Усыновить ровесника

Усыновить ровесника
(Любовь на засыпку…)
Мини-роман

.1.

Вечеринка Юрке не понравилась. Он к такому не привык. Может, ещё не успел. А может, подобное вообще не для него. Какая-то полутёмная комната, завешанная безвкусными шторами, дурного вкуса музыка а ля «тамтамы африканских каннибалов», вульгарно накрашенные, ряженые непонятно во что «тёлки» с голыми пупками и глупыми причёсками. Сосут из жестянок пьяную газировку и трясутся под аппаратуру, периодически отваливая на диван закурить, отчего весь вечер в комнате витал дубняк одновременно с клубами сизого дыма…
Вспоминая, Юрка поёжился. Морозило на улице будь здоров – градусов пятнадцать, не меньше. И девки на вечеринку пришли аж с малиновыми пупками. Такая у них мода нынче – и зимой, и летом чтоб непременно голая спина и пупок. «Ещё бы в трусиках пришли, дуры!» – насмешливо подумал Юрка, прибавляя шагу. Часа два всего-то и пробыл в этой душной, но при этом насквозь продуваемой комнате, а замёрз сильнее, чем на улице. Скорее домой – почти добрался уже.
Парень сел на ближайший автобус, сошёл у сквера. Поднявши воротник, быстро-быстро зашагал по тропинке, утрамбованной такими же вот любителями срезать углы. Поворот, ещё поворот, прямая дорога – чуть поднажать, и желанное тепло квартиры, свистящий чайник на старенькой плитке, шкворчащая яичница с салом (у девок и закусить-то оказалось нечем, одни чипсы с солёным арахисом – вот жадины!).

Добрый старенький бабушкин дом. Юрка вздохнул. Сколько лет квартира пустая стояла, Юрку ждала, а вот вернулся, и тревога – тихая, щемящая – привязалась к душе, точно муха домашняя, которой никак умирать не хочется. Вроде бы из детдома возвращаться – быть готовым к одиночеству, во всяком случае, морально. К тому же, красивому молодому парню грех на одиночество пенять. Только начал самостоятельно жить, а уже и девушку встретил, невесту – никак не меньше. А всё чего-то не то, всё не уйдёт никак тоска из сердца.
Что делать? Инфаркт, беда внезапная. Утром человек ещё борщ варил (аромат его до сих пор Юрке будто чудится), но… так и не получилось в тот день обеда…

Внезапно Юрке показалось, будто кто-то простонал.
Замедлив шаг, прислушался, осмотрелся. Впереди зловещей пустотой давно разгромленных окошек предательски чернела бывшая котельная. А рядом громоздилась куча бытового мусора. И… полная, пугающая своей мертвецкою стабильностью, парализующая тишина.
Жилой квартал (непотребного вида четырёхэтажные бараки под снос) начинался всего-то шагах в двухстах от бывшей котельной, однако обходить эту развалюху Юрке всегда было жутковато. А тут ещё и стон! Слабый, еле слышный, но уж очень тревожный, прямо детский какой-то.

Напрягая зрение и слух, Юрка медленно подошёл к мусорной куче. Что это? Опять кто-то простонал? Да, судя по тону, и голос-то почти детский – высокий, отчаянный, хотя и совсем глухой.
Юрка машинально нащупал в кармане пальто связку ключей (два в ней были от квартиры, остальные – чужие, они утяжеляли связку) – на всякий случай. Если придётся давать кому-то отпор, зажатые в кулаке ключи помогут усилить удар.

Когда очень холодно и страшно, ноги так и норовят прошмыгнуть к виднеющимся вдали мрачным стенам домов. Осматривать кучу по кругу в темноте (фонарей здесь давно уже не было, лишь от шоссе добивали слабые огоньки) захотелось бы разве что совсем ненормальному. Тренер Юры по джиу-джицу, кстати, постоянно говорил на тренировках, что страх – нормальная человеческая реакция. Не знающие страха очень часто попадают в больницу, если не на кладбище…
Собравшись с духом, Юрка внимательно осмотрел вершину «культурного» холмика. Что? Он машинально поморгал глазами, надеясь таким образом их прочистить. Но видение не исчезло. Привыкшие к темноте глаза всё-таки различили распластанное на грязном, как сам мусор, снегу абсолютно голое тощее тело.
Он не успел ничего подумать. Сработала важнейшая древняя реакция человека. Опомнился, лишь когда уже, спустившись с кучи вместе с этим, взваленным, точно мешок с картошкой, неподвижным телом на плечо, почти побежал к жилому кварталу. Дальше всё прошло, как во сне. Думать было некогда: всё-таки килограммов пятьдесят чьих-то юных костей и кожи на себе волок. Что дотащит, в этом он не сомневался: спортсмен всё-таки. А то, что непонятно кого несёт в свою квартиру, Юрка сам с собой даже и не обсуждал – он просто спасал живую душу.

Будто по заказу (чтобы меньше возникало вопросов у соседей) вышло так, что на глаза Юрке, сгибавшемуся под этой непривычно голой тяжестью, никто не попался – даже в подъезде. Лишь в квартире, постаравшись как можно аккуратнее уложить этот груз на любимую бабушкину кушетку, он обнаружил на найдёныше порванные в нескольких местах замызганные плавки. Человек был в полном обмороке, весь пунцовый от мороза. Что необходимо было сделать в первую очередь – Юрка не мог понять. Ему хотелось напустить в ванну горячей воды и окунуть в неё найденыша, но…а вдруг незнакомец вообще того. Кто знает, сколько парень голым на морозе провалялся? Хорошо, хоть дышит. И сердце вроде прослушивается.

Юрка внимательно посмотрел на его физиономию: заморыш какой-то. Тут же и устыдился такого сравнения. Хотя лежавший на старом диване мальчишка на самом деле смотрелся заморышем. Месяц, поди, если не дольше голодал и обитал, как бомж. «Детдомовец, - машинально предположил Юрка, накрывая парня тёплым одеялом. – Только вряд ли московский. Сбежал, поди, бедолага».
Усевшись рядом с парнем на табуретку, Юрка обхватил руками голову. По идее, следовало бы набрать «03»: ведь если даже и не дольше всего пятнадцати минут найдёныш провалялся на морозе, с его комплекцией и почти наверняка подорванным иммунитетом он пневмонию может подцепить в момент. А от неё простой отлёжкой в теплом месте, аспирином и бульоном с чаем не избавишься. Это не считая побоев, которыми парня щедро наградили по черепу и рёбрам, прежде чем раздеть до трусов. Раздели, скорее всего, не ради грабежа (вряд ли на заморыше имелось что-то путное). Просто захотели поглумиться, поржать, вспоминая об этом эпизоде где-нибудь в подвале или на чердаке, тайно обустроенном под их «малину». А то, что накидали они бедолаге по первое число, было очевидно. Иначе пацан, во-первых, не дал бы себя так просто «разгонишать», а во-вторых, не остался бы в мороз на мусорной куче валятся – уж кому-нибудь в дверь да постучался бы.
Говоря откровенно, меньше всего Юрке хотелось получить в квартире труп. А рассчитывать на «авось» (мол, выживет, оклемается и на своих двоих укатит) он как-то с детства не привык: такой уж был от природы правильный, рациональный – аж противно, как нередко оценивают это в народе. Ему и Юля не раз о том же говорила. Правда, с любовью в глазах, без намёка на критику…
 
Подумав пару минут, Юрка потянулся к телефону. «Юльке позвонить? Посоветоваться?... Нет, какая Юля –полпервого ночи уже. Да и зачем я буду вешать на неё свой экстрим? В конце концов, Юля ещё не врач, а просто студентка. И всего-то первого курса».

Юрка вздрогнул: парень снова простонал. И слабо зашевелился под бабушкиным одеялом. «А он случайно не того? Не наркоман?» - сама собой сформировалась противная догадка. – Впрочем, какое теперь это имеет значение!». Он решительно набрал заветный номер.
- Друга раздели на улице – до гола! Да, иногородний! Да, в гости! Лежит у меня в квартире без сознания! Кто-кто! Я и принёс его! Он лёгкий. Лет? Шестнадцать, вроде. Не пьяный! Точно! Пульс еле прощупывается, весь горит!
- Адрес! – сказали с того конца.
Отчеканив, Юрка возбуждённо положил на место трубку: «Уф!». Снова подошёл к найденышу. Щёки парня будто охватило пламя. Юрка рефлекторно положил ему руку на лоб. Как огонь. «Под сорок, наверное, - мрачно подумал.- И что теперь говорить врачу? Ни паспорта, ничего! Даже как зовут – не знаю. А если госпитализируют?  Менты потом начнут ходить, выяснять. Вот нужно мне это? И главное, расскажи кому – не поверят. Такого, дескать, в жизни быть не может».
За размышлениями прослушал, как проскрипели тормоза под окнами, громыхнула дверь машины, потом приглушённо хлопнула подъездная. Треньк! Юрка кинулся открывать. В прихожую бесцеремонно ввалился молодой худощавый доктор в синей униформе. «Лет тридцать – не старше», - опять само собой оформилось в Юркиной голове.
Врач, не поздоровавшись, протопал прямиком в гостиную.
- Где пострадавший?
Юрка не успел ещё запереть дверь и вернуться к дивану, а доктор уже склонился над найдёнышем, прощупывая пульс на выскользнувшей из-под одеяла правой руке. Машинально засуетившись, Юра подставил врачу табуретку. Не торопясь на неё «приземлиться», парень откинул в сторону одеяло, внимательно осмотрел грудь, живот и ноги больного, положил свою узкую интеллигентную ладонь пациенту на лоб. Затем выпрямился, разместил на табуретке чемоданчик, точно выверенным движением распахнул его. Ещё через пару секунд подмышкой у найденыша притулился термометр. А врач извлёк из чемоданчика стетоскоп.
- Он что, без сознания? – в голосе врача проскользнула издёвка. – Сколько времени пробыл на улице?
Юрка замялся. Однако врач, похоже было, и не ждал ответа.
- Откуда я могу позвонить?
Ответ опять же не понадобился: глаза врача точно попали на старый бабушкин аппарат. Сделав два сухих шага к телефону, парень резкими движениями пальцев покрутил диск (телефонный антиквариат, должно быть, немало его удивил).
- Подстанция номер восемь? Тринадцатый у аппарата. Всё нормально. Минут через десять позвоню.
Положил трубку, помолчал. Потом пристально глянул на Юрку. Но заговорил с ним не сразу – с минуту сверлил парня глазами, словно намереваясь в чём-то уличить. Наконец его губы задвигались:
- Ну и как теперь быть?
Юрка виновато хлопал слипающимися ресницами. Ужасно хотелось спать. Врачу, по-видимому, тоже.
- Что? – Юрка выдавил из себя улыбку.
- Я говорю, как Вы предлагаете мне поступить? (пауза) Документов у него, скорее всего, нет, если я не ошибаюсь.
Юрка согласно кивнул.
-   Про полис я уж и не спрашиваю.
-  Полис? – словно спохватился Юрка. – А разве скорая…
Врач пренебрежительно поморщился:
- Разве скорая…Причем тут «разве скорая»? Понятно, что я его и без полиса могу госпитализировать. Только с полисом можно было бы в Боткинскую отвезти. А без полиса, да ещё без паспорта – в бомжатник разве какой. Есть такие стационары в Москве…
- Не надо! – прозвучал вдруг в квартире отчаянный стонущий голос – высокий, мальчишеский.
Врач и Юра рефлекторно переглянулись. Доктор тут же обернулся к пациенту, теми же двумя шагами приблизился к дивану, извлёк из подмышки парня градусник, академически глянул, присвистнул:
- Не надо, стало быть?! Сорок один!
- Не надо в больницу, - жалобно повторил мальчишка. – Я… я лучше… мне уже лучше. Ему… спасибо…
- Дорогой мой, - вдруг накинулся на него врач. – Мне-то что? Пусть твой друг напишет расписку, а ты подпишешься. Впрочем, тебе есть восемнадцать лет? То-то и оно. Я не могу тебя оставить, понимаешь? Обморожения, слава Богу, нет, но воспаление лёгких ты точно схватил. А плюс ко всему ещё не известно, что у тебя с головой, по которой тебе, юноша, как следует саданули. Я уж не говорю про ваши рёбра, молодой человек. Хотя им тоже досталось немало. И надо обязательно сделать рентгеновский снимок.
Найдёныш промолчал. И врач, спохватившись, быстренько зарядил шприц каким-то лекарством.
-  Ну-ка, парень, перевернись на живот и приспусти плавки, коли ты вменяем. От такой температуры можно и дуба дать.
На удивление Юрки, пацан, хотя и с трудом, но повернулся, подставив врачу раскрасневшуюся от резкого перехода к теплу ягодицу, в которую был тут же всажен укол.
- Короче, слушайте меня внимательно, - закрывая чемодан, сухо подытожил медик. – Турусы на колесах разводить мне с вами некогда. У меня сегодня как минимум ещё три вызова. Моё мнение – парня следует госпитализировать. Температура у него через полчасика упадёт градусов до тридцати восьми. Но к утру, скорее всего, повысится опять. С другой стороны, явной угрозы для жизни вроде бы не наблюдается. Документов у него при себе нет, и я могу оформить его как бомжа, которому оказана помощь на улице и дано направление в ночлежку с медицинским изолятором. Но он отказался туда ехать, поскольку один его знакомый молодой человек позвал его на ночь к себе. В карте вызова я напишу температуру тридцать восемь и пять – при такой госпитализация по скорой не обязательна. Но я непременно укажу адрес нахождения больного без документов и ваши, молодой человек (на этих словах он многозначительно посмотрел на Юрку) паспортные данные. И вы мне напишете сейчас расписку в том, что берёте больного под свою ответственность.
- А если я убегу? – от дивана донёсся заметно окрепший мальчишеский голос.
Юрка от неожиданности захлопал ресницами. Однако врач в сторону найдёныша даже не глянул:
- Это ваше с ним личное дело. Мне надо закрыть вызов. Либо как ложный – но тогда вас, молодой человек, оштрафуют, либо в том варианте, который я вам сейчас предложил.
В строгости помолчав, врач добавил:
- Либо я должен отвезти его в стационар… Выбирайте…
На полминуты в квартире зависла усыпляющая тишина. Потом найдёныш заговорил снова, правда, Юрке показалось, что парень уже засыпает:
- А что, если… вызов был не… не ложный… а… когда врач прибыл, я уже убежал…
Врач усмехнулся:
- Он бредит. Если к моменту прибытия скорой больного на месте не оказалось, то вызов оформляется как ложный. А станция уже зафиксировала этот адрес и телефон. И, между прочим, ваша фраза «друга раздели на улице, и он лежит у меня в квартире без сознания» уже автоматически пошла в УВД. Боюсь, визита участкового вам всё равно не избежать.
- Тогда оформляйте ложный вызов, - буркнул Юрка. – Пусть лучше я заплачу.
- Дорогой мой, - снова вскинулся врач. – Да тебе известно, сколько на лекарства для этого прохвоста придётся потратить? Всё равно придётся вызвать врача… Ты мне лучше честно скажи, не юли (доктор нервно посмотрел на свои наручные часы): он действительно твой друг? Или это просто… Ну, ты понимаешь, о чём я говорю. Смотри, заразу не подцепи… Да ладно, не ерепенься сразу-то. Какие все нежные стали!
- Я вам заплачу! Сто баксов устроит? – сухо отчеканил Юрка.
- Ну-ну, - снова усмехнулся врач, на этот раз более добродушно. – У тебя родители такие богатые? За кого ты меня принимаешь…
- У меня их вообще нет, - тихо перебил Юрка.
- А! Понял… Извини, брат, - согласно кивнул врач. – Я, между прочим, тоже детдомовский, - он слегка покашлял. – Короче, знаешь что?
Он вынул из нагрудного кармана куртки записную книжку, что-то в ней чиркнул, вырвал листок:
- На-ка вот. Мой мобильный. Если что, звони – помогу чем смогу.
После этого парень быстро подошёл к старому бабушкиному круглому столу, застеленному старой, но добротной скатертью, присел на краешек старого венского стула, что-то написал в большой медицинской книге. Потом снова потянулся к телефону:
- Восьмая? Тринадцатый опять. Всё нормально, первая помощь больному оказана, необходимости помещения в стационар нет… Ага!.. Да, лёгкие ушибы… Нет, какое ограбление… Парень выпил малость, задурил, вышел раздетым на улицу, в смысле, в одной рубашке и трениках, пошёл в палатку за коктейлем, поскользнулся и упал. Ну, повалялся минуты две, замёрз немного, потом вернулся. Друг перепугался, вызвал скорую. Так, пустяки… Ага! Записываю! Дом 15? Всё понял, буду на месте минут через десять.
Положив трубку, парень посмотрел немного в одну точку на своей книжке, потом захлопнул её, встал и пожал Юрке руку.
- Рецепт я тебе оставил на столе. Если есть водка, разотри его как следует. Потом смажь…, пусть смажет кожу кремом. Или купи где-нибудь барсучьего жиру. Ему полезно его и внутрь, и наружно. Парню придётся отлёживаться с месяц. Усиленное питание – побольше горячего куриного бульона, варёной телятины, свежих овощей и фруктов. Если откроется рвота на фоне не очень высокой температуры – значит, сотрясение мозга схватил. Звони – придумаем, что делать… Да, и теплее одевай его. В смысле, накрывай тёплым одеялом. Будем надеяться, что пневмонии у него всё-таки нет. Но если утром состояние резко ухудшится – там, судороги начнутся, кожа побелеет резко, температура опять до сорока одного подскочит – звони мне. Или снова вызывай скорую… Тогда ничего не поделаешь.
- Спасибо, - потеплевшим голосом ответил Юрка. – Не знаю даже, как вас благодарить. Может хотя бы пару сотен…
- Всё, проехали, - перебил Юрку врач, дружески хлопнув по плечу. – Пока!
И в уже в дверях:
- Если что, не стесняйся, звони. Я ведь за вас, подлецов, теперь переживать буду. Я ж на свою ответственность вас обоих взял, - подмигнув Юрке уже из-за порога, парень лихо поскакал по ступенькам вниз…

.2.

Несмотря на озноб – признак высокой температуры – Владик наслаждался жизнью. К счастью, его не тошнило,  даже наоборот – хотелось есть. В голове немножко гудело, ссадины и царапины «горели», но всё это ему казалось сущим пустяком по сравнению с тем, что он уже оставил далеко позади.
Мысли бегали по кругу, путано и прерывисто. Чаще почему-то вспоминался «дом презрения» - с его холодными шершавыми стенами мрачных коридоров. И не менее холодными, почти паучьими глазами обитателей этого «проклятого», с точки зрения Влада, места, рассадника, как он считал, цинизма, несправедливости, жестокости и…самого настоящего садизма.
Директор, воспитатели, учителя, хозработники, даже повара – все там казались Владу на одно лицо – непроницаемое в своём безразличии к творящемуся вокруг беспределу.
Ему очень хотелось, чтобы «дом презрения» провалился куда-нибудь в бездонные глубины его памяти, чтобы наводящие тоску картинки из той, прошлой жизни в «доме презрения» сами собой не всплывали в сознании. Он искренне удивлялся, почему самый последний в его жизни эпизод садизма не кажется ему столь пугающим, каковыми казались фрагменты его существования там, откуда он несколько месяцев назад сбежал. Совсем недавно его не просто избили, подавив явным численным превосходством и совершенно непонятной ему злобой. Его бросили умирать на морозе, без какой-либо капли жалости методично раздев до трусов. Он даже запомнил ехидный голос одного из мучителей, изрекший с желчным сожалением о том, что «не оголили жопу этому дохляку», какие, мол, все брезгливые нынче пошли братаны. И дикие вопли радости тех, кто решил, что сжечь на костре «вонючие тряпки» раздетой жертвы (жертвы подросткового идиотизма), - это круто и «клёво».
Самое интересное, отрывочные воспоминания этого эпизода Влада совершенно не трогали. В то время как картины «дома презрения» вызывали чувства, сравнимые с чувством паники. Позже он понял, почему более далекое прошлое било его гораздо сильнее, чем совсем недавнее и в гораздо большей мере опасное для жизни. Хотя в «доме презрения» его никто не раздевал на морозе, а фонари под глазами и ссадины на теле он получал в том же количестве, что и раздавал в ответ – одно беглое воспоминание о «доме презрения» будто колом вбивало в его сознание константу о том, что, хочет он этого или нет, но возврат в «проклятые» коридоры реален настолько, насколько реальна сама жизнь. Переделка, в которую он попал в одной из трущоб Москвы, в сравнении с реальностью возврата в этот дом воспринималась им не более, чем простое мимолетное падение с велосипеда, которое вряд ли повторится в таком же варианте, а если и повторится, то боль от ушибов промучает его недолго. Так что, положа руку на сердце, именно поэтому Влад «вечному» ожиданию счастливого финала, к которому когда-нибудь подойдёт его жизнь в «доме презрения», предпочёл голод и холод скитаний по России-матушке без гроша в кармане. Он всегда задумывался над вопросом, почему некоторые солдаты не выдерживают армейской дедовщины всего каких-нибудь полторга года. А когда понял, что детдомовская дедовщина, скорее всего, не лучше армейской, решил, что он сам ничем не хуже дезертира…
До последнего акта «дезертирства» он сбегал три раза – в десять, двенадцать и четырнадцать лет. И все три раза с «позором» возвращался на «прежнее место жительства», сопровождаемый одним из воспитателей с холодными паучьими глазами.
Первый раз Владик удрал от подлеца Сережки. Был у них в доме такой хулиган старше Владика лет на пять – не давал проходу малолеткам. К Владику у Серёги созрели особые «симпатии». И тот факт, что именно их, эти «симпатии», Владик-то и не принял несмотря ни на какие угрозы и трёпку, приводил Серёгу буквально в бешенство. Его не остановили даже старшие ребята, которые однажды, прознав, чем занимается Серега с малолетками, как следует его отколошматили. Серега просто изменил тактику. Владик легко терпел подбрасываемых в кровать лягушек, мышей, пауков и даже раздавленных гусениц, но когда Серега после смены белья на кроватях сходил по большому на простыню Владика, это оказалось выше его сил. Со слезами на глазах доведённый до отчаяния мальчишка набросился на своего мучителя, встретив его в одном из мрачных коридоров. Серёга, разумеется, именно этого и ждал. Используя свою гораздо большую массу тела и силу мышц, он припечатал пацана спиной к холодному и грязному полу, уселся на Владика верхом и, вместо того, чтобы просто избить, в клочья разорвал ему рубашку и сделал на носу мальчишки «сливу». К изгаженной столь непотребным образом постели добавился ещё и презрительный хохот сверстников, которые также страдали от Сереги и любыми способами пытались заслужить его расположение.

Владик убежал в ту же ночь. Вернули его через три дня, обнаружив спящего в уголке на вокзале. К счастью, директор (дядя Ваня, как его за глаза звали воспитанники детдома) уже успел принять весьма эффективные меры в отношении хулигана – унёс аккуратно сложенную простыню с фекалиями к себе в кабинет, вызвал туда Сергея, и едва тот переступил порог, вытер этой простыней хулигану физиономию. Весь детдом три дня, пока искали Влада, хохотал над тем, как «дядя Ваня заставил Серегу скушать его же собственное говно». Принудительно вернувшись, Владик не испытал от факта столь экстравагантного наказания своего мучителя какого бы то ни было удовлетворения. Но несколько месяцев после этого случая Серега вёл себя достаточно тихо, а другие хулиганы Владика старались не замечать. Потом Серёга украл в магазинной кассе пачку с деньгами, и его отправили в колонию для несовершеннолетних.
Во второй раз Владика допёк их новый воспитатель, холостой парень лет тридцати, когда-то отчисленный из педвуза за драку. Владик, как и многие другие обитатели «дома презрения», знал, что на работу к ним никто не идёт, поэтому дядя Ваня вынужден брать практически первого подвернувшегося под руку. Воспитатели у них часто менялись, и уход кого бы то ни было из них ещё ни разу в бытность Владика ни у кого не вызвал сожаления. Никто из воспитателей и не скрывал, что работу свою ненавидит всеми фибрами души, а в «доме презрения» остаётся исключительно из-за царящей в городе безработицы, будучи готовым уйти в три секунды и без расчёта, едва подвернётся что-нибудь другое, «более менее приличное», как любили повторять эти безликие и чёрствые существа, сменяющие друг друга на посту воспитателя.
Старшие ребята говорили, будто раньше дядя Ваня не был таким равнодушным и жёстким. Но, так и не найдя в своём хозяйстве поддержки со стороны подчинённых, директор окончательно выбрал золотую середину – ни вашим, ни нашим. То, что он запросто мог отлупить у себя в кабинете кого-либо из отпетых обитателей «дома презрения», отнюдь не делало жизнь слабых и не боевых детдомовцев спокойнее. Розданные от благотворителей конфеты приходилось съедать в столовой в присутствии директора, хотя при этом наглые «крутые» (мало ли их было кроме Серёги) умудрялись обкладывать всех остальных данью – либо сумей часть конфет спрятать, либо укради потом на рынке или в магазине. Что конфеты! По мере взросления Владика жизнь в «доме презрения» для него становилась всё более не выносимой. Прежде всего, для души.

Тот воспитатель, заметив, что Влад ни с кем из подростков не находит общего языка и держится особняком, с вожделением принялся муссировать сей факт среди воспитанников. «Одиночек общество не приемлет, одиночек общество презирает, одиночек общество третирует», - чуть ли не каждый день язвительно вещал этот «Недоделанный» (как про себя прозвал его Влад), заставляя мальчика вне очереди дежурить по этажу, лишая его компота или запрещая ему выходить на улицу во время подвижных игр. Впрочем, это были цветочки. Ягодки начались, когда Володя-поросёнок (а так его прозвали остальные воспитанники – за его маленькие поросячьи глазки с белесыми короткими ресницами и привычку чавкать, пожирая отнятые у подростков сладости, которые, по его твердому убеждению, они ещё не заслужили, да и начальство сверх скудного полдника ничего им не давало) начал откровенно натравливать на Влада его ровесников и ребят чуть постарше. Дескать, проучите вы, как следует, этого эгоистичного молчуна – довольно ему всех игнорировать. Многие пропускали напутствия «Недоделанного» мимо ушей. Но находились и такие, кто с удовольствием следовал его советам. Больше всего Влада доставали не откровенные нападения, когда противник являлся лицом к лицу (или лицом к спине), и нужно было только махать кулаками или бороться. К синякам и шишкам Влад успел привыкнуть. Он и сам их отвешивал в качестве сдачи. Жизнь стала невыносимой от постоянных, изматывающих душу мелких пакостей исподтишка, когда лицо пакостника оставалось тайной за семью печатями. Дерьмо в постель аля Серёга больше не повторялось. Однако другие пакостные штучки оказывались не слаще.
Однажды у него из кармана брюк украли красивый брелок, подаренный девочкой Дашей, дружбой с которой Влад очень дорожил.
Даша была намного старше. Она выпустилась из «дома презрения» как совершеннолетняя и на прощанье подарила Владику этот брелок. «Если бы я ушла в свою собственную квартиру, Владик, я всё бы сделала, чтобы забрать тебя к себе». Так она сказала, смахивая со щеки слезу, когда они прощались. Увы, Даша уезжала в другой город – в общежитие ПТУ, куда она поступила учиться сразу после школы. Их прощание – и то постарались омрачить, петухами выкрикивая колкости типа «гляньте-ка, как совращает несовершеннолетнего пацана половозрелая девица!».  А тут ещё и брелок украли. Но и этого пакостникам показалось мало. На уроке географии, когда Влад отвечал у доски, кто-то швырнул ему под ноги брелок. Это оказался другой брелок, только похожий на Дашин. Но Влад рефлекторно нагнулся и… раздался хохот. Не смогла удержаться даже географичка. Ещё бы! Ночью кто-то распорол брюки Влада сзади по шву – когда Влад нагнулся, брюки разъехались в стороны. Вроде бы, что смешного – под штанами оказались трусики. Но весь класс хохотал с таким наслаждением, что Владу стало по-настоящему дурно. «Козлы вы все! Козлы и дерьмо!» - сказал он тогда жёстко и злобно, прежде чем выйти из класса. Брюки он быстро зашил в подсобке у технички Веры Андреевны. Но после уроков его встретили за школой целой ватагой и…бить не стали, а, повалив на асфальт, толпой содрали с него штаны вместе с трусами и разодрали их в клочья прямо у Влада на глазах.
Такого унижения Влад не стерпел. Он принялся мстить всем своим обидчикам и за это угодил в «карцер».
Странно, что терпел Влад от целого отряда одноклассников, но возненавидел при этом одного лишь Володю Недоделанного. Дождавшись, когда его выпустят из «карцера» - холодного и грязного полуподвального помещения без окон с одной лишь железной кроватью у шершавой стены, Влад сбежал через окно коридора в ту же ночь – с третьего этажа умудрился спуститься. А перед этим исписал все стены коридора зубной пастой: «Володя Недоделанный – подонок».

Далеко уйти ему снова не удалось. На этот раз его перехватила очень сердобольная проводница поезда дальнего следования, куда он, по наивности своей, напросился «на третью полку на одну только ночь» за уборку плацкартного вагона. Дама сразу смекнула, в чём дело, усадила пацанёнка за чай с бутербродами в своём купе и потихоньку сообщила в железнодорожную милицию. Уже на следующей станции в купе заглянула симпатичная женщина-милиционер из детской комнаты городского УВД. К счастью Влада, в детдом она доставила его сама, а поскольку с поезда его сняли около двух часов ночи, то повезла она Влада (её звали Евгения Михайловна) сначала к себе домой – ночевать. Утром же, сжалившись над мальчишкой с таким несчастным видом, старший лейтенант Морозова не стала его будить. Поэтому назад в детдом он вернулся только к обеду следующего дня.

