий, как и мерцание вверху, утробный голос Хозяина Морей, что с в величайшей иронией обратился к ней, как только она встала из ила и уже захотела полететь к поверхности.   

    
- Глупышка, - говорил он с явной родительской интонацией. – Ты так ничего и не поняла. Ты все сделала неправильно и не прошла мое испытание. Однако я вовсе не огорчен. Мало кто проходил его до тебя и мало кто пройдет после  - так или иначе твой выбор уже сделан.


И неужели ты, последнее имя и надежда костей всех своих предков смогла мне поверить? Похвально и благородно, но невероятно глупо. Я хотел научить тебя осознавать сны и упорядочивать хаос, выбив из центра собственного сознания, но ты вцепилась в него слишком крепко. Твоя спесь и тщеславие уничтожили тебя. Туполобая мессия, ты приняла все бремя человеческих страданий на себя, и так и не сумела ничего себе подчинить. Более того, ты избрала худший способ борьбы с этими страданиями – их приумножение.
 
Одно верно здесь  - пути назад по-прежнему нет. Но не бойся. Я, конечно, дам тебе еще один шанс, как давал тысячи тысяч раз до этого, и все опять начнется заново. 

Затем голос как бы пригласил Киру проследовать за ним, и она повиновалась, тут же оторвавшись от илистого дна навстречу новому будущему. Все новые и новые существа засновали вокруг нее, утопая в своем разнообразии игр со светом, тьмой и самой эссенцией жизни. Их вакханалия, их высшая изо всех возможных форм творчества погружала девушку с каждым новым метром пути в глубочайший транс. Со временем она тоже стала казаться себе утратившим все опознавательные знаки куском материи, но больше не боялась этого.


Присутствие Хозяина Морей помогало ей. Кира помнила и то, как он впервые показал ей свою самую главную игру. Это был кубик Рубика. Колоссальная по размерам головоломка с бессчетным количеством граней, уходившим в темноту. Возле него копошились все те же существа, что меняли положение цветов кубика и пытались  приблизить систему к порядку.

 - Как-то раз я говорил тебе, - продолжил Бог, прежде чем отпустить странницу, - что красота каждого цветка заключается вовсе не в его лепестках, а в том, что он когда-нибудь увядает. Все так. Но ты должна знать последнее. Красота эта не наблюдаема.
 
И это последний мой крючок, на который вы попадаетесь.
На этих словах Бог честно исчез из жизни всего, что осталось от Киры, и больше никогда в ней  не появлялся. И словно пакет с яркой краской разорвался в освобожденном сознании девушки в тот же миг, породив в ней целую бесконечность идей и верениц новых рождений. С восторгом она кинулась, озаренная холодным сиянием, к разноцветной головоломке и закрыла свои давно выгнившие глаза.


Ей стоило только слегка коснуться кубика, чтобы понять все окончательно. Каждой клеточкой своего безграничного тела ощутить, насколько прав был Бог, и чего по-настоящему стоило все это падение мира вместе с ее очередным проигрышем. Она расслабилась, и хаос действительно перестал существовать для нее, превратившись в невероятно сложную систему глобального порядка. Среди абсолютной бессмыслицы она наконец-то потеряла саму идею смысла и тут же его обнаружила. Восприняла все, все без исключения страсти, страдания и радости свои как цвета кубика и полностью избавилась от желания навести среди них порядок. Перестав брыкаться, она отдалась миру, и мир принял  ее с распростертыми объятиями. Излечил ее от бесплодия. Зарождение жизни на том уровне на самом деле стало для нее всего лишь игрой, в которую ей очень захотелось сыграть, и она не могла себе в этом отказать.

 
Однако прошло еще много тысяч лет перед тем  как история повторилась, и вечная Кира опять не нашла дверей своей квартиры на привычном месте и не оправилась в бесконечное путешествие внутрь себя. Много воды утекло, прежде чем она вновь не встретилась с уродом, священником,   прихожанами, стариком и даже своим мужчиной, одиноко лежащим на балке посреди лунного сияния. Она была рада видеть их. Она больше не боялась. Она взяла за руки их всех, всех по очереди и потащила через грани кубика наверх к сиянию, просто не оставив им выбора, кроме как слепо последовать за ней.


- Ну, - гордо и ласково сказал ей кто-то из них в одно из мгновений. -  А что же теперь есть твоя культура?