Моя новая жизнь

          Сегодня четвёртый день льёт как из ведра. Через двери и дырявую крышу сарая вода понемногу забирает уголки моего пространства, приближаясь к моему новому спальному месту. Это первая ночь, в которую я хоть немного поспал и за последний месяц. Ещё вчера я сидел в яме, а вернее стоял, в ожидании очередного обвала подмытого грунта, и если бы не поднял крик, то был бы похоронен заживо. Тридцать дней на дне колодца я почти не спал, так покемарил часок и снова садился на колодку.
         Сегодня утром я обнаружил, что не один в этом плену: в другом углу сарая какой-то человек  набожно на коленках читал книгу, или делал вид, что читает, указательным пальцем проводя по каждой строчке. По-моему он ни слова не понимает, да и книга не на русском – каракули одни. Со мной говорить отказался и вообще озирается на меня как на прокажённого, но я на него не в обиде. Вид у него испуганный, затравленный, на лице то оскал, то ужас и эта его поза на коленях делает его похожим на безногого инвалида, просящего у ворот церкви. Вероятно, с ним проделали какую-то страшную штуку или он что-то такое видел, что сделало его таким. На нас обоих была русская военная форма, разница лишь в том, что я никогда не служил. Я актёр и прилетел на Кавказ для съёмок фильма. Так уж вышло, что в тот злосчастный день, когда группа вооружённых людей ворвалась к нам на съёмочную площадку эта бутафория оказалась на мне. Как ни странно всех отпустили, кроме меня. Я пытался объяснить, что я не военный, что дома беременная жена, что мы просто кино здесь снимаем. На что они ответили, что тоже кино снимают, и я теперь в их фильмах играть буду.
 
         Сквозь щели сбитых досок сарая теперь можно разглядеть окружающую обстановку, оценить есть ли шанс побега и вообще понять: где я? Похоже мы на хуторе, окружённом высокими горами. Всего каких-то три дома, человек десять с автоматами и две собаки. Можно попробовать подкопаться и ночью рвануть в горы. Километров на десять сил хватит, но вот собаки.… Да и сосед мой не надёжный, крик поднимет, по глазам вижу, что сдаст. Всё молится про себя и головой в землю упирается, один страх в его молитвах. Жить хочет.
       К вечеру дождь перестал. Опять бессонница. Всё пытаюсь песню одну вспомнить, что бы успокоиться. Раньше столько музыки переслушал, а сейчас ни одной мелодии не припомню. Только вот одна песня на уме про мышку, которая там что-то уронила на пол, и так далее. Не помню. Мать её всё детство пела, наверное, до лет пяти у моей постели. Всё это время, что здесь, пытаюсь слова вспомнить, но всё какие-то обрывки одни. Она умерла год назад и на похоронах я снова эту мелодию вспомнил, голос её и слова вот-вот вспомню.
       Сегодня солнечно. Прошло уже несколько дней и ничего не изменилось. Сосед мой по-прежнему молчит и, протирая пальцем засаленные страницы, изображает молитву. Ночью снился мерзкий сон. Снился амбар высокий, где-то на горе, а из него стон доносится - о помощи кто-то просит. Захожу внутрь, а там посреди крест стоит, а под крестом человек лежит, как упал с него, вроде. В крови весь, голый, только повязка набедренная и вокруг головы проволока колючая намотана. Подняться не может. Я подбежал к нему, чтобы помочь, поднял его легко так, как ребёнка. Сейчас помогу, говорю, прислонил руку его к кресту, так подержи, говорю, достал из кармана костыль стальной, наметил на запястье его и вогнал его одним ударом. Потерпи, говорю, знаю что больно. А он так понимающе кивнул мол, давай, готов, зубы сжал и терпит. Все костыли вбил, сам в крови его весь стою, а он – ни звука, голову повесил и всё. Выбежал я из амбара, бегу и думаю: ведь я помог ему, он с креста упал, и обратно на него забраться не мог, а я помог, ведь его место на кресте, так все говорят. А может, надо было верёвкой его привязать, зачем жилы ему костылями стальными рвал.  Нет, надо вернуться и всё исправить. Вбегаю снова в амбар, подбегаю к кресту, но уже поздно, он умер. Солнечный свет через окно прямо на всё его тело падает, кровь бурая блестит и сочится из ран. И тут до меня дошло, что я натворил.
         Скорей бы вечер, снова лягу спать и всё, всё исправлю.
      В лагере что-то не так. Суетятся все, бурно обсуждают что-то. Ну вот, смотрю через щель, человек пять в масках к нам идут с видеокамерой. Почему в масках? Зашли и к моему соседу сразу подбежали, за руки подхватили:
      - Иди! Кино с тобой снимать будем.
