Двойная роль

   От автора: идея написать что-нибудь подобное, зрела во мне давно, с тех самых пор, когда я первый раз услышала песню А.Розембаума «Любовь на бис». Я думаю, мало кто задумывается о внутренних переживаниях людей творческих профессий – актеров, писателей, драматургов. Мы читаем их книги, смотрим их спектакли, что-то нравится, что-то нет, и высказываем свое мнение. Оно далеко не всегда ажурное и симпатичное, но оно правдивое и мы высказываем то, что думаем. Они все это слышат и как наши слова отзываются в их душах, мы не знаем. И хорошо, что не знаем.
   А потом они прямо на сцене хватаются за сердце и умирают.

============

1.

   Костик нерешительно остановился перед дверью. Дверь была непростая, янтарная, с небольшой медной табличкой «Художественный руководитель театра». Слова-то какие – художественный руководитель! А тут он, какой-то Костик, под дверью. М-да, в понедельник как-то у него больше храбрости было. В понедельник Костик только немного оробел, набрался воздуха, толкнул дверь и – в омут с головой: «Здравствуйте, Ярослав Степаныч! Я здесь на досуге пьесу написал, в двух действиях, а дать почитать ее некому. Можно я вам ее оставлю? - он протянул дрожащей рукой на президентский стол зеленую флешку, – Если будет свободная минута в этом году, может прочитаете начало первого действия?» Костик внутренне зажмурился от осознания безграничности собственной наглости и беспардонности.  Степаныч, так его звали в закулисных кругах, поднял голову и внимательно посмотрел на Костика своими насмешливыми голубыми глазами.
   «Хорошо, я тебя вызову», - ладонь сгребла флешку и кинула ее в верхний ящик стола, а Костик пулей вылетел из кабинета.
Рымов Ярослав Степаныч был мужиком предпенсионного возраста, с живописной копной седых волос, пронзительными умными глазами. Для своих лет у него была неплохая поджарая фигура с маленьким, почти незаметным животиком. В театре его любили за объективность, дальновидность и за глаза называли Ярославом Мудрым.

   Все это было в понедельник. А сегодня, в пятницу, в их общей гримерке зазвенел телефон внутренней связи.
   – Костик, тебя Степаныч хочет, – в больших Леночкиных глазах штормило море удивления,  – А зачем ты ему нужен? – самая большая волна выплеснулась и захлестнула Костика с головой.
   Константин что-то промычал в ответ, съежился и медленно потопал к большой янтарной двери с медной табличкой. По дороге он усиленно себе внушал, что он бездарь и тупица, безграмотный осел, тупоголовый баран, полоумный дурак, камикадзе-самоубийца, каскадер без мозгов, автолюбитель без осаго. Соответствующих эпитетов хватило аккурат до заветной двери. Он набрал воздуха полную грудь и как Иванушка-дурачок сиганул со всей дури в последний чан с кипятком:
   - Здравствуйте, Ярослав Степаныч. Звали?

   Степаныч поднял голову, внимательно посмотрел на молодого человека: «Сколько он у нас уже работает? Да годков шесть наверное. Тридцать пять лет, высокий, худощавый, темные волосы, тонкий длинный нос, носит очки, во время спектакля заменяет на линзы. Женат, жена драматургией не интересуется, но в театры ходит с удовольствием. Актер неплохой, на спектаклях выкладывается по-полной, к деньгам почти равнодушен. Да, типаж интересный, редкий».

   - Проходи, Константин Станиславович, садись, устраивайся поудобнее.
Костик сел на свободный стул. Ему стало уже все равно – убьют, не убьют, на кол посадят, из театра выгонят, семь бед один ответ, будь что будет.

   Ярослав Степаныч встал, обошел стол и остановился напротив Костика. Голубые глаза задумчиво скользили по бледному лицу, сведенным пальцам.
   - Прочитал я твою пьесу, Константин Станиславович. Ну что я тебе могу сказать? – в кабинете повисла предгрозовая пауза, в воздухе отчетливо запахло электричеством. – Мне понравилась твоя пьеса, очень понравилась.

   Косте показалось, что он ослышался. Он энергично затряс головой, стряхивая несостоявшиеся предгрозовые капли.
   - Тема интересная, оригинальная, действующие лица выведены тщательно. Ситуация проработана хорошо. И свежее, оригинальное мышление. Ты действительно сам все это написал? – Степаныч метнул орлиный взгляд на съеженного как суслик, актера.

   Дар речи к Константину еще не вернулся, поэтому он энергично закивал головой.
   - Замечательно, просто замечательно, – Ярослав Степаныч прошелся по кабинету, постоял у входной двери, покачал кистью руки. – А скажи мне на милость, это все на самом деле с тобой произошло, верно? Ведь ты здесь главное действующее лицо?

