Шкатулка

 

  Эта улица настолько была пропитана и насыщена флёром любви, что даже крики и бранные слова Лизы никак не могли повлиять на его исчезновение.

Скорее всего, он незаметно  растворялся сам, - естественный ветер времени, потихоньку выветривал запах духов, сигаретный дым, сопровождающий проходящую толпу мимо её окон, и гасил в темноте, расцвеченной редкими фонарями, огоньки зажигалок и вспышки зажжённых спичек. Всё это, было похоже на маленькое карнавальное шествие, где рыцари сопровождали своих дам в красивых нарядах, под звуки гитар, мандолин и громкое гудение к приложенным к губам расчёсок, с наложенными на них входными билетами на танцевальный вечер.

 В конце улицы, кавалеры усаживали своих дам в экипажи с нарисованными на дверях шашечками, и укатывали с ними в ночную мглу.

«А принцессу мне и даром не надо! Чуду-юду я и так победю…» - пели хором кавалеры.

  После танцевального вечера, каждую среду, субботу и воскресенье сотни влюблённых пар проходили возле её дома.

 Имя Елизавета, совсем не подходило этой женщине. Она жила в старом деревянном двухэтажном доме, на первом этаже. Окна её квартиры выходили на улицу и она могла, протянув руку, запросто вцепиться в одежду, а то и того хуже, схватить за руку проходящего мимо её окон, и затянуть внутрь.

 Лиза, тоже умела танцевать. Она предпочитала вальс, и один раз она его станцевала, с рыжим мальчиком, на выпускном вечере, после окончания восьмого класса. Второй раз, она пробовала танцевать на их с Анатолием свадьбе. Но в маленькой темной комнатке, в избушке, где жил раньше Толя, не было места, и они только, немного покрутились между столами.

Она живо с отвращением, представляла себе как эти глупые люди, трясут руками и ногами под дикую музыку, совершенно не зная, что такое настоящий вальс.
 Она могла бы продемонстрировать им в клубе как она умеет быть покорной гармоничной и послушной в паре в танце, когда через весь зал, к ней подойдёт высокий симпатичный, недавно постриженный партнёр, и плавным, но настойчивым кивком, склоняя голову чуть набок, с улыбкой, в которой могла прятаться лёгкая усмешка,- пригласит её на вальс. 

Через несколько движений и па, после которых кавалер сразу поймёт, что они родились друг для друга, он закружит её, нервно сжимая её холодную ладонь,- и все танцующие расступятся, уступая им место в середине зала, и она ведомая им закружится, и будет с рывком головы успевать увидеть всеобщее ликование, но звуки аплодисментов им, будут заглушать не бренчание электрогитар, а прекрасная чарующая мелодия вальса. 

  Каждый день Лиза занимала свою позицию. Она садилась на табуретку у окна, положив подбородок на сложенные руки, как в школе на уроке, и наблюдала за происходящим на улице. Она провожала обнимающихся влюблённых суровым взглядом, поджав губы. Они, по её мнению, заслуживали самой высшей кары, и она с удовольствием разгромила бы, раскидала их по закоулочкам, растерзала криком и бранью. Но, их было слишком много и рыцари, вполне, могли оказать сопротивление.


  Елизавета…  Родители назвали её этим королевским именем, в надежде на её светлое и прекрасное будущее. А может быть, они и не думали об этом. Но у меня оно ассоциировалось с героинями исторических романов, иногда, правда, хотя и благородными, но не совсем добродушными.

  Лиза была небольшого роста, полная, совсем квадратная, с вечно спутанными белокурыми кудряшками. Каждого проходившего мимо её окон, она обливала ведром словесных помоев. Совсем без всякого повода. Сцена могла длиться несколько секунд,- именно столько находился проходящий человек в поле её зрения. Если же она не успевала «вылить потоки грязи», тогда она, облокотившись на подоконник, высовывала из окна голову, и несколько минут докрикивала свои ругательства, вслед испуганно уходящему или убегающему прохожему.

  В конце её дома, на углу, находился овощной магазин. Я тоже, регулярно покупал там овощи. До сих пор помню урчание и лязганье конвейера, по которому, вращаясь и подрагивая, вперемешку с сеном, подавалась в бункер картошка. Затем, продавец дёргала на себя ручку, и говорила строгим голосом с металлическим оттенком:

- Подставляйте!

И в сетку или сумку покупателя сыпались  мокрые гнилые с червоточиной  взвешенные клубни.

- А-а-а! – кричала из окна Лиза, увидев сгибающегося, под тяжестью ноши,  человека, -  Сил нет?! Сука! Ещё скажи, что на работе устал! Пьянь болотная…  стервец!

Однажды, мальчик упал с велосипеда «Школьник», возле её окон:

- Ты, малый! Скажи своим родителям, пусть не занимаются ерундой (конечно, здесь было другое слово) Пусть не выкаблучиваются, сволочи, а научат кататься тебя!  А то, привыкли сотнями деньги получать и ничего не делать!

  Мне, ни разу не приходилось попадать под её острый и грязный язык.
 
Я, часто ходил по этой улице и в продуктовый и в парикмахерскую. Меня, она только провожала внимательным и оценивающим взглядом. Наклонив голову, она пристально смотрела на меня, и было видно, что она ещё не решила для себя, кто я. И как ко мне придраться? Может, это было потому, что я был ровесником её сына восьмиклассника.

Его было видно через, почти всегда раскрытое окно, на котором, никогда не было занавесок.

  Он, готовил уроки, сидя у стены, боком к окну, и рассматривал картинки и фотографии советских киноартистов, приколотые к стене булавками.  В нашей школе, он не учился. Говорили, что он учится где-то за городом в какой-то спецшколе, располагающейся в монастыре. Он сидел, совершенно безразличный к тому, что происходит в его доме. Ещё, более безразличен был ему мир за открытым окном.
 