Передавая парня с рук на руки директору дяде Ване, она около часа с ним о чём-то доверительно говорила. Владик догадался, что милиционер Женя просила дядю Ваню ни в коем случае не наказывать мальчишку и первое время проследить за тем, чтобы его никто не обижал. Как ни странно это показалось Владу, уговоры тёти Жени помогли. Его никто не замечал в «доме презрения» целую неделю – даже Недоделанный. Потом, когда Влада снова начали «ненароком» задевать, а Недоделанный вернулся к своему амплуа – подтравливать «коллектив» на «единоличника», Влад приспособился очень эффективно «угрожать» старшим лейтенантом Морозовой, которая, якобы, оставила ему свой домашний телефон – на случай, если кто-нибудь его заденет. Как-то Недоделанный даже ядовито спросил, не намеревается ли защитница в погонах усыновить Нечаева (фамилия Влада), чтобы тому можно было на законных основаниях «урвать из детдома без оглядки». Ну а чуть позже Володе подвернулась «более приличная» работа в системе ГУИН, и больше он Влада не допекал.

Влад Нечаев продержался до следующего побега ещё два года. Какое-то время его действительно никто особенно не доставал. После выхода в очень популярной местной газете весьма гневной статьи «Почему убегают детдомовцы?» в их «дом презрения» зачастили комиссии из РОНО. Вместе с ними иногда приходила и тётя Женя. Более того, в течение этих двух лет она минимум один раз в месяц забирала Влада к себе в гости на выходные дни. У них с мужем, капитаном «убойного» отдела, ещё не было собственных детей, поэтому провести пару дней в месяц с ребёнком из детдома обоим было даже интересно. В субботу его обычно водили в местный кинотеатр, оборудованный системой «Долби», где капитан, Сергей Тимофеевич Морозов, непременно покупал парню огромную пачку попкорна и большую бутылку колы. Дома у милицейской четы кроме вкуснейшего обеда и ужина Влада ожидал цветной телевизор с дивиди-приставкой и компьютерными играми. Зимними воскресеньями они втроём ходили на лыжах в парк, в котором было много чудесных склонов. В то счастливое время Влад искренне жалел, что зимы не тянутся дольше обычного.
А потом Женя родила, а у капитана Морозова расширился объём работы. Убойный отдел всё-таки…

И снова в «доме презрения поменялись» воспитатели – на место обычных, как водится, пришли подобные Володе Недоделанному. Впрочем, к тому моменту Влад уже никого не боялся. Капитан Морозов сумел внушить в парня уверенность в своих силах, плюс ко всему Влад подрос, сильно вытянулся и раздался в плечах, начал ходить на тренировки по боксу в спортзал Дома железнодорожников. В третий раз он даже не убежал, а ушёл. Просто не вернулся с тренировок.

Переночевал тогда Влад у знакомого пацана, своего напарника по тренировкам. У Игоря в тот день родители уехали в другой город навестить больную бабушку – парень сразу пригласил Влада к себе, чтобы не скучно было. А потом, чтобы не нагорело от дяди Вани, Влад просто решил в «дом презрения» не возвращаться. Попросил у Игоря взаймы пятьсот рублей (родители у приятеля были неплохо обеспеченные), самому сказал, что едет в гости к Даше (парень, конечно же, такую инициативу сразу одобрил), и с утреца отправился на автовокзал. В автобус можно было сесть, не предъявляя паспорта. За сто рублей Влад укатил в областной центр – в самый Томск. Даша ведь писала ему письма из ПТУ. К тому моменту она, правда, его уже закончила, а куда устроилась, не написала. Владик, разумеется, не верил, что Даша писала ему так редко. По его твёрдому убеждению, большую часть Дашиных писем от Влада скрывали воспитатели – из обычной вредности. Но в Томске он рассчитывал через то самое ПТУ разыскать и Дашу. Увы, не получилось: в общежитии ПТУ удалось выяснить, что Даша неожиданно вышла замуж за военного и уехала с ним чуть ли не во Владивосток. А куда конкретно, не знала даже лучшая её подруга, по-прежнему жившая в том общежитии. Но Владу уже и не надо было знать, куда именно увёз Дашу его неведомый соперник. Конечно же, Владик тогда вовсе не думал о Даше как о потенциальной невесте. Какие невесты в четырнадцать лет. Она ему была почти как сестра, единственная, любимая, самая близкая из всех людей, которых он когда-либо знал на тот момент жизни. И, почему-то ему так показалось, она его предала.

Переночевав в общежитии швей-мотористок (подруга Даши Нина отвела его в комнату, из которой все в то время уехали на каникулы к родителям), Влад утром позавтракал с Ниной овсянкой и яичницей, напился чаю с лимоном и мёдом, поболтал с накормившей его хозяйкой комнаты до обеда, потом, последний раз откушав сваренных Ниной щей и сарделек с макаронами, отправился на вокзал. Добро было бы лето, а то ведь февральские морозы трещали на улице. Из Томска за ночь Влад автобусом перебрался в Омск. Там проболтался, не зная, куда податься, до вечера. Ночь провёл на автовокзале. Под утро его арестовал милиционер. Привёл в отделение, сравнил с фотороботом.
- Ты, голубчик, похоже, на особом счету в своём городе стоишь, - усмехнулся принявший его сотрудник детской комнаты милиции. – И чего тебе на месте не сидится? Ей богу, не пойму вас, детдомовских. Кормят четырежды в день, одевают, в баню водят, в школе учат. Так вы друг другу житья не даёте. Это потому что на всём готовом живете, горя не знаете. А потом выходите в самостоятельную жизнь беспомощными, - с умным видом подытожил мент, оформляя для Влада справку на получение бесплатного билета до дома.
Ночевать ему пришлось в одном из подростковых приютов, в котором, к счастью, все пацаны оказались младше и слабее Влада, а воспитатели следили только за тем, чтобы никто не сел за стол, не помывши рук, и не слопал заодно чужую порцию. Утром за Владом приехал сам дядя Ваня с физруком Андреем Васильевичем, подтянутым пожилым волейболистом, к которому Влад относился с некоторой долей уважения. Когда они вышли из приюта, Владу показалось, будто у дяди Вани очень чешутся ладони – отвесить Владу хороший подзатыльник. Но ничего подобного не произошло. С ним даже не стали разговаривать. Только Андрей Васильевич как-то странно подмигнул Владу. Было не понятно, подбадривает он его или осуждает.

«Дом презрения» к тому времени поразительно изменился. По крайней мере, для Влада. Или, скорее всего, изменился сам Влад. Настолько, что уже не замечал вокруг себя всякой мышиной возни и разборок между сильными и слабыми. Когда его задирали, он равнодушно бил обидчика резким хуком или свингом. Хотя секцию бросил. И пятисотку Игорю так и не отдал. Тот, впрочем, простил его. Но дружба их как-то незаметно сошла на нет.
Побеждать физически ему удавалось не всегда. Иногда кто-нибудь из старших «крутых», игнорируя всякие правила бокса, просто валил Влада на пол, укладывал на лопатки и, усаживаясь на Влада подобно всаднику, крепко давал ему сверху по физиономии, иной раз до крови и фонарей под глазами. Это теперь не воспринималось им как издевательство или что-то явно нетерпимое. Даже побитый, он равнодушно цедил сквозь зубы, что очень скоро отомстит. И обидчики  на несколько недель забывали про непокорного «щегла».

После «предательства» Даши жизнь вокруг Влада протекала как в сером тумане. Другие девчонки его почему-то не интересовали, хотя перед каждой дискотекой или так называемым балом кто-нибудь из них обязательно спрашивал, придёт ли он. Он не приходил. И девчата решили, что Влад просто не любит и не умеет танцевать, поэтому надеяться на белый танец, чтобы наконец-то его пригласить, совершенно бесполезно. Через какое-то время и девочки потеряли к Владу интерес, хотя, как он слышал краем уха, его считали симпатичным, даже красивым. И недоумевали, почему он при своей такой интересной внешности всё время ходит хмурый и ни с кем не общается.
К моменту, когда Влад решил покинуть «дом презрения» навсегда, чего бы это ему ни стоило, он понял, что ему просто претит вся атмосфера детдома. Всё в нём казалось Владу холодным, отталкивающим, паучьим. На этот раз он ушёл в конце сентября, в тёплую солнечную погоду. Пешком.


.3.
 
- Ну ты чего? – на Влада в упор смотрела симпатичная юная рожица с улыбкой до ушей. – Как себя чувствуешь? Может, есть хочешь? Пить?
Губы Влада сами собой разъехались в ответной улыбке. Как-то неожиданно для него всё это было. Как-то не так. То есть, как в жизни не бывает. Потому что просто не может быть.
Но он чувствовал, что в здравом уме. И что это не сон, не бред. Хотя и температурил будь здоров как. Только не верилось, что ощущения не врут. Фантастика какая-то…

- Ладно, не отвечай. Сам знаю, что с таким жаром кроме воды ничего в горло не лезет. Сейчас я чаю принесу, с лимоном. И лекарства пора принимать. Стас скоро приедет. Обещал по пути заскочить на пару минут. У него рядом два вызова. Сказал, ерундовые.
Юра побежал на кухню, и через полминуты до горячих ушей Влада донеслось яростное шипение чайника.
«Надо же, - произвольно возникло у Влада в голове, - тоже детдомовец. Только, во-первых, московский – не чета нам, сибирякам. А во-вторых, уже отмучился. Если вообще мучился… Интересно, это его хата или снимает?».
Влад тут же устыдился «бабского» любопытства. Какая разница, чья квартира! Все равно тут ему долго не задержаться. Два мужика в одной хате. Ненормально.
На табуретке перед Владом возникла чашка с поднимающимся к потолку густым горячим паром. Насыщенный тонкий аромат пробил даже заложенные ноздри Влада. Давно не пил свежезаваренного чая. А лимон? Как здорово он пахнет!
Впрочем, Влад вдруг вспомнил, как закусывал водку долькой лимона. По коже тут же пробежала неприятная волна. Фу, мерзость. Не лимон, конечно, а те придурки, садисты, гады. А ещё москвичи, скины. Которые, как они всех уверяют, бьют исключительно «черножопых». Может быть, еще и немцев с латышами и эстонцами. За что его-то избили да ещё раздели на морозе – он так и не понял. Влад, понятное дело, захмелев (ведь не жрал нормально сколько времени!), мог чего-нибудь не то сболтнуть. Ведь сначала бритоголовые его пригрели. В подвале той самой котельной.

- Ну! Пей чай давай, пациент! Перед доктором надо в лучшем виде предстать, чтобы касторки не выписал! И хлористого кальция! – натянуто пошутил Юрка, присаживаясь у дивана на другую табуретку. – Тебе не холодно тут? – спросил прямо как папа какой, озабоченно, по-взрослому. – А то я могу тебя ко мне в комнату перетащить. Она теплее, чем гостиная.
Влад привстал на локтях, потянулся к чаю, судорожно отхлебнул, скривился:
- Кипяток! Чуть горло не сварил…
- Обжёгся? – Юрка немножко испугался. – Извини, не остудил. Ничего, сейчас остынет.
- Да ладно, всё нормально, - Влад почему-то старался казаться развязным, шпанистым. – Слушай, а чикалдыкнуть за знакомство у тебя случаем нет?
Юрка развёл руками:
-  Извини, браток, не держим.
- Да я так, - нарочито протянул Влад, осторожно прихлёбывая чай. – Я на самом деле на алкоголь не западаю.
- Знаешь, - Влад вдруг оживился. – Ну, в общем… Как тебя?
- Да, мы ведь ещё и не познакомились! – спохватился Юрка. – Юрий Петров меня зовут. Можно просто Юрик. Живу, как видишь, один. Мама погибла в автокатастрофе – давно. Папа тоже.
- Оба значит, - вздохнул Влад.
- Бабушка шесть лет назад умерла. Да, ты что-то хотел попросить, если я не ошибаюсь?
- Да я это, - Влад засмущался.
- В сортир, что ли, - засмеялся Юрка.
- И это не мешало бы. Только я…короче, очень жрать почему-то охота. Я и сам удивляюсь, - Влад по инерции начал оправдываться.
- Так бы и сказал.
Юрка немедленно отправился на кухню и минуты через три вернулся с горячим куриным бульоном, в котором плавали кусочки белой курятины.
- Стас приказал тебе пока только это давать. Спадёт температура, что-нибудь посущественнее приготовим.
- Спасибо, - Влад снова улыбнулся, будто застенчивая девушка.
И принялся жадно пить бульон. Потом есть куриное мясо, вылавливая его пальцами, потом вернулся к остывшему несладкому чаю. Потом Юрка заставил выпить его таблетки, микстуру и какой-то чрезвычайно кислый порошок. Наконец Владу удалось сходить в клозет. На диван он вернулся с удовольствием, так как, во-первых, его сильно шатало от неимоверной слабости, а во-вторых, в одних трусах было очень зябко. Хотя, как выяснилось позже, в гостиной было около двадцати градусов.

Накрылся толстым Юркиным одеялом и забалдел. Самому даже странным казалось: всё тело ломает, знобит, голова тяжёлая, нос заложен – и при таком состоянии он по-настоящему захлёбывался от счастья. «Это потому что на собственной шкуре испытал, почём фунт лиха, - невольно нашлось объяснение такому парадоксу. – Совсем вроде недавно помирал на морозе, и вдруг, не шевельнув пальцем, оказываюсь в чистой уютной квартире, на мягком диване под тёплым одеялом. И мне ещё прислуживает приятный парень. Конечно, лучше бы девушка. Но всё равно – разве не чудо ли со мной произошло! – с блаженством в душе подумал Влад, закрывая глаза.
Спал, ворочаясь сначала от озноба, потом от жара и пота, во сне вскрикивал, постанывал и со страхом в сердце просыпался. Вокруг него было тихо, уютно, безмятежно. Он даже не думал о том, куда вдруг исчез не по-человечески заботливый хозяин «берлоги». Оглядываясь по сторонам, успокаивался, начинал невольно думать о хорошем и незаметно для самого себя опять проваливался в целительный сон.
Потом снова перед глазами возникал Юрик, рядом с ним тот самый врач, которого Юрик называл Стасом. В руках у Стаса появлялся шприц. Потом он что-то прослушивал в груди Влада, что-то простукивал своими сильными пальцами, о чём-то тихо говорил с Юриком. И также, как и появлялся, неожиданно исчезал.
В комнате то темнело, то вдруг зажигался свет или наступал день. Волшебным образом перед Владом возникала вкусная еда, даже апельсины, груши и яблоки. «Сколько же я буду ему должен!» - вспыхивало в голове у Влада. И возвращалась блаженная безмятежность.

Однажды вместо Стаса Влад увидел рядом с Юрой стройную девушку с очаровательной улыбкой, большими чёрными ресницами и необыкновенно бархатистой кожей лица. Заметив, что Влад в смущении смотрит на неё с дивана, девушка положила свою аккуратную головку Юрке на плечо и, у Влада вдруг сильнее забилось сердце, подмигнула ему. Не Юрке (он в тот момент не мог видеть её глаз). Она подмигнула Владу!
В тот вечер они так и не заговорили друг с другом. Девушка и Юрик, видимо, не хотели тревожить больного. А Владик застеснялся. Да и, по большому счёту, ему вполне хватило её улыбки и… воздушного поцелуя, который, показалось Владу, девушка послала ему украдкой.
Юрик что-то спросил Влада, типа «как самочувствие, нет ли жалоб, может что-нибудь хочешь». Влад улыбнулся в ответ (со стороны было не ясно, кому именно он улыбается), но ничего не ответил, потому что балдел от какой-то странной, прямо волшебной волны накативших на него ощущений. Так обычно бывает, когда кто-то симпатичный тебе начинает вдруг мягко листать, к примеру, твою тетрадку. Или что-то выравнивать, разглаживать, приводить в порядок из твоих вещей. Влад вспомнил, что такого рода ощущения, всегда вызывавшие в нём состояние полной безмятежности (балдежа, как он говорил обычно), возникали у него, когда Даша, тогда ещё старшая воспитанница детдома, начинала проявлять о нём заботу – подчищала ляпы в его тетрадках, одевала в полиэтилен его учебники, вытряхивала мусор из его портфеля…
- Ну ладно, спи, - сказал Юрка. – Не будем тебе мешать. Что понадобится – позовешь, лады?
Они притушили в гостиной свет и, воркуя, как голуби, удалились в спальню.
«Даже не познакомил нас», - спонтанно подумалось Владу.
Впрочем, он и так догадался, что это Юля. Слышал, как Юрка общался с ней по мобильнику. Говорил таким ласковым голосом, что ты!

Странно! Влад поймал себя на том, что, оказывается, он чего-то ревнует. Не кого и не к кому – именно чего-то. В смысле почему-то ревнует. Но ревнует как-то не конкретно, скажем, Юлю к Юрке (как он может её ревновать, если увидел девушку впервые). Ну чем же она так напоминает ему Дашу? Ведь непохожа, совсем не похожа. Разве что взгляд, которым она одарила Влада. Именно одарила! А не случайно окинула. Случайно так не улыбаются. И тем более не подмигивают. А она точно подмигнула? Или ему показалось! Температура у него уже дня три как не выше тридцати восьми – при такой не бредят. Нет, она всё-таки подмигнула!
Ему снова сделалось как-то необычайно хорошо, «балдёжно». Как будто поплыл, «потащился». Надо же!  Всего-то ещё раз припомнил, как она ему подмигнула – с Юркиного плеча – и тут же «потащился». И чего так! Ну, красивая девушка – и что? Мало ли он видел красивых девушек.

Неожиданно Влад отметил, что Юля красивее Даши – намного.  Хотя, вряд ли она его ровесница. Скорее, она, если и моложе Даши, то максимум года на два.
«И чего это я на старших западаю? Ума не приложить…А Даша…Все они такие! Сначала подмигивают, ухаживают, уверяют, что лучше тебя никого в мире нет… А потом предают, легко и быстро… Взяла, и вышла замуж! Как будто жить без этого не могла… Я, мол, тебя ждать буду. Выпустишься – приедешь ко мне в ПТУ, я там останусь работать. Господи, какое вранье! Любят они красиво врать – жить без этого не могут! (пауза) Ведь не любила! Нисколечко я ей не нравился как пацан. Просто бабы любят кого-нибудь опекать. Наигралась в старшую сестричку, и надоело ей. А тут гормоны попёрли во всю мочь. И телок подвернулся подходящий, небось, со своей хатой – вот и укатила за ним, дура!».

Горькие мысли – хорошее лекарство от любви. Влад уже давно усвоил: хочешь жить, не разочаровываясь, никогда не очаровывайся. Жизнь ему такую установку начала вбивать в подкорку чуть ли не с самого рождения.
- Не жилец, - говорили врачи, пичкая маленького Владика уколами.
А он тогда ещё не знал, что Владик. И речи человеческой не понимал. А вот поди ж ты – запомнил каким-то чудом, что никто из врачей роддома, куда младенца притащила, по сути, милицейская собака (нашла его случайно в мусорном контейнере), не верил в победу Владика-подкидыша над смертью. А он выжил – на зло всем.
- Иммунитет у парня – ого-го! – сказал тогда профессор.
 Не важно, старая нянечка рассказала это Владу, или он сам схватил тогда мысли доктора. Главное – от него с самого начала хотели избавиться, в живучесть его не верили, а он – такую большую дулю показал им всем, в том числе и той мерзкой женщине, которую язык не поворачивался мамой назвать.

… - Владик, как дела! Вла-дик! – радостно пропел профессор.
- Почему Владик-то? – ухмыльнулась акушерка. – Хотя, не спорю, имя красивое.
- Владик, гу-гу! – засюсюкал профессор, не обращая внимания на глупый с его точки зрения вопрос коллеги…

А усыновить, увы, никто из них, по-доброму равнодушных людей в длинных белых халатах, не захотел. Спасибо, имя дали. Имя ему всегда нравилось. И звучит благородно, и по смыслу сильное – тот, мол, кто владеет славой. Он и прославился – с рождения. Чем не слава?!

Нянечка, конечно же, так рассказать Владу не могла – не сумела бы. Да и не была она в реанимационной роддома. Но Влад, с момента, когда научился (само собой, разумеется – не целенаправленно) внутренним взором видеть картины, именно так себе и представлял тот маленький, но весьма значительный эпизод из его жизни. Эпизод, который он во время «игры» в нём ещё не мог осознавать…

Засыпая, Влад подумал о своём последнем спасителе:
- А Юрка-то, похоже, красивый парень. Классно они смотрятся вместе. Счастливые ребята – не чета мне…


.4.

- Слушай, Юрик, мне так его жалко! – мягко протянула Юля, виновато глядя Юрке в глаза.
Она, как это часто у них бывало, с вожделением пристроилась у парня на животе, оседлав его точно наездница. Юрка сам её приучил к такому выражению чувств. Притащил её однажды на тренировку по самбо. Потом дома предложил ей шутливо побороться. Специально поддался. И попался «на крючок». Потом что Юле это вдруг очень понравилось. Не бороться, разумеется, а сидеть верхом на Юрке. Особенно перед тем, как они собирались активно заняться (так обычно шутила Юля) сбросом лишних гормонов. С того момента у них, говоря избитой фразой, и повелось – сперва немного борьбы в одежде, потом потихоньку друг друга раздевая (Юрик обычно предоставлял девушке инициативу: так больше кайфу приходило). Ну, а дальше, как водится, «нанайская борьба» (студенческий эротический жаргон. Прим. авт.) плавно переходила в нежные поцелуи и ласки…
- Правда жалко, Юр…, - взгляд её стал виноватым настолько, что Юля даже начала косить глазами в сторону.
«Та-а-ак…» - протянул про себя Юра.

Нараставшую волну возбуждения как ветром сдуло. Она вообще с того вечера, как только увидела Влада, стала какая-то «не своя». Тогда у них секс не пошёл. Но Юрка и сам не особенно хотел: после тренировки вымотался до предела. И Юля спешила домой – доделывать курсовую работу по цитологии (жутко «вредная» дисциплина).

Потом два раза всё проходило как-то пресно, словно в спешке. Юрка, впрочем, тогда значения этому не придал. Не всё же время ночной сказке бывать. И потом, он читал в специальной литературе, что настоящая чувственность развивается не раньше, чем к двадцати пяти - тридцати годам. А жить с восемнадцати лет, как он начал с Юлей (к счастью, самой первой его девушкой), - врачи вроде бы и вообще не рекомендуют. Но Юра с Юлей почему-то очень быстро пережили период романтической влюблённости.

Положа руку на сердце, Юрка даже немного стыдился такого развития отношений. Юле (а ей исполнилось тогда девятнадцать), оказались не особенно нужными ни серенады под Луной, ни долгие разговоры ни о чём по разным подъездам, ни постоянные походы в кино или кафе. Она сразу взяла быка за рога. А если говорить языком пошлости, то… за одно место.

Ну конечно – не так уж и сразу. Юрка ведь всё равно сгорал от нетерпения. И она это видела. И не стала парня мучить. А зачем, когда, во-первых, они уже совершеннолетние и сами за себя отвечают (вот, возьмём, мол, и поженимся), во-вторых, на дворе XXI, а не какой-нибудь XYIII век – иная мораль, иные нормы поведения. В конце концов оба они – люди воспитанные, не распутные, просто сексом абы с кем заниматься привычки не имеют. Наконец, в-третьих, у парня есть своя собственная квартира. И Юра ей действительно понравился как мужчина. Не надо пошлости. Нравиться как мужчина – для порядочной девушки (а она у него, извините, тоже самая первая оказалась) далеко не сразу связано с понятием «попробовать». Для начала достаточно просто увидеть… лицо и фигуру – в одежде. Услышать голос. Он у Юрки обалденный – мягкий, бархатный, приятно басовитый.

Сыграло свою роль, конечно, и одиночество парня. То, что он детдомовец, насторожило только Юлиных родителей – её саму это даже расположило к нему. Просто потому что сразу стало парня жалко. А такого рода жалость немедленно вызывает желание погладить по головке (прошу не думать в меру своей испорченности, господа!), поцеловать в макушку, пришить пуговицу на его рубашке (даже если для этого сначала придётся украдкой её оторвать).
У них на самом деде с Юриком получилось как-то всё естественно и легко. А то, что он, по природной стеснительности своей, во многом уступал ей инициативу, даже улучшило и ускорило развитие их отношений.

- Юлечка, вы же ещё дети! – пыталась образумить слишком самостоятельную дочку Вера Валентиновна, Юлина мама.
А Сергей Николаевич Шмыров, папа девушки, только один раз хмуро и сухо предупредил:
- Залетишь: с ребёнком или с ЗППП – неважно (он по-особому язвительно выделил эти четыре буквы) – обеспечивать себе реабилитацию в этом вопросе будешь сама. Так и знай!
И всё – больше ни слова. Мама, правда, какое-то время причитала. А потом неожиданно успокоилась и мало-помалу стала поворачивать сентенции об этом в другое русло. Мол, надо заранее готовиться к семейной жизни, привыкать стирать, убирать, гладить, подшивать, варить.

- И главное, Юлечка – пора тебе, наконец, начинать изучать ценники в гастрономе! Ты же, голуба моя, не знаешь, сколько булка хлеба стоит – наверняка ведь не знаешь. А готовить умеешь только из дурацких рекламных пакетов (пропади они пропадом!), да еще в свч-печке. А надо бы начинать учиться варить без моих подсказок, из свежих продуктов, на газовой плите. Да-да, дорогая невестушка наша!
- Мама! С чего ты взяла, что я…, - Юля пыталась «успокоить» Веру Валентиновну, но мама на сентенции дочки даже не обратила внимания.
- Все так говорят, дочка. Мол, и умеем, и знаем, и замуж не хотим. Только почему-то никто из вас, нынешних молодых да ранних, не хочет подумать о том, что мы, родители, во-первых, ещё не старые – у нас помимо родительских забот ещё и собственные интересы могут быть; во-вторых, мы ещё не на пенсии, и работа отнимает у нас много времени и сил, а в-третьих… В-третьих, ты бы спросила сначала мать, горит ли она желанием буквально завтра стать бабушкой.
- Мама! Да чего ты так завелась-то!
- Я дочка не завелась – я не машина, чтобы заводиться. Станешь матерью – всё сама поймёшь. Только ты имей в виду: мать всегда на твоей стороне. Даже если ты окажешься полностью неправой. А Юра, между прочим, подранок. Ты усвой это попрочнее, пожалуйста, голуба моя. Испортишь парню жизнь – тебе от совести своей до старости не спрятаться. Ты же ведь старше его…
- Всего-то на год! – в сердцах перебила тогда Юля Веру Валентиновну.
- Да, всего-то! – ничуть не смутилась мама. – Он только что из детдома пришёл. Ему от армии освобождение. Знаешь почему? Они в детдомах становятся инфантильными во много раз большими, чем избалованные дети из обеспеченных семей. И вообще – при разнице не в пользу девушки у мужчин один год за два идёт. Ты ему вскружишь голову, а потом встретишь зрелого мужчину, с которым просто как женщина – будущая мать – захочешь создать семью. Так нередко бывает. А парню куда деваться? Ты наперёд подумай об этом, доча.
…
А потом она просто стала потихоньку передавать Юле свой собственный опыт ведения домашнего хозяйства. И отношения в семье стали даже лучше, чем были до первой Юлиной любви.

- Правда, Юр… Мне так его жалко…
«Какая пошлость!» - само собой вырвалось из глубин Юркиного подсознания. Сознательно Юра на самом деле так не подумал бы: чего ж в этом пошлого. Просто настроение почему-то на один градус съехало вниз.
Он был уже в одних трусах, а она всё не давала себя раздеть, всё так же в джинсах и рубашке сидела на нём. Нет, открыто она не уходила от его попыток что-нибудь снять с неё. Просто крепко упиралась ему в ладони своими ладошками, тесно сплетя свои пальцы с его пальцами и, Юрка чувствовал, намеренно удерживала его руки прижатыми к кушетке. Чтобы они не могли начать свои раздевающие ласки. 
- Слушай, Юль… Ты чего это, а? – парень даже слегка растерялся. – Что с тобой произошло?... Ты какая-то другая стала…
«Не бороться же с ней на самом деле», - мелькнуло в его голове.
- Он такой беспомощный, такой бедненький…
Юрка вдруг понял, что, глядя на него в упор, она в упор его не видит. Может, она видит Влада вместо него?
Юрка вдруг отчётливо понял: в их отношениях что-то изменилось. Он, конечно же, пока и мысли не мог допустить о влиянии на их с Юлей отношения со стороны подопечного, столь неожиданно «свалившегося» им обоим на голову. Нет, грешить на Влада было бы подлостью. При чём тут Влад, когда он и с дивана-то встаёт чтобы всего-то до туалета дойти, не дальше. И видела она его только под одеялом, худого и бледного. Жалость к Владу – это обычная «бабья» уловка. Чтобы мягко увести отношения в сторону. Вроде как, жалко Владика – и «трахаться» уже не хочется. Какой секс, когда другому человеку, рядом с тобой находящемуся, плохо. Но это – уловка, не более того. И применяют её «бабы», даже не задумываясь о том, что делают это специально. Тут проблема, скорее, не в жалости. Тут в неудовлетворенности собака зарыта.

Мрачные мысли бродили в голове Юрика, точно скороспелое вино в кувшине. Неуверенность в своих мужских достоинствах – известное дело, бич для пацана.
Юрка поймал себя на мысли, что уже минимум две недели не слышит от неё слов, которыми она раньше почти каждый день услаждала его слух. «Ты у меня такой красавчик, Юрик, прямо как ангелок с гравюры! Такое лицо у тебя нежное, милое, по-детски очаровательное. Но ты не думай! Ты выглядишь очень даже мужественно! А мышцы какие! Вот уж не думала, что у самбистов такие красивые торсы и ноги! Да у тебя они, к тому же вовсе и не волосатые, как у других парней!».
Этих слов Юрка давно уже от неё не слышал.
«Интересно, когда она захочет слезть с меня?» - равнодушно подумал Юра, деланно растягивая рот до ушей и обнажая специально для неё свои ровные белые зубы. Они у Юрика были на самом деле неотразимыми – за всю жизнь ни одной червоточинки, ни одного пломбирования!
Она не слезла. Может, белозубая улыбка привела её в чувство, а может, она сама испугалась своего внезапного охлаждения к мальчишке, которого умом боготворила. Но взгляд ее вдруг начал становиться более чётким, осмысленным и чувственным. Поглядев Юрке пристально в глаза сверху ещё с пару минут, девушка внезапно испытала неистовый прилив желания, сдавила рёбра парня своими коленками и, резко упав ему на волнующуюся мускулистую грудь, буквально впилась своими губами в его раскрасневшееся лицо.
Потом, агрессивно посрывав с себя одежду, девушка, как амазонка, взяла мужчину сверху. Секс у них в ту ночь получился восхитительный. Так, во всяком случае, показалось Юрику…


.5.
Принято считать, что все детдомовцы – подранки. Но те, кто по-настоящему и долго работает в детских домах, отлично усваивает, что и подранок подранку не чета. Начать хотя бы с того, что существуют в нашем мире мальчишки и девчонки, попавшие в детдом, и так называемые сданные в детдом. Это совершенно разные дети.

