Родник

РОДНИК

Ранняя весна.  Только-только сошли проталины. По дороге среди волжских степей медленно шел немолодой мужчина, то и дело поправляя тяжелый сползающий с плеча рюкзак. Часто останавливался, доставал из старого офицерского планшета серый потрепанный блокнот, быстрыми уверенными движениями карандаша набрасывал на бумагу приглянувшийся пейзаж. И вновь, не торопясь, продолжал свой путь.
Вдалеке показалась деревушка. Солнце стояло в зените, когда мужчина вышел на широкую деревенскую улицу. По обе ее стороны тянулись однотипные кирпичные домики, покрытые свежим шифером. Заканчивалась улица красивым трехэтажным бело-желтым зданием с колоннами. Мужчина удивленно пожал плечами, привычным движением достал свой блокнот. Под его рукой оживший карандаш перенес на бумагу сперва улицу, деревья, а затем опрятный домишко сельского дома культуры. Художник оценивающе посмотрел на рисунок, еще раз, словно удивляясь чему-то, пожал плечами, захлопнул блокнот, убрал его в планшет. Быстрым твердым шагом двинулся вдоль неглубокой лощины, поросшей прошлогодним камышом. Деревня осталась позади на холме. Оттуда доносилось приглушенное собачье тявканье, да заливистые крики неугомонного петуха.
Мужчина остановился у невысокого забора. Перед ним лежал сонный яблоневый сад. Человек положил руки на частокол, тихо, почти неслышно, прошептал: «Нашел, наконец…»
- Милок! – окликнул его чей-то голос.
Мужчина обернулся. В нескольких метрах от него, опершись на сухую палку, стояла старуха в ватной телогрейке.
- Что-то не признаю тебя, - с хрипотцой сказала женщина. – Поди сюды, не вижу. Глаза подводють.
Мужчина подошел.
- Не признаю,  - ощупывая пиджак незнакомца, повторила она.
Над деревьями, ловя весеннее тепло, с радостным щебетом пронеслась стая воробьев.
Старушка оглянулась на сад.
- Оживает, - сказала она довольно.
Мужчина тоже посмотрел на старые, покрытые толстой корой яблоневые стволы, понимающе кивнул, перевел взгляд на старуху.
- Так откуда ты, сыночек? – осведомилась женщина.
- Из города. Я, мамаша, жить сюда приехал. На пенсию вышел и вот… решил к природе поближе. К корням, так сказать.
- К кому приехал? – внимательно изучая лицо незнакомца, поинтересовалась женщина.
- Да, в общем, ни к кому. Был я тут раньше. Давно. В сорок втором, - достав платок и вытирая выступивший пот на лбу, ответил тот.  – Здесь неподалеку стояли, а теперь вот ровным счетом ничегошеньки не узнаю, все новое. Вон дом какой с колоннами отгрохали.
- Да-а, - словно что-то припоминая, сказала женщина. – Теперь и взаправду здесь ничего не узнаешь. Мало что осталось от той войны. Ну да ладно. Я тебя, верно, задерживаю, - спохватилась старушка. – Ты извини, я тут сад сторожу, и время для меня течет во-он как у тех деревьев, - она указала палкой на застывший сад. – А люди все работают, все бегут куда-то, торопятся, рекорды бьют.
Мужчина хотел попрощаться и уйти, но, передумав, спросил:
- Может, знаете, кто комнату сдает?
- Комнатку?  - женщина задумалась, отрицательно покачала головой. – А вот ежели летний домик тебя устроит, то можешь у меня остановиться, - предложила она. – Тихо там и печка есть. Подтопишь малость, не замерзнешь. Ночи покамест холодные.
Поправив на плече рюкзак, мужчина представился:
- Меня Федором Петровичем зовут.
- Ну, а меня зови  - баба Алена. Так меня все тут кличут.

Домик оказался приземистым, состоял всего из одной комнатушки с одним-единственным окошком, выходившим в сад.
Плотно прикрывая за собой сбитую из грубых досок дверь, старушка сказала:
- Располагайся.
Мужчина сбросил на табурет тяжелую ношу, расправил затекшие плечи, выглянул в окно. Неподалеку за деревьями стоял сложенный из почерневших от времени бревен дом. Мужчина направился к выходу, толкнул дверь и оказался в залитом солнечным светом саду. Под деревьями, залихватски орудуя граблями, старушка собирала в кучу сухую листву.
Почувствовав на себе взгляд, не оборачиваясь, сказала:
- Ночью заморозки будут. Надо окуривать, не то померзнут… деревца-то.
Мужчина недоверчиво посмотрел на женщину, на теплый майский день, ничего не сказал, взял прислоненные к домику грабли и стал помогать.
Солнце село быстро, и сад окутала тенями ночь. Густая дымка костерков, стелясь по земле, обволакивала стволы деревьев. Мужчина наблюдал за этим, сидя на пороге бревенчатого дома. Кутаясь в серый шерстяной плед, старушка вынесла из дома скамеечку, села около порога рядом с гостем.
- В шестьдесят девятом, - начала она,  поглядывая на мерцающие огоньки курящихся листьев. – Только этим сад и спасла. Три дня хворост, да листья жгла. Смраду было… - отгоняя морщинистой рукой назойливый дым, сказала она. – Надо мной тогда многие подшучивали, покуда в ночь мороз не ударил и сады у всех не вымерзли. Люди аж в Астрахань в питомник тамошний опосля ездили саженцы доставать. А я сад сберегла. Теперь вот еще возле реки новых яблонек насажала, пущай растут.
Мужчина взглянул на циферблат трофейных часов, на хозяйку, при-крыл рот ладонью, устало зевнул.
- Пора спать, - вставая, сказала женщина. – Ты ложись, Федор Петрович. Поди, намаялся за день. Дымок и без нас с тобой знает, что делать.
Мужчина поднялся следом.