         Он заскулил, заплакал, и я первый раз его голос услышал. Кто-то из них обернулся и сказал, что завтра моя очередь в кино сниматься. Что за кино? Лучше бы сказали, что убьют, не так страшно было бы. Они вдруг смеяться стали, по плечу моего соседа похлопывать и он вдруг заулыбался, думает что вместе с ними смеётся, но со стороны видно, что это над ним смеются. Вот завели  за угол дома и уже его не видно. Вот и всё, нет его.  Сидя в яме, я верил, что смогу умереть достойно, без звука со смиренным лицом, но теперь понимаю, что не справлюсь и буду валяться в их ногах в истерике и кричать: «Не надо!».
        Вечером обнаружил, что у меня в сарае живёт мышь. Она как домашняя, не убегает от меня и даже наоборот вертится подле ног. Теперь она мой лучший друг и я решил, что завтра возьму её с собой. Если бы меня кто-нибудь превратил в мышь и сказал, что так останусь навсегда, то я бы согласился, лишь бы завтра не наступило.
        Утро. Бессонная ночь пролетела, как никогда не пролетали такие ночи и мне становится физически плохо от страха. Мой лучший друг наелся крошек у меня в кармане и спит там без задних ног. Слышу. Идут. Вот открывается дверь и передо мной несколько человек в масках. Ведут под руки в лес куда-то. Теперь я понимаю, почему никто не бежит перед казнью – ноги почти не идут от страха, и под руки меня держат, чтоб я не упал. Пришли. Подле меня пень, а возле него большой человек с топором. Ещё один забежал вперёд с видеокамерой, он, наверное, снимал меня всю дорогу, а я и не заметил. Говорит мне:
         -  Ну давай, скажи чего-нибудь в камеру! Тока хорошо говори. Один дубль будет.
       Чего сказать то? Зачем им это? Может попугают, снимут как я унижаюсь и отпустят? Сейчас скажу. Только бы сознание не потерять.
         - Я… Я русский солдат… - И как это такое у меня вырвалось, будто не сам сказал, даже в голове зазвенело.
        - Молодец! Оскара получишь. Ложи голову на пень.
        Вот и всё, секунды остались. Сейчас душа из тела выскочит. Мышь моя из кармана вылезла и возле пня села, смотрит прям в глаза, словно ей меня жалко. Человек с топором воздуха в груди напустил, слышу, сейчас опустит лезвие. Удар! Ничего не происходит, хотя нет, произошло: страх ушёл, невесомость, я наконец свободен. Песню слышу, где-то далеко. Это мамин голос и да, это та самая песня, что мне в детстве пела про мышку, которую я так вспомнить хотел.  Друг мой лучший лапкой мне машет, мол, бежим, дорогу покажу. И мы бежим или летим через лес горы, туда, откуда песня льётся. Вот мышонок остановился, смотрит на меня, а я и сам себя не вижу, и снова лапкой мне машет, мол, дальше сам дорогу найдёшь и в воздухе растворился. Может и не было его? И я лечу в сторону, откуда песня. Мамин голос всё ближе, и вот знакомые места. Опять лес, но уже знакомый, вот кладбище, где мать похоронена. Песня утихла. Да, вот могила её, а рядом моя? Почему уже похоронен? И почему такие даты на плитах? Похоже, я целый год летел. Надо домой скорее, жена ведь родила уже, наверное. Вот он мой город, всё как обычно, только меня никто не видит. Мой дом. Квартира. Вот жена моя за столом сидит, постарела, брат, почему-то тоже за столом, фотографии мои разбросаны, ещё человек какой-то со свечкой в руке, ребёночек мой в люльке плачет. Я ведь песню вспомнил, сейчас спою ему, может успокоится:      
       - Ты не плачь. Я тебе песенку спою. Слушай. На кухне мышка уронила банку. Спит моя малышка – ей сейчас теплей…
        И вправду успокоился, может слышит меня?
       - Про мышку что-то поёт. Возле ребёнка сейчас стоит… - говорит человек со свечкой. Он, что, тоже меня слышит? Да и видит, похоже. Все как сквозь меня глядят, а он прям внутрь взглядом впился. Глаза голубые, огромные, на меня так при жизни никто не смотрел. Интересно, я и сам себя не вижу, почему он видит? Куда бы ни стал, в мою сторону голову поворачивает.
         - Ты скажи им, что всё хорошо у меня, наверное, - говорю ему.
         - Говорит, что хорошо всё у него. Это он ребёнка успокоил. Про мышку, какую-то пел. Говорит, ему мама эту песню пела.
          - Да, пела, –  подтвердил брат.
             - Когда вы ребёнка крестили? – спросил мою вдову человек со свечкой.
             - Сегодня утром. Вот только из церкви, – уже сквозь слёзы ответила она.
              - Теперь тот, кто на фотографиях ангел-хранитель у ребёнка вашего, но он об этом ещё не знает, – ответил человек со свечкой.