Юре после смерти бабушки, единственного на тот момент родного человека, выпало счастье в столичный детский дом попасть. К выпуску назад, в квартиру, он и понятия не имел о том, что где-то в России детские дома чуть ли не открыто называют домами презрения. Он, конечно, слышал от разных людей и даже читал в газетах про беспредел, творившийся в таких домах. Но как-то не задумывался над этой социальной проблемой. Лично его мучила проблема совсем другого рода. Братишка младшенький где-то в мире обретался. Где конкретно, в каких условиях живёт – не ведая об этом ни капля, Юра всё время находился в некотором трансе. Такой транс обычно на повседневной жизни человека не отражается. Видевшие мальчика со стороны, даже особо чувствительные и отзывчивые к чужому горю люди, вряд ли о чём в этом плане догадывались.

Сданные в детдом, как казалось Юре, жили по совсем другим правилам. Многие из таких ребят имели привычку бахвалиться перед так называемыми подкидышами. То есть попавшими в детский дом через милицию и неизвестно от кого. Хорохорились они и перед сиротами, к числу которых принадлежал Юрик. А чего хорохориться? Юрке всегда это казалось дико. Ну ладно, ты, допустим, знаешь, что на «свободе» к кому-то можешь заскочить. И чего? Один из мальчишек их детдома не уставал бормотать про отцовы почки. В смысле, мол, все почки папаше отобьёт, как только получит паспорт. Юрка посмеивался: причём тут паспорт? Сильнее, что ли, сразу станешь, как его получишь.

Но Юрка видел и другое, никак в его сознание не укладывающееся. У них в доме жили человек пять пацанов, родителей которых лишили своих прав. Понятно, из-за чего. Пацаны те к моменту попадания в детдом буквально завшивели и вообще потеряли человеческий облик. Одного из них безбожно лупили оба родителя. Другого напившийся в очередной раз папаша всё время обещал «укокошить до смерти». Третьего распутная мамка ночами выгоняла из дома, потому что её дружки не терпели «детские сопли». Ещё двое жили то у старых бабушек, то в своих грязных и холодных квартирах, потому что их матери и отцы где-то гуляли, наведываясь домой лишь за тем, чтобы чего-нибудь стащить у голодных детей.

И каково же было Юркино удивление, когда он узнал, что эти самые сироты при живых родителях чуть ли не каждый день встречаются со своими, погаными с точки зрения любого нормального человека, предками, чтобы передать им свёрток с припрятанными с обеда, завтрака и ужина кусками. И это было еще не все. Пацаны то ли где-то подрабатывали, то ли выигрывали, то ли выпрашивали деньги. Так вот почти всю выручку они отдавали предкам на бутылку.
Вот тебе и подранки…

А Юрка стал детдомовцем поневоле. Когда бабушка умерла, он в детдом даже не помышлял, жуть как не хотел. Думал: зачем, когда я могу сам прожить в бабушкиной квартире, пусть и реветь буду по углам, как белуга. Его не спросили: несовершеннолетний тогда был…

…Юрина мама, Майя Вениаминовна Петрова (девичья фамилия – Васильева), была журналисткой. Не в Москве – в Таджикистане.  Юрка успел родиться ещё в советские времена. До самого совершеннолетия он так и не понял, почему изменился вдруг строй и что плохого было в так называемом социализме, но то, что в Душанбе в ту пору жить было очень неплохо, это он усвоил чётко.
У них был большой красивый сад. Точнее, у дедушки с бабушкой, тех, папиных. Эдуард Васильевич был сам из Душанбе. А мама – москвичка. Перед тем, как уехать к папе в Душанбе, жила с бабушкой Верой, своей мамой – в бабушкиной квартире на этой же улице…

Бабушка Шура потом рассказала Юрику, что мама его училась на весьма престижном в то время факультете журналистики МГУ имени Михаила Васильевича Ломоносова.
- Ты, как школу закончишь, Юрочка, попробуй туда же поступить. Ты, я вижу, любишь читать газеты и журналы. Может, и писать в них научишься. Как мама и папа умели.
Юра тогда посмеивался:
- Бабушка, да я и в школьную-то стенгазету ни разу ни строчки не написал.
И тут же возвращался к затаившейся глубоко в душе ностальгии. Потому что вспоминал родителей, которых так внезапно потерял ещё в Душанбе…

… С папой мама познакомилась на своём курсе факультета. Бабушка всё время восхищалась быстрой зрелостью их отношений. «Как увидели друг друга, так сразу и решили взять быка за рога…». Так она говорила соседке тёте Маше с нижнего этажа.
Юру, впрочем, такие подробности мало интересовали, если интересовали вообще. Эдик для него всегда был папой, а Маечка – мамой. И в саду рядом с их домом большую часть года было много крупных и сочных яблок, груш, плодов инжира (дедушка Саша называл их фигами), черешни, сливы, винограда, персиков. И почти круглый год светило горячее солнышко. И зимой не надо было так тепло,  как в Москве, одеваться. Девять месяц из двенадцати Юрка бегал в шортиках или даже в трусиках. Помнит, как не хотел надевать эту дурацкую панамку, но бабушке Лиде всегда удавалось его уговорить.

Юра смутно помнит о том, что всегда хотел к маме. Но она появлялась гораздо реже, чем ему было нужно. Папа играл и гулял с ним немного чаще, но тоже недостаточно, чтобы ребёнок не плакал. Постепенно он привык и к детскому саду, и к бабушке с дедушкой. И к тому, что папа и мама – люди очень занятые, им надо денежки зарабатывать, для Юрочки, чтобы купить ему курточку и штанишки, и ботиночки, и пальтишко на зиму. Так внушала ему баба Лида, которая потихоньку сама ворчала по поводу нежелания родителей выкроить немного время для общения с собственным ребёнком.

Когда ему исполнилось четыре года, мальчик услышал сакраментальную фразу, в сердцах произнесенную дедушкой Сашей – «союз рухнул». Тогда он, понятное дело, не знал, кто такой загадочный Союз и куда он мог рухнуть. Но звучавшая в дедушкином голосе тревога запала в душу и Юрику. С тех пор он начал будто предчувствовать своё печальное будущее…

Мама поехала с папой в Душанбе не потому, что не хотела остаться в Москве. Она просто знала, что в Москву вернётся всегда, когда захочет. И Эдик никуда не денется, поедет как миленький. Но в Душанбе тогда светили большие перспективы.
Александра Михайловна потом корила себя за то, что как должное приняла в тот момент «ту несчастную заморочку» дочери.

- Я ведь, Юрочка, думала так, - рассказывала она внуку долгими зимними вечерами. – Что ей, мол, делать в Москве, когда у нас в роду ни одного журналиста не было. Ведь пять лет отучилась, а ни одного, ни одного (!) знакомства в центральных газетах не завела. Всю летнюю практику в Душанбе отработала. И там её знали, и привечали, и звали на работу, распределение им обоим с папой устроили, хорошее распределение. Маечку пригласили ведущим журналистом нового молодёжного телевидения и редактором отдела молодёжи республиканской газеты По целому окладу дали в обоих местах. А тогда, Юрочка, это большие деньги были – почти пятьсот рублей в месяц совсем ещё девчонке!

Юрик помнил, как тогда сухо спросил бабушку:
-  А в Москве?
- В Москве! – Александра Михайловна обречённо махнула рукой. -  Да что тогда ей в Москве светило! Слёзы одни, а не зарплата. В центральные-то газеты просто так с улицы не возьмут, будь ты хоть трижды выпускник МГУ. Ну, устроилась бы в какую-нибудь заводскую газетёнку маленькую. И то простой корреспонденткой. Я то ведь вот всю жизнь проработала на почте рядовым сотрудником, так хоть звание заслуженного работника связи СССР получила. Ничего особенного это звание мне не давало, ну разве иногда подарки к Дню работников связи давали да кое-когда материальную помощь выписывали, к окладу, говорили бухгалтера знакомые, что-то доплачивали. И то приятно! Я себя там в своей тарелке чувствовала, работала самостоятельно. А журналистка в Москве, если они никого не знала здесь – что она могла, какую карьеру сделать. Бегала бы по заводским цехам, как вчерашняя школьница, писала бы заметки о передовиках производства. Её такие задание просто бесили, Юрочка. А в Душанбе она сразу ожила. И у Эдика там были знакомства. Здесь-то ведь он, может, вообще эту профессию бросил бы. Кому в Москве были нужны иногородние?

… И то, как, рассказывая историю Юркиной несостоявшейся семьи, бабушка потихоньку протирала глаза полотенцем, он тоже вспоминал.
-  Ты, Юрочка, не думай – я не отговаривала её не из-за тесноты в этой квартире. Дедушка Веня тогда ещё здоровый вроде был. Он, конечно, Эдуарда недолюбливал. Я не знаю, почему. Чем-то он ему не нравился. Да многие отцы-москвичи ревнуют дочерей к иногородним. Он и замуж-то её не хотел отпускать. Но я сразу сказала: Веня, не мешай им, ей жить с ним, а не тебе. Никуда бы он не делся – привык бы, если б Майя с Эдиком у нас остались. И, наверное, сохранилась бы тогда семья…

Папа, общения с которым маленькому Юре так всегда не хватало, в период расцвета кооперативов при Горбачёве плотно занялся рекламным бизнесом. В издательстве, где он работал, начальство создало кооператив и предложило Эдуарду Петрову и ещё одному его коллеге занять рекламную нишу. Конкуренции, как в последствии понял Юра, в ту пору там на рекламном поприще не создалось, и дела у папы с приятелем Андреем Ивановичем пошли в гору. С Юриком папа встречался всё реже и реже, часто на работе и ночевал. Мама после декретного отпуска с Юриком тоже практически не сидела. Воспитывала его тогда бабушка Лида, папина мама. Лет до четырёх они жили все вместе в большом частном доме с прекрасным приусадебным участком. Юра там занимал отдельную комнату – огромную, как палисадник у фасада дома. Игрушек у него было навалом. Папа даже купил ему железную дорогу с бегающим по ней поездом. Только играл в неё с сыном всего лишь раз за всю свою недолгую жизнь. И то совсем чуть-чуть. Некогда было…

…Ещё ничего тогда не понимавший Юрик, однако, запомнил, как мама в один из вечеров в сердцах сказала бабушке: «Я ему стала как будто совсем чужая! Мы уже спим на разных кроватях. И не верю я, что ночует на работе! Я как-то позвонила ему туда…».
Бабушка Лида в тот вечер поспорила с мамой, немножко на неё накричала, потом успокаивала, что-то ей долго и тихо говорила.
А через несколько дней мама посадила Юру с собой в машину и, лихо управляясь с рулём, укатила с сыном в какое-то большое, очень высокое здание, окружённое со всех сторон красивыми беседками, качелями, песочницами и деревянными пароходиками.

Взяв Юру за руку, мама привела его к одной из такой беседок. Было тёплое осеннее утро, и солнышко ласкало кожу. У каждой беседки Юра заметил играющих мальчиков и девочек. Все они были в разноцветных шортиках и рубашечках с картинками. А на нём почему-то был тогда красивый и строгий костюмчик вишнёвого цвета с длинными штанишками и длинными рукавами.
Юра почему-то запомнил, как полная беловолосая женщина в розовом халате с пояском (воспитательница Эмма Яковлевна Рымбаева) сказала: «Что ж вы так закутали ребёнка, плюс двадцать пять ведь обещали днём».
«Ничего с ним не случится. Он пока стесняется и бегать не будет: первый раз в садике. Но если запарится, можно снять с него штанишки и пиджачок. Я надела ему приличные трусики и маечку», - с улыбкой отчеканила мама.

А что было потом, когда мама уехала, Юрка напрочь забыл. В целом-то он, конечно, детских сад помнил – как бегали вокруг беседок, ползали в песочнице, иногда кусались и дрались, бывало что и девочки на него ни с того ни с сего (как ему тогда казалось) нападали.

Садик был не простой – элитный. Юрик, правда, не мог определить, чем же отличается элитный садик от простого. Но мама, рассказывая соседке, тёте Мариям, про садик, всегда важно проговаривала два заветных слова – элитный всё-таки. А жили они уже не в доме бабушки с дедушкой, а в маленькой трехкомнатной квартире на третьем этаже большого кирпичного дома, который Юрке сразу не понравился. Там не было ни бабушки с дедушкой, ни веселых соседей за забором, ни сада во дворе, ни крикливой тетушки Фатимы, приносившей по утрам бидоны с молоком и мацони. И палисадник там был не один, а много – у каждого подъезда.

С весны по осень они благоухали цветами, в них рос декоративный виноград, но, во-первых, там не водилось черешни, а во-вторых, эти палисадники были общими, для всех жителей огромного дома. Зато при входе в их с мамой подъезд всегда сидела добрая бабушка Зоя, консьержка. Впрочем, Юра тогда не знал, что она консьержка, это его и не интересовало. Его больше волновало тогда, почему они уехали от бабушки с дедушкой и почему к ним не приходит папа.

Потом Юрик узнал, что папа приходил. Только очень редко и когда Юрик уже спал. Зато в их новом жилище стали часто появляться разные чужие люди – женщины, мужчины, большие дети. Майя Вениаминовна Петрова к тому времени успела сделать карьеру в издательском объединении – к ней как к главному редактору всегда приходили и коллеги, и школьники старших классов, мечтавшие стать журналистами, и просто люди, искавшие у журналистов помощи.

Этой же осенью (в Таджикистане тогда всё ещё стояло летнее тепло) дети старших групп садика вдруг, совершенно осознавая себя взрослыми, стали важно говорить друг другу два не очень понятных слова – «союз накрылся». Наверное, услышали от своих важных пап. Позже Юра узнал, что тот детский сад был чиновничьим, то есть ходили в него исключительно внуки и дети чиновников республиканского масштаба. Конечно же, в тот год и ещё несколько лет спустя Юрик не понимал и не осознавал того факта, что его мама каким-то образом умудрилась сделать блестящую карьеру. Такую, которая сделала бессмысленным решение вернуться в Москву из-за распада единого совсем недавно государства с гордым названием Эсэсэсэр.

Дедушка с бабушкой, которые почему-то категорически отказывались посещать новую квартиру Юриной мамы, но иногда, встречая их с мамой на улице, брали Юрочку к себе в гости на пару дней, внезапно уехали из города насовсем. Напрасно Юрик в истерике бился об пол, требуя у мамы отвезти его к бабушке с дедушкой и, размазывая по щекам слёзы, кричал, что ему очень хочется вернуться в «наш большой дом с садом». Мама Майя сначала терпеливо его уговаривала перестать плакать, потому что бабушка с дедушкой уехали отдыхать (так она объясняла Юрику их исчезновение), а когда её терпение лопалось, резко шлёпала его по попе большим папиным ремнём и громко ругала его, называя несносным ребёнком, который ничего не желает слушать, хотя уже и вполне большой мальчик.
Наутро, чтобы как-то загладить перед Юриком вину, мама Майя немного сидела с ним на коленях, ласково нашёптывая ему в ухо всякие добрые слова типа «ты же у меня такой красивый, такой хороший, добрый мальчик, ты такой послушный, ты простишь маму, правда ведь». И обещала в субботу взять его с собой на речку за город.
Но субботы к тому времени стали уже холодными, и вместо поездки на речку за город Юра торжественно сдавался во всё тот же порядком ему надоевший детский сад. Зима в Душанбе была никакая – куда-либо ездить в выходные не имело смысла. К бабушке с дедушкой было бы самое то, но мама неуклонно повторяла одну и ту же противную фразу – «я же сказала тебе: дедушка с бабушкой уехали отдыхать». И точка.

Зато однажды в квартире появился папа Эдик. Не помня себя от радости, Юрочка бросился к нему, повис на шее. Но папа, ласково похлопав сына по спинке, вдруг мягко отцепил от шеи детские ручонки и, равнодушно поставив мальчика на пол, резко и неприятно заговорил с мамой. Юрик заплакал, его закрыли в детской комнате и не обращали внимания на его «рев» до тех пор, пока, хлопнув дверью, папа не ушёл.
Мама тогда как-то нервно ворвалась в детскую, едва не сшибив Юрика дверью. Затем схватила мальчонку в объятия, резко села с ним на кресло и, прижимая его к себе невероятно сильно, громко зарыдала. И Юрик плакал вместе с ней, а когда запас его слёз иссяк, начал целовать маму в щёку, заботливо спрашивая, хорошо ли она себя чувствует. Он словно понимал, что про папу спрашивать сейчас нельзя…

Ни бабушка Саша, ни сам Юра впоследствии так и не узнали, кто из них – папа или мама – был тогда неправ. Бабушка Саша не стала винить никого из них, только себя немного укоряла – дескать, зачем отпустила дочь в Душанбе, почему не захотела обоих уговорить остаться. Тяжело вздыхая, бабушка тогда в сердцах вспоминала какую-то прописку. Из-за неё, мол, проклятой, московской, вся беда и случилась. Причём тут была прописка (или регистрация, как знал её Юра), он так и не понял.
Но бабушке кое-что выведать всё-таки удалось – через свою душанбинскую подругу таджичку, с которой когда-то вместе работали почтальонами на далёкой комсомольской стройке в Таджикистане. Они переписывались с ней до самой бабушкиной смерти, даже когда половина писем на перевалочных пунктах независимого Таджикистана пропадали, как в омуте. И эта бабушкина подруга по комсомольскому прошлому разузнала кое-какие подробности из жизни так и не состоявшейся Юриной семьи.

Кооператив, в котором в начале так называемой перестройки весьма успешно работал Эдуард Александрович, с распадом Союза распался сам. Государственное издательство со сменой власти и строя тоже пришло в полный упадок – папа Эдик потерял работу. Ничего, по большому страшного, не произошло, если учесть, что с Майей Вениаминовной они тогда ещё были официальными супругами, и мама Майя, получив от государства независимого Таджикистана хорошую трёхкомнатную квартиру в наём, плюс к этому продолжала прилично зарабатывать даже по меркам того жуткого времени. Разумеется, заработки её получались не просто так. Грубо говоря, она уже давно делила свою постель с одним из крупных государственных чиновников, солидным женатым человеком старше Майи Петровой на целых восемнадцать лет да ещё с четырьмя детьми. Этого человека Юра, может, как-то и видел дома, но не запомнил и, будучи несмышленышем, не придал его появлению какого-либо значения.

Но Эдуарда этот факт довёл до состояния полной истерики. При этом, по всей вероятности, папа Эдик сам был далеко не безгрешен. И началось это ещё до того, как Юрик и мама съехали из большого уютного дома папиных родителей. Мама, якобы, пыталась ещё наладить с мужем отношения, но Эдик тогда на контакт не шёл. Может быть, побег жены с похищением ребёнка сильно задел его самолюбие. А может, ему просто было тогда не до того – их кооператив находился в стадии последней битвы за существование.
Как бы то ни было, потеряв работу, Эдуард Александрович переживал до того сильно, что ударился в пьянство. И, конечно же, задолжал несколько сот долларов своим друзьям. Вроде, не такая уж и большая сумма. Но за деньгами он поехал к жене – у родителей просить не стал.
О чём они в тот день говорили, Юрик понял уже годы спустя. Тогда же он слышал только, что оба они перебрасывались приглушёнными фразами, точно бубнили что-то себе под нос. А потом вдруг папа закричал.  И последнее его слово заставило маму тоже повысить голос. Он внезапно приобрёл металлические нотки: «Не смей орать при ребёнке, идиот!».
 «Шлюха» - вот какое слово выкрикнул тогда папа в сердцах…

Став постарше, Юра догадался, о чём в тот проклятый момент у них шла речь. Отец с виноватым видом попросил у мамы денег в долг, довольно приличную по меркам того времени сумму. Она, естественно, отказала. Чего ради, если непутёвый муж даже не интересуется, как живёт его собственная семья. Возможно, она поставила отцу какие-то условия. Возможно, объяснила даже (а скорее всего намекнула), откуда у неё квартира, элитный детсад и хорошая зарплата. Может быть даже (и Юре очень хотелось, чтобы так и было) она предложила отцу жить вместе, только в этой квартире. Хотя, вырастая в юного мужчину, Юрка начал понимать всю абсурдность такого предложения, если оно прозвучало из маминых уст на самом деле. Жить, пусть даже временно, на попечении жены, которая большую часть своих благ, включая квартиру, имеет благодаря солидному любовнику…

Иногда поглядывая на фотокарточки из старого семейного альбома, который каким-то чудом оказался у бабушки Саши, Юра ловил себя на том, что подсознательно любуется лицом своего собственного отца. И мамы, конечно же, тоже. Просто, невольно сравнивая лицо довольно молодого в ту пору Эдуарда с физиономиями влиятельных мужчин, из тех, что бывали у них с мамой в гостях, в той элитной квартире, Юра делал вывод не в пользу возможного маминого любовника. «У Майи Вениаминовны вкус был всё-таки хороший, раз она в студенческие годы выбрала отца», - с горькой усмешкой однажды подумал Юра, бережно убирая в секретер семейный альбом.

Но как бы то ни было, а отец ушёл навсегда. И не просто навсегда от них. Через пару лет он вообще ушёл из жизни. Жуткая, банальная, обидная смерть на шоссе в собственной машине.

Бабушка Саша была уверена, что погиб Эдик из-за расстройства. Вначале он перенапрягся, отрабатывая долги. Потом начал собираться в Россию. Бабушка с дедушкой, родители отца, переехали в деревню под Рязанью весной 1993 года. Свой дом они продали богатой таджикской семье. Российские родственники помогли им устроиться, обзавестись хозяйством. Через два года туда собирался и Эдуард. Купленную ещё в годы СССР машину ему пришлось отдать в залог, чтоб вернуть друзьям долги с процентами. Но те, кто ссудил ему деньги за автомобиль, ему же и сдали его в аренду. Он занимался частным извозом в день ото дня беднеющем Таджикистане и, когда уже наконец-то выкупил машину обратно, попал в аварию. Умер папа Эдик в больнице, не приходя в сознание.

Юре чётко отпечаталась в детской ещё памяти эта пробирающая до костей картина: он испуганно держится за мамину руку, они стоят в тихом, но красивом зале, в котором очень прохладно, а перед ними – папа в большом красивом гробе. И в ногах у него цветы, цветы, цветы…

С мамой такого не было. Хотя она тоже погибла в автокатастрофе, вместе со своим вторым мужем, лица которого Юра даже не запомнил. Они ведь с мамой продолжали жить в той самой «проклятой» квартире. А этот второй мамин муж туда почти и не заглядывал. Кто знает, может, у него была ещё одна семья. Впрочем, Юрке не было до этого дела ни тогда, ни позже – никогда. Когда он понял окончательно, что папа не вернётся, всё постороннее для него потеряло интерес. А мама была всё-таки рядом. Хотя иногда она не приходила ночевать, а Юрик оставался с присланным её вторым мужем молодым парнем, его сыном от первого брака. Его звали как-то странно – Гияз.

Он приходил всегда один, но с кучей подарков и разных вкусностей. Положа руку на сердце, Юрке очень хотелось, чтобы ночью с ним в квартире осталась мама. Но её не было, а Гияз в общем-то не вызывал у Юры антипатию. Они вместе смотрели мультики, обжирались сластями и фруктами, играли в жмурки и шашки. Гияз был симпатичным добрым человеком, учился в университете и занимался борьбой. Юрке нравилось ездить на нём верхом, возится с ним в партере на полу в гостиной. Попыхтев для проформы, Гияз обычно заваливался на лопатки, а Юрку усаживал на себя, чтобы тот со звонким смехом изобразил на нём лихого всадника, резво скачущего у парня на мускулистом животе.
Когда уже полностью одинокий Юра записался в борцовский клуб, он вспомнил Гияза.

Но Гияз бывал у них не очень часто. И время, когда мама иногда уезжала к папе Гияза, а Гияз приезжал к Юрке, длилось недолго. Юра пошёл в первый класс, а летом, когда мама уже собиралась отправить сына к бабушке Саше в Москву, случилась трагедия. И как обрезало. Гияз перестал приходить. Вот тогда Юрка впервые ощутил на себе весь ужас полного одиночества.
Нет, конечно, чужие взрослые его не бросили одного в трёхкомнатной квартире. Да и саму квартиру не бросили. А получилось это так. Однажды вечером вместо Гияза к ним в квартиру явились сразу несколько тётенек и дяденек. Одна из них посадила Юрку к себе на колени, а другая начала нежно гладить его по голове. Они о чём-то шушукались, немного спорили. Наконец сказали, что мама сейчас очень далеко и она попросила их забрать Юру к себе. Он не стал даже капризничать, наоборот, как-то весь мгновенно обессилел, присмирел, ни кого ни о чём не спрашивал, а, сидя в большом красивом автомобиле, тупо смотрел себе под ноги.

Забрать к себе на самом деле означало сдать в приют. С первого взгляда ему показалось это похожим на круглосуточную группу детского сада. Он ведь к тому моменту не так давно его покинул. Хотя, для ребёнка и полтора года – срок большой. Как бы то ни было, две недели в приюте Юрик перетерпел.

За ним там хорошо присматривали воспитатели, в обиду не давали, всегда беспокоились, не остался ли он голодным. Но есть Юрику в приюте не хотелось. Ему вообще хотелось удрать оттуда, потому что он чувствовал: с мамой случилось что-то необратимо страшное. И он непременно был должен выяснить, что именно. Воспитатели же на все вопросы отвечали уклончиво, старались переключить внимание ребёнка на всякую, в его тогдашнем понимании, ерунду – всё ли он съел за обедом, помыл ли руки, почему с ребятами во дворе мало играет и так далее.

Юрка очень ждал Гияза. Мол, придёт, успокоит, расскажет, что с мамой. Но Гияз так и не пришёл. Лишь через три с лишним года жизни в детдоме, куда его отправили из приюта, у бабушки Саши он узнал: Гияз в то время был в шоке, о Юрике он даже и не думал, потому что у него погиб в той автокатастрофе родной отец, второй муж Майи Вениаминовны.  И кто такой, по большому счёт, для Гияза Юрик? Второй муж Юриной мамы её ребёнка, по-видимому, признать своим ещё не успел. Или не захотел – кто его знает.

Только родственников тогда в Таджикистане у Юры не осталось. Он всей душой надеялся на бабушку с дедушкой. Он думал, они заберут его к себе – пусть не в тот большой уютный дом с садом (в него тогда Юрик уже и не хотел: всё в нём ему напоминало бы о папе с мамой), но заберут. О бабушке Саше он тогда ещё не знал. А точнее, он про неё забыл, ведь не успел побывать у неё в гостях.

В Душанбинском детдоме Юру не обижали. Но три с лишним года протянулись там, как в полусне. Он как будто не жил, а только сохранялся для будущей жизни. И однажды воспитательница отвела его к директору, а у директора в кабинете на стуле сидела полная пожилая женщина в сером костюме и берете. С минуту они переглядывались. Потом Юра прозрел. Не лицо на фотографии вспомнил – сердце подсказало. Он повис ей на шее, а она заплакала. А директор, средних лет таджик в тюбетейке, их уговаривал: чего плакать, всё теперь будет хорошо.
Тогда он ещё не знал, каких трудов ей это стоило – разыскать Юрика да ещё оформить на него документы. Выплакавшись, Юрик надул губы: чего так долго не приезжала. А бабушка Саша только слёзы платочком утёрла. Через несколько часов они сели в поезд «Душанбе – Москва». Бабушка повезла его в купе. И эта была его первая поездка в поезде. Никогда в жизни Юрик не испытывал такого наслаждения поездкой. Но успокоился по-настоящему только в бабушкиной квартире: теперь уж точно в детдом не заберут.
Увы, забрали. Трёх лет не прошло…

После похорон бабушки Саши Юрка пробыл в квартире один не больше двух дней. Не реже одного раза в час к нему стучалась соседка баба Вера – звала к себе ночевать. «Юрочка, - кричала он с лестничной площадки, потому что он не открывал. – Миленький, иди к нам! Покушаешь, я суп с почками сварила! Ну нельзя же так убиваться! У нас тебе полегче станет, всё-таки чужие стены!». «Не хочу, - бурчал Юра, глядя в глазок заплаканными глазами. – Я хочу дома побыть. Нечего мне вам надоедать». Она скороговоркой твердила о том, что он не может им надоесть, что все их домочадцы будут ему рады, уже и кровать ему застелили – пусть, мол, ночует, сколько хочет. Но он остался.

На третий день в дверь принялись настойчиво звонить. На лестничной площадке послышались какие-то учительские голоса. Он расслышал голос его классной руководительницы и ещё какой-то женщины. С ними, явно волнуясь, общалась баба Вера. Он не стал дожидаться, когда она начнёт причитать «Юрочка, открой, миленький». В квартиру осторожно вошла Зоя Михайловна, географичка, за ней – незнакомая дама, с виду здорово напоминающая среднестатистического завуча, потом какой-то мужчина средних лет в официальном плаще. Позади всех, беспокойно выглядывая из-за плеча, семенила баба Вера в чёрном платочке.