В печке потрескивали сырые поленья. Мужчина лежал в постели и смотрел на огонь.

Громко прозвучало:
- Сержант Дергачев.
Землянка. Федор, оторвав карандаш от бумаги, повернул голову. На пороге стоял лейтенант Прохоренко в белом маскхалате. По его лицу Федор  сразу все понял.
Сухо спросил:
- Опять в штаб вызывали?
- Опять, - подтвердил Прохоренко, на ходу снимая на ходу рукавицы и протягивая посиневшие пальцы к пышущей жаром «буржуйке», сдержанно пояснил. – Только что из Дубовки. «Язык» нужен.
Федор свернул недописанное письмо, убрал в нагрудный карман, стал складывать вещи.
- Пиши, сержант, время терпит, - довольно потирая руки, улыбнулся ему лейтенант, добавил. – Ночью пойдешь.

Скрипел под лыжней искрящийся в лунном свете снег. Густые облачка пара, вырывающиеся при дыхании, выдавали сильный мороз. «Не лучшее время за «языком» ходить», - пробормотал сержант, оглядываясь. Там за скованным льдом руслом реки проступали сквозь ночь очертания яблоневого сада и стволов зенитных установок. Над ними ровно поднимался дым из «буржуек» блиндажей. Сержант взглянул на трофейные офицерские часы в серебряной оправе. Время было. Он скатился в овраг, поудобнее перехватив палки, с силой оттолкнулся и быстро понесся по дну оврага.
- Ich reise morgen ab Deutchland, Henrik, - донеслось до Федора, когда он выскочил из-за изгиба оврага.
Сержант, как подкошенный, тут же рухнул в снег. Некоторое время лежал, прислушиваясь.
Немцы, не заметив его, продолжали разговаривать.
Федор поднял залепленное снегом лицо. Рядом с замаскированным строением под молодым деревцем различил серые немецкие шинели и глубже вжался в мерзлую землю.
«Быстрее бы ушли», - пронеслось в голове.

Федор Петрович встал с постели. Его бил озноб. Пытаясь согреться, мужчина принялся разжигать печку, подбрасывая в топку сухих щепок из корыта. Когда в ней заплясал веселый огонек, Федор Петрович закурил папиросу, заходил по комнате. За окном стояла ночь. Затушил окурок, присел поближе к печке, стал наблюдать за тем, как радостно пляшут языки пламени. Незаметно для себя задремал.

Немецкая речь, стихая, стала удаляться. Дрожа всем телом, сержант поднялся на ноги, попрыгал, пытаясь согреться. Луна давно скрылась за горой, и теперь небо, став прозрачным, блестело тысячами подмигивающих звезд.
Федор спрятал лыжи в ближайшем кустарнике и осторожно пробрался к месту, где только что находился патруль. Удивился, различив на деревце рядом с покрытой маскбрезентом беседкой чудом сохранившееся яблочко. Внутри беседки, что-то не переставая, журчало.
Он заглянул внутрь и увидел бьющий из-под земли ручеек.
- Родник! – вырвалось у сержанта. - Родной!.. Значит, фрицы брали воду для кухни. Стало быть, вернутся.
Он вошел в беседку, припав к ледяной воде, стал пить. Родник, завораживая, нашептывал: «Попей, солдат».
Утирая рот рукавицей, прислонился спиной к бревну:
- Ждать долго, - счастливо проронил он.
Родник участливо прожурчал в ответ.

Он проснулся от глухого стука, идущего откуда-то сверху. Разминая затекшие ноги, вышел на улицу.
- И тебя, Федор Петрович, спозаранку на ноги поднял, окаянный? – беззлобно сказал голос. Из-за домика возникла фигура старушки.
- Кто? – удивленно переспросил мужчина.
- Как это «кто»? Во-он дятел на дереве, вишь, сидит, долбит. Кажное утро меня будит, словно он и не дятел вовсе, а будильник какой. Что ему, деревьев мало? Нет, он енто долбит, озорник. К чему стучишь? – обратилась она к дятлу. – Аль новости мне какие телеграфируешь?
Дятел повернул к ней черную головку и, взмахнув крыльями, улетел.