   Эх, не зря в театре Степаныча за глаза называли Ярославом Мудрым, не зря. Костя в душе вздохнул. Была у него пару лет назад в жизни неоднозначная ситуация, сложная, интересная. Там люди совсем с другой стороны показывались. Прошло, но не забылось. Типаж, человеческие поступки и решения так и просились на бумагу, на сцену, и Костя не выдержал, написал.
   - А самое интересное, знаешь что? – Ярослав остановился и заглянул Костику в глаза, – Я хочу поставить твою пьесу на сцене нашего театра.
Если бы Костик стоял – он бы свалился замертво от изумления, но Костик сидел, сидел прочно, и у стула было целых четыре ноги. Стул выдержал, Костя тоже. Такого почета для своего творения он не ожидал даже в самых страшных снах. Осознание собственной значимости тихонько, но верно вливалось в него, постепенно заполняя всю внутреннюю емкость с ног до головы. А Степаныч тем делом продолжал:
   - Надо кое что подработать, немного переделать одно из действующих лиц. Ты не против? И еще есть один интересный вопрос, – Ярослав взял свободный стул, поставил его напротив Константина, сел, и вперил свой рентгеновский взгляд в побледневшее от эйфории лицо Константина, – авторство. Ты не боишься?
   А чего ему бояться – никак не мог дотумкать Костик. Критики? За свою не столь длительную, но весьма насыщенную актерскую бытность, бывали времена, когда критики бультерьерской хваткой впивались ему в горло. Но, актером он был на самом деле весьма неплохим, и прекрасно это знал. Конечно, все критиканские выпады он штудировал, изучал, но прекрасно мог отделить зерна от плевел и самостоятельно. А вот к живым, человеческим словам прислушивался очень внимательно. Ведь именно для них, для вот этих живых людей он пытался полностью выложится на сцене и именно их мнение было для него дорого.
   - Так и я о том же, – подхватил Ярослав Мудрый. – Люди, именно люди. Ведь ты их слушаешь, тебе их мнение важно.

   Ну Ярослав, ну все знает… Была у Константина такая привычка – сразу после спектакля, как только смолкнут последние овации, если конечно есть чему смолкать, он быстро переодевался в обычную одежду и сливался с народом в гардеробе, в фойе театра. Толкался в очередях и слушал, слушал, слушал. О впечатлениях, об игре актеров, о постановке. Много интересного можно услышать. Это тебе не глянцевые критики с обложки журнала.
   - А народ у нас разный, – Ярослав поднялся со стула, походил по кабинету и остановился у окна, - Вот скажи на милость, я говорю слово «море». Что ты видишь?
   Костик задумался. Море… «Я стою на влажном песке и волны мягко щекочут мне босые пятки. Солнце уже склонило набок свою голову и вокруг, на пляже  никого нет. Песок бережно хранит очертания знойных тел, он дождется их завтра. А сейчас здесь только чайки, они растаскивают своими криками последние мои мысли. Я медленно бреду вдоль кромки берега, взгляд скользит по ровной глади воды вперед, туда, где на горизонте уже зарождается розовая молочная дымка…»
   - Вот видишь, – выдернул Ярослав Костика из небытия – а Михаил Круглов, друг твой между прочим, знаешь что мне ответил? «А я бултых – и в воду!». Все! Как ты думаешь, поймет он твои полутона, услышит твоих чаек? Сомневаюсь… Как бы ты их не описывал, какими бы перьями не наряжал – не услышит. И хорошо, если промолчит при этом. Но это вряд ли…. Он обязательно что-то скажет, и скажет так, что все твои чайки замертво свалятся. А актер хороший. Все мы разные, все мы видим мир своими глазами, именно своими, – вздохнул Ярослав.

   - Да чай не первый раз, Ярослав Степаныч, – удивился Костя,- вам ли не знать, как меня критики колбасили.
   - Э нет, друг мой, здесь другое. Здесь, в этой пьесе ты себя напоказ выставляешь, свой мир, свои мысли. А если тебе туда ногами, да в сапогах? Выдержишь? А ведь тебе здесь еще работать.
Костя молчал. Он не знал, что ответить. Да, наверное выдержит - дрогнуло что-то в глубине.
   - Давай поступим так. Пьесу я ставить буду, пьеса хорошая. Насчет главной роли не знаю, ты подходишь идеально, но стоит ли? Подумаем. А вот автором сделаем… - Ярослав замялся, подумал, – Кириченко Александр, пойдет? Я с ним познакомился в Сочах этим летом, тоже все пытался мне свои творения подсунуть. С ним я договорюсь, не боись. Только никаких разговоров, никаких намеков. Согласен?
   Еще бы Константин не был согласен…

2.