Зоя Михайловна сразу же обняла Юру, грустно повздыхала, сказала, что надо крепиться, потому что жизнь продолжается. А незнакомая дама сразу перешла к делу.
- Юра, ты нас, пожалуйста, прости, но так положено, и ничего с этим поделать нельзя. Поскольку родственников у тебя в Москве не осталось, роно обязано определить тебя в детский дом.
Он вспылил: не пойду, мол, ни за что. Баба Вера тут же взяла Юрину сторону: дескать, мы, все соседи, за ним присмотрим – накормим, в квартире уберём, одежку справим, уроки проверим, чай грамотные. Юрка тогда даже надеждой воспылал: никуда не денутся – оставят его дома.
Однако не оставили.
- Юра, ты уже взрослый мальчик, через полгода получишь паспорт. Ты должен понимать, что оставить тебя одного, без официально оформленного опекуна, невозможно. Это явилось бы нарушением закона. Местный попечительский совет тоже не может взять на себя такую ответственность, понимаешь? – присев на старый венский стул и поставив мальчика перед собой, Надежда Георгиевна (так звали даму из роно) принялась ему внушать, весьма убедительно глядя в глаза. – Ну подумай сам, если мы не оформим тебя в детский дом, нас немедленно уволят с работы. Но это ещё полдела! Придут сотрудники детской комнаты милиции и всё равно отвезут тебя в детдом, как бы ты ни упирался и какая бы поддержка от соседей не исходила. Тебе это надо? И нам нет.

У Юры на глазах заблестели слёзы – то ли от перспективы снова оказаться в детском доме, то ли из-за смерти бабушки.
- Не плачь, дорогой, - поспешила утешить его дама из роно (а баба Вера при этом сама смахнула с глаз слезу и, всхлипывая, погладила его по голове). – Тебе надо забыться. Здесь тебе сейчас всё будет напоминать и бабушку, и твоих родителей. Для подростка это – невыносимый груз. Но жить-то надо, Юрочка, пойми. (Она выдержала пауза, вздохнула). Мы все тебе очень соболезнуем и хотим только добра. Я от себя лично обещаю, что мы устроим тебя в образцовый детский дом и будем лично всю ситуацию в нём держать под контролем. Тебя никто там не посмеет обидеть.
- Меня и так в детдоме никто не обижал, - сдерживая слёзы, сердито буркнул Юра. – Я в Душанбе в детдоме больше трёх лет прожил.
- Вот видишь, - откровенно обрадовалась надежда Георгиевна. -  Ты не боишься. Значит, всё будет нормально. А через четыре с небольшим года ты вернёшься в эту же квартиру. Она останется за тобой, и мы её при тебе опечатаем в присутствии свидетелей (она бросила официальный взгляд на бабу Веру и Зою Михайловну).
- А в этой школе я смогу остаться? – снова пробурчал Юра, вытирая влажные глаза рукавом и стараясь не глядеть на даму из роно.
- Гм, - дама машинально поджала губы и тут же растянула их в улыбке. -  Сейчас я тебе точно сказать не могу, но, полагаю, это возможно. Чуть позже я это выясню. И постараюсь тебе помочь в этом вопросе, - и она также машинально перевела взгляд на географичку.
- Юра, мы тебя не бросим, - пролепетала Зоя Михайловна, не зная, можно ли Юре на самом деле будет остаться в школе после оформления в детдом. – Ты сможешь приходить к нам в гости. И ко мне домой, мы с семьей будем всегда тебе рады.

Надежда Георгиевна не дала ей закончить свои сентенции. Поднявшись со стула, она уже более сухо сказала, что Юре прямо сейчас надо собрать свои вещи, которые он хотел бы взять в детский дом, потому что машина уже ждёт и в приюте готовы его принять.
- Пока в приюте, - мягко пояснила чиновница. – Дней на пять, не больше. Приют очень хороший, только что открылся, воспитатели там очень, очень ответственные, кормят вкусно, есть телевизоры, библиотека. Словом, там очень хорошо.
- Скажите, - в разговор вдруг по-деловому вмешалась баба Вера. – А нельзя ли нам оформить на Юрочку опекунство?
- Это очень долга процедура, - даже не посмотрев на бабу Веру, отрезала Надежда Георгиевна.
Но бабу Вера не унималась:
- А мой зять, Александр Николаевич Крупинин, советовался с юристом. Ему сказали, что гостевое опекунство оформляется в течение трёх часов.
Дама поморщилась.
-  В любом случае, мальчик должен быть передан с рук на руки в приют. И только оттуда…
Но Юра неожиданно для всех поставил точку в так и не разгоревшемся споре.
- Я поеду в приют, - рубанул он словами воздух и тут же начал собираться.
- Юрочка, мы будем тебя навещать, гостинцев принесём, ты к нам сможешь в гости приходить в выходные с ночёвкой, Юрочка, - запричитала баба Вера, однако Юра её почти не слышал.
Он взял с собой несколько рубашек, трусиков, маек, брюки, шорты, тапочки, шахматы, книгу сочинений Майн Рида и… бабушкину записную книжку, в которой были записаны заветные координаты…

О том, что в самый момент катастрофы мама родила ему братика (пусть и от чужого дяди), Юрик узнал уже в Москве. Бабушка связалась со своей комсомольской подругой, жившей в тот момент в Душанбе, и причина их с новым мужем спешки, из-за которой машина вылетела в кювет на повороте и трижды перевернулась, перестала быть тайной. Майя Вениаминовна работала до последнего. В тот несчастный вечер муж помчал её в роддом. Он погиб сразу, она перед смертью успела не только родить, но и прошептать принявшему ребёнка водителю другой машины слово «Саша». Так оказалось записано в медицинской карте новорождённого – со слов сдавшего младенца подъехавшим врачам скорой помощи водителя. Фамилия, увы, стояла другая – Салахутдинов. Согласно документам, найденным у погибших, ребёнок получил фамилию отца. Никакой Гияз или ещё кто из родственников отца Саши там не фигурировал.

Бабушкиной подруге удалось выяснить и адрес детского дома, в который Сашу распределили, выписав из больницы. Этот детский дом находился в одном из небольших посёлков километрах в ста от Душанбе. Добрая таджичка не смогла туда поехать, потому что сильно заболела. Бабушка Саша написала по присланному адресу десятка два писем.
- Эх, Юрочка, - сказала он однажды в сердцах, получив наконец серый конверт из Таджикистана, в котором на официальном бланке старой пишущей машинкой были отпечатаны скупые строчки – данное детское учреждение закрыто, воспитанники распределены по другим учреждениям, советуем обратиться в Министерство образования Таджикистана. – Эх, Юрочка, как мне повезло с тобой, хотя пришлось три года тебя искать! И как не повезло с Сашенькой. Ведь если бы я знала тогда, что Майя родила (Юрка на всю жизнь запомнил, как в этот миг бабушка Саша вытерла платочком слёзы, а голос у неё задрожал), я бы весь Таджикистан перевернула, но вернулись бы мы в Москву втроём.
Немного успокоившись, она посетовала, что о самой-то аварии, о смерти дочери узнала почти через год после случившегося. Пришла повестка из консульства России в Таджикистане. Наверное, им туда сообщили далеко не сразу, как оформили бумаги. А о родившемся в момент аварии ребёнке – ни слова.
- Был бы цел союз, разве так с нами бы поступили? – качала она головой, перебирая все старые документы, оставшиеся от дочери.
- Но ты не волнуйся, Юрочка, - однажды сказала баба Саша. – Мы его, тёзку моего маленького, непременно разыщем. Вот только здоровья бы бог немного оставил бы мне.
Она давно уже страдала сердцем…

Примерно за полгода до своей внезапной смерти бабушка Саше достала наконец-то сведения о том, куда попал её внучок. С большим трудом удалось выяснить, что Сашу «купила» через полулегальную фирму пожилая немецкая чета. Хотели усыновить, вывезя через Белоруссию. Но в малозаметном Белорусском городке Иваново бросили ребёнка на снятой квартире. Хозяйка той квартиры сдала Сашу в местный детдом и начала писать в разные газеты – помогите, мол, найти родственников русского мальчика, чудом попавшего из Таджикистана в Беларусь. Крик души вызвал цепную реакцию. Некоторые журналисты в России, используя прочитанный в белорусских изданиях факт, раздули его до уровня большой истории, вызывающей слёзы градом. Бабушкина бывшая коллега из Курска прислала газетную вырезку. Бабушка Саша созвонилась с корреспонденткой, та загорелась желанием помочь. И, наконец, прислала адрес детдома, в который поступил мальчик из Таджикистана. Но… их обоих ждало тяжёлое разочарование. Из детдома ответили, что… Алёша (?) Салахутдинов из Таджикистана уже усыновлён белорусской парой, молодой, очень приятной, оба успешные бизнесмены. Расчувствовавшись, директриса детдома прислала даже цветную фотографию и краткую историю мальчика.

Со стандартной «мыльничной» карточки на них умильно глядела симпатичная улыбающаяся рожица кудрявого светловолосого малыша четырёх лет от роду с небольшими признаками монголоидности. Бабушка Саша тогда ещё удивилась: по лицу явно восточный человечек, а блондин. Однако школьный преподаватель истории, Константин Яковлевич, оказывается, защитил кандидатскую на тему восточных этносов. Он быстро развеял Юрины сомнения, объяснив, что блондины среди тюркских и монгольских народов – отнюдь не экзотическая редкость. Правда, в большинстве своём они рыжеватые. Тем не менее, и чистые блондины с голубыми глазами среди них встречаются.
- А уж среди таджиков, да ещё полукровок, их и вовсе пруд пруди, - весело разъяснил Константин Яковлевич Юрке на перемене.

История же пацанёнка не оставляла никакой надежды. Родители этого Алёшки, выходило, были живёхоньки. Мать отбывала в психиатрической больнице, а отец – в тюрьме.  С информацией душанбинской подруги бабушки совпадало только одно – мальчика действительно нелегально вывезла из Таджикистана, хорошо приплатив местным милиционерам и чиновникам образования, немецкая чета, которая в Белоруссии внезапно решила отказаться от ребёнка и, оставив его на временно снимаемой квартире, тайно уехала из города, а затем и из страны. На беспомощный вопрос бабы Саши «где же тогда может быть наш Сашенька» директор детского дома (баба Саша ей тут же позвонила) сказала с сочувствующим вздохом:
- Ой, не знаю, дорогие мои. Прямо в голову ничего не приходит. И рада бы помочь, но ничем не могу. Вы уж меня простите.
- Но если вдруг что-то мне станет известно…, - прокричала она внезапно в трубку, но бабушка уже положила её.
- Что там ей может быть известно, - пробормотала она тогда себе под нос, печально глядя на фотографию чужого мальчонки.
Всмотревшись в лицо внимательно, Юрка почувствовал какое-то лёгкое головокружение. Но значение этому не придал, подумал, что это у него от горя – так хотелось ему найти братишку.

Живя в столичном детдоме (в общем-то неплохо живя), Юрик беспрестанно думал про Сашу. Вера Ильинична, директор детского дома, жалея сироту, включилась в поиск Саши сама – отправляла запросы в разные инстанции, начиная от Министерства образования России и кончая постпредством России в Таджикистане. Развешивала она и объявления на всевозможные сайты, списывалась с коллегами из разных детских домов, расположенных как в России, так и в Белоруссии, в Украине, даже в Молдове. МВД России  им в розыске официально отказало: обращайтесь, мол, напрямую в МВД Таджикистана. Оттуда через год после первого запроса прислали успокоительную бумажку с обещанием помочь прояснить ситуацию, но к Юркиному выпуску из детдома так ничего и не прояснили.

- Ты звони мне, Юрочка, - волнуясь, тараторила Вера Ильинична, провожая Юру домой. – А то ведь я буду переживать за тебя. Дай-ка мне номер твоего телефона. Обзаведёшься мобильным, сообщишь мне номер, ладно? И в гости к нам обязательно приходи. Мы этой весной всех выпускников за последние пять лет созываем, малыши концерт вот такой (она сжала пальцы в кулак, подняв кверху большой палец) готовят. Приходи обязательно, ладно? Мы тебе приглашение пришлём, я тебе лично позвоню, Ираида Семеновна тоже  позвонит (так звали Юрину воспитательницу), хорошо? Придёшь, да? Ладно!
И уже за воротами прокричала ему в след:
- Мы все тебя любим, Юрочка! Мы всегда тебе рады, Юрочка! Ладно?
Оглянувшись, Юрик заметил распластанные носы прижавшейся к окнам многочисленной малышни, смотревшей ему вслед…

Он расстался с детским домом с противоречивым чувством. Хотелось одновременно и вернуться, и жить в старой бабушкиной квартире. Туда он за годы жизни в детском доме так и не заглянул – чего-то боялся. Баба Вера ему постоянно докладывала в письмах и по телефону, что квартира опечатана, всё, как осталось, там сохранилось. Первое время они всей семьей его навещали, дарили книги, рубашки, плавки, шорты, джинсы, кроссовки, сладости. Дядя Саша, зять бабы Веры, приглашал в гости с ночёвкой: на рыбалку, мол, съездим. Но Юрка не поехал. Не потянуло. Хотя люди они были хорошие.
Он думал о папиных родителях. Почему бабушка с дедушкой не взяли его к себе в Рязань? Вполне ведь могли бы. И не нужна ему была бы эта Москва. По крайней мере, до совершеннолетия… Но они ни разу его не навестили.

Однажды, набравшись храбрости, он сам позвонил им на квартиру. С замиранием сердца он слушал продолжительные прерывистые гудки, пока, наконец, чей-то совершенно чуждый голос холодно не сообщил, что те, кого он ищет, уже год как умерли от болезней (с дядей Сашей случился инсульт, бабушка Лида умерла в диабетической коме).
- А вы, собственно, кем им доводитесь? – неожиданно заволновалась дама на том конце провода. – Ало! Молодой человек! Вы не адвокат?
Юрка чётко услышал, как чей-то второй голос, явно мужской, с огорчением прошипел, думая, будто позвонивший его не слышит:
- Та, наверное, наследник. У их же внук какой-то был.

Юрка бросил трубку, продолжавшую долдонить испуганным голосом «ало, ало, молодой человек!». Наследственные дела его не интересовали. Всё! Он остался один. Он знал, что где-то ещё есть родственники, может это с ними он сейчас говорил по телефону. Но они его не трогали. И он их не трогал. Это Юрик понимал так же, как и то, что человек дышит воздухом, в котором обязательно содержится кислород. Он если и нужен кому, то только из дешёвой, как он считал, жалости, но никак не из любви. Впрочем, бабе Вере он верил, простите за каламбур. И второй Вере, Вере Ильиничне, тоже. Он верил, что и малышня в детском доме его любит. Он всегда с ними играл, боролся, поддаваясь, катал их на спине, на велике, вытирал сопли кое-кому. Но эта была не та, не родная любовь, не любовь родственников.

И он твёрдо решил никого, кроме братишки, не искать, ни у кого не просить помощи, ни к кому не навязываться.
На такой ноте началась его самостоятельная жизнь в старой доброй квартире бабушки Саши в Москве…


.6.
- Ну вот, ты теперь всё знаешь про меня, а я более-менее про тебя, - смущённо усмехнулся Юра.
Влад по-прежнему лежал на диване в гостиной, а Юра сидел напротив него на старом венском стуле. Оба по-приятельски чуть улыбались  друг другу.
Юра только что вернулся с тренировки по борьбе «самбо», от него тянуло боевым задором и спортивной свежестью. Пока варилась картошка, он успел рассказать свою историю до конца.  Они рассказывали о себе несколько вечеров подряд, меняясь ролями слушателя и  рассказчика. К моменту, когда добавить к сказанному обоим стало нечего (Владик не захотел в подробностях описывать своё последнее путешествие из Сибири в Москву автостопом, закончившееся на мусорной куче неподалёку от Юриного дома, тем более его не тянуло вспоминать про то, как некие бритоголовые сначала его, якобы, защитили от кавказцев, пытавшихся ограбить бедного пацана, потом угостили «кровавой Мэри» из жестяной банки, пригрели у костра в полуразрушенной котельной и, наконец, набросились на него, как последние подонки), Владик пробыл в квартире у своего спасителя почти полмесяца.

Он всё ещё болел, хотя температурил редко и не сильно. Стас, тот самый врач скорой помощи, заезжал по дружбе раз шесть-семь, потом стал просто иногда позванивать. Всё, вроде, обошлось – пневмония у Влада сошла на нет, не дав никаких осложнений. Но нужно было окрепнуть, выздороветь окончательно. И Юра продолжал ухаживать за найдёнышем, мало-помалу начиная в себе ощущать некую привязанность к этому, хотя и симпатичному, но всё-таки, положа руку на сердце, чужому парню. Чужому, но не чуждому. Юра отчётливо понимал, что понятие «чужой» в данном случае звучало чисто формально. Просто раньше они друг друга не знали, никогда не встречались. Но почему вдруг невесть откуда свалившееся на голову Юрика чудо по имени Владик начало казаться ему желанным и даже дорогим – до Юрика это доходило с трудом.

- Тут ничего странного нет, - объяснила ему как-то Юля. – Ты его вытащил с того света, понимаешь? Спас, что называется, на своём горбу приволок, рискуя сам. И не спорь – ты рисковал. А вдруг бы эти подонки выскочили из убежища и вас обоих голыми на кучу уложили?
- Я бы им…, - шмыгнув носом, пробурчал тогда Юрик.
- Да, понимаю: ты самбист, сильный и с приёмчиками, - покровительственно кивнула Юля (её никогда нельзя было в чём-либо переубедить). – Но представь себе, что их человек десять да ещё с палками и ножами. Или ты думаешь, они бы предложили тебе татами устроить, разминочку провести, как у вас там в секции, потом по одному вышли с тобой бороться по правилам самбо. И ты бы, конечно, проявил своё борцовское мастерство.
Они вдвоём посмеялись, да и только. Юрка отметил, что за это её любит ещё больше – она всегда чего-нибудь такое отмочит, что волей неволей засмеёшься, даже если и над самим собой.

- Так вот, - продолжила тогда Юля. – Ты его не только спас. Ты его и выходил. Кормил, лекарства покупал, укрывал его, заботился, как о ребёнке.
-  Ну и что, - Юрка снова шмыгнул носом.
- Ну и то, - деланно шмыгнув носом, передразнила Юля. -  Он для тебя ребёнком и стал. Даром что вы с ним почти ровесники.
- Ты чё? – Юрка даже пальцем у виска покрутил.
Юля не обратила на это внимание.
- Ничё. Когда человек кого-то спасает, а потом о нём какое-то время заботится, у него подсознательно формируется к нему отношения, как к чему-то дорогому. Ну, вроде как некоторое чувство собственности, что ли.
- Ага, - съязвил Юрка. – Три с половиной пуда собственности в живом весе. Ты думаешь, что говоришь!
- Ладно, - отмахнулась Юля. – Я тебе свою точку зрения высказала, а принимать её или не принимать – это твоё личное дело.

В общем, Владик был Юрику одновременно и чужой, и не чужой. Другом его назвать ещё было нельзя, но назвать его просто случайным знакомым, а тем паче бесплатным квартирантом – Юрке и в голову такое не пришло бы.

- Слушай, Юрик, - сказал вдруг Владик нежным баском, и Юрка радостно про себя отметил, что голос найдёныша заметно окреп. – А я тебя не достал тут… своим валянием на диване.
- Чего это вдруг? - Юрик понимал, что такой вопрос вполне может созреть, поэтому был к нему готов и постарался отнестись к этому вопросу как можно спокойнее. – С чего ты решил, что ты меня достал? Или я что-нибудь не так сказал?
- Нет, не сказал, - Влад приподнялся на локтях, глядя Юрику в глаза. – Ты самый лучший человек из всех, кого я вообще в жизни когда-либо знал.
-  Ну-ну, - снова усмехнулся Юрик.
- Нет, правда, - глаза Влада сделались какими-то необычными, круглее, что ли, ярче. – Такое ощущение, что это Бог послал мне тебя. Только за что он меня так наградил – понятия не имею. Я ведь такого не заслужил!
- Да ладно тебе! – успокаивающе махнул на него ладонью Юрик. – Я сделал то, что должен был сделать любой нормальный человек.

Владик судорожно сглотнул слюну. По-видимому, у него закружилась голова, и он в бессилии откинулся на подушку.
- А что ты думаешь, - продолжил Юрик с жаром в голосе. -  Нормальный человек мимо бы прошёл? Или вызвал по мобильнику скорую к этой куче и отвалил?
Внезапно Юрка понял, что надеяться на помощь прохожих в наше время – наивно. Он ведь и сам не знал, почему просто, не раздумывая, схватил голого парня в охапку и поволок к себе домой. Как однажды раненого щенка в детдоме.
- Да чего об этом говорить? Ты уже здесь, у меня. И никакой благодарности я от тебя не требую, усёк?
Виновато улыбнувшись, Влад кивнул, не отрывая голову от подушки.
- Ну так и балдей лежи себе, понял?
Владик снова кивнул, не отрывая голову от подушки.
- А раз понял, то не дрынчи всякую ерунду. Я в детдоме, в отличие от тебя, избавиться от человеческого общества не мечтал. Мне даже жалко было уходить. Не отвечай! Не трать силы на глупые возражения. Знаю, что скажешь: у тебя, мол, Юля есть. Ну и что, что Юля есть? Она, во-первых, здесь не живёт, а только приходит иногда. И меня в ней привлекает женщина, а её во мне – мужчина. Ты нам не мешаешь, это я тебе на полном серьёзе заявляю, чтоб тебе всякая дурь в голову не лезла. Юле ты, похоже, нравишься. И ещё не известно, кто из нас с тобой ей нравится больше, - на последней фразе Юрка лукаво подмигнул найдёнышу.

– Только ты заранее губы-то не раскатывай. Я её тебе без боя не отдам. Молчи, не отвечай, больной, не трать силы на глупые возражения! Я и так знаю, что она тебя тоже волнует. Но я в детдоме, в отличие от тебя, к такому привык. Мы жили не группами, а квартирами – комната девчачья и комната пацанов в одном блоке, назывались даже семьей, девки у нас на стол накрывали, мы из кухни шамовку приносили, делали друг другу подарки и вздыхали одновременно по одной. Или по одному, если речь о девчонках. И ревновали, и выясняли отношения, даже дуэли устраивали (Юрик не удержался, прыснул от смеха). А потом мирились и клялись друг другу, что никогда больше из-за какой-то строптивой девчонки драться друг с другом не будем.

- Я вообще считаю, что бодаться из-за крали – самое гнилое дело, - ударился Юрик в философию. – Всё равно ведь насильно мил не будешь. Ну, предположим, приревную я тебя к ней – подерусь с тобой, дам тебе по физии, физически, как говорится, сломлю соперника. И что? Она, скорее всего, меня начнёт презирать – ты, мол, жестокий и всё такое. А побитого соперника, наоборот, пожалеет. А кого пожалеешь, того и полюбишь.
- Жалость унижает, - буркнул Владик.
- Я тебе сказал, молчи, - дружески замахнулся на него спаситель. – Глупости это. Жалость унижает! Это тебе так кажется, что унижает. И потом, какая жалость. Если я пущу тебе из носа юшку, то ставшая причиной нашего раздора девица постарается меня унизить. А тебя может и полюбить. Другое дело, если ты к ней начнёшь приставать, а я тебя за это проучу. И то, у баб на уме болото – никогда не знаешь, что они выкинут. Ты её, блин, от нахала спасаешь, а она тебя упрекает, зачем ты его так сильно побил, блин! Короче, Владик, давай не дури, слушай, а? Юля одно, а ты – другое. Пока, во всяком случае, ты болеешь, я тебя не гоню. И не надо думать, что ты меня чем-то напрягаешь. В конце концов, человек же должен хотя бы раз в жизни о ком-то позаботиться просто так, из великодушия, - на деланно торжественно ноте закончил Юрик, вставая со стула. – Я, короче, пошёл за картошкой. Извини, сегодня у меня к картошке кроме селёдки и квашеной капусты ничего нет: тренировка поздно заканчивается. Зато к чаю будет настоящий горный мёд, - похвалился Юрик, убегая на кухню.
«Счастливый парень, - вздохнул про себя Влад. – Посторонний человек в доме его не тяготит, даже трахается при мне, пусть и в другой комнате – мне бы такую раскованность».

Подумав, что хватит делать из парня прислугу, Влад поднялся.
- Ты чего пришёл! – по-матерински возмутился Юрка, увидев на кухне Влада в одних трусах. – Там не нравится, что ли? Одно дело в толчок нагишом сходить, другое – сидеть тут за столом. Холодно ведь, зима на дворе!
- Слушай, Юра, - сморщился Владик, бухаясь на стул. – Ну не хочу я больше жрать в постели. Что я тебе, Гаргантюа, что ли! Вот попробуй сам, скрючившись, хавать три недели подряд.
- Ну ладно, - Юрка смягчился. – Ты бы хоть в одеяло завернулся. Сиди уж, сейчас что-нибудь найду тебе.
Минуты через три Юрик бросил Владу свой новый тренировочный костюм и шерстяные носки. И заморгал глазами, глянув на стол. Пока он рылся в шкафу, Влад успел разделать селёдку и аккуратно уложить её в селёдочницу.
- Ну, ты даёшь, - присвистнул Юрик.
И тут же спохватился:
- Давай одевайся быстрее.
- Для меня не слишком ли роскошно будет? – пробормотал Влад, примеривая обнову поверх себя.
- Может, ты хочешь, чтобы я разыскал твоих уличных благодетелей и отобрал у них твои старые шмотки? – хмыкнул Юрик. – Надевай, тебе говорят. Мне он всё равно мал. Соседи на день возвращения подарили, да я его так и не надевал – не пришлось как-то. А за полгода с лишним раздобрел. Я его, конечно, натянуть-то на себя натяну. Только смотреться будет – бог ты мой.

На Владике тёмно-синий лыжный костюм с белыми полосками по бокам смотрелся классно.
- Красавчик! – прищёлкнул языком Юрик, даже самому приятно стало. – Ну, давай хавать, ужас как жрать охота. Эта борьба столько калорий сжигает. Так перед ней надо, чтобы часа два с половиной не жрать ничего.

За едой, уминая за обе щёки, Юрик без конца балагурил, делясь с Владом впечатлениями о тренировках:
- Я как-то натрескался за обедом в институте от пуза – уж очень вкусный в тот раз был обед, так вот, натрескался, а через два часа тренировка. Чувствую: йо-моё – шамовка в кишках будто куча глины осела, никак не расходится, тяжесть в брюхе жуткая. А тут аж четыре схватки в партере. Так было тяжело, до сих пор помню! Весь вымотался, домой еле притащился. А тут ещё один пацан залез-таки на меня сверху, уселся на брюхо всей тушей и сидит, никак не скину. Он на болевой лезет, задницей своей по пузу мне туда-сюда елозит – мнёт кишки-то, а я и повернуться на бок не могу.
- Чего это? – перебил Владик.
- Как чего? А, ты самбо не знаешь! Короче, если я в таком положении начну уходить на бок, он этого только и ждёт – тут же сделает мне болячку с другого боку. Я ж непременно руку ему отдам.
- Интересно, - оборонил Влад с набитым ртом.
А Юрка тут же уцепился:
- Вот-вот! Короче, как пройдёт твоя глупая хворь, я тебе это покажу. Тут, брат, не какая-то глупая деревенская борьба, когда один другого на лопатки положит и сидит на нём, покуда тот не сдастся. В самбо, брат, хоть до скончания веков сиди – победы не будет, пока не сделаешь болячку. А её можно и снизу сделать.
- Как это? – Юрке стало ясно, что Владик не просто поддерживает беседу на тему, интересную хозяину, а проявляет к этой теме свой собственный интерес.
- А вот так. Снизу, конечно, лучше делать удушение. Это уже по правилам дзюдо. Мне один раз так сделал кандидат в мастера спорта. Я, как дурак, уселся на нём, пыхтел, пыхтел – никак болячка не идёт. Надо было слезть и по-новому начать, а я упёрся. Ну и пропустил удушающий. Он из-под меня изловчился, зацепил мою куртку и хрясь – у меня аж в глазах потемнело. Думаю, позор невиданный: сижу верхом на парне – и сдаюсь, стучу ладонью по ковру.
- Зачем? – не понял Влад.
Он задавал вопросы каждую минуту крепнувшим голосом, с небывалом аппетитом уминая картошку с сельдью и капустой, откусывая внушительные куски чёрного хлеба и бросая на Юру живые приятельские взгляды.
- Чего зачем? – в свою очередь не понял Юрик, смутно чувствуя, что ему весьма приятно ужинать за столом вместе с этим чудаком в его, Юркином, лыжном костюме. – Зачем сдаюсь или стучу о ковёр зачем?
- О ковёр, - проглатывая порцию пищи, набитым ртом пробурчал Владик, довольно-таки смешно пробурчал.
Юрка хохотнул (уж очень забавно смотрелась услаждаемая большим количеством картошки и капусты эта бледная от болезни рожица):
-  Понятно, парень, до тебя не доходит.
- Я занимался только боксом, - с трудом протолкнув пищу в желудок, выдохнул Влад. – А там не сдаются, а только падают в нокдаун. Или нокаут.

- Ясно, - кивнул Юрик, порадовавшись про себя, что имеет дело не с каким-нибудь слабачком. – Давно хотел с боксёром познакомиться. Вот случай и свёл. Короче, в самбо, если тебе делают болевой и ты не сдашься – то либо уходи с приёма, либо тебе сухожилия растянут, а то и руку сломают.
- Да? – Влад едва не подавился, услышав такую неожиданность.