Федор Петрович распрощался с женщиной и, прихватив планшет, спустился к реке.
Увязая в густой осоке, лодка мягко ткнулась в прибрежный ил. Федор Петрович бодро спрыгнул на землю, осмотрелся. Среди кустарника петляла едва приметная тропа. Мужчина двинулся по ней. Федор Петрович выбрался на песчаный холм и в растерянности остановился. Тропа здесь терялась. Мужчина напрасно вглядывался в разноцветные пятна тюльпанов, покрывавших склоны. Он бродил среди перекатывающегося волнами ковыля, делал зарисовки. Увидел подле рощицы стадо коров, щипавших едва пробившуюся траву. Под деревцем, поглаживая собаку, сидел пастух – парнишка лет десяти.
- Добрый день! Где родник, не подскажешь?
- Могу даже проводить,  - живо ответил паренек. – Когда коров на водопой погоню…
Над головой, заходя на цель, в темном небе пролетел самолет. Федор приоткрыл глаза. Совсем рядом со свистом заухали снаряды. В ответ, словно швейная машинка, застрекотал «арлекон». Сквозь эти звуки послышались обрывки немецкой речи. Долгожданный гость, гремя пустыми ведрами, спускался к роднику. «Война войной, а еда едой», - пробормотал Федор и внутренне сжался, приготовился к встрече.
В проеме беседки возник немец, маленький, щуплый. В руках держал ведра, автомат торчал за спиной. Федор шагнул ему навстречу из темноты,  ткнул дулом автомата в лицо. Тот от неожиданности попятился назад, споткнулся, выронил ведра. Они с грохотом покатились по земле.
- Тихо ты! – резко оборвал сержант, со всего размаха опуская на немца приклад.
- Schulz! – раздалось сверху.
Федор подхватил обмякшее тело и поспешил в обратный путь.
- Schulz! – призывно прозвучало за спиной.

Федор бежал, проваливаясь по колено в снег, выбирался, и вновь ноги тонули в сугробах. Позади эхом защелкали одиночные выстрелы. В небе, распускаясь цветком, сверкнула сигнальная ракета.
«Всполошились», - сквозь зубы процедил Федор, перебрасывая на другое плечо тяжелевшую с каждым шагом ношу и с трудом вытаскивая ноги из сугроба. С сожалением заметил: «Эх, лыжи-то забыл!..» Ноги опять ушли под снег. «Сейчас нужно оторваться, добраться до реки, а там…» Рядом легла автоматная очередь. Федор дернулся, схватился за бок.
- Дойду! – затравленно шептал он, волоча немца по снегу.
Вот уже вдоль берега показалась узкая кромка прозрачного льда, черной массой замаячил на том берегу сад. Сержант развернулся, поднял автомат и, не метясь, наугад выстрелил одной длинной очередью, все, до конца, до последнего патрона. Перед его глазами кружился и плыл перевернутый мир. Федор взглянул на знакомый берег и, потеряв сознание, упал. В это время ему на помощь уже спешили автоматчики Прохоренко. Они стреляли в немцев, пытались освободить из его железной хватки начавшего приходить в себя немца. Федор видел руки, много крепких и добрых рук, несущих его на носилках через реку, слышал крики, чье-то бормотание, приказы, видел  ветки деревьев, проплывающих над его головой, белые халаты, лица врачей, лица солдат… по кругу… лица… лица… лица… Испуганное лицо Шульца, говорящего по-русски: «Я уезжаю завтра в Германию…»

Федор Петрович возвращался назад затемно. Наощупь, привязывая лодку к бревну, заметил горящий в доме бабы Алены свет. Постучал в окошко.
- Сейчас открою, - прозвучал знакомый голос.
Переступив порог, мужчина на мгновение задержался, привыкая к свету. Постепенно проступили детали обстановки: стол у окна, несколько стульев, железная с шишечками кровать, накрытая знакомым серым пледом. Поверх него лежал, посверкивая фронтовыми медалями и планками отутюженный пиджак.
- Добрый вечер, - поздоровался Федор Петрович.
- Добрый, добрый, - счищая с рук налипшее тесто, ответила баба Алена. – Вот, припозднилась, к празднику готовлюсь.
Мужчина сел к столу, на котором под полотенцем дымились вынутые только что из печи пироги.
- Вспомнил, - косясь на пиджак, сказал он.
- Чего? Чего вспомнил? – загружая в духовку новую партию пирожков, поинтересовалась женщина.
- Вас. Ваше лицо вспомнил.
Положив ухватку на стул, старушка обернулась.
- Вы меня тогда оперировали? – глядя в лицо бабе Алене, серьезно спросил он. – Во время войны. Вы?
В комнате зависла пауза.
- Когда врача в дивизию вызывали, приходилось, - нехотя призналась старушка.
- А меня разве не помните?  Рота разведки. В этом саду стояла. Зимой сорок второго, - с надеждой вопрошал Федор Петрович.
- Да много вас было… Всех ведь разве упомнишь, - она улыбнулась и  повернулась к плите.

Занималась заря, а свет все еще горел в домике. За столом подле окна сидела двое. Перед ними на столе лежали фронтовые фотографии. На одной из них угадывался молодой Федор Петрович – сержант Дергачев. С другой улыбалась женщина в форме медсестры – баба Алена… За окном светало. На отрывном календаре все еще оставалась вчерашняя дата – 8 мая.