Магда Drumbeats of Death

DRUMBEATS OF DEATH

Огонь и ветер (часть первая)

…

Девушка бежит по широкой городской улице, пытаясь как можно меньше дышать, потому что каждый вдох вливается в легкие раскаленным воздухом. Воздух пахнет порохом и бензином, а еще он пахнет жареным мясом. Человеческим мясом.
Она вспотела, одежда порвалась, все лицо в мелких царапинах – осколки мелких камней исполосовали лицо. Она бежит, как загнанное животное с одной только мыслью – выжить в этом Аду. Который обрушился оттуда, где должен быть Бог – с небес.
Девушка добежала до перекрестка и услышала гул, как от урагана, а потом человеческие вопли ужаса и боли. Река  теперь открылась ей в просвете между домами, и от нее шел огненный смерч, ревя, как топка.
Топка тех крематориев.
Девушку передернуло, однако она не смогла сдвинуться с места, наблюдая, как люди бежали по мосту от этой стены огня и внезапно вспыхивали, как факелы. Они бросались в реку, но многие падали на расплавленный асфальт и оставались гореть там.
Она увидела ребенка лет семи, девочку со светлыми волосами и светлым платьем, которая стояла на коленях возле своей уже мертвой матери, как вдруг волосы девочки вспыхнули, и раздался страшный крик.
Стена огня приближалась.
Бежать.
К гулу огня добавился ровный, страшный в своей неумолимой монотонности звук – двигателей самолетов. Девушка подняла голову и увидела, что небо черно от бомбардировщиков. Они летели очень высоко и их было так много, что все это напоминало нашествие саранчи.
«Бежать. Выжить.»
И девушка побежала в сторону от огня. Дышать уже было практически невозможно, как вдруг она заметила подвальное окно. Нырнула туда и поняла, что тут она и погибнет.
Как-то отец, который работал кочегаром, сводил ее к себе на работу. Он одел на себя большую куртку, шапку и полез в недавно погашенный котел чего-то там чинить. Вылез оттуда через пять минут весь черный и потный. Она тогда испугалась и подумала, что ее отец обгорел, но тот лишь с улыбкой провел рукой по лицу и стало ясно – это всего лишь сажа. Она подошла тогда и немного просунула в печь голову. И тут же отшатнулась от этой чернеющей, пылающей жаром бездны.
Вот так же сейчас было в этом подвале.
В углу в сидячем положении скрючились два трупа, которые просто сварились, как картошка в мундире. Видимо, раньше тут было еще жарче.
И тут она увидела заваленный осколками пола вход в нижний ярус подвала. Возможно, это была канализация. А вот это было спасение. Несчастные просто не заметили его, очевидно поддавшись панике.
Девушка упала на колени  и быстро расчистила руками деревянную крышку в полу, со всей силы рванула ее на себя.
Крышка поддалась и переломилась надвое. Деревянная ручка была горячей и слегка опаленной.
Внизу зиял темный провал без намека на лестницу.
Но девушка уже слышала оглушающий рев огненной стены, которая шла от Эльбы. Огромный карающий огнемет.
И она прыгнула в неизвестность.
Ударилась о пол и потеряла сознание.

…

Во сне она увидела отца, который стоит возле котла, от которого исходит жар. Его лицо черное, но теперь она видит, что это не сажа – ее отец сгорел в этом котле, но как-то смог выбраться.
- Смотри, что ты наделала. – произнес отец и заплакал. Слезы потекли по черному обожженному лицу. – Смотри, что ты наделала, СМОТРИ, ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА!!!! СМОТРИ, ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА!!! – и он стер слезы с лица вместе с сожженным мясом, обнажая белые кости черепа.


Глава первая.
Ангел Чумы (Треблинка)

Черный «Мерседес» въехал на территорию концлагеря, минуя огороженное дотами и колючей проволокой КПП, где эсэсовцы отдали сидящему в машине нацистское приветствие, четко клацнув каблуками начищенных до блеска сапог.
Машина проехала метров сто и остановилась, мотор замолчал. Наступила тишина, нарушаемая лишь пением птиц и звуком работающего дизельного мотора, который постоянно глох.
Из машины вышел высокий, стройный молодой человек лет 30, не больше. Форма СС сидела на нем не просто красиво, а ИДЕАЛЬНО и была БЕЗУКОРИЗНЕННО чистой – ни пылинки, ни одного мало-мальски грязного пятна. На сапогах нет грязи, и казалось, что в них отражается осеннее небо с голубыми просветами среди серых октябрьских облаков.
Звали молодого человека Ханс Лютцов – штурмбанфюрер СС, которого прислали с инспекцией Треблинки – концлагеря, в который он приехал. До руководства стали доходить тревожные слухи о произволе начальника этого места, и Лютцов должен был провести здесь неделю. Вкусно питаясь и наблюдая.
Вдалеке виднелись низкие серые каменные бараки заключенных, огороженные стеной. Ханс Лютцов пригляделся и увидел вышки с пулеметами MG-42, и солдат, наблюдавших за территорией.
Ветер внезапным порывом донес до штурмбанфюрера отвратительный, ни с чем не сравнимый запах гниющих человеческих останков. Вот то, что следовало проверить в первую очередь – как они избавляются от расходного материала.
Достав из кармана белоснежный носовой платок и брезгливо прижав его к гладковыбритому лицу, Лютцов пошел от машины в направлении запаха.
И очень скоро натолкнулся на огромную траншею, скрытую мелким кустарником. Траншея была глубиной метра три, не больше. Но тянулась на десятки метров в обе стороны. Концов ее, по крайней мере, эсэсовец не видел.
Траншея была заполнена голыми телами, которые больше напоминали скелеты. Мужчины, женщины, дети. Открытые рты, открытые глаза, застывшие скрюченные конечности. Запах тлена и пение птиц. Тысячи трупов лежали перед ним в страшной общей могиле. Ханс резко отвернулся и его вырвало на серую глинистую землю.
Когда он поднял голову то увидел подходящего солдата охраны концлагеря.
- Хайль Гитлер, господин штурмбанфюрер! – четко произнес солдат. – Господин комендант уже ждет вас. Я провожу.
Лютцов с ног до головы оглядел солдата. Отметил легкую небритость и каску не по размеру.
-Яму зарыть сегодня же вечером. – отчеканил он. – Все осыпать хлоркой, кустарник сжечь. Время вам до вечера, господин эсэсманн.
Солдат вытянулся по стойке смирно.
- Черт знает что такое... Пойдемте к вашему коменданту, - проговорил Ханс Лютцов.

