Правда -19- Снова в армии, а в какой не знаю

    Бродил я в Питерском водовороте месяца два. Потом устроился в воинскую часть на Николаевской (бывшей) улице, дом № 36, если не ошибаюсь. Именовалась она 5-ая радио рота электротехнического батальона. Служили здесь знакомые Питерские ребята и меня устроили. Занятий никаких не было, хотя в роте было два старых офицера. Один Попов, старого закала, как Рощин из кино «Сестры», другой Толмачев, пожилой и милый человек, простяга. Нас иначе не называл как «бабники», за то, что у нас всегда гостили девчата.
    Занятие у офицеров было такое: приходили в роту минут на 20-ть в день, получали паек хлеба и прочее, оставляли нам газеты для чтения, всяк свои, Толмачев - большевистские, а Попов ни то кадетские, ни то социал-демократов, и уходили до следующего дня. Старая армия доразваливалась, новая ни организовалась.
    Все наше занятие было: первое - получить продснабжение, и второе - устройство танцев с 8 вечера до 3 часов ночи. Зал был большой, пол паркетный. Вход был платный и сбор весь шел на бастующих железнодорожников Украины. Нашей обязанностью было: найти и нанять духовой военный оркестр, натереть тальком паркет, закупить конфеты, серпантин и письма-секретки, для летучей почты, кроме того, получить с батальона билеты для продажи. Вот и вся наша работа. Желающих погулять на балу была масса! Я уже говорил, что в ту пору было три воззвания: Хлеба! Зрелищ! Удовольствия! Многие девчата до того дотанцовывались, что оставались ночевать у нас до утра, т.к. трамваи ночью не ходили, а бывали посетители с Васильевского острова и Петроградской стороны, т.е. километров за 10-15-ть. Положим иную девушку где-либо к окну, а у нее к утру так пальто примерзнет, что кипятком утром отливаем. Холодно было у нас, т.к. дров вовсе не было, обогревались электрическими реостатами, спиральными или ламповыми.
    Здесь в радио-роте меня застала Октябрьская революция. Организованно нашу роту не направляли ко дворцу, а я с дружком сами пошли. Шли, помню, часов в 11-ть ночи по пустынным улицам, по Екатериновскому каналу вышли на Невский проспект у Казанского собора, здесь нас остановил постовой патруль из трех человек. Не пускали, но мы убедили их, что идем домой ночевать на Конюшенную улицу. Пропустили, а там обошли другими улицами, и вышли на Морскую улицу, угол Невского, а тут рядом арка Главного штаба, выходящая на Дворцовую площадь. Попасть на площадь было не возможно, т.к. весь этот пролет битком был забит солдатами, моряками и рабочими. Все стояли, калякали и курили. Изредка доносился выстрел, как щелканье бичом. Из скопившихся предвкушали радость чем-либо поживиться во дворце. В кучках слышались разговоры: «Ох и добра, наверно, много во дворце?!», «Говорят, во дворце целые подвалы древнего вина!»- говорили другие. А растаскивание ценностей имело место при взятии дворца. Как об этом правдиво пишет в своей книге Джон Рид, американский корреспондент, бывший в те дни в Питере, и во дворце. Умер он в России и похоронен в Москве, у Кремлевской стены, т.к. был за большевиков. Бывали случаи и изнасилования девчат женского батальона, который находился во дворце(Джон Рид).
    Постояли мы с дружком, померзли и ушли к себе в роту. Утром слышим, что Зимний взяли и все Временное правительство арестовано. Пришла власть большевиков! Народная!! Вскоре вышли два первые декрета: о мире, и о земле. Этими декретами, собственно, большевики и победили, т.к. в солдаты продолжали брать силой, а в своем большинстве это были крестьяне, оторванные от дома в годы войны. Мир для них был заветной мечтой. Штык в землю и валяй по домам. Хватит, повоевали! А дома что? Декрет о земле дает им право брать помещичьи земли и делить промеж себя. Благодать то какая! Вот что революция дала крестьянину! О солдате-рабочем я не говорю, т.к. Россия была аграрной страной, а не индустриальной и рабочих в армии была 10-я часть, и большинство не в строю, а в интендантстве, в писарях и т.д. Ну, все же и рабочего не обидели. Был издан декрет «Фабрики и заводы - рабочим!» Вот так и оделили народ. И народ деревенский поверил в эту милость. Да что деревенский? Мы, питерские мастеровые, помню, когда выбирали новое правительство. Населению выдавались малюсенькие бюллетени, с календарный лист, в нем было напечатано штук 10-12 различных партий: эсеров, эсдеков, т.е. социал-демократы, анархисты, большевики, солдатских и казачьих депутатов, бунда (еврейская партия) и др. Надо было одну оставить, а неугодные вычеркнуть. То мы сидели в чайной и толковали. За кого? «Давай за большевиков, т.к. фабрики, заводы, мастерские нам отдадут, мы как хозяева будем работать. Принимать заказы. Сдавать. Деньги получать. Из них тратить на все хозяйственные расходы, остальные делить промеж себя, согласно разряда». Вот так мыслили и голосовали за большевиков. Крестьянин также мыслил: «Сколько сразу к нам земли привалило!» А вот как все обернулось, через десятки лет!