   В театре к новой пьесе отнеслись насторожено. Что за птица такая – Кириченко и почему его никто не знает? Но постановку в кулуарах театра активно обсуждали. Разбирали действия главного героя, что-то критиковали, но Ярослав властной рукой пресекал любые поползновения в сторону. «Нет, это не наш герой» и Константин свято шел по написанному сценарию. Да, да, главным героем все-таки сделали его. Ярослав вызвал его в очередной раз к себе в янтарный кабинет и огласил: «Думаю, раз пьеса твоя, то и главный действующее лицо должен быть именно ты. Никто, кроме тебя лучше здесь не сыграет». В первом действии были задействованы также Леночка с Михой, а во втором на сцену выползал Федор. И каждый день на репетициях Костя поражался мудрому решению Ярослава «спрятать» автора. Он столько нелестных реплик наслышался в адрес драматурга, столько несоответствий было вытащено всей труппой на поверхность, что играть после всего этого было сложно. Он собирал свою волю в кулак и выходил на сцену. Выходил сегодня, завтра… Он играл своего героя, как себя, играл ярко, проникновенно, отчаянно. И в этой игре, в этой пьесе была сосредоточена вся его жизнь.

   В один день репетиция закончилась немного раньше обычного. Погода была хорошая, они втроем с Леночкой и Михой медленно шли к ближайшей станции метро и вели мирные беседы о Ярославе, о последних веяниях в театре. И Костя отважился спросить:
   - Народ, а что вы думаете о нашей новой пьесе? Как она вам?

Мишка скривился:
   - Фигня какая-то, не может такого быть на самом деле, кто-то круто нафантазировал. Да и вообще, не верю я, что эту хрень мужик написал. Ты посмотри на главного героя – ну что он там выжидает, колеблется? Разве так мужики поступают? Пацан сказал – пацан сделал! А этот что? Крутится, вертится… Не, бабская это пьеса, бабская! Лен, я прав? – повернулся он к Леночке.
   Леночка повела плечами:
   - Не знаю, наверное. Какие-то чужие уши торчат в разные стороны. Я вообще про этого Кириченко первый раз слышу, что за птица такая? Откуда его Ярослав выкопал? Даже весь интернет вверх дном перевернула, все хочу ему в морду лица глянуть. Ни фотки, ни единого слова нигде нет.
   Костя одного никак не понимал – а зачем автору смотреть в глаза-то??? Вот ведь лежит пьеса, вернее, уже не лежит, а наполовину стоит на сцене, невелика разница. Пьеса и есть фотография автора, его выражение, его видение мира. Что еще может дать фотография? Ну будет на фотографии мужик с ушами, волосами, будет смотреть многозначительно вдаль, будет у того мужика имя, Александр, например. Что от этого изменится? Пьеса, впечатление от нее?
На следующий день Константин аккуратно спросил Федора, своего партнера по одной сцене: «Федь, ну а тебе–то как пьеса?» Дело было после репетиции, все были усталые и спешили домой. Федор задумался: «Знаешь, Костян, что-то в ней есть. На фоне нынешних модных мешалок есть что-то глубокое, необычное. Только хорошо ли это или плохо? Не знаю, время покажет. Но незамеченной она не останется».
   Костя никак не мог понять – писать ему дальше или нет, ему очень важно было мнение других людей. Ведь для них все это пишется и играется. Нужно им продолжение или нет? На каждой репетиции он упорно искал ответ на свой вопрос, искал и никак не мог найти. Да, Степанычу понравилось, но ведь Степаныч – не весь белый свет.
  Наступил день премьеры…

3.

  На удивление, зал был почти заполнен. Народ любит премьеры, любит что-то новенькое. Прозвенел третий звонок, на зрительские головы мягко опустилась темнота.
   «Ну, поехали», - промелькнуло в сознании, и Константин вышел на сцену. Всего пара минут и он забыл, кто он и что тут делает. Он жил там, на этой сцене, там была его настоящая жизнь. Первое действие пролетело как один миг, наступил антракт.

  - Кость, отнеси стул на склад, – теребила за руку костюмерша Танечка, – он тяжелый, я не донесу.
   Костик схватил стул. Сколько у нас там антракт длится? Пятнадцать минут, двадцать? – и помчался на третий этаж. Склад декораций теперь находился там. На обратном пути решил скоротать путь по второму этажу и промчался мимо янтарной двери.