…

Недалеко от ограды концлагеря расположился небольшой домик с аккуратным милым садом – место жительства коменданта Треблинки, полного лысеющего человека в старомодном пенсне по имени Кристофер Кох. Он встречал Ханса Лютцова на крыльце, уж слишком радушно улыбаясь. По блеску глаз инспектор понял, что комендант уже на веселее. Очевидно, учитывая окружающие реалии, по другому тут и не возможно.
Они прошли в просторную столовую, украшенную, как какой-нибудь зал Кроль Оперы в миниатюре – все в бело-красно-черных тонах, над обеденным столом висел огромный портрет Гитлера. На нем фюрер был изображен за работой над «Майн Кампф» - взгляд злобно-сосредоточен, свободная от письма рука лежит на столе и сжата в кулак. Триумф невроза и воли.
На обеденном столе стояли флажки со свастиками, и Ханс Лютцов позволил себе слегка улыбнуться.
- Уж слишком все официально. – проговорил он, глядя в лицо коменданта.
- Прошу вас, садитесь, - проговорил тот.
Подали отменный обед: нежную телятину с баварской подливкой и картофельным пюре, зеленый горошек, французское красное вино, яблочный пирог на десерт.
Обед прошел в обсуждениях столичных бюрократических дел. Коменданта в основном интересовало, как часто в связи с нарастающими бомбардировками будут приходить составы с заключенными. Надо бы, чтоб по реже…
Наконец с едой было покончено. Лютцов откинулся на спинку резного деревянного кресла с мягкой спинкой и засунул в рот зубочистку, прикрыл глаза.
Наступило минутное молчание.
- Война проиграна. – наконец произнес инспектор.
У Кристофера Коха ах челюсть отвисла от столь резкого перехода на это откровение. С минуту он просто с открытым ртом изучал невозмутимое лицо Лютцова. А потом выдавил:
- И это говорит эсэсовец!
Лютцов внимательно посмотрел на собеседника, подался вперед и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
- Война проиграна в том числе из-за таких, как вы, герр Кох.
-В смысле?...
- В смысле вашей безответственности!!! – вдруг заорал Ханс Лютцов, и лицо его приобрело молочно-белый цвет. – Вы что же, когда срете в туалете, не мываете за собой?!
Кох аж подпрыгнул на своем месте:
- Прошу вас пояснить, господин штандартенфюрер!
Ханс кивнул и продолжил уже спокойным голосом. Его особенность резко менять интонации и настроение неприятно удивили коменданта Треблинки – такие люди могут оказаться как психически больны, так и потенциально опасны.
- То, что я видел при въезде в лагерь, эти траншеи, полные трупов. На всеобщем обозрении. Почему они не зарыты?
Кох потупил взгляд. Ну вот, теперь об этом узнают в Берлине…
- Дело даже не в эпидемии, которая безусловно бы началась. дело в том, что это видят те, кому это видеть не обязательно. Слухи могут просочиться в массы, да они уже просочились. Кто мы, национал-социалисты, по вашему?
Кох смотрел в свою пустую тарелку и сопел. Почувствовал, что начинает краснеть.
- А я вам скажу! – снова закричал Лютцов. – Мы олицетворяем идею ВСЕОБЩЕГО ОЧИЩЕНИЯ, правды и вечного мирового порядка. Очищение не гармонирует с разлагающимися трупами в ямах, герр Кох. Их не должен видеть никто, даже солдат ВЕРМАХТА, если ему случайно удастся забрести сюда. Об этом должны знать только исполнители – СС.
Кох прокашлялся:
- Я прошу прощения, этого больше не будет… Яму уже зарывают…
- Я знаю, господин комендант, - холодно ответил Ханс Лютцов. – И насколько я знаю, у вас завтра испытание «Циклона-Б» в качестве отравляющего газа?
Кох кивнул.
-Сколько планируете уничтожить материала?
Кох на секунду задумался.
- Человек 200, я полагаю.
Лютцов улыбнулся и откинулся на спинку стула:
- Прикажите вашим людям вырыть возле камеры яму глубиной 3 метра, ширина пять метров. Наверху ямы положите железные решетки. Трупы в Треблинке отныне будут сжигаться.
Кох с облегчением вздохнул. Ему просто приехали дать советы, а не смещать с должности.
- Я сейчас же распоряжусь, господин штандартенфюрер.