- А как же, - рот у Юрика растянулся до ушей (приятно всё-таки осознавать себя знатоком). – Болевой делают для того, чтобы заработать чистую победу. И партнёр должен либо сам сдаться, либо закричать от боли. Но от боли иногда кричат, когда уже поздно, понимаешь? Поэтому умные борцы предпочитают сдаться как можно раньше. Опытный самбист всегда почувствует момент, когда всякие попытки уйти бесполезны. Так вот, дружище! - рефлекторно он попытался щёлкнуть Влада по носу, но тот также рефлекторно успел отшатнуться на безопасное расстояние.
- Гляди ты! – деланно восхитился Юрик. – Больной – больной, а реакция – будь здоров! Сразу видно, что боксёр.
И с мальчишеской радостью потёр ладонями друг о друга:
- Ух и поборемся же мы с тобой, когда выздоровеешь!
- Ух и побоксируем мы с тобой тогда! – пошутил и Влад.
Они шумно, с прихлёбкой, как два дурачка – Фома и Ерёма – пили чай, большими капающими ложками черпая из трёхлитровой банки каким-то чудом не успевший полностью засахариться тёмно-жёлтый мёд, подлизывали ставший моментально сладким стол, и болтали, болтали о всякой чепухе, точно два старых друга, которые не виделись по крайней мере лет пятнадцать. И уже когда устали, Влад вдруг снова сделался серьёзным и озабоченно спросил:
- Юра, а ты…Тебе, наверное, тяжело меня вот так кормить всё время.
Юрка было сморщился, но Влад предупредительно махнул рукой:
- Нет, Юра, я же не глупый. Ведь это же каких денег стоит. А жру я, брат, сейчас в три горла. И когда тебе смогу вернуть – не знаю, Юрик.
- Успокойся ты, а? – он всё-таки перебил его. – Ну я прошу тебя, понимаешь? Есть такой закон гостеприимства. И тот, кто его выполняет, тот сам от этого получает. Я, например, получаю удовольствие от самоуважения (Юрка неосознанно выгнул грудь колесом и важно надул щёки). И дома у меня постоянно кто-то есть – разве это не приятно осознавать?
- Дак я же совершенно чужой тебе, ты же меня не знаешь, Юрик. А вдруг я однажды исчезну, предварительно тебя обокрав! – не подумавши воскликнул Влад.
Но Юрик даже ухом не повёл.

- Чего ты там сможешь украсть! И какой из тебя вор! Сиди уж. Так вот, - повернул он разговор в нормальное русло. – Зарабатываю я в принципе не плохо.  В пединституте я на вечернем. Днём в школе вожатым и тренером по борьбе среди малышни. Там я не каждый день и только до трёх часов. Ещё меня в районную газету устроили. Думаю, пожалели сироту. Но мне что, хуже что ли? Там ещё полставки получаю как курьер и гонорары как фотокорреспондент по школьной тематике. На руки в месяц баксов триста пятьдесят, а то и четыреста выходит. На квартплату у меня льготы, одежду мне все, кому не лень, стараются подсунуть, одни соседи чего стоят (подчеркнул он добродушным смехом). Часто благотворительная помощь приходит из отдела социальной защиты – то картошки дадут, то масла, то стиральный порошок, то ещё чего-нибудь. А я, ты сам видишь, не транжира – вино дорогое не пью, дешёвое тем более, пивом не увлекаюсь, сигареты мне не нужны.
- А я бы закурил, - виновато улыбнулся Влад.
- Во! Видел, - также добродушно Юрик подсунул ему фигу под нос. – Я из тебя настоящего спортсмена сделаю. И никуда ты от этого не денешься.
- А убегу, - провокационно протянул Влад.
- Не убежишь! – Юрку это заявление, похоже, не смутило. – Из благодарности ко мне без спроса не убежишь.
- Ну я же не твоя собственность, - в голосе Влада звучало полное добродушие и спокойствие.

«Вот! В пику Юлке говорит!» - как бы невзначай про себя отметил Юрик, а вслух продолжал с нарастающим жаром в голосе:
- Не собственность! И насильно я тебя держать не буду, и не надейся. Хочу, чтобы ты оставался у меня как можно дольше, это точно. Но зубами не вцеплюсь, если побежишь. Только ты мне, если мужчина, за мою заботу будешь должен отработать (на последних словах Юрка покраснел, устыдившись собственной наглости). Ну, не в смысле, что ты мне какую-то сумму должен, нет (ему тут же захотелось успокоить пацана, который вполне мог подумать о том, что действительно обожрал своего благодетеля), и не думай об этом. Отработка в смысле – что-то типа кармической отработки. То есть, вот я желаю, чтобы ты, выздоровев окончательно, пожил у меня – просто чтобы мне не скучно было, когда Юля занята. Ну, поборолся со мной в шутку.

- Ага! – лукаво ухмыльнулся Влад. – Тебе на тренировках нагрузки не хватает.
- Хватает, - продолжил Юрик в той же манере. – Это я к слову сказал. А насчёт самбо, то ты знаешь, иногда хочется просто повозиться вволю без всяких хлопков тренера, с одним партнёром. И без куртки. Она, блин, такая тяжёлая, зараза.  Вот хочется иногда потешной борьбы…
- Какой? – перебил Влад, скрививши губы и наморщив брови.
- Ну, это, - Юрик развёл руками. – Потешной. А что, ты никогда ни с кем в шутку, без всяких правил, не боролся?

Поморгав глазами и подумав, Владик с серьёзным видом повертел головой:
- Нет! Чтобы с кем-то бороться в удовольствие? Не помню. Дрался, другое дело. И в драке было что-то вроде борьбы. Ну, когда один другого ломает или как-то по-другому укладывает на лопатки, садится всей своей жопой …на живот, как последняя скотина, (последняя деталь прозвучала у Владика с какой-то ненавистью – Юрик тут же понял, что Влад вспомнил кого-то конкретно) и мочит сверху без всякой жалости. И он, как правило, старше, намного тяжелее и сильней. Для него это, как тебе сказать, самоутверждение, что ли. Он ехидно лыбится, а ты беспомощно хлюпаешь разбитым носом, ощущаешь на губах кровь. И ничего не можешь поделать, потому что и так еле дышишь. И от злобы, которая так и бурлит в тебе, от бессилия, ты готов улиться слезами. А это позор. И ты, чтобы не так заметны были твои бабьи слёзы, кроешь его матом во всю глотку и орёшь, что отрежешь ему ночью яйца и затолкаешь ему спящему в его собственную глотку! Вот такая у меня была борьба, - прервавшись, Влад уткнулся взглядом в грязные тарелки.

Юрка не стал больше продолжать разговор. Поднялся, молча начал собирать посуду в раковину. Неожиданно Влад тоже встал и принялся ему помогать. Юрка хотел послать его в постель, но вместо этого он натурально по-братски потрепал своей широкою ладонью густую шевелюру пацана, светлую и волнистую, как у древнего славянина.
Дальше последовала совсем неожиданная реакция. Влад вдруг резко, как собачонка несчастная, уткнулся головой в Юркино плечо и тихо, скулящим голосом, зарыдал.
Юрка не стал ему мешать – и так всё понял.  У парня, что называется, выходило наружу – всё, что в нём накопилось. Он плакал недолго, минуты две или три – приступами навзрыд. «Прямо как сынишка отцу в жилетку» - мелькнуло у Юрика в голове. И от этой мысли ему почему-то сделалось приятно, словно какая-то непонятная, но очень тёплая, живая волна на него накатила.

.7.
К весне Влад полностью окреп, похорошел, раздался в плечах, подрос и набрал весу.
- Ну, пацан, ты даёшь! – радостно подзадоривал его Юрик, готовя свою комнату к домашним тренировкам. – Уже и жирок набрать успел. Это, брат, надо исправить – жир перегнать в мышцы. Сейчас мы с тобой немного разомнёмся, а то ты, глядишь, и ходить скоро разучишься от долгого балдения на диване.
Вместе с Владом они старательно расставили мебель в комнате так, чтобы освободить пространство для самодельного ковра, сшитого по вечерам совместными усилиями из кучи разных старых матрасов (на антресолях и в кладовке у бабушки много чего валялось, вывезенное когда-то с проданной дачи после смерти дедушки Вени). Всё, что не вписалось в новый облик спальни-спортзала, они вытащили в лоджию и прихожую. Вопреки ожиданиям Юрика, Влад не бузил, наоборот, с большой охотой взялся за домашние тренировки под его руководством. Но при этом потребовал, чтобы они занимались не только борьбой, но и боксом.
- Мы будем меняться ролями, - ответил ему на это Юрик, важно выпятив живот, точно старый сенсей. – Я учитель – ты ученик, ты учитель – я ученик.

Наконец мини-зал был сдан без недочётов, и они приступили к сгонке Владикиного жира и возвращению его силы. Подняв Влада над головой, ловко ухватив подмышками, Юрик деловито заявил, что теперь Влад стал тяжелее по сравнению с тем, что было, минимум на восемь килограммов.
- Итак, в тебе сейчас не меньше шестидесяти четырёх при росте сто семьдесят один. В твоём возрасте три килограмма лишних, - подытожил Юрик, вымеряя рост Влада.
- А во мне, - продолжил он спортивную антропометрию перед торжественным открытием для Владика спортивного сезона, - шестьдесят семь при росте сто семьдесят четыре.

-  Три килограмма лишних, - хихикнул Влад, переодеваясь в старые Юркины спортивные трусы, в которых хозяин когда-то играл в футбол (трусы ему тогда были явно великоваты и широки, но Владу они пришлись впору, правда, смотрелись со стороны почти как плавки). – И тебе жирок надо согнать, несмотря на твои тренировки в секции.

- Во-первых, - со сознанием дела принялся просвещать Влада Юрик, облачаясь в протёртые на коленках плотные суконные брюки и куртку самбиста с поясом, - во время недавней сессии и сразу после неё я почти не занимался по причине нехватки времени. Не мог же отдать самбо время, посвященное любимой девушке! (Влад на этих слова Юры незаметно для него сглотнул горькую слюну). Во-вторых, дорогуша, мои килограммы – это почти сплошь мышцы, в то время как у тебя – жирок. Так что давай разминаться, братан.

- Чего это ты так тепло оделся, - удивлённо хохотнул Влад, глядя на Юркину куртку и явно не спортивные штаны. – А говоришь, жир тебе не надо сгонять.

Юрка покровительственно ухмыльнулся, начиная делать упражнение на растяжку ног:
- Какая, братишка, сгонка! Для неё мне надо не с тобой потешной борьбой заниматься, а с кем-нибудь посильнее и поопытнее. Тебя нарядить для сгонки тоже нельзя, потому как ты не так давно болел, и сердце тебе перегружать запаркой нельзя. А на себя я нахомутал, чтобы мне было труднее, чтобы себя таким образом сдерживать. А тебе чтобы было легче. Ты можешь за меня как хочешь цепляться, а я за тебя нет. Давай разминайся, повторяй за мной.

Влад с нескрываемым удовольствием повторял за Юриком все упражнения, стараясь подражать более опытному коллеге-спортсмену как можно точнее. Бег по маленькому кругу с наклоном к центру круга, бег с поворотами, на носках, на пятках, на коленках, задирая ноги как можно выше вперед, потом забрасывая их сзади на спину, упражнения из упора сидя и лёжа, на растяжку поодиночке и в паре.

Последнее упражнение перед борьбой Владика немного напрягло. Сначала-то он только ухмыльнулся, усаживаясь Юрику на живот, как всадник. Слегка разрумянившись от напряжения, Юрик с улыбкой блаженного вставал на мостик с сидящим на своём животе партнёром и медленно опускался на лопатки. Он сделал это упражнение раз тридцать и только чуть-чуть быстрее задышал. Когда же пришла очередь Влада, Юрке пришлось откровенно регулировать свой вес, опираясь корпусом на свои голени. Всё равно больше восьми раз Влад не потянул. На девятом он, захохотав, упал на лопатки и больше не поднялся.

- Экой ты хилый стал, однако, лёжа на диване, - покачал головой партнёр. -  Ну ладно, передохни.
Когда через пару минут дыхательных упражнений они встали на колени друг перед другом, Владик вдруг напыжился.
- Да не напрягайся особо. Я тебе всё равно буду поддаваться.
Но Влад упёрся: хочу, мол, почувствовать, что такое настоящая борьба, пусть и потешная, деревенская.
- Да я ж тебя мигом измучаю, - простодушно предупредил Юрик, про себя надеясь, однако, не слишком утомить пацана.
Кряхтя и пыжась, Владик доводил Юрика до профессионального смеха. Однако, разозлившись на него за отношение к напарнику как к слабаку, Влад с большим азартом в глазах, пыхтя от счастья, завалил особенно не сопротивлявшегося Юру на спину, а затем неумело на него уселся, всем своим видом излучая торжество победителя.

- Ну что, сдаёшься? – в шутку выдохнул он Юрке в лицо визгливо детским голосом, что есть силы прижимая кисти Юрика к ковру.
В шутку потому, что понимал: до реальной победы над Юркой ему как до старости.

Юрка вначале снизу провёл короткий инструктаж, каким образом следует распределять свой вес, чтобы таким макаром удержать соперника как можно дольше, объяснил, как обычно из такого положения идут на болевые. И, видя, что слова до новичка практически не доходят, начал немного бороться. Поддержав во Владе боевой дух словами о том, что для начала он борется неплохо, и, дабы не убеждать Влада в своём несравненном превосходстве над ним, Юрик полежал под Владом на лопатках с минуту, а потом спокойно, без особых усилий вывернулся.

Он позволил пацану завалить себя несколько раз, прежде чем, наконец, всё также спокойно, не растрачивая напрасно силы, сам уложил Влада на лопатки.
- Это удержание по самбо и дзюдо, - пояснил он тяжело дышащему под ним Владу, не очень сильно придавливая его грудь своей грудью. – Ты не устал? (Владик, кряхтя, потребовал продолжения схватки). Так вот. На соревнованиях по самбо за удержание партнера в таком положении в течение двадцати секунд получаешь четыре очка. По дзюдо надо удержать тридцать секунд. Но зато получишь чистую победу.

Владику всё-таки удалось перевернуться на живот. По неопытности он встал перед зашедшим сбоку партнёром на карачки.
- Вот так заваливают лоха на спину, - продолжил Юрик лекцию, как бы подбивая упершуюся в ковёр правую руку Влада, упираясь плечом ему подмышкой и, перехватив его кисть своей ладонью, снова завалил найдёныша под себя.
- Здорово! – успел восхититься Влад, в очередной раз покорно укладываясь на лопатки.
С удержания грудью Юрик деловито перешёл к подготовке болевого приёма, плотно усаживаясь Владу на мягкий живот. Влад без всякой подсказки попытался закинуть ноги Юрке на грудь, чтобы силой опрокинуть седока назад и поменяться с ним местами. На этот раз Юрик решил не поддаваться.

- Мыслишь верно, - по-учительски заметил он, слегка наклоняясь вперёд и уходя таким образом от захвата. – Только у тебя пока не получается.
Чувствуя, что Влад лежит под ним почти без сил, он, тем не менее, довёл начатый приём до конца, без перерыва комментируя свои действия.

- Запоминай! Я сначала как можно сильнее своим задом придавливаю тебя к ковру, чтобы ты, как говорит наш тренер, от затрудненного дыхания ухекался. Потом спокойно перехватываю твою руку как можно выше и прижимаю её к своему корпусу как можно плотнее. Потом, не отрывая задницу от твоего торса, перемещаюсь ближе к голове, вот так – на грудь, чтобы тебе дышать стало совсем нечем. Эй-эй, как ты там себя чувствуешь, нормально? Тогда продолжаем. Видишь, я коленкой отодвигаю твою свободную руку, чтобы она мне не мешала, прижимаю ногой твой бицепс.

- Ни фига себе! – пропыхтела вся красная от натуги вихрастая всклокоченная голова Влада, смотревшая восхищенными глазами у Юрика практически между ног. – Однако штаны твои больно шершавые!
- Потерпишь, и не такое терпел. А вот теперь я поворачиваюсь направо и, не отпуская твоей правой руки, опрокидываюсь. А ноги, смотри-ка внимательно, держу на тебе точно поперёк. Ну-ка, попробуй вывернуться! Не выходит? То-то. Твоя рука прижата к моей груди сверху. Теперь я начинаю отклоняться назад и руку твою чуть в сторону через корпус, вот так.

- Больно! – испуганно взвизгнул Влад.
- Надо кричать слово «есть», либо стучать второй рукой по ковру! – поучительно закончил Юрка лекцию, отпуская Влада.
Поднялся, подал руку, резко рванул шатающегося Влада на себя.
- Ну как? Выдохся, поди?

Глядя Юрке в нахальные смеющиеся глаза, Влад вдруг заявил, что немного передохнёт и хочет опять бороться.
- Только давай, как вначале условились – без болевых и всяких приёмчиков, просто, как ты сам сказал, потешная борьба в партере. А потом я тебе кое-что покажу, правда, без перчаток.
- А ты не умрёшь подо мной? – Юрик успокаивающе положил ему руку на плечо. - Ты ещё слабоват.

- Сам ты слабоват, - Влад сердито сбросил Юркину руку. – Я хочу посмотреть, что будет без твоих штучек. Только уговор – боремся до тех пор, пока один из нас не выдохнется полностью.
- Чего-то ты слишком много хочешь с первой тренировки, - озабоченно промямлил Юрка, раздумывая, принимать ли вызов найдёныша.

Но Влад, пару минут отдышавшись, стал перед Юркой на колени:
- Давай становись и ты, ленивец!
Настроен он был весьма решительно. И Юрик не удержался, начал борьбу. Ему на удивление, Влад словно очнулся от дрёмы.

- Эх ты, парнишка! Откуда у тебя только силы взялись! – воскликнул Юрик, чувствуя, что напрячься ему всё-таки придётся.
Его так и подмывало вывернуть какой-нибудь самбистский трюк, хотя это было весьма затруднительно: на Владе кроме носок были одни только чересчур короткие трусы, надетые поверх плотно облегающих плавок (Юрка подарил, а кто же ещё) – по самбо или дзюдо не ухватить. И он сдерживался, старательно изображая из себя простого деревенского лихача, обожающего в шутку с кем-нибудь из местных силачей повозиться в траве. Но натренированное тело спортсмена взяло своё.

Владик выдержал минуты три, потом Юрик припечатал пацана лопатками к ковру и чисто по-деревенски  оседлал, крепко прижав руки к ковру тыльными сторонами ладоней. Владик тяжело и часто дышал, пытался повернуться то влево, то вправо, вставал на мост, намереваясь опрокинуть седока в сторону, даже по-мальчишески подпрыгивал на спине, боролся руками, с напряжением отрывая их от пола – ничего не выходило.

- Твоя задница, блин, как будто приклеилась к моему животу, - вдруг с досадой, глотая слоги, выдохнул он в склонившееся над ним нахальное лицо победителя. – Даром что ты укутан, как чучело в рогожу, а я свободен от одежды. Я действительно слабак, Юра. Теперь я это понял.
- Да ладно, не расстраивайся. На то и тренировка, - Юрка начал было вставать с Влада, но тот вдруг снизу сам напал на Юрика, сосредоточенно прищурив глаза.
- Ещё хочешь? Ну, смотри, - усмехнулся Юрик. – Я ведь теперь тебе поддаваться не буду. В потешной борьбе никто не поддается.

Впрочем, он снова несколько расслабился, предоставив Владу возможность даже опрокинуть себя на спину. Но, так и не дав Владу насладиться хотя бы секундой победы, быстро извернулся, навалился на Влада сверху, и, усевшись пацану на спину, чётко отработанным движением вернул Влада на лопатки. На этот раз он сидел на Владе чуть дольше, разговаривая с пытающимся что-то сделать Владом о том, как правильно надо думать во время борьбы и как грамотно следует распределять нагрузки во время тренировок. Последние фразы он говорил, когда Влад уже просто лежал под ним без малейшего сопротивления.

- Чем больше ты переживаешь по поводу неудачи, чем больше дёргаешься и злишься, тем меньше  у тебя шансов на победу! Ну, усвоил? Надеюсь, ты завтра сможешь встать с дивана? Встанешь без моей помощи? (Влад молча кивнул, не отрывая голову от ковра, глаза его смотрели на Юрика как-то виновато). Ну, тогда жму твою руку.
Поднявшись, Влад, изображая голосом самолёт, раскинул руки в сторону, крутанулся по ковру и снова завалился.
- Ты дурачишься или тебе плохо? – нахмурился Юрик.

Но он, по-девчоночьи показав Юрке язык, захохотал. Отдышавшись, с трудом поднялся и с глупыми криками «хочу в душ», трусцой направился в ванную.
«Чего это я сам-то так увлёкся, - разозлился на себя Юрик. – Сладил с маленького, дорвался! Упаси бог, действительно надорвал парня!».

Но, услышав из ванной пробивающее шум воды бодрое пение «Мы кузнецы, и дух наш молод, куём мы счастия ключи!», улыбнулся: «Ну вот и славно, вроде обошлось! Заводной он парень, однако. В клуб бы его к нам – вышел бы толк».
А когда сияющий от удовольствия мокрый Влад, закутанный в подаренное Юркой полотенце, вывалился из ванной в кухню, где уже вовсю кипел чайник, потный юный учитель, успевший к тому моменту уже раздеться до плавок, перед тем, как юркнуть в ванну, торжественно пожал Владу обе руки:
- Я тебе как участник нашего клуба борьбы самбо ответственно заявляю: в тебе присутствуют хорошие способности борца! Молодчина, Влад, ты отлично меня нагрузил и доставил мне истинное удовольствие от этого поединка!
«Как он мне всё-таки нужен! Неужели нас с ним бог свёл», - подумал Влад, когда в ванной снова зашумела вода, бодро хлещущая из душа.
Никогда ещё Влад не был так доволен жизнью, как в этот чертовский сказочный весенний вечер…

.8.
- Слушай, Влад, а ты слышал что-нибудь про Тантру?
- Про что?
- Про Тантру. Я имею в виду, прежде всего, тантрическую любовь, - похотливо улыбаясь масляными глазками, слегка захмелевшая Юля медленно окурила Владика, выпустив дым из своего изящного ротика парню прямо в лицо.
Владик хлопал глазами. Для него это было невероятно, какая-та фантастика, если не пошлый розыгрыш. Ибо Юля –  Юрина девушка, Юрина любовь, Юрина невеста – сидела у него, на совершенно голых коленках.
…
И обнимала своей изящной белой ручкой его, Владика, шею… ещё до конца не просохшую после душа…
И он буквально не знал, какое сделать движение. И чем. Просто сидел, как живая горячая мумия, не шевелясь и затаив дыхание. Будто боялся спугнуть… Что спугнуть? Или кого спугнуть?
В данный момент он об этом не думал. Он вообще ни о чём сейчас не думал. Он балдел. И стыдился. И с замиранием сердца в груди ощущал постепенно нарастающее беспокойство. И всё это в нём происходило одновременно.

Первое, что вырвалось из его уст, когда эта красивая, по-летнему нарядная девочка бесцеремонно уселась к нему на колени, содержало в себе естественную, но глупую в данном случае (особенно с точки зрения девчонки) основу – а как же Юрик?
А потом, когда она, продолжая сидеть как ни в чём не бывало, хлебнула из банки «пьяной» газировки, второй рукой держа между пальцами дымящуюся сигарету, а на него поглядела приторно ласковым взглядом, Влад понял, что ничего с собой поделать не сможет. Попался…

Увы, но самые сокровенные мечты юноши, ещё ни разу, по сути, толком не целовавшегося, мечты, которые он сам глубоко-глубоко прячет во внутренние кармашки своей пылкой и доброй души, не признающей предательства, - эти мечты (которые он в принципе и не хочет, чтоб осуществились, потому что чувство благодарности и долга – прежде всего), они всегда осуществляются внезапно, будто сваливаясь на голову с… крыши. Так, что собственная крыша начинает активно ехать…

Первая домашняя тренировка – признак полного выздоровления Влада – прошла у них с Юрой в середине апреля. Пару дней у Влада ломило всё тело, а мышцы не хотели двигаться, при любом движении отзываясь болью. Юрка буквально заставил его делать по утрам активную зарядку и не пожалел своего драгоценного времени на специальный массаж, коим уже успел неплохо овладеть. Уже на следующий день после столь целительной процедуры Влад сам напросился на тренировку. И дело, как говорится, пошло. Они упражнялись, включив в программу разные броски, и возились на самодельном ковре не реже четырёх раз в неделю, что бесконечно восхищало Юрика, увидевшего во Владе достойного соперника в недалёком будущем. Время, разумеется, не хватало, поэтому в угоду Владу Юра начал пропускать занятия в спортивном клубе.

Несколько раз их потных и всклокоченных заставала Юля – в одних трусах (когда они переходили к джиу-джицу, фактически боевому самбо, Юрик сбрасывал с себя «пальто», как он в шутку называл борцовскую куртку, и вериги, как он поименовал суконные брюки). У Юли последнее время почему-то всегда находился повод прийти без звонка. То пирожков напекла (неважно, сама или мама) и решила угостить, пока горячие, то закончила починку Юркиной рубашки, то Владу её мама передала ношеный костюм племянника, ещё совсем новый (а он, гадёныш, отказался носить такой красивый костюмчик), то просто досрочно сдала зачёт, а вечер такой тёплый и сухой – почему бы не прогуляться.

Они, конечно же, оба выражали невероятно бурную радость, особенно по поводу пирожков. Тем более что Юля всегда убеждала парней довести тренировку до конца, не обращать на неё внимание, а она тем временем поставит чайник. И немного покурит на кухне, а потом хорошо проветрит, поскольку оба мальчика не курят. Она, впрочем, знала, что Влад бы закурил с нескрываемым удовольствием. Если бы не Юра. Он был для Влада чем-то выше просто благодетеля. Когда Влад при Юле называл Юрика «Учитель» - с подчёркнуто почтенной интонацией в голосе – Юля посмеивалась. Один раз даже ляпнула что-то типа «да ладно выдрючиваться-то». Но, столкнувшись глазами со взглядом Влада, тут же поняла, что задела за живое. И больше никогда над «заскоками бедного мальчишки» не смеялась.

Занятия пошли впрок – и здоровью Влада (он прямо на глазах у Юрика и Юли становился атлетом с лицом Аполлона, как однажды как бы между прочим, без задней мысли, заметила Юля), и их отношениям (они оба всё более ощущали себя близкими людьми, настолько, что считаться просто друзьями для них обоих было уже слишком мелко, при этом очень глупую ухмылку допускают сейчас на своём похотливом лице те, кто думает о чём-то недостойном нормальной дружбы).

Влад замечал, что Юля подолгу и всё чаще задерживает на нём взгляды. Однажды она приволокла из дома отцовскую видеокамеру и, не взирая на слабые протесты обоих парней, засняла их возню в партере. Юра наконец заметил, что у его девушки появился какой-то нездоровый интерес к их домашним тренировкам. Как-то он даже полушутя послал её смотреть соревнования самбистов в их клуб – дескать, там будет много голоногих мужиков. Но она совсем не обиделась, а только по-дружески хмыкнула. Потом, правда, долго к ним не приходила без звонка. И вообще, Влад заметил, что они уже стараются встречаться вне квартиры. Но гостинцы для обоих с Владом (да, она обязательно подчёркивала – для вас обоих с Владом, а не просто для вас обоих) продолжала приносить. Только передавала их уже либо через Юру, либо (много реже) через бабу Веру из соседней квартиры. В основном это были конфеты, шоколад, мармелад, фрукты. Но однажды она передала литровую банку свежего майского мёда с грецкими орехами. И Юра тогда многозначительно сказал «О!», подняв лицо к небу.

Потом началась летняя сессия у Юли, недели через две – у Юры. Юра ещё к тому же вспомнил, что Влад забросил учёбу в десятом классе, и принудил его заниматься самостоятельно, поздними вечерами терроризируя парня перекрёстными опросами по разным темам из школьной программы. Началось лето, а свободного времени у Влада, наоборот, убавилось. Вроде бы, сиди целыми днями дома – времени вагон. Но домашние тренировки они не бросали, убирать в квартире из-за налетавшей в открытые окна пыли приходилось часто, иногда Влад бегал на рынок, стараясь делать покупки у разных людей, чтобы никто его случайно не заприметил, а каждый попадающийся навстречу милиционер приводил его в самый настоящий трепет. Ну и занятия. Просто так гулять на улице, с учётом того, что эта сладкая парочка сдавала сессию, было недосуг. А Владу, честно говоря, и страшновато. Боялись-то за него, конечно, больше Юрик и Юля. Наверняка ведь парня объявили в розыск, и его фотокарточка вполне могла быть в каждом отделении милиции.

Юра уже не раз поднимал за ужином тему «Ближайшее будущее Влада». Влад и сам понимал: скитаться до дня его совершеннолетия невозможно – надо что-то делать. Юрик узнал у своего приятеля, студента юридического  института, что он, Юра, вполне может оформить на Влада временное опекунство. Только возникли бы серьезные формальные трудности, ведь парень сбежал из официального учреждения, а Юра – его укрывал. Вот насчёт этого у молодого юриста возникали сомнения, и он обещал проконсультироваться у своих более опытных коллег. Но в июне делать какие-то движения Юре было совершенно некогда. Поэтому все разговоры на эту тему за ужинами заканчивались одними и теми же словами – вот разделаемся с экзаменами, тогда займёмся этим вопросом вплотную. А пока, мол, учись сам, парень, нечего запускать школьную программу. Тем более что сейчас можно всё сдать экстерном и также получить аттестат.
В треволнениях летней сессии Юлино внимание к их домашним поединкам как-то само собой ослабилось и забылось.

Однажды ближе к вечеру они закончили очередную возню в партере, в которой Влад наконец-то четыре раза подряд сделал Юрику болевой, а на пятый, уже в потешной борьбе без правил, каким-то чудом уложив Юру на лопатки, усидел на его мощном торсе целых пять минут, после чего Юрик сдался. Влад был на седьмом небе. Мало того, что он стал побеждать старшего и опытного коллегу всё чаще, так в этот раз в потешном поединке они поменялись формой – на Юре были только плавки и борцовские тапочки, а Влад облачился в тяжёлую Юркину куртку и толстые суконные штаны.

- Эти вериги, наверное, заколдованные, блин, - буркнул весь красный от натуги Юра, когда лежа на лопатках под обтянутой шершавыми штанами задницей Влада понял, что его воля к победе окончательно иссякла. – Молодец, Влад. Если ещё минуту на мне продержишься, схватку заканчиваем.