   - Слава, ну что это такое???? – раскатом лилось из двери с медной табличкой.
«Тпруууу – осадил своих лошадей Константин, - стоять, родимые!»
   - Что это такое, я тебя спрашиваю??? – голос грохотал по всему этажу. – Зачем ты вывалил это дерьмо на сцену? Уж если отошел от классики и прибился к постмодернизму, то хотя-бы законы жанра соблюдай! Сейчас публика пошла современная, ей секс и кровь на сцене подавай! А ты этого теленка выпустил… Да, играет неплохо, но что играет-то????
   - Алексей, мы с тобой где находимся? – голос Ярослава звенел от еле-сдерживаемой ярости – Мы с тобой в театре находимся. А это, между прочим, храм искусства. И пока я в этом храме главный, не будет на сцене ни секса, ни насилия, ни мата. Мы несем в народ что? Правильно, настоящее, вечное. И что, твоя кровь – это вечное?
   - А что, твой теленок – это искусство, это, по-твоему, вечное и незыблемое? – рокотал на весь этаж бас.

   Костик прислонился спиной к стене и замер. Внутри стало пусто-пусто, призрачная надежда, которая заполняла его целиком еще утром, растаяла как весенний снег. Константин съехал по стене вниз, и зажмурился от яркого освещения.

   - Кость, а Кость! – теребила его за плечо костюмерша Танечка – Я тебя по всему театру ищу, ты почему здесь сидишь? Второй звонок звенит, тебе одеваться надо, твой выход!
  Иди, актер, иди на сцену, там твое место. Это все, что ты умеешь, вот и делай как надо. И правильно делай, чтобы люди поверили. Им далеко безразлично что у тебя сейчас на душе. Они пришли на спектакль, на игру, вот иди и играй, как хочешь. Улыбайся, пляши, пой.

   Он вышел и сыграл, хорошо сыграл, всем понравилось, все хлопали. «Ну что, пойдешь в народ? – усмехнулось внутреннее «я» после спектакля. – Или хватит на сегодня?» Пойду. Костя переоделся и спустился в гардероб. Внизу толпился, бурлил народ.
«Главный герой какой-то инфантильный, никак не может решится на что-то»…
«В принципе неплохо, но как-то несовременно»…
«Да не может такого быть в жизни, это фантастика!»- брызгал слюной жгучий брюнет.

   Он вспомнил слова Ярослава – я говорю слово «море» - что ты видишь? Шторм. Большие волны накрывают тебя с головой и со всей силы швыряют на камни. Потом волна уходит и забирает тебя с собой на глубину. Ты не хочешь, ты сопротивляешься и она опять тебя, непокорного, с грохотом швыряет на камни.

   Домой он возвращался поздно. Сел за руль, завел машину, поехал. Все на автопилоте. На улочке рядом с театром надо было повернуть налево. Костик дождался основного зеленого, выехал на перекресток и уже начал поворачивать руль, как в глаза пыхнул ослепительный свет фар встречной машины. «Почему она едет навстречу, если у меня зеленый?» - мелькнуло в ватном сознании. Пять лет за рулем, ни единой аварии. Костя пропустил машину, повернул налево и встал у тротуара, включив аварийку. И долго стоял с работающим двигателем.

   На следующее утро он постучал в янтарную дверь:
   - Ярослав Степаныч, у меня горло сильно болит, могу свалится. Замените меня дублером в вечернем спектакле.

   Степаныч поднялся, вышел изо стола, усмехнулся.
   - Проходи, садись, Константин Станиславович, устраивайся поудобнее. Ты думаешь, я ничего не понимаю, ничего не вижу? А где же твоя хваленая толстокожесть? Знаешь, Костя, отрицательные отзывы – это тоже отзывы. Хуже всего, когда впечатлений вообще нет. Вот прошла премьера, отсидели зрители на своих стульях два часа, выходят, а сказать-то и нечего. Ну да, посмотрели. И все. А когда твоего героя обсуждают, вспоминают его слова, поступки, пусть даже не соглашаются с ними, но обсуждают – это живая пьеса. Значит не зря ты писал все это, не зря актеры плясали на сцене два часа. Так что забудь ты про свое горло и иди работай.

  Когда дверь за Костиком закрылась, Ярослав подошел к окну и долго смотрел на заснеженную Москву. Через неделю Новый год, все как оглашенные бегают по магазинам. Скоро все рассядутся по своим столам, откроют шампанское и в сотый раз будут смотреть бабский фильм про любовь «Ирония судьбы или с легким паром». И опять удивляться: «Да не может такого быть в жизни, это фантастика!». Женя Лукашин замычит как настоящий теленок, начнет сомневаться, раздумывать над каждым своим шагом. А мы все будем смеяться и подпевать:
«По улице моей который год
 звучат шаги - мои друзья уходят.
 Друзей моих медлительный уход
 той темноте за окнами угоден.»