…

Через несколько минут они сидели в кабинете Коха и курили сигары. Комендант успокоился и глядел на инспектора более благодушно.
- А знаете, герр Лютцов, среди моих медработников есть настоящий бриллиант, талант.
Эсэсовец слегка приподнял брови.
- Кто?
- Милое создание 23 лет, только что из мединститута, прошла полный курс по расовой чистоте и евгенике, она тут ставит опыты на заключенных евреях и цыганах. Остальной персонал называет ее «Ангел Чумы». Она вколола чумные струпья одному цыгану как-то и изучала явление заражения. С тех пор и пошло. И мне кажется, остальные ее немного побаиваются. Такая, знаете ли, преданность идее…
Лютцов задумался.
- Позовите ее, - попросил он.
Кох покачал головой:
- Она вернется в расположение концлагеря только завтра утром – уехала к родне, навестить ребенка.
- Ребенка? – с интересом спросил Лютцов. – Интересно, очень интересно. Есть у ребенка отец?
Кох вздохнул. Было видно, что факт сказанного расстраивает его:
- Чисто биологически несомненно есть. Но он бросил ее, и ребенка воспитывает она с отцом. Отец, правда, из бывших «красных», но теперь вроде глотку ему заткнули и он работает в городе кочегаром в одной из воинских частей.
Лютцов продолжал задумчиво смотреть на сигарный дым.
-Мы очищаем мир от зла, но увы уже проиграли этому злу. Мирового господства нам не видать, Гитлер давно сошел с ума, а партийный аппарат съедают интриги. Все это губительно. Очень губительно… Единственное, что мы можем сделать – это убить как можно больше неполноценных. Сомнений нет. Но скажите мне, господин комендант, как может МАТЬ убивать других людей? Она ведь убивала детей-заключенных?
- Да, ответил Кох, - И неоднократно. Разными способами. Она пишет какую-то научную работу по вопросу близнецов, их крови или что-то вроде того… перед отправкой сюда она проходила практику в психиатрической больнице Мюнхена.
Лютцов кивал, пока слушал. Потом прошелся по комнате, взглянул на еще один портрет фюрера. Такой же, как в столовой. Везде вождь Рейха неотступно следовал за каждым: с картин, конвертов, радиоприемников, книг…
- Вы видели этого ребенка?
Кох покачал головой.
Лютцов улыбнулся:
- Наверняка это истинный ариец, или арийка. Будущий властитель Германии, да, герр Кох?
Комендант промолчал, вспомнив, что инспектор говорил по поводу перспектив войны.
- Ее зовут Магда - проговорил комендант.
- Прямо как жену Геббельса. – произнес Ханс Лютцов и захохотал.


…

Она приехала рано -  в 4 часа утра. Ей удалось немного поспать и привести себя в порядок к 8 утра, когда должен был начаться рабочий день. Перед выходом она выглянула из окна в своей комнаты, откуда открывался вид на огромный плац концлагеря и примыкающею к нему железнодорожную станцию с высокой платформой, откуда на плац вел огромный пандус.
Она увидела, что прямо посередине пустого плаца сидит на раскладном стуле молодой человек в форме офицера СС, в ИДЕАЛЬНО чистой форме. Он что-то перебирал в руках и смотрел вдаль, куда уходила железнодорожная ветка, щурившись на солнце, которое вставало из-за леса, окружавшего все вокруг.
Магда задернула шторы и быстро спустилась вниз, в сестринскую. Рабочий день начинался.
…

Солнце уже вовсю светило своим осеннее-холодным светом, когда к Хансу на плацу  присоединились Кристофер Кох И Магда
Кох любезно представил их друг другу:
- Герр Ханс Лютцов, имею честь представить вам своего лучшего сотрудника – фройляйн Магду Штейнер, старшую медсестру.
Инспектор улыбнулся, и вместо нацистского приветствия деликатно наклонился, взял руку девушки в свою и, поднеся к своим губам, поцеловал, как требует этикет. При этом он не отрывал взгляда от лица Магды. Та заметно смутилась.
- Гер Лютцов, вы у нас с инспекцией? – спросила она.
- О да, фройляйн Штейнер. К сожалению, были выявлены некоторые недочеты в санитарном плане, но они уже исправлены, можете быть уверены.
Магда Штейнер почувствовала, что в нем просыпается какое-то тревожное чувство от звука голоса этого безукоризненно чистого и гладко выбритого молодого эсэсовца. Как будто где-то глубоко в земле бродили чудовища. Но она лишь серьезно заметила:
- Если вы по поводу массовых захоронений, то я неоднократно предупреждала господина коменданта, что нижние слои трупов будут со временем раздуваться от разложения, выталкивая наверх тех, кто сброшен позже. Очевидно. Он так и не внял моим замечаниям…
Кох вскинул вверх руки в жесте сожаления и покраснел.
Лютцов улыбнулся девушке улыбкой, которая напомнила ей блеск лезвия скальпеля:
- Теперь не переживайте об этом, фройляйн Штейнер. -Трупы по моему распоряжению будут кремироваться.