Минута прошла в слабых попытка Юрика извернуться, потом он, глянув снизу на настенные часы, присвистнул:
- Блин! Всё, Влад, ты меня поборол. Честно! Видишь, не могу встать!
- Тогда, как мы и договаривались, я в душ иду первым! – хохотнул Влад, подпрыгнув для верности на Юркином животе. – Значит, сдаёшься?

- Пусти, Влад, - без всякого артистизма взмолился Юрик, снова косясь на часы. – Я, блин, забыл, что у нас сегодня консультация по психологии. А мне там позарез надо быть. Один парень обещал отдать свои конспекты!

Влад великодушно, млея от осознания полного равенства с Юриком, пропустил его, что называлось на их общем жаргоне, за счёт победителя. «Красавчик! – радостно подумал он о друге, пулей влетевшем в ванную, из которой тут же прорвались в квартиру яростные звуки водяных струй, с бешеной силой режущих дно ванны. – Он, конечно, просто психологически мне уступил, расслабился. Да и на тренировках, поди, переутомился, там ведь с разными партнёрами, - и больше своего веса, и сильнее, -  они борются. Вот бы туда попасть, побороться!...Но я его хорошо оседлал. Здорово он всё-таки учит, правильно, что в пединститут пошёл. А вот я куда пойду».
Последняя мысль автоматически принесла с собой волну горечи. Однако сквозь шум воды он всё-таки расслышал, как Юрик орёт кому-то в мобильник (даже в ванную с собой всегда его брал):
- А? Да! На консультацию, говорю, пойду! Я тебе говорю на консультацию! Тьфу! Оглохла, что ли? Ну чего, чего! Моюсь я, понимаешь? Откуда мне знать, что ты именно сейчас позвонишь! (пауза). Короче, я поздно приду! Не знаю! Но поздно, не раньше десяти вечера! Кто, кто! Что за глупые вопросы задаёшь? Будто сама не знаешь, кто у меня дома останется!... Да, лучше завтра встретимся. Поздравляю, дорогая, но не могу! Очень надо, понимаешь? Всё, я побежал!

Прервав связь, Юрик довольно громко проворчал себе под нос:
- Три недели ни бе, ни  ме, ни кукареку, а тут вдруг загорелось… в одном месте… Блин, батарейки чуть не сели с её «не слышно»…
«Странно, - не особенно зацикливаясь на услышанном, подумал Влад. – С Юлей, что ли, он так резко говорил? А, может, с какой-нибудь однокурсницей насчёт конспектов? Они всегда конспектами обмениваются».
Уже в ванной, когда Юрка на бегу хлопнул дверью, Влад невольно вспомнил про Юлю.
«Что-то она долго уже не заходит, - лёжа в полной до краёв ванной и млея от горячей воды и пены, спонтанно размышлял Влад, вспоминая всякую бытовую ерунду. – Вот бы сегодня засняла нашу борьбу, особенно как я на Юрике гоголем сидел. Он, конечно, при ней, может быть, и не расслабился бы так. Но всё равно классный момент, когда я наверху, поймать было бы можно… А то она снимала только, как он меня под орех разделывает. Я лежу в бессилии под ним… И как мои голые ноги из-за его спины торчат, согнутые пополам, как я пытаюсь на мост встать – показывала прошлый раз по видаку… Какой-то нездоровый у неё интерес к этому. Она нас, случаем, не за гомиков приняла? – вдруг обожгла его голову глупая мысль. – Ещё не хватало! Может, она специально снимала, чтобы кому-то из спецов показать, проконсультироваться? (Влад и в самом деле почувствовал какой-то странный прилив едва уловимого беспокойства). Правда, мы же не голые боремся, не совсем голые. Юрка – так в тех кадрах вообще в штанах и куртке на мне сидит…».

Поразмыслив на эту, весьма неприятную для него тему (ассоциации с нетрадиционной ориентацией в отношении его самого всегда Влада бесили, буквально вызывая в нём ярость; ни одному ещё, даже намного более старшему и сильному, из обитателей дома презрения, попытавшемуся оскорбить Влада сравнением с «педиком» –  просто так, без всяких на то оснований – он не спустил с рук. Хотя нередко за месть приходилось платить либо фонарём под глазом, либо карцером), Влад всё-таки решил, что волноваться особенно не стоит, поскольку, во-первых, борцы в секциях ничуть не смущаются прижиматься друг к другу почти голыми телами и никому в голову не приходит называть их гомиками (да и попробуй назови!), а во-вторых, кому вообще какое дело, какие у них с Юриком отношения. Каждый мыслит в меру свое испорченности, и это его личная проблема. И Юля в этом вопросе, если она действительно так думает, не исключение.

За размышлениями Влад не заметил, как провалялся в ванной целый час. Юрик наказал ему выучить минимум двадцать слов по-английски и прочитать параграф по новейшей истории (сказал, что по математике наймёт репетитора, ибо сам в ней соображает туговато). Надо было приниматься за уроки, хотя, положив руку на сердце, Влад мог бы сознаться, что к урокам его не тянет. Вот кино бы какое посмотреть!

Выходя из ванной в одних трусах-плавках и по ходу продолжая вытираться, он почти не обратил внимания на доносившуюся из гостиной приглушённую музыку. Она могла добивать с улицы – через открытое окно. К тому же Юрик настроил видак на будильник – в назначенное хозяином время плеер самопроизвольно начинал петь одну из любимых Юрой мелодий. Только слабый аромат утончённого табака мог бы  побудить насторожиться. Однако, вытирая при заходе в гостиную лицо, Влад мимоходом подумал, что под окнами у подъезда кто-то курит высококачественное «Мальборо». К тому моменту Юрик приучил Влада оставаться равнодушным к любому запаху табака.

Мурлыча себе под нос что-то из современной попсы (откуда-то «прилезла» в голову), Влад не спеша оторвал полотенце от лица и… остолбенел. На его диване с дружеской улыбкой на хорошеньком личике, закинув ножку за ножку, облачённые в светлые, почти просвечивающие летние брючки, отдыхала Юля – с новой, почти мальчишеской стрижкой. И с банкой винного коктейля в руке. Это она изящно пускала из красиво очерченного ротика ароматный дымок, небрежно примостив сигаретку между ловкими пальчиками будущего медика.
Постояв минуту с самопроизвольно распахнувшимся ртом и безудержно хлопая длинными, явно не мальчишескими ресницами, мокрый от воды Влад неожиданно для самого себя взвизгнул:
- Юля! Ты!
И, озираясь почему-то по сторонам, словно оба они были шпионами в чужой стране и она явилась к нему на запрещённую явку без предупреждения, парень автоматически спросил уже на заметно пониженном тоне:
- Как ты сюда попала?

Она даже не моргнула – всё в той же позе и с той же невинной улыбкой продолжала сидеть. Только один раз за эту минуту позволила себе поднести к ротику банку и смачно отпить.
Устыдившись явно глупого вопроса (ведь, пока он балдел в ванной, Юрик вполне мог передумать насчёт консультации и вместе с Юлей вернуться; то, что его в квартире, по всем признакам, нет, ничего не значит: он вполне мог послать Юлю сюда, а сам зайти в магазин), Влад сумел-таки взять себя в руки и бесцеремонно, с его точки зрения, продолжил утираться, стоя прямо перед ней у дивана. В конце концов, этот диван Юра «арендовал» ему, а раздетым до трусов она его видела не раз.
- Юрик в магазин пошёл? – стараясь держаться как можно равнодушнее, выдавил из себя Влад.
Она непонятно кивнула головой и снова отпила коктейля, продолжая разглядывать стоящего перед ней парня профессиональным глазом врача. И вдруг, сделавши лукавыми глазки, сказала:
- А что ты мурлыкал, когда вышел из ванной, а? Что-то похожее на старый «Ласковый май».
Влад промолчал, ему и в голову не могло прийти, что машинальное пение под нос может кого-то заинтересовать.
- Слушай, Влад, а у тебя, по-моему, хороший слух. Ни разу не слышала, как ты поёшь, а тут вдруг приятно удивилась. И голосок у тебя, наверное, звонкий.

Смутившись и усилив краски на своём и без того красном после горячей ванны лице, Влад отвёл глаза в сторону, пробормотал «пойду, что ли оденусь, а то неудобно перед дамой» и хотел было сделать шаг назад, однако… девушка мягко, но убедительно обхватила своей маленькой ладошкой его, от природы тонкую, кисть.

- Постой! – и губы её снова растянулись в невинной улыбке, от которой, тем не менее, по телу Влада пробежала приятная дрожь. – Зачем тебе одеваться (она говорила небрежно мягко, демонстрируя своё покровительство, как более старшая, совершеннолетня, нарочито растягивая слова)? На улице двадцать семь и ветерок еле дышит. А ты, бедняжка, и так мокрый. Горячий душ, что ли, принимал после борьбы с Юркой?
Влад не смог перебороть свои собственные порывы (ему на самом деле почему-то очень захотелось побыть рядом с Юлей в таком вот виде, пока Юрик в магазине; в крайнем случае, он всегда услышит скрежет ключа в замочной скважине). А тут ещё она потянула его за руку вниз:
- Присаживайся. Ты ведь не боишься меня, а?

Она уже явно захмелела. И усилила действие хмеля курением.
Юра постоянно с ней бодался из-за дурной, явно уже не модной, как неуклонно повторял Петров, привычки. Она всегда с ним соглашалась, что курить вредно, обещала очень скоро «завязать», но к первому лету жизни Влада у Юры в квартире так и не бросила.

Владик сел, стараясь показаться как можно более вальяжным. Подумаешь, какая-то курящая и пьющая алкогольный коктейль девица, пусть даже и Юркина любовь. В конце концов, не он к ней ввалился без стука. И не он попросился почти в неглиже усесться рядом с ней. Ей надо, так пусть и получает.

         Она вдруг пустила дым ему прямо в лицо, тут же повинилась и с новой очаровательной улыбкой на мордашке (в принципе, не улыбаться она и не умела) сказала ему чуть ли не в ухо, касаясь его щеки своими приятно щекочущими волосами и как бы случайно трогая локтем его бедро:
- Слушай, Владик, а ты ведь и похож на Юру Шатунова! Ну, того, который лет пятнадцать назад пел. То есть, когда он был ещё пареньком, чуть постарше тебя.
- Я не видел Юру Шатунова, а «Ласковый май» - о нём только слышал, но само пение, по-моему… не знаю, - мысли Влада бегали в разные стороны и никак не могли сосредоточиться на чём-то одном. К тому же он рефлекторно прислушивался к любому шуму на лестничной площадке.

Пепел с Юлиной сигаретки упал на пол. Ничуть не смутившись, она, однако, изящно и легко встала, цокая каблучками, будто горная козочка, подошла к подоконнику у распахнутой двери в лоджию и, аристократическим движением кисти стряхнув в находившуюся на подоконнике пепельницу, так же грациозно, виляя бёдрами, направилась снова к дивану. Дальше, с точки зрения Влада, произошло нечто ненаучно-фантастическое. Она сходу «приземлилась» к нему на колени.
- Да, Владик, ты немного отстал от жизни, - без какого-либо лишнего движения спокойно пояснила она, обвивая левой рукой его шею и снова окуривая дымом его лицо. - Хочешь?

Она так красиво протянула ему свою банку с «пьяной газировкой», что он сначала отхлебнул изрядную порцию, а только потом подумал, зачем вообще всё это делается. Юноша уже плыл, всё его девственное естество напряглось, не зная, ликовать ему или протестовать. В любом случае реакции нередко оказываются похожими. Но в голову мальчику вдруг полезла дурная мысль «а вдруг они с Юрой его специально провоцируют, чтобы вывести на чистую воду?».

- Владик, а ты ведь ещё мальчик, - нежно пропела она ему в горячее ухо, коснувшись его губами и вызвав тем самым настоящий взрыв эмоций внутри его души и тела. – Успокойся, дурачок, всё нормально. Разве ты не мечтал об этом?
  «И откуда только ба… девушки всё про нас знают!» - невольно вырвалось у него из подсознания. А вслух он, как самый настоящий школьник, пролепетал, с необычайно сладострастным волнением в груди ощущая первое серьёзное возбуждение в его жизни:
- А… а как же Юра?

Дальше он слышал как в тумане, приятном, тихом, ласкающем кожу. Он пытался что-то ей возражать, но получалось это точно мычание неокрепшего телёнка, зовущего свою маму дать ему сладенькое вымечко.

- А что Юра? – её мимика, голос, эмоции ничуть не изменились, как будто она была на работе. – Юра на консультации. Что «разве мы с ним»? Я ничего ему не обещала. И он в отношении тебя ничего не сказал. Он сказал только, что ты будешь дома, вот и всё. Разве мы с тобой враги? Тогда успокойся, дорогой (пауза, снова жестяная банка то у её, то у его рта). И потом, разве ты – Юрина собственность? Или я – его собственность? Вот видишь!

Последним её аргументом в защиту свободных отношений между мужчинами и женщинами стал вопрос про тантрический секс.
- Понятно, миленький, - с покровительственного тона будущего медика она постепенно переходила на явно ласкательный тон. – Ты отстал от жизни, красавчик. Юрик, впрочем, тоже отстал. Но тебе простительно: ты ещё маленький, а в Тантру могут принять только с двадцати одного года. Да, меня пустили в порядке исключения. Но разрешили, миленький мой, заниматься только медитациями. А вот моя старшая подруга, она учится на четвёртом курсе, так вот она уже почти год посвящается в тайны тантрической любви. И делить одну женщину или одного мужчину с кем-то ещё, даже с несколькими братьями-сёстрами по общине, там считается праведным делом. Зачем тормозить естественные чувства? Ну скажи мне, глупенький, зачем?

Он не заметил, как она, подевав куда-то ставшие к тому моменту явно лишними бычок и банку, мягким толчком своей обалденно нежной ладони повалила его спиной на диван, а затем, никуда не спеша, прямо в своём обалденном летнем костюмчике приняла на его животе волнующую позу наездницы. Будто поборола его, вместо грубой силы применив чары женского обаяния, которого Владу так в жизни не хватало. Последнее, что проскользнуло в его помутившейся голове, была мысль о Даше – она предала его и пусть теперь не обижается. Словно она могла и хотела об этом узнать.

Фонтан мужества взорвался в его трусах буквально через минуту, после того, как, мягко придавив его живот своей необычайно «сладкой» попкой и обхватив его мускулистый торс изящными ножками, Юля принялась целовать его прямо в губы, ладонями при этом страстно ероша давно не стриженную юношескую шевелюру.

Сообразив, наконец, что же с ним произошло, Влад, как и свойственно мальчикам в такой ситуации, устыдился едва ли не до слёз, но не мог пошевелить ни одним мускулом. Какая-то непонятная ему до сих пор сила довлела над ним. И он лежал, сделав ноги «спинкой стула», стопами упираясь в диван, а руками бестолково держась за её обтянутые тканью брюк ягодицы, весь красный уже не только от прилива крови, но и от стыда. Приятного, как он с удивлением осознавал, стыда.

Но вдруг она заметила, что случилось с её милым мальчиком, забравшись ладошкой к нему в трусы, одобряюще засмеялась и отпустила его подмыться.
Когда он вернулся, Юля была уже совершенно обнажена. Играла прекрасная, как Владу тогда показалась, современная музыка, а Юля танцевала. «Как ей пошли бы сейчас её классные косы, которые она, дурочка, срезала!» - с примесью горечи подумал Влад. И, неожиданно для самого себя, раскинул руки:
- Ну иди ко мне, радость моя! Любовь моя!
Наверное, это прозвучало искренне. Он ещё не научился ёрничать и строить глазки. Не помня себя, он снова упал на диван с оказавшейся у него в горячих объятиях Юлей, и по-настоящему поплыл по волнам внезапно упавшего на него с небес истинно волшебного счастья…

***
Прозрение пришло лишь в момент, когда чья-то жёсткая рука, словно щенка, оторвала его от сладко стонавшей под ним девушки. Он уже успел влить в неё новую порцию жидкости, дарующей жизнь (правда, пока ещё не совсем зрелой), и получил первую в своей жизни удивительную разрядку. И в этот момент пришло оно, горькое ПРОЗРЕНИЕ.
***
Влад валялся на спине в ногах у разъярённого и разгорячённого летним уличным теплом Юрика, перед уходом впопыхах надевшего плотные джинсы вместо шорт или тонких хэбэ. У Влада из губы сочилась кровь: сдирая его с Юли, Юра шваркнул его ладонью по лицу. И Влад хлопал глазами нашкодившего школяра, чётко понимая, что этого следовало ожидать и это справедливо.
- Гадюка! – будто змей, яростно шипел Юра, выдергивая с дивана голую Юлю. – Дрянь! Ты мне нож воткнула в спину, подло, подло воткнула!
Влад приподнялся на локтях, но тут же получил сильнейший тычок ногой в грудь:
- Лежи, засранец! С тобой отдельный будет разговор!
Странно, но ни на миг во Владе не вспыхнула даже малейшая искорка самой обычной, ответной, злобы. Наоборот, пришло какое-то облегчение, будто он расплатился за долги. Лежа в позорном виде, но не испытывая в душе позора, он просто наблюдал за происходящим, ощущая языком сочившуюся из разбитой губы кровь.
- Как ты могла! Мерзкая, похотливая бабёнка! И я любил такую больше самого себя! Я… - Юрик захлебнулся в собственном негодовании и судорожно сглатывал слюну, трясясь от гнева, будто от приступа малярии.
А она, пролетевшая от столь сильного рывка полгостиной и бухнувшись от потери равновесия на колени, как ни в чём не бывало поднялась и сделала шаг к дивану, у которого валялись её замечательные чёрные трусики, бюстгальтер и всё остальное.

- Стоять, шалава! – не своим голосом заорал Юра, резким движением перекрыв ей путь к одежде. – Вот так и почешешь отсюда, голая, развратная засранка!
В первые секунды она действительно остановилась, беспомощно опустив руки. Потом поправила свою мальчишескую причёску и снова шагнула к одежде.
- Я кому сказал, стоять! – уже тише, но по-прежнему строго и гневно, точь-в-точь как самый настоящий армейский сержант, бросил сквозь зубы Юрик, наступая ногой на валяющиеся у дивана шмотки.

- Юра, - слабым, виноватым голосом начал неожиданно Владик, медленно приподнимаясь на локтях. – Юра, прости её, пожалуйста! Ну, я прошу тебя… (теперь он был изумлён своей собственной эмоциональной реакцией – слёзы против его воли вырывались наружу, ему даже показалось, будто он лежит перед мужчиной минимум лет на двадцать старше его, перед зрелым, самостоятельным мужчиной, который способен отметелить таких, как Владик, семерых за раз; и недавнее его сидение верхом на Юрике, уложенном им лично, Владом, на лопатки, в этот миг воспринималось им детской забавой папаши, покровительственно усадившего на свой торс маленького сынишку, игравшего с папой в борьбу). Юра, я… - слёзы не давали ему нормально говорить.

- Молчи, щенок! – коротко взвизгнул Юрик, и вместо угрозы и презрения в этом визге прозвучало негодование предательством.
- Владик, а ты пни его в пах, как он сам тебя учил в такой позе, - небрежно, без особой злобы и какого бы то ни было презрения, менторски сказала Юля.
И тут же получила пощёчину, резкую, хлёсткую, справедливую.
- Дрянь, - прошипел Юрик, сам сдерживая набегающие слёзы. – Теперь я понял: это ты его совратила, похотливая девица. Я давно заметил, какими масляными глазками ты на него смотришь.

Похлопав невинно длинными жгучими ресницами, Юля вдруг также хлёстко отвесила Юрке пощёчину в ответ:
- Убери свою грязную ногу с моей одежды! – грозы в её голосе добавилось лишь чуть-чуть.
Вне себя от ярости, Юра сверлил глазами свою бывшую невесту и шумно, с яростью Отелло, дышал. Она влепила ему пощёчину ещё раз, потом ещё.
- Юля, не надо! – начал было Влад, намереваясь подняться.

Но Юрка вдруг, машинально присев и тут же вскочив, крепко сжал в руках сразу несколько Юлиных тряпок и… Влад и Юля лишь успели заметить, как замечательные летние брючки в компании с трусиками и бюстгальтером выпорхнули в форточку.

Вот тут Юля разозлилась по-настоящему. Истинно по-девчачьи завизжав, не помня себя от гнева и обиды, она набросилась на Юрика, со всего маху молотя его кулаками, куда попадёт. И спустя всего лишь две секунды произошло то, чего Владик боялся больше всего на свете – Юрик резко треснул ей в ответ, затем настоящим мужицким толчком опрокинул её на диван и пнул по её взлетевшей кверху обнажённой заднице ногой. Дальше Влад уже себя не контролировал.

Вскочил, с диким рёвом «не тронь её, ублюдок!» крепко и зло обхватил Юрика со спины, ткнув высоко поднятой коленкой в позвоночник, подломил парня кзади, с размаху опрокинул на спину, сам, поскользнувшись, грохнулся на грудь Юрику прямо голым задом, будто был в тот момент диким новозеландцем, в смертельной схватке голыми руками рвущим английского солдата-захватчика. И молотил, молотил кулаками сверху, думая только об одном – не дать Юрику очухаться и совершить над собой и Юлей праведную расправу.

Юля натурально, уже без всяких «бабских закидонов» визжала, а Влад сражался. Он продолжал вслепую махать кулаками даже когда его противник, извернувшись, с небывалой силой шваркнул голого предателя спиной о пол и голова Влада при этом лишь чудом не грохнула затылком о четырёхугольный край серванта, мирно вытянувшегося вдоль стены – старого доброго бабушкиного серванта.

Юный русский Отелло лупил его злыми перекрёстными ударами сверху, сидя на поверженном любовнике своей невесты, теперь уже бывшей. И давил на него всей своей тяжестью, уже не как напарник по борьбе, а как самый заурядный драчун, думающий только о том, какое наслаждение он получает, разбивая в кровь лицо побеждённого «дохляка», от боли и страха превратившегося в жалкую жертву.

Хрясь! В глазах у Юры потемнело! Скосив их в сторону, он заметил стоявшую рядом обнажённую девичью фигурку с поднятым над головой Юркиным школьным портфелем.
- Стой! – хрипло выдохнул он, автоматически вскинув слева от себя над головою локоть, грамотно согнутый для зашиты. – Дай мне посмотреть, что я сделал с Владиком, дура!

От неожиданности она остановилась. А Юрик, продолжая по инерции сидеть на пацане, по-прежнему прижимая его руки к полу своими ногами, ладонями потрогал его окровавленное лицо. У него и самого на лице была кровь, только намного меньше, чем у Влада.
Влад лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал.
- Владик, очнись, пожалуйста, - голос Юрика внезапно изменился, в испуге задрожав на высоких мальчишеских нотках. – Владик, прости меня, пожалуйста!

Внезапно Юрка заплакал, поливая слезами лицо и грудь предателя, которого ему вдруг стало невыносимо жалко.
- Ты бы хоть слез с него для начала, идиот! – прошипела Юля, застыв подле них, будто злая кукла. – Чего расселся! Слышишь, придурок! Он же еле дышит под твоей тяжёлой…!

Юрик сполз с Влада, оставшись рядом с ним на коленях, нагнулся над его лицом и принялся по-дурацки стирать с него кровь. Влад простонал, и Юрик снова заплакал, уронив ему голову на грудь.
- Придурок, ты бы лучше сказал, где у тебя аптечка! – истерично закричала Юля.
- Там, в серванте, в секретере, - глотая слёзы, махнул рукой в сторону серванта Юрик, ставший почему-то совершенно беспомощным.

Юля нервно загремела старым ключом, с руганью пытаясь открыть покосившуюся дверцу. А Юрик вдруг опомнился, поддел под Влада руки, вместе с ним осторожно встал из приседа и положил парня на диван. Выхватив наконец-то найденную аптечку, Юля грубо оттолкнула Юру, присела на краешек дивана рядом с Владом, принялась его врачевать, нежно протирая кожу лица смоченным в перекиси водорода ватным клоком. Положила ему руку на лоб. И он открыл глаза, посмотрел внимательно на девушку и, на счастье им обои – Юле и Юрке – виновато улыбнулся.

Они оба затараторили «слава Богу, как ты себя чувствуешь, маленький, где болит!». Он слабым, но с каждой секундой крепнущим голосом ответил, что всё нормально, просто голова кружится.
- Ну, если ты сделал ему сотрясение мозга, Юрка! – потрясла Юля кулачком прямо перед Юркиным носом. – Ну смотри тогда у меня, гадёныш!

А Юрик почему-то радовался её угрозе. И, на его небывалое счастье, Влад поднялся и сел на диване, на котором в лёжку провалялся всю вторую половину зимы. Он улыбался, как будто не был зверски избит, а у них с Юриком просто прошла обычная потасовка с приближением к условиям уличной драки. Одарив их обоих улыбкой человека, чудом миновавшего несчастный случай, Владик тут же смутился и начал испуганно шарить вокруг себя глазами. Нашел, наконец, трусы, жадно схватил их, принялся натягивать. А, натянув, с удовлетворением выдохнул:
- Ну и отделал же ты меня, Юрик! Век не забуду!

- Живой! – Юрик бухнулся перед сидящим на диване Владом на колени. – Честное слово, я не хотел, Влад, родной мой (он по-братски ухватил его за плечи, а Юля легонько его потеснила – дай, мол, примочку пластырем залепить). Я ж тебе раньше говорил – чем судорожнее ты нападаешь, тем сильнее я даю тебе отпор. Это у самбистов на автомате, понимаешь! А ты кинулся, да ещё так больно коленкой в позвоночник!
- Да я и сам перепугался, не сломал ли тебе позвоночник тогда, - шепелявя распухающей на глазах губой, пробормотал Влад. – Это ты меня, Юр, прости. Пожалуйста! Ты ведь меня теперь, наверное, выгонишь. Мне, наверное, придётся дёргать отсюда, Юр.

- Ты что, сбрендил! – не своим голосом завизжал Юрик. – Охренел, парень! Сначала трахается тут с этой… - уже не так злобно кивнул он в сторону Юли, которая спешно натягивала на себя рубашку от костюмчика, единственную вещь из её гардероба, не улетевшую на улицу. – Потом кидается на меня сзади, как африканский головорез, лупит меня что есть силы. И собирается, не воздавши долга, удрать! А ты меня спросил об этом?!
- Хватит орать, - грубо одёрнула Юля. – Соседи, небось, милицию вызвали. Выкинул мои шмотки, так лучше сбегал бы за ними, паразит такой! И в кого я влюбилась!

- В раздолбая! В раздолбая и губошлёпа ты влюбилась! А точнее, это я, губошлёп и придурок, в тебя влюбился! – начал вдруг беззлобно ругаться Юрик. – Ведь это из-за тебя я его чуть не прибил, ты не поняла, нет? Какие нахрен шмотки! Из-за тебя, какой-то распутной бабёнки с масляными глазками, которая ни одного спортсмена в трусах не пропустит мимо взора, из-за тебя у нас произошла эта позорная драка!

- Слушай, Влад! И это перед тобой молодой человек, от которого я совсем недавно была без ума! Ты представляешь, - по-бабски замахала она руками, нервно шагая из угла в угол в одной рубашке, чуть-чуть прикрывающей наготу. – И что самое идиотское – я, как последняя дура, вот сейчас, на этом самом месте, рассекаю перед ним голая, без трусов, которые он, гадёныш, своими грязными клешнями выкинул в окно! И при всём при этом я продолжаю любить этого урода!

Она резко развернулась лицом к сидящим на диване парням и театрально закатила под лоб свои чудные глазки:
- Нет, вы представляете?! Какая несусветная чушь, от которой, увы, никуда не деться! Я, как полная кретинка, стою без трусов перед двумя молодыми красивыми мужиками, из-за собственной вздорности расквасившими себе физиономии, и безумно люблю обоих! Вы где-нибудь видели такое?

Парни сидели в обнимку друг с другом, будто мумии, во время бальзамирования раскрывшие рты. А она, как позже с добродушным смехом вспоминали все трое, продолжала выдрючиваться.

- Это какой-то кошмар, верх кретинизма! Любить этих придурков! И главное… Ладно Владик! Он ещё мальчишка, не по годам развитый в мужском плане, но несчастный, бедный мальчишка без документов, без каких-либо родственников, даже чисто теоретически, ничей в полном смысле этого слова, родившийся из воздуха, понимаешь, Юрик! Мальчишка, который летом вынужден сидеть взаперти и страдать от одиночества, когда его мужская сила прёт из него вовсю мощь и он в этом ничуть не виноват, потому что такова природа мужика! Да его только из одной бабской жалости безумно полюбить можно! Дело не в его красоте, хотя красивый мальчик, ничего не скажешь! – всеми силами стараясь как можно меньше привлекать внимание подростков, под окнами бренчащих на гитарах, она сдерживала вырывающиеся из горла крики, и в результате вся её патетическая речь превращалась в яростное шипение взбешённой кобры, распустившей капюшон перед возможными охотниками за её целительным ядом. -  Да, я пришла к Владу, чтобы утешить бедного парня! Бедного только из-за того, что в мире существуют мерзкие мамашки, выбрасывающие своих младенцев в мусорные контейнеры! Бедного из-за того, что в стране существуют такие детдома, из которых нельзя не удрать, из-за того, что вся страна – это большой дурдом, в результате чего этот видный сильный парень вынужден прятаться вместо того, чтобы учиться в школе и работать после уроков! Он ни в чём не виноват! Его вина лишь в том, что он так вот глупо родился и выжил всем сволочам назло! И я не просто так с тобой,  мой драгоценный Юрик, заводила разговор про Тантру! Но ты ничего, ничего не понял! Ты эгоист до мозга костей! И главное – вы все мужики такие гадкие, мерзкие животные, возомнившие себя пупом планеты! Да-да, и ты тоже, красавец мужчина! – она яростно ткнула пальцем Юрику чуть ли не в глаз, потому что от патетики аж присела на корточках от него на очень близком расстоянии.