    В общем, Революция пролетарская свершилась! Мы продолжали некоторое время служить в той же роте. Потом весь электротехнический батальон, в т.ч. и нашу роту эвакуировали в г. Саратов. В роте оставили нас, Питерских, 5 человек, так называемую, ликвидационную комиссию. Надлежало нам переписать все имущество: оружие, винтовки, патроны, мебель, тесаки-бебуты, огромные револьверы «Смит-Витсан», шинели, обувь, постельное. В общем все! Переписать и сдать в др. часть. Имущество все было не новое и без всякого учета. Не торопясь, сдавали, как сдадим партию чего-либо, так сразу одного или двоих направляем в г. Саратов, документы свезти. Проезд был воинский, бесплатный. Питание на 5 человек продолжали получать с другой воинской части. Танцев хотя не устраивалось, но танцорки приходили. В Саратов я ездил несколько раз. В Ленинграде все еще был голод, а там как в сказке. Как заедем за Москву, за Тамбов, тут все завалено: мука высший сорт, окорока, колбасы копченые, булки, хлеб, пирожные. Поезда всюду были забиты и брались с боем, со стрельбой, хотя и в воздух. Крыша, тормоза, лесенки, подножки все занято. Мешочничество было развито в ту пору. Все мешочничали, т.к. в Саратове пуд муки 1-ый сорт стоил 80 рублей, на царские деньги (другие там не шли), а в Питере эта мука 800 руб., в 10 раз дороже. Вот все и кинулись, кто с голода, а кто ради спекуляции, наживы. Моряки и инвалиды войны в открытую мешочничали. Соберут команду человек 50, займут классный вагон, а с воли вдоль всего вагона мелом напишут «моряки», а инвалиды пишут - «инвалиды», и никого не пускают в вагон, у многих болтаются револьверы на кушаке.
    По приезде в Саратов я сдавал документы в батальоне, в военном городке, покупал муки 1,5-2 пуда. Пуд насыпал в солдатский вещевой мешок, на лямки и за спину, а остальную в толстую тиковую наволочку, матрацную, слегка простеганную. Обхвачу ее скатанную дорожными ремнями, как постель и сбоку подушечку. Так и заходил при посадке, и по приезде. В дороге было тревожно, муку отбирали, заградительные отряды, особенно больше на станциях Тамога и Кирсаново, меж Москвой и Саратовом. Садиться я всегда старался не на перроне вокзала, а на путях, у ДЕПО, где формировался состав. Занимал всегда верхнюю полку, расстилал свой «матрасик», а под голову "подушечку". Вещевой мешок ложил с собой, иногда в угольный ящик вагона. Кроме провизии брал с собой 0,5 литра самогона, который продавали как и муку. Работники загородотряда были люди безыдейные, пьяницы и грабители. Вроде тех милиционеров, которые у меня отняли папиросы. Для этих пьянчуг я и брал самогон. Как подъедем к станции Тамога, сразу же в вагон влетают молодчики в кожанках с наганами и начинают весь багаж обыскивать. Найдет муку, рвет, вытаскивает. Сколько здесь было крика, слез, ругани. Я видел, как с одной женщины рвали с плеч ватную фуфайку, которая была стегана ни на вате, а на муке. Унесли фуфайку, а женщина побежала вслед, в надежде найти сожаления. Я в эти минуты старался иметь спокойный вид, чтобы не навлечь подозрения. Часто, для формы, возили с собой одну винтовку-карабин на двоих и клали ее на виду. Когда я видел, что особо дерзкий налет делается на муку, то я приподнимался и ждал когда такой «орел» доберется до моей полки. А как только он поднимался ко мне, то я спокойно совал ему 0,5 литра самогона, он принимал его как должное. Совал за пазуху и без обыска спускался вниз.
    Однажды, мой товарищ прибежал и говорит, что мой мешок унесли с угольного ящика. Я спрыгнул с полки и бегом на перрон. Смотрю, на перроне навалена куча мешков и тюков с мукой. Около этой кучи стоит какой-то высокий человек во всем хромовом (тужурка, галифе, сапоги), а на голове красная турецкая феска, с кисточкой, у пояса маузер в деревянной кобуре. Я подбежал к куче и сразу же увидел свой вещевой мешок с пометкой химическим карандашом. Вид, наверное, у меня был отчаянный - без фуражки, ворот нараспашку. Подбежал я к куче, схватил свой мешок за лямки, на плече повесил, а сам с последних слов ругаюсь, во всех угодников: «Три года в окопах чечевицу хлебал, да и здесь не смею себе пуд муки купить! Нашли, вишь, у кого отнять!» Отлаялся, вижу, он молчит, не протестует, и ушел в свой вагон. Сейчас не верится, что он дал мне унести отобранный мешок. Почему? Не знаю! Может потому, что ее (муки) на перроне пудов 15-20-ть, без моей хватит им. В Питер мы не ехали, а слезали на последнем разъезде, Фарфоровский пост, что ли? Не доезжая Обводного канала. Здесь слезем и до трамвая пешем. На вокзале в Питере отбирали муку, или после взвешивания, брали большие деньги. Являлся я домой, сдавал муку матери на питание, а часть продавал, чтобы иметь деньги на следующий рейс.