Вдалеке послышался гудок паровоза, а через пару минут они увидели дым. Скоро и показался сам поезд, медленно выползший из-за далекого поворота.
Он лениво подполз к платформе, протяжно загудел и остановился. Солдаты охраны бросились к скотским вагонам-теплушкам и начали отпирать засовы, открывая эти душегубки, битком набитые людьми. Двери вагонов открылись. И тут же на платформу стали падать трупы людей. Они лежали небольшими кучами возле каждого вагона, а через них ринулась обезумевшая толпа тех, кто выжил без воды и еды, в адской духоте на протяжении всей недели пути из гетто польских городов. Они жадно ловили ртом воздух, падали на колени. Кое кто не выдерживал и снимал штаны, справляя нужду прямо на платформе, за что были тут же немилосердно избит прикладами автоматов солдат охранения.
Комендант брезгливо отвернулся от этой картины.
- Конвой сюда, построить этих скотов на плацу.
Его приказание молниеносно исполнили.
Десятки мужчин, женщин и детей спустили на плац и построили в более-менее стройные шеренги. Они стояли, глядя прямо перед собой отупевшими, невидящими глазами, от них исходил чудовищный смрад мочи и фекалий, они были покрыты грязью и одеты в какое-то тряпье.
Кох хотел что-то крикнуть, но Ханс Лютцов резким движением остановил его и пошел вдоль строя заключенных, держа руки за спиной. Он заговорил громко и четко и произносил слова в абсолютной тишине.
- Вы, жители гетто, приехали сюда, чтобы служить Рейху. И умереть за Рейх. Вы – недочеловеки, но у вас есть шанс улучшить свою жизнь и даже в конечном итоге выжить, если будете соблюдать некоторые правила. Правило первое – МОЛЧАТЬ. Правило второе – ДЕЛАТЬ. И третье, самое важное – СМИРИТЬСЯ.
Люцов дошел до своего раскладного  стула. Сел на него и достал из кармана формы маленькие цветные стеклышки, которые блестели на солнце. Стал перебирать их в руках.
- Такое слово как МИЛОСЕРДИЕ, такое слово как СПРАВЕДЛИВОСТЬ вы все наверняка знаете. Это слова, которые прикрывают человеческую трусость и позволяют списать ошибки. Ведь надо же проявлять МИЛОСЕРДИЕ. Фройляйн Штейнер, будьте любезны, подойдите ко мне.
Магда подошла, ощущая все нарастающее беспокойство.
- Итак, - продолжал инспектор, - Я вижу тут детей. Есть ли среди детей близнецы?
Тишина. Лютцов отметил, что при упоминании близнецов Магда слегка вздрогнула.
Наконец одна женщина медленно подняла руку.
- Господин, у меня есть две дочки. Вот, взгляните…
Из строя вышли две девочки в остатках одежды, которая едва прикрывала их наготу. Девочкам было лет по восемь и они невероятно исхудали. Глаза впали, под ними образовались темные круги. Девочки были босые и сильно ослабли. Они жались друг к другу в страхе неизвестности.
Ханс мило улыбнулся своей улыбкой хирургического скальпеля.
- Подойдите, девочки, не бойтесь. Ну же!
Они осторожно подошли к эсэсовцу.
- Смотри, что у меня есть, - и Лютцов протянул на открытой ладони девочкам цветные стеклышки. Красный, зеленый и фиолетовый цвета заблестели.
Одна из девочек наклонилась к этой сверкающей красоте, потому как она ведь ребенок, и ужасы концлагеря и унижения, и все эти страхи поблекли перед сверкающим стеклом. Лицо девчушки начало расплываться в улыбке, в глазах появилась радостная искорка.
- Какая красота… - прошептала она тонким хриплым голоском.
Ханс Лютцов молниеносным движением выхватил из кобуры висевшей на поясе пистолет и, круто развернув ребенка от себя, приставил дуло к затылку девочки и  выстрелом вышиб ей мозги. Большая их часть попала на ее сестру, остальное разбрызгалось по плацу. Несколько капель попала на Магду, и у той просто отвисла челюсть от столь резкой перемены событий.
Вторая девчушка молча стояла, опустив голову и глядя прямо перед собой. Ни слез, ни испуга в глазах.
Лютцов отбросил от себя труп ребенка, который упал к его ногам, дергаясь в смертельных конвульсиях. Огромная кровяная лужа тут же растеклась вокруг изуродованной головы.
- Встань в строй к матери. – тихо произнес эсэсовец и девочка развернулась, чтобы уйти. Лютцов резко вскинул пистолет и выстрелил в затылок и ей.
На секунду ребенок замер, потом упал на колени, а затем лицом вниз. На этот раз мозги забрызгали нескольких человек в первых рядах.
Но ни звука, ни вопля возмущения. Даже мать этих девочек хранила молчание.
- МИЛОСЕРДИЕ, - закричал Лютцов, - разве я не оказал им МИЛОСЕРДИЕ? Они умерли быстро, о чем многим из вас придется только мечтать. Разве их грязная жизнь, разве их ничтожная судьба стоят чего-то? Вот если бы ХОТЬ ОДИН ИЗ ВАС после того, как открыли вагоны, бросился на солдат, стал бить их, стал бы убивать их -  я бы не сделал того, что сделал. Я бы подумал: «О, эти люди чего-то стоят!» Но вместо этого я увидел толпу обосраных еврейских баранов!!! Вы не заслуживаете ничего, кроме смерти, но умрут не все. Я БУДУ РЕШАТЬ, КТО ТУТ СДОХНЕТ, А КТО СМОЖЕТ ТРУДОМ ДОКАЗАТЬ СВОЮ ВОЛЮ И СИЛУ!!!!
Лютцов отвернулся от этих безучастных грязных лиц и посмотрел прямо в глаза Магде:
- Что вы думаете об этом?
Сначала девушка просто не могла говорить – язык прилип к небу. Она просто чувствовала исходящую от этого человека опасность, но не смогла понять, стоит ли бояться именно ЕЙ.
Наконец она произнесла:
- Совершенно ненужный расход биоматериала, господин штурмбанфюрер.
Лютцов запрокинул голову и захохотал, хлопнул девушку по плечу:
- Другого ответа я и не ждал от вас, фройляйн Штейнер.

Комендант лагеря уже распоряжался по поводу распределения заключенных в бараки, и тихо сказал одному из солдат охранения, показывая на трупы девочек в лужах крови на плацу:
- Ради Бога, уберите это с моих глаз и смойте мозги с покрытия….