– Ты сколько раз с похотливой улыбкой на лице пытался меня убедить в праведном поведении всяких донжуанов, которых, по твоему похотливому разумению, просто девки любят! Это тебе кажется, что ты об этом говоришь в шутку! На самом деле ты так думаешь, кретин мой милый! Так почему же ты тогда так взбеленился, увидев меня вместе с твоим другом, которого ты сам, рискуя здоровьем, может даже жизнью, вытащил из лап этой костлявой старухи с косой!

Захлебнувшись собственным потоком эмоций, она обхватила своё лицо обеими руками и зарыдала…

В дверь долго и нудно звонили. Пока Юля плакала, а Владик её утешал, присев рядом с ней на корточках, Юрик, развалившись на диване – так, что ноги продолжали опираться о пол, а торс лежал спиной вниз –  тупо смотрел в потолок. Ему не хотелось ни успокаивать эту, с его скороспелой точки зрения, коварную притворщицу, приплёвшую к банальной измене какую-то Тантру, ни каким-то образом влиять на Владика, дабы друг «не марался» и не унижал своё же достоинство, ни тем более открывать кому-то дверь. Но звонивший вовсе не собирался отступать от задуманной цели. И, судя по такому мощному напору (звонок долдонил минут пять, почти не прерываясь), собравшаяся в Юркиной квартире троица, включая его самого, кого-то из соседей откровенно достала. «Бли-ин! Баба Вера, поди, перепугалась за нас с этой дурой, услышав её идиотские визги и грохот», - с досадой успел подумать Юра, прежде чем из-за входной двери в гостиную прорвался взрыв молодёжного хохота.

- Допрыгались! – слабо всхлипнув, пробурчала Юля.
- Кого ещё там принесло, блин! – ворча и чертыхаясь, Юрик нехотя выпрямился, выждав пару секунд, с кряхтением, как старый дед, разогнулся и, не нашарив ногами тапочки, во время драки затолканные, видимо, под диван, прямо в носках тяжело потопал в прихожую.

Не успев ни о чём подумать, Владик стремглав ринулся за ним.
«Гляди ты, защищать в случае чего помчался, дурашка!» - про себя сыронизировала Юля, с явным обожанием в глазах глядя мальчику в след.

«И в чём, блин, я теперь домой пойду! Оставаться с этим кретином после всего, что он вытворил, пускай даже я его не разлюбила, невозможно. А что он мне может дать? Любимое платье бабушки?» - подумала она с раздражением, трясущимися пальцами пытаясь найти в своей сумочке пачку с сигаретами.

Перед тем, как Юрик дотопал до двери и приготовился резко её распахнуть, взрыв дурашливого хохота повторился – с трудом, но можно было разобрать не меньше трёх голосов, один среди которых явно принадлежал девчонке лет пятнадцати. Но, услышав грозный топот в прихожей, голоса притихли.

Когда Юрик широко открыл дверь, продемонстрировав явно дурное настроение и свирепую физиономию, стоявшие на лестничной площадке довольно рослые подростки – три местных пацана и действительно одна незнакомая Юрке девчонка в коротких джинсовых шортиках и кроссовках на босую ногу – в первые мгновения несколько смутились. А увидев выглядывающую из-за плеча хозяина разукрашенную рожицу – с синяком, заплывшим глазом и распухшей губой – и вовсе стушевались.

Около минуты парни топтались на месте, тихо пересмеиваясь, толкаясь локтями и кивая друг на друга. А девчонка, кидая взволнованный взгляд своих больших синих глаз то на всклокоченных парней, заслонявших прихожую мощными торсами, то на своих приятелей, вдруг ойкнула и озабоченно, скороговоркой сказала:
- Мальчики, а может мы не в ту квартиру позвонили?

- Чё! – дурашливо вскрикнул один из пацанов, рыжеватый и кудрявый, с тощей, слегка сутулой фигурой, облачённый, несмотря на жару, в серую водолазку с длинными рукавами и свободные синие джинсы. – Я чё, слепой, да! Я чё, не разберу, какое окно в какой хазе!
- Короче, мужики! – нарочитым басом недовольно начал Юрик.
Но синеглазая девчонка вдруг проверещала уже без всякого страха:
- А у вас в квартире есть девушки?

Юрик осёкся, захлопал глазами. А те трое пацанов, хлопая себя ладонями по ляжкам, загоготали, правда, стараясь особенно не шуметь.
- Ксю-уха! – на высокой ноте смеха протянул другой пацан, стриженый так, что нельзя было разобрать, какого цвета у него волосы, с болтающимся на шее плеером, в светлых спортивных штанах и футболке. – Ну, ты даёшь!
Юрик успел заметить даже скатившуюся из глаз пацана слезинку – до того ему было весело. «Ну, шельмы», - без злобы подумал Юра, чувствуя, что против своей воли испытывает к этим дурачкам нечто вроде симпатии. Невольно он улыбнулся и сам. А Владик, наоборот, сердито буркнул:
- Чё надо!

Юрка обернулся, мягко развернул Влада лицом в прихожую.
- Спрячься, Влад, я как-нибудь сам разберусь, - сказал деловито, стараясь ничем не выказать своё беспокойство по поводу того, что Влад рисуется, когда ему следует не высовываться.

Влад понял и ушёл. А пацаны опять захохотали, уже над словами Юры.
- А ты чё, - небрежно обратился Юрик к синеглазой. – Нашим девушкам компанию составить хочешь? Или для них вот (он также небрежно кивнул в сторону ребят) девчонок ищешь?

Они снова взорвались диким мальчишеским хохотом. И третий из них – шатен с аккуратной модной причёской и в красивых тёмных очках, одетый в модную футболку-рубашку и легкие бриджи до колен, протянул Юрику скомканные Юлины шмотки. Этот парень смеялся меньше всех.
- У вас из окна случайно не выпали эти вещи? – вежливым тоном отличника осведомился паренёк.

- Выпали, - стараясь быть как можно более равнодушным, Юрик спокойно забрал протянутые тряпки. – Спасибо, браток! С меня стакан…
- Извините, не употребляю, - также вежливо чистым высоким голоском взрослеющего отрока ответил «отличник», вызвав очередную порцию смеха своих приятелей.

- Минералки. Как несовершеннолетнему, - Юрка внутренне возрадовался своему умению сдерживать эмоции в разговоре с младшими.
- Ой, мальчики, так здорово! Так пить хочется! А у вас действительно есть минералка? – захлопала в ладоши синеглазая Ксюха, аж пританцовывая от счастья.
- Ага, - с еле сдерживаемой усмешкой кивнул Юрик. – Сейчас из-под крана налью и минерализую.

- А мы всё равно и такую пьём! – весело парировала девчонка.
И Юрка с досадой про себя отметил, что его почему-то так и тянет схватить эту дурочку в охапку, приблизить эту мордашку к своему лицу и заглянуть ей поглубже в синие моргалы.
- Лишь бы холодная была! – вальяжно поддакнул худосочный.
- Чё, пить хотите? – уже серьёзно спросил Юрик. – У меня есть фильтрованная, правда, без минералов. Будете?

- Пожалуйста, если можно, - едва не поклонился «отличник».
- Один момент!
Прикрыв дверь, Юрик отправился на кухню, по пути зашвырнув Юлькины шмотки в гостиную.
- Ну ты и нахал, Юрик! – вылетело оттуда Юлиным голосом.
И снова смех, но уже заметно тише. С шумом и хлюпаньем напившись по очереди из трехлитровой банки и чопорно отблагодаривши, ребятня поскакала по лестнице вниз.
- Не кидайтесь больше дамскими трусами из окна! – визгливо пошутил кто-то из них на ходу.
- И не деритесь! – на прощанье пропищала Ксюха далеко внизу.

Юрику осталось только хмыкнуть и захлопнуть дверь.
Когда он вернулся в гостиную, Юля была уже одета, а на диване лежал аккуратно разложенный обалденный летний костюм пляжно-прогулочного варианта – натуральная футболка-рубашка с элегантным воротничком, довольно просторные, средней длины, весьма изящные шорты с мягким пояском, бейсболка – всё нежно-белое. Рядом с костюмом валялись, ещё упакованные, две пары дорогих белых носков и отличные белые кроссовки «Пума».

- Влад, - не обращая внимания на Юрика, сказала Юля. – Тебе придётся снова в душ сходить.
- Ещё бы! Такую красоту надевать! Да после второй тренировки! – радостно хохотнул Влад.
Пробегая мимо Юрика, он дружески тронул его за плечо:
- Представляешь, Юр?! Она дарит мне этот костюм, который я не заслужил!

- Отчего же! – съязвил ему Юрик вслед. – Ты её удовлетворил по полной программе. И она заранее знала, что так и будет. Потому и принесла с собой такой роскошный подарок.
Не глядя на Юлю, он завалился на кушетку в своей комнате. На ту самую кушетку.
Она молчала, а Влад плескался в ванной. Но через минут семь Юрика позвали – смотреть, как прекрасно сидит на Владе этот чудо-костюм.

- Красавчик! – буркнул Юрка с плохо скрываемой завистью. – Жаль только, что позволил мне твоё милое личико запечь. Ишь, какое пышное стало от моих кулаков.

В Юркином голосе звучало искреннее равнодушие пополам с завистью к подарку Влада. Юля его в тот момент, наверное, уже не волновала. Перед глазами почему-то стояла синеглазая Ксюха, несовершеннолетняя. Что с ней можно было сделать? Только серенады петь под Луной? «Впрочем, - машинально подумал Юрик, - почему бы и нет? С этой вон даже нормального ухаживания не получилось. На следующий же день приперлась в гости, а через неделю трахаться со мной начала. А теперь вот с Владом. Что с неё возьмёшь…».

- Между прочим, - желчно проговорила Юля, стряхивая пепел сигареты прямо на пол. – Этот костюм я берегла тебе – на лето. Хотела сюрприз тебе сделать. Но…, - она затянулась.
- И сделала, - зевнул Юрик, по инерции продолжая оценивать новый прикид найдёныша. – При мне трахнула несовершеннолетнего. Между прочим, госпожа будущий врач, это специальная статья уголовного кодекса – совращение несовершеннолетних. Будучи по натуре тупицами, бабы всегда забывают, что распространяется эта статья и на них, между прочим, тоже, - он зевнул ещё раз. – И мне, что ли, пойти помыться…

- Иди, иди, охолонись. Может, вода смоет с тебя наносную дурь, Юрик, - без тени ехидства ответила Юля, снова стряхивая пепел на пол. – Просто, когда появился Влад, которого ты, между прочим, любишь больше меня, так вот, когда он появился, я подумала, что он в такого рода подарках нуждается больше. К тому же за зиму ты раздобрел – костюм тебе стал маловат, шорты уж точно будут в обтяжку, что неудобно и пошло.

- Ясно, - монотонно изрёк Юрик, присаживаясь на стул. – И ты придумала оригинальный способ вручить подарок Владу – предварительно трахнуться с ним за моей спиной, зная, что я вот-вот могу прийти.
Даже Влад прыснул от смеха. И, чтобы его успокоить, Юля  бесцеремонно запустила свою руку ему в шевелюру.
- Ай! – сказал Влад, когда она больно потянула его за волосы.
- Не ёрничай, жених! – вырвалось у Юли совершенно непринуждённо.
Но Юрик тут же подхватил эту фразу:
- Вот именно! Жених! А ты его невеста! Потому что мне ты теперь…(он хотел было нагрубить, но вовремя передумал) чужая. Или просто соседка из третьего подъезда, которая раньше между делом, от скуки, занималась со мной нанайской борьбой.

Влад насупился, беспрестанно бросая на Юлю и Юрика испытывающие взгляды. А Юля натурально посуровела лицом и, с дыханием, подобным шипению кобры, принялась нервно ходить из угла в угол, демонстративно пуская во все стороны клубы дыма изо рта.

Наконец она остановилась, дотянулась до лежащей на диване сумочки, порылась, извлекла на свет какую-то коробочку.
- Вот, - голос её вдруг стал неожиданно торжественным. – Вот, полюбуйся, Юрец-огурец!
Она распахнула коробок, и в красивой бархатной застилке возникло настоящее золотое кольцо.

- Этот обручальный перстень я сегодня принесла тебе. Чтобы вручить, как атрибут признания в моей безумной любви к тебе, дураку! – снова зашипела она, будто каким-то чудом на время превратилась в змею. – Потому что от тебя предложения не дождёшься! Да, не дождёшься… (пауза). И я… Да, я согрешила. В твоём понимании. Потому что теперь знаю, что к Владу меня тянет больше, чем к тебе!

От неожиданной патетики своей бывшей невесты Юрик до ломоты в висках распахнул свой рот, а Влад усиленно пытался понять, что же всё-таки происходит с Юлей. Она же продолжала вещать, будто находилась на больших театральных подмостках, играя потрясающую роль влюблённой до безумия.

- Я уже давно это почувствовала, но считала, что не могу тебя предать! Понимаешь, идиот?! Да, я хотела Владу просто помочь, просто помочь, понимаешь? Что в этом плохого? Ведь и тебе этот юноша дорог, это на твоём лице написано! Ну, так вот получилось, что мы не сдержались! И я хотела извиниться, а ты… ты всё испортил.

- Что? Что ты говоришь? – заморгал глазами Юрик, выдавливая застревающие в горле слова.
- Юля, что с тобой? – испуганно спросил её Влад, неосознанно схватив её за руку и заглядывая девушке в глаза.
- Со мной всё в порядке! – гневно изрекла Юля, глядя куда-то в сторону. – Так вот, Юрец-огурец. Сейчас я тебя спрашиваю всего один раз. Ты примешь от меня это кольцо? Отвечай прямо: да или нет? Да или нет, говорю! И немедленно!

Она даже притопнула своей изящной ножкой.
- Юля, успокойся, - Владик притянул её к себе с желанием просто приласкать и утешить.
Но она, мягко выскользнув из его объятий, снова обратилась к Юрке:
- Или ты забываешь всё, что сегодня произошло – прямо сейчас забываешь! И берёшь это обручальное кольцо, которое наденешь мне в загсе на вот этот палец! – она прямо-таки ткнула выставленным безымянным пальцем Юрику едва ли не в глаз. – Или с этой минуты я действительно тебе больше не невеста! Как бы ты потом ни передумывал.

И Юрик ответил, на удивление самому себе ровно и спокойно:
-  Ты только что сказала, что Владик – жених. Вот и делай это предложение ему. Я, кажется, ясно выражаюсь?
- Так, - прошипела Юля. – Это твоё последнее слово?
- Ха, - только и выскочило у Юрика из уст.

- Владик! – на каблуках развернулась Юля к Владу. – Ты всё понял, о чём мы с ним (она ткнула рукой позади себя, не оборачиваясь) говорили?
- Кажется, да, - напряжённо кивнул Влад.
- Ты слышал его царскую волю? - язвительно спросила она ещё раз.
- Вы… Вы что? Серьёзно? – пролепетал Влад, будто школьник, бледнеющий перед перспективой получить двойку.
- Ещё как! – выкрикнули они, Юля и Юра, в один голос.
- Но у меня… я же ничего… у меня же… я же…, - бедный мальчик не знал, что сказать, а руки его дрожали.

- Отвечай мне как мужчина! – приказала Юля. – Ты сам хочешь… стать моим мужем – любимым мужем – без блефа? Да, я тебя люблю, Влад. Да, больше Юрика. И он сам отказался от меня в твою пользу! И твой ответ – последний! Ты сам… хочешь… стать моим мужем? Да или нет! – она едва не завизжала в истерике.
И, сам не понимая, почему он это говорит, Влад, крепко стиснув девушку в объятиях, натужно просипел:
- Да… любовь моя…

                .9.

Ни Юлю, ни тем более Влада Юрик не возненавидел. Наоборот, как-то быстро успокоился и даже выпил с обоими на брудершафт в тот же вечер.

Придя немного в себя, Юля объявила, что, во-первых, дома у них сегодня никого нет, поскольку родители уехали на дачу минимум до послезавтра, во-вторых, у неё, оказывается, уже давно накрыт праздничный стол – по случаю её окончания летней сессии, а заодно и по поводу только что происшедшей помолвки, и, в-третьих, она приглашает на пир не только своего возлюбленного жениха в белых шортах и кроссовках «Пума», но и устроившего им всем сегодня изрядную трёпку Юрика – чтобы помирился и, как говорится, благословил на хорошее дело.

- Но только вы, ваше высокородие, Юрец-огурец, должны предварительно помыться и облачиться во что-нибудь свежее! – поставила она довольно мягкое условие.

Юрка в первый момент заартачился: вот, мол, не пойду – нафиг мне любоваться на своих же предателей. Но, выйдя из ванны освежённый, всё-таки махнул рукой:
- Хотя, блин, завтра и психологию эту долбанную сдавать, и вы мне, честно говоря, сегодня порядком наделали в душу, а провожать вас до квартиры этой шалопутной всё равно придётся, - пояснил он в сторону Влада, примеривая перед зеркалом недавно купленную рубашку с коротким рукавом и полуспортивные хэбэ.
– Под окнами я слышу подозрительно дурные голоса поддатого народа, а у тебя, братишка, вид весьма противоречивый – костюмчик новенький и чистенький, пляжный к тому же, а физиономия, мягко говоря, потрепанная. По себе знаю: народ у нас такого противоречия не понимает и, как правило, норовит за это в рожу заехать – до кучи. И костюмчик в соответствие с мордахой привести.

- А она, - добавил Юрик, заканчивая вертеться перед зеркалом и дотошно причёсываться, - честно говоря, я подозревал, что она – девица не стандартная. Ну, грубо говоря, с при****ью…

- Кончай материться, Петров, - вальяжно перебила его Юля, дружески ткнув парня в бок своим изящным кулачком. – Если бы не моя, как ты там назвал…, ты бы до сих пор ещё девственником был. Правда-правда! – уже хохотнула она, отскакивая подальше, потому что Юрик вознамерился отвесить ей тычка на сдачу. - Какое до сих пор! Ты бы, блин горелый, лет до сорока остался целкой!
Хохоча, она побежала прятаться за спину Владу – Юрик вдруг извлёк откуда-то плетеную мухобойку, вполне пригодную в качестве розги.
- Если бы не Влад и не моя вина перед пацаном, не миновать бы тебе порки, ей Богу, - бросил он равнодушным тоном как бы между прочим. – Хочешь, сейчас пойду и при тебе познакомлюсь с Ксюхой.

И тут же Юрик пропел, подражая известному певцу, дурашливо закатив глаза под лоб и виляя бёдрами:
- Синие глаза, синие глаза!
- Ага! – кивнула Юля, зажигая сигарету. – Эта синеглазая Ксюха уже просватана за Алёшку Стогова из моего, между прочим, подъезда. Он, хотя и не самбист, но за неё тебе с дружками вместе (а у него их много, и постарше тебя даже есть) бошку оторвёт. К тому же, если ты трахнешь несовершеннолетнюю, то знай, что эта девка тебя запросто расколет своим предкам, а уж они, поверь мне на слово, заяву в суд на тебя непременно накатают.

- Слушай, Юль, прекрати, пожалуйста, хамить Юрику, ну, я прошу тебя, - пришёл черёд и Владу театрально закатить под лоб глаза. – Ей богу, ты артистка, а не будущий врач.
- Ладно, - Юрик снова махнул рукой. – Пусть плетёт, что ей вздумается. Она, видите ли, меня облагодетельствовала – сделала мужчиной. Спорить о такой глупости –  самому донельзя оглупеть. Короче, госпожа Шмырова, ты нас приглашаешь или только понта давишь?
- И понта давлю, и приглашаю, - дурашливо расшаркалась Юля, снова стряхивая пепел на пол.
- И хватить у меня тут смолить! Ещё и пол мне портить взялась, - прикрикнул Юрик.

И вся троица направилась к Юльке в гости, где у неё действительно в комнате был накрыт стол. Только не едой, а новой красивой скатертью. Впрочем, в холодильнике на кухне ждали своего часа три вкуснейших салата, сёмга, красная икра, фрукты, мороженое и две бутылки шампанского.
Во время спокойного, милого и даже весёлого ужина, обильно сдобренного пошловатыми анекдотами, клубничкой из студенческой жизни и остротами по поводу сотрапезников, Юрик поймал себя на том, что совершенно не ощущает никакого, даже слабого, намёка на горечь размолвки с бывшей невестой, так скороспело разрешившейся всего лишь какой-то час назад. Возникшее было презрение к Владу резко сменилось чувством, поразительно похожим на чувство опёки родного человека. И когда Влад остался ночевать со своей будущей женой, Юрик воспринял этот факт как само собой разумеющееся.

«Странно, - подумал он уже дома в постели, - встречаешься с человеком, жизни без него не видишь, чего-то планируешь,  и вдруг такой неожиданный облом. И главное – ни капельки об этом не жалеешь. Такое ощущение, будто не Влад у меня увёл невесту, а я хотел её в шутку увести от Влада, но мне по полной обломилось. Да, странная эта штука, жизнь».

Как и предполагал Юра, разговоры про Тантру Юля заводить прекратила – и с Владом, и тем более с Юриком. А поскольку постоянно жить у неё Влад пока не мог (нужно было подготовить к этому Юлиных родителей), то она по-прежнему приходила к ним с Юрой в гости. Изменилось лишь одно – при её появлении Юрик старался из дома куда-нибудь улизнуть, умело находя для этого убедительный повод. Но объявлял его сладкой парочке обычным дружеским тоном.

Анализируя иногда сложившиеся отношения со счастливой компанией Влада и Юли, Юра всё время приходил к выводу, что они оба ему по-прежнему близки и дороги. Только теперь, усмехался он про себя, Юля для него, по сути, не невеста, а будущая невестка. Ибо к Владу он питал симпатию старшего родственника и никак при этом не мог понять, какое же чувство ему в данном случае ближе – любовь старшего брата или же, как это ни странно казалось ему самому, приёмного отца.

Влад как-то в шутку назвал его папой, потом эта шутка стала звучать в присутствии Юры постоянно – папа Юра. Пока, наконец, Юрик с содроганием в сердце не понял, что Влад подсознательно обращается с ним в гораздо большей степени как с кем-то вроде отца, нежели с равным себе. И это вовсе не означало, что Влад действительно видит в Юре представителя старшего поколения. Нет, ведь он, как и раньше, с явным удовольствием боролся с Юриком, делился с ним своими проблемами и беспокойством, переживал по поводу Юриной размолвки с Юлей и даже предложил ему однажды попытаться убедить Юлю вернуться, несмотря на своё собственное, искренне сильное к ней чувство.

- Расслабься, а! – Юрик в ответ лишь почти по-отцовски чмокнул его в макушку. -  Если она придёт ко мне назад, то опять начнутся эти глупые разговоры про тантрический секс. Она по-настоящему любит только тебя. Что делать, если Юля запала на малолетку, - на последнем слове он добродушно усмехнулся. – Видать, нам с ней не судьба. Лучше я буду любить её как твою любимую женщину.
А потом они все вместе всерьёз занялись проблемой легализации Влада. И, как ни удивлялся Юра, госпожа Шмырова уверенно поддержала его сумасшедшую идею усыновить Нечаева. Она тоже посоветовалась со знакомыми юристами, и все они единодушно заявили ей, что добиться усыновления в их случае будет гораздо легче, нежели просто оформить на Влада опекунство с стороны господина Петрова. Поморгав глазами, Влад неожиданно улыбнулся, нежно поцеловал Юрика в щёчку и, непонятно было, в шутку или всерьёз, назвал его этим словом – папа. Никто из их тёплой компании не посчитал такое выражение чувств простым кривлянием. Хотя все и понимали, что Влад находится в полном здравии.

Первым делом они подали заявление в суд по месту жительства Юрия Петрова и временного пребывания Владислава Нечаева на… администрацию сибирского детского дома, разыскивавшую сбежавшего воспитанника по всей России. Молодые юристы убедили Влада предъявить к ним претензии как потерпевшая сторона. Сначала Влад отпирался, ибо по натуре был человеком честным. Он никак не мог понять, почему  в отношениях с «родным» домом презрения потерпевшей стороной является он, а не администрация. В конце концов ему всё-таки разъяснили, что все три его побега из детского дома явились вынужденным шагом, потому что чаша терпения Влада во всех случаях оказалась переполненной.
- Положа руку, на сердце, ведь это на самом деле так. Ведь так же! – заглядывая Владу в глаза, горячо убеждал его за чашкой чая будущий юрист, студент четвертого курса юрфака МГУ, Алёша Добрынин, Юркин друг, с которым он познакомился в борцовском клубе.
- Ну, так, - вяло отвечал Влад, чувствуя, однако, что этот симпатичный живой очкарик говорит правду и выглядит эта правда по-настоящему логично.
- А раз так, то рассуждай дальше. Ты неоднократно своим поведением доказывал директору и всем педагогам их профессиональную несостоятельность. Протестуя таким образом, ты законно требовал от них установления в коллективе детдома нормальных человеческих отношений. У тебя просто не оказалось другого выбора средств, кроме как убегать. И вернуться в третий раз для тебя уже стало бы шагом, равносильным самоуничтожению.
- Как это? – открыв рот, Влад заморгал глазами, одновременно испытывая наслаждение от столь искусно выстроенной логической цепочки Алексея.
- Да пойми, Влад! Почему ты не захотел вернуться? Почему ты без копейки в кармане автостопом добрался за пять тысяч километров аж до самой Москвы?! – в нетерпении Алекс даже расплескал из чашки на стол. – Да потому что возвращение назад для тебя психологически было невозможно. Лучше смерть на мусорной куче, разве не так?
- Не знаю, - буркнул Влад. – Честно говоря, умирать мне тогда не хотелось.
- Нельзя быть прямолинейным в таких вопросах, - бурно жестикулируя, Алексей продолжил атаку на Влада. – Понятно, что, когда смерть уже смотрит в глаза, умирать не хочется. Но ты довёл себя до полного истощения! Это что? Из-за природной глупости?

Торжествующе выдержав паузу и с видом победителя глядя на кусающего губы Влада, Алексей, поддерживаемый одобрительными улыбками Юрика и Юли, довёл свою концепцию до конца.
- Если бы дирекция и педколлектив детдома осознали пагубность своего равнодушного поведения и своих непрофессиональных, мягко говоря, методов работы с воспитанниками, они бы сумели создать вполне приемлемые, даже привлекательные условия для жизни в доме в состоянии достаточного психологического комфорта. Неважно, что ты не писал им заявлений.
- Писал, - перебил вдруг Влад. – Пять или шесть заявлений писал дяде Ване. Предупреждал, что буду драться со всей командой Васька до последней капли крови, если от меня не отстанут, а на Гаврилу (последнее время у нас там такой воспитатель был придурошный, хуже Володи Недоделанного), напишу в УБЭП. Он по ночам лазил по тумбочкам, копался в вещах, даже в грязных трусах и носках пацанов – искал деньги, сигареты, карты…
- Что же ты сразу не сказал! Ну, даёт! – бурно обрадовался Алекс. – У тебя даже такой факт есть – письменный!
- Так он порвал все мои заявы прямо у меня на глазах!
- Фигня! – продолжал сверкать очами будущий адвокат. – Ты – пострадавший, а не они! Тебя отлупили и раздели на морозе! Ты из-за них лишился паспорта и документов!
- Ха, паспорта! Да он у дяди Вани, поди, до сих пор в сейфе лежит!
- Фигня! Это ещё лучше, что лежит – значит, никуда не делся! Но с какой стати он у тебя его реквизировал?! Вот ещё один веский аргумент стребовать с них моральную компенсацию! Кстати, а материальная компенсация касается уже тебя, Юрик, - разгорячённый спором, Алексей хлопнул Юрика по плечу.
- Здорово! – отчеканила Юлька, пытаясь между делом поднести к зажатой в зубах сигарете зажигалку.
- Я тебя, кажется, просил! – грозно посмотрел на неё Юрик.
 «Предательницы» со вздохом встала из-за стола и вышла на балкон.
- И тебя, Влад, материальная компенсация вдобавок к моральной касается тоже! – Алекс вновь повернул к Владу своё предельно серьёзное лицо юриста, оригинально сочетавшего в себе взрослую солидность с юношеской наивностью. -  Вынужденно уйдя из детдома, ты питался подножным кормом, в то время как твоя еда скармливалась непонятно кому. А ты, Юрик, лечил, кормил больного Влада, ухаживал за ним, тратил на это своё драгоценное время и силы. Вы должны подать заявления оба! И, клянусь помолодевшей Фемидой, ваши заявления не только будут рассмотрены, но и удовлетворены!
Они болтали несколько часов кряду, пока, наконец, Юля бесцеремонно не уселась Владу на колени и не начала его демонстративно, «в засос», целовать, намекая тем самым Алексею, что пора заканчивать правовые дискуссии. Довольный своим ходом мысли, Алекс продолжал настропаливать своих друзей по ходу до троллейбусной остановки до самого отъезда домой.

Вовсю шло лето, а они занимались юриспруденцией. Самое большее, что они смогли себе позволить в погожие денечки, так это просто вечерние прогулки в скверике недалеко от дома. Юля проходила практику в одной из больниц, парилась там целую неделю, а в выходные, вместо того чтобы уезжать с родителями на дачу, забирала Владика к себе – насладиться толканием в тесноте, как срезюмировал бы Юлин папа, узнав, почему это дочь вдруг стала отказываться от поездки за город. До самого окончания процесса Юля не посвятила родителей в приключившуюся с ней историю, совершенно не напрасно опасаясь, что с мамой случится истерика. Такая резкая смена чувств у дочери! Да ещё с подселением в их квартиру какого-то юнца без документа, к тому же находящегося в розыске.