    Так шла наша ликвидация 5-й радио роты. Когда же все сдали и поехали в Саратов, то нас там не весьма желательно приняли, и разрешили возвратиться в Питер, куда-либо поступать в другую часть. Время было тревожное. Где-то впереди чехословаки перерезали дорогу. Мы жили в гостинице «Царицынское подворье», суток трое. Ходили гулять в сад «Липки», пили кофе с пирожными в кафе. Ходили смотреть, как на бульваре в кустах убивали каких-то «белых», бежавших из тюрьмы, которая находилась в центре города. Жутко было смотреть, как убитых волокли по траве из кустов за руки, за ноги. Я против убийства и казни. Мой девиз: «Человек над человеком не должен делать никакого насилия, иначе это будет не человек, а зверь, старающийся быть сытым». Стоял я метрах в 40 от убитых, не мог видеть их близко. Жутко! Противно! Жалко!!
    В эту же пору чехословаки, где-то под Казанью, захватили золотой запас Царской России. Так говорили. Ну, все же сообщение наладилось и мы выехали в Питер через Москву. В Москве, в Кремле, шла война красных и юнкеров.
    В Питере снова потянулись для меня пустые дни без определенного занятия и службы. Спустя некоторое время ребята посоветовали мне поступить в Красную Гвардию, где они неплохо живут. Я пошел в часть Инженерных войск, что находилась, угол Садовой и Итальянской улицы (близ Инженерного замка). Здесь мне дали подписать так называемый договор. Был он размером, в развернутый лист тетрадки, типографской печати. В нем говорилось: фамилия, имя, отчество, происхождение, возраст, и т.д. Главное говорилось: «Я, подписавший данный договор, обязуюсь честно служить в Красной Гвардии в течение шести месяцев и выполнять ее приказания». Что же думаю, 6 месяцев, не 6 лет, отслужу. Подписал, и стал красногвардеец.
    Сперва, мне дали пулемет «Максим» и велели установить в боевом порядке на угловом балконе, откуда легко можно обстреливать в 4-е направления, т.е. по Садовой, к Невскому, к Марсово полю и по Итальянской улице в оба конца. Продежурил я здесь не долго. Требовались мастера-оружейники. Дали мне сделать пробу, мушку винтовочную, из плашки железа. Сделал я ее на отлично, как с золота работал. И стал я работать там же в оружейной мастерской, делая мелкий ремонт винтовок. Которые, кстати сказать за солдатами закреплены не были, в пирамиды не ставились, т.к. их еще не было, а старые сожгли на дрова. Придут гвардейцы откуда-либо с караула и на бегу ставят их в углу мастерской, брякая винтовку об винтовку, а сами бегом обедать, или хлеб получать. Шли фактически не по убеждению, а из-за голода, чтобы хлеб и прочие довольствие получать. Около шести месяцев я здесь поправлял сбитые мушки, сшивал оборванные ремни и т.п. Как кончались 6 месяцев положенной службы по договору, то многие самотеком подались по домам. Хватит, послужили что положено! Но вновь сформированная власть не так мыслила. Красную Гвардию, хотя и набрали на 6 месяцев, но это лишь для того, чтобы, этой Гвардией провести уже всеобщую мобилизацию в Красную Амию и уже не по договору на какой-либо срок, а сколько потребуется, до окончания Гражданской войны. Красногвардейцев не отпускали, но большинство сами расходились, сознавая свою правоту. Ушел и я.
    Место для работы нашел я вроде своей специальности, хотя и не из золота, или серебра, но с меди. Делал разные медные штамповки на погоны, петлицы и т.д. Мастерская была бывшего частника Генриха Канн, на Загородном проспекте. Заработок был, но на него прокормить себя не мог, т.к. все стоило тысячи, миллионы. Поработал я немного и ушел. Снова стал «слонов продавать» по Питеру, да несколько раз мешочничал, ездил в Саратов, в Горький и под Питером в деревни.
    Вижу, вывесили приказ о призыве в Красную Армию, в т.ч. и мой год. Что делать? Идти? Не идти? Был декрет о мире. Был договор на 6 месяцев. А теперь снова - здорова? Пусть берут маменькиных сынков, которых освободили ранее, по липовым справкам о болезни, да рабочих, что не служили. С дезертирством в ту пору трудно было бороться, т.к. больше было дезертиров, чем наоборот. Послужит иной месяца 2-а, получит полное обмундирование и уйдет, спустя месяцев 5-6-ть видит, вывешен приказ, о добровольной безнаказанной явке дезертиров. Идет снова в штатском на призыв и так несколько раз. Прочитал я приказ о призыве в Красную Армию и решил, скрипя сердце, снова идти в Армию. Хотя шинель не снимал с плеч с Германской войны.