Глава вторая
«Циклон-Б»

После обеда к баракам, куда завели новоприбывших заключенных и усадили на полу, выдав по куску хлеба и миске овощного супа, подъехал грузовик, в кузове которого сидели 6 солдат СС в противогазах, а так же стояло три железные бочки с вентилями на крышках. Началась разгрузка, и бочки тащили к стоящим рядом четырем каменным зданиям, серым и безликим. Каждое приземистое сооружение напоминало трансформаторную будку с огромной железной дверью и большими засовами, а на крышах сооружений виднелись раструбы. Очевидно, система вентиляции. В целом сооружения производили гнетущее впечатление даже издалека. Стоя как бы в стороне, они тем не менее дышали смертью…
Бочки потащили к этим зданиям.
За этими манипуляциями наблюдал из окна своих апартаментов Ханс Лютцов. Он был доволен, что по его распоряжению «Циклон-Б» был так быстро доставлен в Треблинку.
Он подошел к телефону и набрал номер кабинета коменданта. Тот очень быстро поднял трубку.
- Собрать руководство лагеря, - проговорил Лютцов, – Газ доставлен, и я намерен проинструктировать вас всех.

…

Они сидели перед ним в кабинете коменданта – сам Кох, по форме и при всех своих регалиях (очевидно грядущее событие он считал выдающимся, а потому решил быть при параде), фройляйн Штейнер в костюме медсестры и с горящими от нервного возбуждения глазами (она слышала о «Циклоне-Б», и теперь ей самой предстояло увидеть его в действии), и два командира взводов СС, охраняющих лагерь (на них была возложена функция сохранения порядка).
Ханс лютцов стоял перед ними с руками за спиной, одетых в блестящие черные перчатки, по форме – безупречно чистый, безупречно выбритый и холодно-спокойный.
- Самое главное. – начал он и задумался, - Самое главное… это обеспечить иллюзию рутинности происходящего. Именно рутинности, потому что этот материал до последних секунд не должен подозревать, что идет на убой, как скот.
Кох прокашлялся. Лютцов приподнял брови и посмотрел на него, но комендант сохранил молчание.
- Возможно, господин комендант захотел поинтересоваться, КАКИМ ОБРАЗОМ мы убедим всех этих… гм… людей, что их выстроили перед огромными каменными бараками с железными дверьми с некой абсолютно РУТИННОЙ целью?
Кох по прежнему молчал и в очередной раз принялся краснеть.
- Я объясню. – продолжил Лютцов, - Всех их раздеть, до гола. Женщин, мужчин, стариков, детей. Всех. Выдать по полотенцу и куску мыла. Сказать, что это обычная дизинфкекция. Распределить на равные группы перед газовыми камерами и всех туда одновременно запустить, двери закрыть. Перед дверьми выставить пулеметные расчеты с MG-42.
И замолк, изучая по лицам, поняли ли они его. Похоже, что поняли.
Штурмбанфюрер принялся медленно расхаживать по комнате, периодически бросая взгляды на огромный портрет Гитлера.
- Газ «Циклон-Б» изначально предназначался для очистки униформы солдат, - продолжал он, - Но один наблюдательный СС-манн увидел, как кошка, случайно вошедшая в прачечную, тут же рухнула замертво. Работников прачечной в данном случае спасло то, что они считали газ аналогом хлорки и работали в противогазах.
И мы стали изучать свойства «Циклона-Б». Это гранулированный порошок, который под воздействием тепла переходит в газообразное состояние и, проникая через дыхательные пути в организм человека, оказывает смертельное действие на его нервную систему. Опыты над евреями из Варшавы показали, что смерть наступает в период от 20 до 30 минут. И это страшные минуты, господа. Люди сходят с ума. В прямом смысле сходят.
Магда подняла руку и Лютцов кивнул:
- Слушаю вас, фройляйн Штейнер.
- Зачем нужен пулеметный расчет у плотно закрытых железных дверей?
Лютцов просиял свой фирменной улыбкой.
-Увидите, - ответил он.
Затем сообщил, что собрание закончено и все начали выходить из кабинета. Лютцов тронул Магду за плечо и прошептал, низко наклонившись к ней:
- Ваш ребенок умственно неполноценный, ведь так?
Магда вздрогнула и почувствовала, что сердце остановилось, а потом с трудом пошло – сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.
- Вас это не касается, господин штурмбанфюрер. Инспектируйте Треблинку, а меня и мою семью оставьте в покое!
Они шли по коридору совсем рядом, никто не мог услышать их разговор.
- Вы меня заинтересовали, Магда Штейнер. Как может мать убивать других детей, других матерей? Что же вы за человек?
- Это недочеловеки, их смерть принесет жизнь нашему народу! – воскликнула Магда и остановилась, глядя прямо в глаза Лютцову. – Мой ребенок рейхсдойче, герр Лютцов.
- Ваш ребенок умственно отсталая безотцовщина!, - прохрипел эсэсовец на ухо перепуганной девушке, - И он должен лежать в спецклинике, где комиссия выяснит его дальнейшею судьбу.
Магда пришла в неописуемый ужас и на минуту даже потеряла дар речи, однако затем все же нашла в себе силы ответить:
- Что вы намерены предпринять?
Лютцов выпрямился и посмотрел на перепуганную медсестру сверху вниз:
- Сегодня я хочу увидеть, как вы верны своему долгу, Рейху и фюреру. А затем я приму решение. Поймите. фройляйн Штейнер – вы, истинная немка, которая ПРИНИМАЕТ понятие пангерманизма, евгеники и закона о расах – вы живете двойными стандартами. Скажите один из основополагающих принципов национал-социализма.
Магда молчала и губы ее начали предательски трястись.
- Я вам помогу, - усмехнулся Лютцов, - «Нет отдельно взятого человека, но есть народ». Индивидуализм, жалость, сострадание – это еврейская выдумка, призванная запутать человека на его пути к истинной свободе. Свободе от духовной привязанности. Подумайте об этом, фройляйн Штейнер.
И пошел дальше по коридору с руками за спиной.
А Магда осталась одна среди серых стен и наконец могла позволить себе разрыдаться.