  Как раз, напротив её окна, находилось полукруглое крыльцо магазина одежды. В крохотном помещении которого, могли расположиться на вешалках, только десяток костюмов, да несколько пальто. Тем не менее, это магазин пользовался популярностью, и в нём иногда, можно было купить красивый импортный костюм или куртку.

- Уже тащат, гляди! – кричала Елизавета выходящим из магазина одежды покупателям. Они испуганно, прижимали к груди большие пакеты из серой бумаги, перевязанные крест-накрест бечевкой. -  Блатники! Пидарасы! Всё через чёрный ход лезете! Сволочи!


  Герои произведений Горького, Короленко, Чехова, да и Диккенса,- жили на самом дне, в ночлежках и приютных домах. Но всё это, было сто лет тому назад, а не сегодня. Здесь же, на этой маленькой улице, было столько грязи, несправедливости и обиды за отсутствие простого и достойного существования, - я не говорю уже о человеческом счастье и любви, - что проходя мимо этого дома приходилось делать усилие, преодолевая насыщенный горем, плотный и вязкий воздух.
 
  Елизавета работала прачкой. Нет, она не была королевской прислугой, а стирала радиоактивное бельё для рабочих ядерного реактора, в прачечной, в небольшом производственном комплексе, на окраине тёмного леса.

 Все окружающие знали её характер, и называли её не иначе, как «Змея».


  Все эти крики, и потрясание кулаками, было лишь прелюдией, потому, что когда с работы возвращался её муж, - всё начиналось по-настоящему…

  Её супруг, его звали Толя, был краснодеревщик. Где-то в городе, у него был гараж и там, он изготавливал мебель на заказ для местной знати.  Он оклеивал шпоном комоды, тумбочки, шкафы, карнизы для гардин и шкатулки. Судя по всему, заказы у него были. Но самое удивительное было то, что он их исполнял.

 Трезвым он не был никогда! Сначала мы думали, что он глухонемой…

 
  Рослый, сильный, молчаливый и в молодости красивый мужчина, он запросто мог быть телохранителем королевы или гренадёром королевского полка. Он приходил домой, сильно пошатываясь, и не мог попасть в проём двери с первого раза, а делал несколько попыток, каждый раз ударяясь лбом в косяк, отчего на лбу и лысой голове, у него было несколько стойких шрамов. Эта дверная рама, и подоконник, на который Елизавета клала свои белые толстые руки, - были его единственными произведениями и даром дому и семье. Они так и выделялись светлой и некрашеной фактурой дерева на фоне чернеющего пола и наружных досок дома.


  То, что он не глухонемой, я понял раньше остальных. Однажды в продуктовом магазине, когда я стоял в очереди, Толя подошёл к прилавку и коротко сказал:

- Пару, «Столичной» дай! – и бросил на прилавок скомканную пятёрку.

Потом вонзил горсть в горлышки бутылок, и поверх моей головы, перенёс их в свой портфель, где уже звенели бутылки с политурой и скипидаром.


После того, как ему удавалось проникнуть в свою квартиру, раздавались дикие крики и вопли Лизы. Некоторые, за всю свою жизнь не произносят столько бранных слов, сколько изрыгала их за один день Елизавета. Это длилось довольно долго, и можно было пройти всю улицу, и слышать, как несмолкающий мат сопровождается барабанным грохотом падающей в бункер картошки.

Один раз, я услышал от него ещё одно слово. Он пришёл с работы, и с пожеланиями его смерти, горения в аду, разрыва его печени на части и пр., я услышал, как он, умоляюще воскликнул:

- Моя шкатулка! Не трожь, гадина!


  Всю зиму Лизу не было видно.

 Редкие следы прохожих отпечатывались на мостовой покрытой голубым искрящимся под закатным солнцем инее, на противоположной стороне улицы,- подальше от окон Елизаветы. Толик тоже куда-то исчез. Окно их квартиры было наглухо закрыто.
 Спустя несколько дней я узнал, что Елизавета выпила яд.

- Вы слышали,- спрашивали друг друга местная знать и простолюдины,- змея отравилась!

 Она сильно ревновала мужа, а потом узнала, что у него действительно есть любовница.

 Толика, я видел ещё несколько раз у городских ворот. Он, совершенно трезвый шёл под руку с красивой улыбающейся и прилично одетой дамой. На нём были голубые джинсы, шляпа с широкими полями. Красную ленточке в тулье украшал плюмаж из перьев. Он, совсем не был похож на телохранителя этой королевы, а скорее на её фаворита, или любовника.

Их сын, говорили, после двух отсидок в застенках тюрем, сгинул в девяностых годах прошлого столетия.

  Шкатулку выкупила у Толика местная парикмахерша.

 Рассказывали, что когда она её открыла, то внутренней лакированной стороне крышки увидела выжженное изображение сердца, пронзённого мечом. Рукоятку меча обвивала змея. Когда она повернула шкатулку, рассматривая её,- изображение исчезло. Она вернула шкатулку в прежнее положение,- сердце появилось снова. Под другим углом было видно изображение, но уже без змеи. Секрет этого волшебства знал, Анатолий, много лет, скрывавшийся под личиной обыкновенного столяра-краснодеревщика.

Но, и та народная парикмахерская, после революции, переходила от одного владельца к другому, а потом и вовсе исчезла, после того как нашёлся наследник прежнего владельца парикмахерской. Он хотел вступить в права владения помещением, но со временем дарительная грамота, заверенная иноземным стряпчим, истлела и не была признана действительной.