…

Красный закат и сильный ветер. Пыль вихрями поднимало с земли и бросало в глаза. Солдаты СС стояли, направив стволы автоматов в землю, у газовых камер и напряженно вглядывались в сторону барака, откуда выходили голые и грязные заключенные, прижимая к себе куски хозяйственного мыла и дешевые полотенца. Они шли по плацу в сторону своей смерти, и многие (и это поразило Магду, которая наблюдала за всем этим) прекрасно понимали, что их ждет. Они просто хотели, чтобы все скорее закончилось. Наконец они нестройными кучами встали у трех газовых камер. Заплакал маленький ребенок, и Магда увидела в этой толпе худую женщину с совершенно обезумевшими глазами. Она гладила плачущего годовалого ребенка по голове и что-то беззвучно шептала.
- Итак, сейчас состоится дезинфекция всех вас, после чего разойдетесь по баракам! – крикнул комендант. – Соблюдайте порядок, неспешно заходите в душевые. Открыть двери!
Конвой открыл страшные, огромные железные двери. Внутри тускло светили лампы и были видны в потолке похожие на душ шланги для подачи газа.  Заключенные медленно двинулись к дверям.
- Стойте! – крикнул Лютцов и, расталкивая конвойных, кинулся в самую кучу грязных голых тел.
Все наблюдали за тем, что случилось дальше, практически с открытым ртом.
Ханс Лютцов подбежал к одной из групп, и вытащил оттуда полноватого еврея, с пейсами и в старинном пенсне. Его интеллигентное лицо так жестоко контрастировало с происходящим вокруг, что Магде показалось, будто этого мужчину привели сюда прямо из картинок журнала «Штурмер». Классический еврей в апогее своего унижения.
А дальше случилось совсем невероятное.
Ханс Лютцов притянул к себе этого человека и тепло обнял его.
Нервы еврейского мужчины не выдержали, он обмяк на руках эсэсовца, пачкая безупречно чистую форму, и заплакал, пытаясь закрыть лицо руками.
- Вы помните меня? – с нежностью в голосе поинтересовался Лютцов.
-Ннет, - удивленно проговорил еврей. – Кто вы?
Лютцов с печальной нежностью посмотрел заключенному в лицо:
- Хаим, твой хлеб никто и никогда не сможет превзойти. Помню, как совсем еще пацаном бегал в твою булочную… Как твоя жена?
Хаим вытаращился на офицера, стоящего перед ним. Обнимающего его и в то же время убивающего. Затем его лицо озарила улыбка узнавания.
- Ханс! Так это вы… Вы были таким милым, добрым мальчиком.. Но во имя Бога – что же случилось со всеми вами потом?! Что мы вам сделали? – и он поднял кулаки вверх в бессильной злобе. – Мою жену убили штурмовики прямо перед домом. Они забили ее до смерти, и НИКТО НЕ ПОМОГ ЕЙ! Что мы вам сделали?! Почему вы так ненавидите нас?
Лютцов отстранился, сохраняя печальную улыбку на лице.
- Посмотри на меня, Хаим. Моя форма запачкана твоим дерьмом. Ты стоишь голый передо мной и рыдаешь, как старая баба. Вонючий и униженный, да… Что-то я не помню такого вот выражения у тебя на лице в то время, когда обсчитанные тобой и твоей женой покупатели приходили жаловаться. Я помню хитрый взгляд, испуганно бегающие глазки… Я помню торгаша, единственный идеал которого – деньги. Но скажи мне, Хаим – деньги подставили тебе плечо, закрыли  собой, когда МЫ ПРИШЛИ В ТВОЙ ДОМ, УБИЛИ ТВОЮ ЖЕНУ, НАСИЛОВАЛИ ДОЧЬ? Кто помог тебе? Все твои друзья-евреи жались друг к другу в своих вонючих халупах, слушая, как кричит твоя дочь, когда пьяные штурмовики сдирали с нее трусы.
Вы – порабощенный деньгами сброд и никто больше. Я не буду сейчас говорить о высших расах и прочем. Просто само ваше поведение – это пример говна, которое ты оставил на моей форме. Я постираю форму и оно исчезнет – и тебя, Хаим, я постираю.
Лютцов развернулся и прошел сквозь охранение. Встав рядом с Магдой и Кохом.
- Запустить и закрыть! – рявкнул он.


…

А дальше начался Ад. Кох, Магда и Лютцов стояли рядом с огромной черной дверью и прислушивались к ударам, которые стали сотрясать ее. Криков и сдавленных хрипов почти не было слышно – толстые бетонные стены глушили предсмертную агонию.
На крыше два солдата в противогазах засыпали кассеты с гранулами в специальные отверстия, откуда порошок попадал внутрь газовой камеры и превращался в газ под воздействием тепла тел смертников.
Сбоку было маленькое окошко, и комендант подошел к нему. Смотрел, приложив руки к стеклу не более минуты и отошел с побледневшим лицом.
- Не могу смотреть на это, - прошептал он, - Лучше сжигать или травить выхлопными газами, чем такое…
-Что такое? – приподнял брови Лютцов
- Они там… не просто задыхаются. Они разрывают себе горло, некоторые смеются… Боже, что за газ?
Магда вдруг осознала, что ноги сами несут ее к маленькому окошку сбоку газовой камеры. Она не чувствовала их, и происходящее было как в тумане – но она просто ОБЯЗАНА на это посмотреть.
И прильнула к маленькому черному квадрату.
Они почти все уже лежали на полу, друг на друге, но далеко не все были мертвы. Даже сквозь герметичное толстое стекло было видно, как они шевелились с выпученными глазами и хватались за горло.
Ближе всех к окну она увидела молодую женщину, стоящею на коленях и прижимающею младенца к груди, надеясь защитить его от газа.
Внезапно у женщины пошла ртом кровавая пена, она зашаталась на своих тонких коленях и упала набок, не переставая держать ребенка у груди.
Тут Магду резко оттащил от окошка Лютцов.
- Это не зрелище для женщины, - тихо проговорил он. – Пусть даже и для вас. 
Магда согнулась и ее вырвало на траву. Она судорожно закашлялась, в глазах потемнело. Первобытный ужас объял ее – она представила и содрогнулась, как мать, даже находясь в смертельной агонии, все еще прижимает к себе ребенка. Она надеется, что уткнувшись в ее грудь он так сильно не надышится газа – она пыталась дать ему возможность выжить. Среди безысходности и кровавой пены она пыталась дать ему шанс спастись.
-ну-ну, успокойтесь, фройляйн Магда, - успокаивающе произнес Лютцов, - Я считаю, Что подобные зрелища лишь укрепляют дух. Одно дело вколоть например, чуму, и убраться, не видя мучений… но СОВЕРШЕННО другое – наблюдать акт смерти. Вы не находите, что можете укрепить свои нервы, если будете постоянно смотреть на такие сцены. Я помогу вам.
Через полчаса зондеркоманда выволокла трупы из газовой камеры и бросила их рядом, ожидая приказаний. Голые люди лежали как попало, рты и глаза у многих были широко открыты, очень многие обгадились перед смертью. И запах свежих фекалий царил в воздухе. Магда увидела ту самую женщину – даже в смерти она так и не отпустила свое дитя.
Наступила тишина. Только птицы пели над всем этим.
- Ну, -  раздался голос Лютцова - Я кое-что покажу вам, фройляйн Магда. Взгляните.
Он подошел к горе трупов и небрежно начал двигать их безукоризненно чистым сапогом, лишь слегка скривив губы в презрительной ухмылке. Не в брезгливой, а в ПРЕЗРИТЕЛЬНОЙ. И от этого становилось не по себе даже коменданту.
- Некоторые из них, - проговорил эсэсовец, - которые с детьми… они стараются их спасти. Странными способами, конечно, но стараются. И иногда – ИНОГДА – это срабатывает. Вот …БАМ! – как сейчас. Взгляните, фройляйн Штейнер.
Мертвая женщина лежала лицом вниз на грязной траве, прижав к груди маленького ребенка – не больше года от роду. Ребенок еле заметно двигался и хрипел.
-Убейте его, - проговорил Лютцев.
Магда дернулась. Эсэсовец посуровел.
- Убейте его, это приказ.
Магда обратила умоляющий взгляд на коменданта Коха, но то смотрел в сторону.
-Убить жиденка, Магда – это не преступление. Преступление – это его не убивать.
Магда резко вытянула руку к Лютцеву:
- Дайте пистолет.
Эсэсовец разразился холодным, смехом. Достал из кобуры табельное оружие и протянул девушке.
Магда взяла его и резко передернула затвор, направив ствол на копошащегося под мертвой матерью ребенка.
- Давайте, - вкрадчиво прошептал эсэсовец.
Магда выстелила в ребенка три раза.


Глава третья.
Коридоры.

Магда быстро идет по бесконечно длинным коридорам мюнхенской больницы для душевнобольных. В ее голове нет мыслей – лишь пульсирующий страх, который, как ей кажется, имеет цвет. Красно-черный.
Однажды она видела, как возле Треблинки заключенные пленные русские солдаты роют огромные ямы почти 500 метров длинной и 3 метра глубиной по приказу начальства лагеря. Изнеможденные русские были первыми, кто начал наполнять эту могилу. Когда их работа была закончена, их выставили возле могилы и расстреляли по одному из малокалиберной винтовки в затылок. Они падали как кирпичи на дно, безмолвно и с глухим стуком. Лишь один из них не был убит до конца. Упав в яму, он очнулся через какое-то время и начал страшно кричать. Он кричал и кричал на протяжении нескольких часов, пока из лагеря не пришел взбешенный охранник  и не начал стрелять в яму. Еще и еще. Пока крик не оборвался. Охранник был пьян и не смог сразу сообразить, откуда раздается предсмертный крик. А потому палил во всех мертвецов подряд.
Через два дня к яме привели евреев из бараков – заставили раздеться. Одежда в одну кучу. Личные вещи – в другую. Ботинки связать между собой.
Они подошли к краю их общей могилы и начала повторяться та же процедура – эсэсовец методично, одного за одним расстреливал из винтовки, Убитые падали в яму.
Один раз у палача заело спусковой механизм, и он медленно принялся чинить оружие, ворча о том, что надо давно было дать ему новую винтовку, а его жертва все это время стояла к нему спиной, не шелохнувшись, смотря на лес впереди себя. Но и с ней все было скоро кончено.
Некоторые пытались прыгнуть в яму и притвориться мертвыми – ничего не выходило, и под мерзкий смех охранения расстреливали и их.
Тогда яму забили почти доверху и небрежно зарыли. Было лето, и трупы в этой яме, которые лежали ниже, начали распухать, выдавливая на поверхность тех, которые наверху. И вот земля расступилась и на поверхности показалась гниющая красно-черная масса, распространяя невыносимое зловоние.
Магда видела это. И запомнила очень хорошо.

Неделю назад она приехала в Мюнхен, в отпуск к себе домой. И застала там перепуганного отца и молчаливую мать, с плотно сжатыми губами и бледным лицом. Она постоянно нервно мыла посуду и практически весь день прибиралась в доме – глушила стресс, который пережила.
Для матери и отца Магды весь лоск и величие Рейха рухнули за несколько дней до приезда дочери.
Исчез ребенок.
Отец Магды рассказал ей все.


- Они пришли в разгаре дня, - говорил отец, - Три эсэсовца и работники гестапо. Были предельно вежливы, осмотрели дом. Один из гестаповцев даже провел пальцем по рамам некоторых картин, висящих на стене в комнате для гостей.
Проверили у нас документы, а затем сообщили, что твой ребенок по твоему распоряжению должен быть доставлен в спецлечебницу. Сказали, что ты приедешь со дня на день и все нам расскажешь, а пока они изымают ребенка.
- Я никакого распоряжения не давала!!! – кричала Магда в приступе почти первобытного ужаса. – Как вы вообще могли отдать им моего требенка?!
- Я пыталась протестовать, - прошептала мать, - Один из эсэсовцев подошел ко мне. подошел вплотную. Я помню запах его одеколона, он был такой… безупречно чистый, этот эсэсовец. Он был холоден.
«Сокрытие детей, страдающих умственными расстройствами  - преступление», - сказал он. А еще он сказал, что ты «осознаешь степень ответственности».
Магда почувствовала, что ноги стали ватными, а в глазах потемнело.
- Как звали этого эсэсовца? – прошептала она.
- Он нам не представился, но другие называли его Ханс.


И от теперь серые коридоры мюнхенской психиатрии казались ей бесконечными. Она как в бреду подходила к медперсоналу и называла имя своего ребенка, но одни шарахались от нее в испуге, глядя на ее обезумевший вид, другие отмалчивались и уходили, пригнув голову.
Она вконец потеряла надежду, как вдруг за ее спиной раздался такой до боли знакомый голос с привкусом острых лезвий:
- Фройляйн Магда!
Она обернулась и увидела его – как всегда безукоризненного в своей униформе, как всегда циничного и гладко выбритого. Казалось, что серая атмосфера отчаяния местной больницы как бы обходит его стороной, а сам он из какого-то другого времени и пространства. Оживший идеал нацизма среди горя и разрушения последних месяцев войны.
Магда подбежала к нему и принялась как безумная кричать ему прямо в лицо. Что она кричала, уже не помнила. Так и не смогла вспомнить. Била по его униформе кулаками и кричала в это презрительно улыбающееся лицо.
Наконец приступ отчаянного гнева начал ослабевать, предоставив место горьким слезам. Прошли и они, превратившись в легкие всхлипы – и лишь после этого Ханс Лютцев заговорил:
- Ваш ребенок здесь. Не потому, что болен, а потому, что так нужно. Я предполагал, что вы придете, но думал, что это случится позже, когда все уже будет кончено и вы… не увидите этого зрелища.
- Что вы с ним сделали?! – интонацию выдали лишь глаза обезумевшей матери, сама она лишь шептала.
- Пойдемте со мной, - проговорил эсэсовец, взял Магду за руку и повел.
Они шли по коридорам, казалось, вечность. Мимо закрытых и открытых палат, мимо сестринских постов с горящими на столах лампами, а их провожали безразличными и редко сочувственными взглядами.
Наконец они подошли к большой стеклянной двери. Сначала Магде показалось, что стекло обычное, но это было бронестекло в несколько слоев. Сам каркас двери был из очень прочного железа. За дверью располагалось шесть коек, на которых мирающие маленькие дети в возрасте примерно от года до трех. К некоторым были подсоединены капельницы.
И тут Магда увидела своего ребенка. Он лежал, а его большие глаза смотрели в белоснежный потолок палаты, грудная клетка медленно поднималась и опускалась. Он умирал, это было видно – ноги опухли, живот вздулся.
- Вы убиваете его голодом? – прошептала Магда.
Лютцев слегка приподнял брови:
- Ну да. Как делаете это вы в Треблинке с евреями. Что вас тут удивляет? Там не люди, и это не люди в общем смысле этого слова. Умственно отсталых в рейхе ликвидировали всегда, вам это прекрасно известно. И если это вдруг ваш сын, то такая данность не меняет ровным счетом НИЧЕГО.
Внезапно Магда кинулась на дверь, как птица, которая залетела в помещение и бьется о стекло. Остатки самообладания покинули ее в тот самый момент, когда она поняла, что ее ребенка живым она больше не увидит никогда. И она вдруг решила просто пройти сквозь дверь, разрушить ее, преодолеть эту преграду и взять своего сына на руки. А потом бежать, бежать без оглядки от всего этого ужаса, который она сотворила и который твориться вокруг.
- ОТДАЙТЕ МНЕ МОЕГО СЫНА! ОТДАЙТЕ МНЕ МОЕГО РЕБЕНКА!!!
А Лютцов за ее спиной захохотал своим ледяным смехом, потом достал из нагрудного кармана белоснежный платок и вытер слезы, которые выступили у него от смеха.
Развернулся и пошел прочь.


Эпилог

Огонь и ветер (часть вторая)

Девушка выбралась из подвала. Воздух был горячим и пах горелым мясом и порохом. Только треск пламени и отдаленные вопли людей. Монотонного гула бомбардировщиков больше не было слышно, и она осмелилась выбраться наружу.
Ветер дул сильными порывами, относя гарь в сторону.
Стояла, шатаясь среди развалин и обугленных трупов.
Мертвые дети.
Мертвые люди.
Огонь.
Она упала на колени и обхватила голову руками.
Через улицу к ней бежал солдат и что-то кричал, размахивая руками.