Наконец они подали в суд. Заявление об усыновлении и заявление о признании судом незаконным удержании паспорта Влада администрацией детского дома. Претензии на моральные и материальные компенсации, несмотря на жаркие уговоры Алексея, они не стали оформлять в отдельные дела, подробно описав их в обоих заявлениях. Дядя Ваня же, прежде чем получить повестку из (у него аж глаза на лоб вылезли) районного Московского суда, расписался за телеграмму Влада, сообщавшую о его местонахождении с требованием отозвать розыск. Юрику и Юле пришлось, подключив Веру Ильиничну, директора бывшего Юриного детдома (ей удалось оформить на Влада временный приют в своём учреждении), прорваться на приём к одному из начальников детской комнаты милиции Москвы, выпросить у него справку о временном проживании Влада в столице, чтобы его ненароком не повязала милиция и не отправила под конвоем «по месту постоянной регистрации». На удивление всей троицы, согласие на временный приют Влада Нечаева в московском детском доме начальник детской комнаты милиции выдал легко и без лишних вопросов, получив только нужные бумаги от Веры Ильиничны и прямо при «странных молодых гостях» позвонив дяде Ване в Сибирь. Влад говорить с дядей Ваней не стал, хотя тот, ошарашенный сначала телеграммой, а потом звонком москвича в милицейских погонах, очень его об этом просил.

Судебное разбирательство был назначено на конец августа. Судья вошла в положение, понимая, что Владу и претенденту на его приёмное отцовство в сентябре надо будет приступить к учёбе.
- Правда, - пояснила принимавшая заявления секретарь, - всё будет зависеть от вашей детдомовской администрации. Если их уполномоченный на заседание не явится, придётся его перенести на конец сентября.

Но дядя Ваня приехал. Увидев окрепшего и раздавшегося в плечах Влада, он откровенно просиял. Юле даже показалось, будто он порывался обнять Влада, но сдержался: всё-таки на суд приехал в качестве ответчика.
Открыв заседание, судья поломала весь сценарий вопросов и ответов, ночами подготовленный Алексеем. Немолодая уже интеллигентная дама сразу же предложила дяде Ване прямо в зале суда отдать своему бывшему воспитаннику паспорт и написать заявление о собственном согласии на усыновлении Влада Нечаева совершеннолетним жителем Москвы Юрием Петровым, имеющим все условия для успешного воспитания несовершеннолетнего претендента на усыновление. Разумеется, вначале был оглашён характер заявлений, потом последовали дежурные вопросы типа «по-прежнему ли вы настаиваете на усыновлении» и тому подобные.
Дядя Ваня явно нервничал. Он просил позволить переговорить с Владом с глазу на глаз. Однако Влад отказался, и судья не нашла необходимости в предоставлении господину директору такой возможности. Тогда дядя Ваня предложил вначале послушать объяснения заявляющих сторон. А когда все слова были сказаны, отказался от прений, предоставив суду вынести вердикт без лишней мороки. Даже перерыв на совещание суда продлился не больше часа. После чего судья огласила постановление об удовлетворении заявлений. Частное определение в адрес детдома, покинутого Владом в экстремальной психологическом режиме, судья выносить воздержалась. Но уже на выходе из зала улыбнулась победившей на процессе молодёжи:
- Ребята, хотя ваше дело и не совсем стандартное, мягко говоря, всё же лично от себя я желаю вам удачи во всех ваших будущих взаимоотношениях.

Получив официальные бумаги, подтверждающие его, Влада Нечаева, официальный статус, юноша смог наконец-то переговорить с директором. Но теперь дядя Ваня, показавшийся Владу заметно постаревшим, ни в чём убеждать сбежавшего воспитанника не стал. Просто сказал:
- Влад, ты поступил со мной лично непорядочно, но я тебя понимаю. Главное, чтобы ты на меня не держал зла. А будешь проездом в нашем городе, заходи в гости – без всякой задней мысли. Он ведь и твой, наш город. Ты ведь родился-то в нём, - проглотил дядя Ваня комок на последнем слове.
- Да на вас я и не обижаюсь, - улыбнулся Влад. -  Что было, то прошло. Честно говоря, не дёрни я тогда из детдома, не встретил бы тех, кого по-настоящему люблю, - и он скосил глаза на стоящих рядом, будто телохранители, Юру и Юлю.

Тот день они провели в культпохода по музеям, кино и кафе-мороженое. Ещё через пару дней Юля наконец-то представила Влада своим родителям. Они, разумеется, впали в лёгкий шок. Но Влад понравился обоим. Оба они внимательно выслушали рассказанную дочерью историю Влада – так рассказанную, что слезу, наверное, смахнул бы даже Сергей Николаевич, будь у него, как он любил шутить, в организме вообще эти слёзы. Ну уж Вера Валентиновна-то слезу пустила точно, даже угостила Влада отменными яблоками с дачи и почему-то шоколадными конфетами. Но когда стал вопрос о совместном проживании, Влад вдруг упёрся, заявив, что так сразу теснить родителей нельзя, что, пока они ещё не оформили отношения официально, можно жить, что называется, на две квартиры, ночую то у Юры (чему он оказался искренне рад), то у Юли. Поспорив для порядка, Юля с этим предложением согласилась.

- Только я не пойму, ребята, - озабоченно сказал тогда Шмыров, - зачем было весь этот фарс с усыновлением устраивать. Ведь Владу в декабре исполнится восемнадцать лет.
- Не восемнадцать, а только семнадцать, - кокетливо поправила Юля отца.
- А, тогда всё ясно, - хмуро ответил Шмыров и больше на эту тему разговора не заводил.
- Бог ты мой! – всплеснула руками Вера Ильинична. – И как вы будете в загс подавать – он же ещё малолетка! Ну, Юлька! Ремня тебе в детстве мало давали! И куда глядели мои глаза!

Сергей Николаевич только хмыкнул, осуждающе глядя на жену:
- Ты, мать, вечно машешь кулаками после драки. Я тебе давно об этом говорил. А теперь поздно трепать языком. Всё, дай им отдохнуть.
И Вера Ильинична захлопотала с обедом, атакуя будущего «маленького» зятя вопросами типа «а ты больше любишь украинский борщ или, например, рассольник». Впрочем, Юля увлекла Влада в свою комнату, и на этом переговоры с родителями закончились.
В сентябре Влада определили в ближайшую к дому школу – в десятый класс со спортивным уклоном. Влад твёрдо решил стать тренером по самбо. С началом тренировок Юра записал приёмного сыночка в группу к своему тренеру в самбо-клубе. И началась самая обычная банальная жизнь. Если не считать одного интересного в ней момента. Юре удалось найти младшего братишку Сашу. И ниточка попала в его руки, вы не поверите, через самбо-клуб.

.10.

- Ты борешься? – к Юре подошёл незнакомый симпатичный парень из новичков.
На нём было новенькое кимоно дзюдоиста. «Только из магазина», - подумал Юра, оценивающим взглядом окидывая кандидата на поединок.

С виду парень был старше Юры лет на пять-семь и примерно такого же роста. Лёгкий акцент и лицо восточного типа выдавали в нём выходца из Азии. Но волосы у молодого человека – светло-русые курчавые – и слегка раскосые, но при этом большие голубые глаза явно говорили в пользу его этнической нестандартности. Весь его облик – не по-мужски грациозный гибкий стан, изящные холёные кисти рук, гладкая смуглая кожа лица с монголоидными, но тонкими чертами, тонкий точёный нос с едва заметной горбинкой и слегка застенчивая, но достаточно мужественная улыбка – всё в нём свидетельствовало в пользу врождённой элитарности.

Что-то до боли в душе знакомое, приятельское светилось из глаз этого незнакомца, пришедшего в клуб не больше недели назад. «Видел я его где-то, что ли…» - машинально промелькнуло в Юриной голове. Но, не зацикливаясь на своих ощущениях, он также приветливо улыбнулся в ответ и пожал протянутую руку. Вызов принят. Тренер хлопнул в ладоши – пары самбистов (в основном одетых как положено по самбо – в тяжёлую куртку с поясом и трусы в обтяжку) разошлись по ковру.

Влад, заметил краем глаза Юра, встал напротив лысоватого юниора своего возраста, на голову ниже его, но не по годам плотно сбитого и невероятно цепкого. «Эх и достанется сейчас Владику!» - про себя усмехнулся Юрик, радуясь в душе стремлению своего приёмного сына, сына-ровесника, учиться борьбе в схватках с более опытными партнёрами.
- Пожали руки! – скомандовал тренер с края ковра, приглядываясь к стрелке секундомера.
И… второй хлопок в ладоши:
-   Борьба!

Блондинистый красавчик-азиат неторопливо и мягко уцепился за Юркины плечи. Грамотный, очень грамотный захват. Он и боролся очень грамотно – без суеты и дурацкого задора, позволяя противнику, то есть Юрке, провоцировать и резко атаковать, чётко следуя при этом за его движениями. В момент, когда по всему положению корпуса незнакомца Юрику следовало делать бросок, смуглолицый мягко, почти незаметно поворачивал облачённый в длинную одежду корпус, и бросок становился невозможен.

Вокруг, пыхтя и часто дыша, уже вовсю грохались на ковёр. Две пары яростно боролись в партере, отчего тренер недовольно заметил:
- Ну вы прямо как в последний раз в жизни боретесь! Все багровые, будто тягач из трясины волокут! Что толку от такой борьбы!
Но Юрик и незнакомец боролись уж чересчур мягко. Тогда Юрка, немного разозлившись на самого себя за чрезмерную осторожность, заметно ускорил темп, прямо танец какой-то завёл на маленьком пятачке ковра. Под ноги им с шумом покатилась голоногая пара. А Влад уже стоял на мосту, пытаясь уйти из-под сидящего на нём напарника, который упорно шёл на болевой.

Отскочив от слишком нахрапистых новичков, совершено не думающих о том, что кроме них на ковре ещё добрый десяток пар, Юрик и незнакомец сбили первоначально заданный ритм и сцепились, будто простые деревенские парни. Азиат замешкался, зато Юрик сумел провести довольно грубый зацеп ноги снаружи, резко навалился на потерявшего равновесие противника, и оба они с маху грохнулись на ковёр.
Неожиданно парень затрясся в смехе, всеми силами стараясь сдерживаться (смех во время схватки запрещён!). Это его, конечно же, расслабило. Юрик же, наоборот, насупился, напыжился и, простым потешным способом завалив партнёра на лопатки, взгромоздился на него, будто всадник. И тут же двинулся на болевой. Но, совершенно не пытаясь уйти с лопаток, трясущийся от смеха парень довольно ловко защищался сцепленными в локтях руками, не давая Юрику занять удобное для перехода на болевой положение.

Поведение незнакомца почему-то рассердило Юрика. Чётко осознавая, что парень заметно его превосходит в умении оставаться мягким и добродушным, Юрик начал злиться ещё больше – уже на самого себя. Войдя в раж упёртого борца, он рефлекторно несколько раз подпрыгнул напряжённым задом на мускулистом животе парня. И вдруг замер, вглядываясь в удивительно знакомое лицо.
- Гияз? Ты – Гияз? – Юрик слышал себя как бы со стороны.
В этот момент он словно потерял ориентацию, потому что в голове сами собой замелькали картинки далёкого детства. Вот он, маленький мальчишка в шортиках и футболке, прыгает на животе у пятнадцатилетнего синеглазого таджика с длинными-длинными ресницами. И тот, одетый в снежно-белый тренировочный костюм, расслабленно валяясь на бархатистом ковре в гостиной, добродушно трясётся от смеха.

Юрик не заметил, как тот, кого он на автопилоте назвал Гиязом, мягко, но решительно извернулся, забросив сильные ноги Юрику на грудь. Мягкое, но мощное движение, и они меняются местами. Прижатый лопатками к ковру, Юрик ошалело хлопает глазами, совсем не по-борцовски рассматривая лицо склонившегося над ним партнёра.
- Так я не ошибся? - глотая слоги от прерывистого дыхания, бросает Юрик в уши незнакомцу, сильно сдавливающему Юрины рёбра ногами, обтянутыми нежно-белыми штанами кимоно.
- Что? – как бы невзначай спрашивает парень, прижимаясь грудью к левому предплечью поверженного партнёра.

Если он и слышал вопрос, то смысла его, видимо, не понял. Во всяком случае пока. Он усердно пытается сделать болевой приём на левую руку Юрика – откидывая спину кзади, резко вырывает Юркину руку из «сцепления». Но это ошибочное движение. Отдав руку, Юрик вскидывается корпусом, потому что сидящий на животе противник много лишнего отклонился назад. Он, конечно же, тут же исправляет ошибку, буквально падая грудью на Юрика. Но, во-первых, рука Юрика уже высвободилась. А во-вторых, Юрик успевает повернуться на бок. Возня в партере. Юрик снова напирает, попадает на «поддавку» – парень перебрасывает его через себя, наваливается грудью и пытается прихватить Юркину руку. Несколько секунд они оба натужно пыхтят. И вдруг спасительный хлопок в ладоши:
- Всем встать, борьба окончена, пожали руки друг другу!
Рот незнакомца растягивается до ушей:
- Спасибо!
Они оба тяжело дышат, и Юрик забывает про свой неуместный в поединке вопрос. Потом начинается отработка самозащиты, и к Юрику подходит другой партнёр.

В раздевалке, уже у самой двери в душ, раздетого до плавок Юрика кто-то дружески хлопает по плечу. Обернувшись, Юрик видит красавчика-азиата. Он тоже в плавках и в руках держит пакет с полотенцем, мочалкой, мылом и сменой белья.
- Молодец, друг! – снова улыбается парень. – Но почему ты назвал меня Гиязом?
- Извини, - растерянно бурчит Юрик, открывая дверь и проходя в душевую, шумящую потоками воды и оглашаемую бодрыми голосами спортсменов. – Я, наверное, ошибся.

- Почему ошибся? – хлопает глазами парень. – Я и есть Гияз. Но почему ты меня знаешь? А? – он лукаво заглядывает Юрику в душу. – А тебя как зовут, юный друг? Кто так здорово со мной боролся?
- Юра. Юрий Петров, - машинально отвечает Юрик, выбирая пустую кабинку.
Гияз занимает соседнюю.
- Юра? Красивое имя…

Некоторое время они молча моются, потом сквозь шум воды прорывается голос Гияза:
- Юра, у меня такое ощущение, что мы где-то с тобой когда-то встречались. Знаешь? Давным-давно! Мне кажется, это было в Душанбе. Ты никогда не был в Душанбе?
Юрик молчит. Что-то перехватило ему грудь.
- Юра, тебе сколько лет?
- Девятнадцать, - бурчит Юрик, с трудом соображая.
Краем глаза Юрик видит сияющего чистотой и спортивной свежестью Влада, идущего к двери в свежих трусах и болтающего о чем-то с каким-то рыжим пацаном.
- Юрик, я тебя в буфете подожду! – звонким мальчишеским голосом кричит Владик.
- Девятнадцать? – как-то по-особому живо переспрашивает Гияз.
Он что-то подсчитывает, тщательно вытирая голову полотенцем.

Гияз догнал Юрика в холле перед буфетом, осторожно тронул за плечо:
- Постой, друг!
Обернувшись, Юрик увидел восточного Ален де Лона в белоснежном спортивном костюме. И тут же почувствовал, как заколотилось сердце.
- Юрик, - Гияз внимательно смотрел ему прямо в глаза. – Ты жил в Душанбе? Скажи честно! Твою маму звали…
Юрик не дал договорить – ухватил белоснежного таджика за плечи обеими руками и с жаром выдохнул:
- Майя Вениаминовна! Майя Петрова! Она была журналисткой…
- И погибла в автокатастрофе! – Гияз с большим трудом сдержался, чтобы не взвизгнуть. – Вместе с моим отцом…
Они крепко обнялись.
- Юрик!
            - Гияз!

Через минуту оба вместе с Владом сидели за столиком в буфете, шумно прихлебывали из фарфоровых чашек чай и говорили, говорили, говорили. Точнее, без умолку болтали Юрик и Гияз. Влад же просто с глупой улыбкой наблюдал за обоими. После того, как сводные братья отвели душу воспоминаниями о прошлой, хотя и очень давней жизни в Таджикистане, Гияз виновато объяснил Юрику, почему ни разу к нему не пришёл.

- Наш отец из кишлака, был простой человек. Он один выбился в люди, как обычно говорят русские. Да он с русскими больше и общался – со своими только по долгу родства. Понимаешь, Юрик, когда он погиб, его тело сразу увезли в кишлак. Дядя тут же забрал и меня. Пришлось даже бросить институт. Я проторчал в кишлаке года три, не меньше, практически весь траур. А потом все думал, что разыщу тебя и Искандера, ну, нашего с тобой братку. И когда выбрал, наконец, время, тебя уже увезла мама Майя Вениаминовны. Но Сашу я разыскал-таки! Ему в детдоме было хорошо: в Таджикистане чтят память влиятельных людей, каким был мой отец. А куда я мог взять Искандера? - оправдывался Гияз, смущённо опуская длинные ресницы. – Я думал: вот поправлю дела, куплю квартиру в Душанбе, тогда и оформлю опекунство. Или вообще усыновлю мальчика. Но не смог! Понимаешь, не смог!

Юрик не вытерпел:
- Где он, Гияз?! Ты что-нибудь знаешь о нём?
Гияз молча покусывал губы, печально глядя куда-то в стену.
- Не знаю, Юрик, - наконец выдавил он из себя. – Потом детдом расформировали. Я, конечно, осёл. Я всё откладывал, думал, никуда не денется. Посылал ему конфеты, игрушки, фрукты. Тут, понимаешь, дядя, брат папы, начал делать бизнес.  Отец свой бизнес завещал ему. У отца было торгово-рекламная фирма. А воля старшего брата, ты же знаешь, для таджиков священна. И я должен был дяде помогать и во всём его слушаться. Иначе у нас нельзя, понимаешь?
- Мальчики! Мальчики-красавчики! Мы закрываемся! – ласково поторопила их буфетчица.

Они машинально встали из-за стола, направились к выходу. Одновременно у всех троих на разные голоса запели мобильники (Владу, конечно же, трубку подарили вместе Юрик и Юля – на день его, как они окрестили, освобождения). Пока Юрик общался с редактором районки, а Влад с любимой Юлей, Гияз успел улизнуть, махнув на прощание рукой: на следующей тренировке, мол, договорим. Юрик успел только понять, что Гияза кто-то срочно вызвал: слишком уж озабоченным стало вдруг его лицо.
Юра молчал до самого дома. Владик даже мягко обнял его за плечи, стараясь как-то утешить:
- Да не переживай ты так. Найдём мы твоего братика.
И, немного помолчав, с добрым юмором хмыкнул:
- Он ведь теперь мой дядька!
Даже Юркины губы растянулись в улыбке. Действительно, как интересно всё выходит.

Понятное дело, Владику и Юле заниматься поисками малолетнего дядечки было недосуг. Они подали заявление в загс, но Влад вдруг упёрся – пока не отыщем Сашка, праздновать свадьбу, даже и скромненько, не будем. Юля даже надула губы, а потом отошла, заявив, что тоже очень хочет увидеть Юриного братишку.
- Он, наверное, такой миленький, такой хорошенький!
- Дети все хорошие. Когда спят – особенно, - сердито буркнул Влад (он ещё не отошёл от скандала, устроенного Юлькой по поводу переноса даты регистрации).
- Не скажи, - Юля вела себя так, будто никакого наезда на Влада и не совершала. – Юрик – парень красивый. У него родители очень красивые были. Гияз тоже красивый, по-восточному, правда, но красивый. Значит, и отец у него был интересный. А когда смешиваются гены европейцев и азиатов, всегда получается что-то очень оригинальное и милое.

- Во даёт! – воскликнул Влад. – Ты-то откуда знаешь, какой из себя Гияз?
Она даже глазом не моргнула:
- Я видела его. Когда вы вместе выходили из буфета.
- Так, - напыжился Влад. – Значит, ты шпионила за нами, когда звонила мне?
- Владик, что за тон, - небрежно отмахнулась Юля. – Не шпионила, а просто наблюдала со стороны. Разве это запрещено?
  Спорить с ней Влад не стал. Он уже усвоил, что Юля страдает патологическим, с его точки зрения, интересом к самбистам. Ему предстояло привыкнуть к Юлиной тяге снимать на видеокамеру борющихся пацанов. И вообще тусоваться с друзьями любимого мужчины. Юрик даже как-то ехидно заметил: попался ты, мол, парень, точно карась на крючок.

На следующую тренировку Гияз не пришёл. Потом тренировку пропустил Юрик: надо было дежурить в школе на вечере. Целую неделю Юрик прожил в душевных терзаниях. Мысль о маленьком братишке не давала покоя ни днём, ни ночью. К счастью, проблема поиска Саши неожиданно вступила в фазу разрешения.

Днем в субботу (с момента встречи с Гиязом прошло чуть больше недели) внезапно зазвенел квартирный телефон. Последнее время по нему Юрику вообще редко кто звонил. Он больше использовался на выходе, чем на входе. Поэтому от резко начавшегося трезвона Юрик даже вздрогнул.
Алло! Это квартира Юрия Петрова?
Юрик с радостью в душе узнал голос Гияза. Закричал ему, словно боялся, что звонок превратиться в слуховую галлюцинацию:
- Гияз? Привет, дружище! Ты где? Откуда звонишь?
Гияз вначале даже оторопел. Потом уточнил адрес Юриной квартиры и сказал, что они с приятелем хотят заехать в гости.

Парни позвонили в дверь квартиры минут через пятнадцать. Вместе с Гиязом пришёл какой-то невысокий худощавый таджик, одетый в кожаную куртку. На Гиязе, несмотря на довольно прохладную погоду конца октября, опять красовался белый костюм. Правда, на этот раз с кремовым оттенком и классического покроя.
- Здравствуй, брат, - он с порога полез обниматься.
Потом представил коллегу по фирме. Парень смущённо, прямо в прихожей протянул Юрику большой пакет, из которого выгладывало горлышко красиво упакованной бутылки.
- Ты особо не хлопочи. Мы и в кухне посидим. Мы не надолго – у нас ещё дела сегодня, - протараторил Гияз, проходя на кухню и усаживаясь на старый венский стул за таким же старым обеденным столом.

Юрик выложил из пакета бутылку какого-то дорогого французского вина, торт, груши, бастурму, банку красной икры, элитный белый хлеб. С удовольствием принялся раскладывать угощение по тарелкам, достал фужеры.
- Ты это, - засмущался Гияз, - не хлопочи. Мы пить не будем. И это всё спрячь пока в холодильник. Мы для тебя это принесли – сами есть не будем, сыты. Вот чаю приготовь, если не трудно.

Юрик начал было протестовать, но Гияз был непреклонен, хотя и в очень мягкой форме.  Они чисто символически пили чай, и Гияз не очень активно расспрашивал Юрика о том, как он живёт, где работает, сколько получает и хватает ли денег, ведь надо же и девушку, наверное, содержать.
- А то иди к нам на фирму, - вдруг оживился этот приятный в общении восточный парень. – Знаешь, у моего дяди сейчас в Москве дела хорошо идут. Тебе делать особенно ничего не придётся – будешь за людьми присматривать, ну, чтобы не бездельничали там, чтобы всё быстро и аккуратно делали, ценники липовые не ставили бы. Это у нас в палатках. А хочешь, строительную фирму бери под контроль. Да не бойся, мы тебя быстро научим, как их в узде держать. У дяди таджиков сейчас мало, в основном русские – на руководящих должностях, и молдаване – работяги. Штуку в месяц в евро будешь иметь легко.
- Спасибо, Гияз, - улыбнулся Юрик. – Я, вроде как, при работе, даже при двух. А что денег меньше, чем предлагаешь ты, так и работа у меня интереснее. Для меня, во всяком случае.
- Интересная работа, - мечтательно протянул Гияз. – Завидую тебе, право. Хорошо, когда у человека средние потребности. Честно говоря, я бы с удовольствием жил как ты. Но я не ты, поэтому не могу. Сам понимаешь, у нас положено слушаться брата погибшего отца.

Молча побарабанив пальцами по столу и перекинувшись парой фраз с приятелем по-таджикски, Гияз вернулся к теме:
- А вообще, если будет нужда в деньгах, ты звони мне. Дядя тебя на работу всегда возьмёт, не откажет.
Гияз уже засобирался было уходить, когда Юрик завел разговор о Саше.
- Ну хотя бы какая-нибудь маленькая зацепка у тебя осталась, куда он мог попасть? – в голосе Юрика звучала искренняя надежда.
Озабоченно подумав, Гияз пожал плечами:
- Извини, братишка, пока ничего в голову не приходит, - и, словно спохватившись, попытался успокоить: - Но я буду искать, Юрик. Подниму все отцовы связи, спишусь с МВД Таджикистана, с Министерством образования. Надо искать.
Заиграл мобильный. Гияз немного поговорил, сделав лицо деловым, спрятал мобильник и хотел было уже откланяться.

- Подожди, Гияз. У меня возникла одна мысль, - Юрик вдруг засуетился, подбегая к серванту. – Мы же чуть было не нашли Сашка. Когда бабушка была жива.
- Да! – глаза Гияза резко округлились.
Даже лицо его коллеги сделалось напряжённым.
Юрик нашёл наконец-то в секретере давнишнее письмо из белорусского детдома, дрожащей рукой вынул из него фотокарточку светловолосого мальчонки:
- Вот что нам прислали из одного детдома, из Беларуси.
Гияз внимательно вгляделся в фотку. И вдруг повернулся к Юрику изумлённым лицом:
- Слушай, Юрик! Откуда это? Это он! Искандер это! Точно тебе говорю.
Юра обалдело хлопал ресницами. Приятель Гияза радостно заулыбался, а Гияз внимательно осмотрел фотокарточку со всех сторон.
- Слушай, Юрик! Это ведь моя карточка! Я ее делал! Ну, тогда я снял Искандера на память, а через неделю отдал ему фотографию. И дома у меня такая же осталась. Понимаешь? Из какого места тебе ее прислали?
- Из Иванова, - растерянно пробормотал Юрик, глядя на Гияза широко раскрытыми глазами.
Салахутдинов судорожно сглотнул, всматриваясь в заветную мордашку на фотокарточке.
- Послушай, - словно опомнился Юрик. – Не может быть, что это Сашок. Вот тут выписка из его биографии. Фамилия совпадает, а имя…
Гияз, сощурившись, будто следователь, пытливо смотрел на Юрика.
- И что имя? Имя могли напутать…
- Да, - пожал плечами Юрик. – Написали Алексей вместо Александр.
Приятель Гияза тут же молча заулыбался: ничего, мол, удивительного – имена похожи.
- Но тут написано, что мать мальчика – алкоголичка. И лечится в психушке. А папаша – тот вообще сидит в тюрьме. За наркотики, - судя по тону, которым Юрик произнес все это, он сам не очень верил справке из Ивановского детдома.
- Э-э, - губы Гияза презрительно скривились. – Туфта всё это! В Таджикистане и не такое могут написать. Подставили пацану чужих родителей, из тех, которых никто искать не будет, имя немного исказили. И продали ребенка, суки, за тридцать серебряников! Надо ехать туда, в детдом, откуда эта бумага. На фото точно наш Искандер, Сашок, как ты говоришь. И никто другой! Я тебе клянусь в этом!
- Тогда надо ехать, искать пацана! – глаза Юрика загорелись лихорадочным огоньком. – Понимаешь, Гияз, директор отписала, что кто-то его уже усыновил. Немцы, мол, бросили, а белорусы из Минска забрали! Теперь искать придется Сашка!
Гияз методично порылся в карманах пиджака, вынул тонкую стопку долларов, «отслюнявил» десять бумажек и протянул Юрке:
- Вот, Юрик, возьми! Больше пока не могу дать. Это на поиск Искандера – штука баксов. Бери отпуск за свой счет и поезжай в Беларусь. Извини, братишка, я сейчас не могу, - на последних словах Гияз вдруг скукожился, вжал голову в резко свернувшиеся плечи.
- Ты что, Гияз, - Юрик ошарашенно хлопал глазами. – Я могу и сам… Зачем деньги-то?
- Бери, бери! – замахал Гияз ладонью перед Юркиным лицом. – Без всякой задней мысли! Ты же мне сводный брат! А Сашок – родной по отцу! От меня ему что-нибудь купишь.

И уже в дверях, снова по-братски обнявшись с Юрой, виновато сказал, пряча глаза за длинные ресницы:
- Я бы должен тебе намного больше дать. Но пока не могу. Но потом, - Гияз вдруг оживился, - и я добавлю, и дядя обязательно поможет. Тебе ж пацана поднимать придётся. Ты не думай, мы тебя не оставим.
Юрику в ответ осталось только грустно улыбнуться. До него не сразу дошло, какой подарок ему делают дядя Гияза и он сам. Ведь, по правилам Востока, брат погибшего забирает сироту в свою семью…
Спуская по лестнице, Гияз остановился, задумчиво снизу вверх поглядел на выглядывающего из дверного проёма Юрика, потом неожиданно широко улыбнулся:
- Юрик, не пропадай. Ты мой номер знаешь. Я на тренировки ещё приходить буду. Так что мы с тобой еще поборемся. Ну и сильный же ты стал, однако!
Юрик довольно кивнул:
-  А ты знаешь, я до сих пор помню нашу с тобой возню в партере. Там, в Душанбе.
Хохотнув, Гияз, как мальчишка, поскакал по ступенькам. Но с первого этажа взволнованно крикнул:
- Юра, как найдешь Искандера, звони мне сразу! Договорились?


.11.
Откладывать поездку за братом Юрик не стал. Дождавшись, когда вернувшаяся из кино сладкая парочка соблаговолит заглянуть к нему, он тут же с дрожью в голосе заявил, что едет на вокзал покупать билеты до Белорусского Иванова. Владик тут же выразил желание ехать вместе. Покурив в открытую форточку, Юля решила, что без нее они никак не обойдутся. При этом поспешила добавить, что за свой билет она готова заплатить сама.
Юрик не стал её разубеждать: в конце концов это её личное дело, а он вполне в этой поездке обойдётся и один. За билетами они поехали все вместе. На радость Юле, им достались нижние места в одном плацкартном купе в середине вагона. Поезд отправлялся завтра вечером – у Юли оставалось время собраться в дорогу. Девушки ведь не как мальчишки – сходу чемоданы паковать не умеют.
- Послушай, подруга, - озаботился вдруг Влад, - ты институт решила прогулять? Неизвестно ещё, сколько времени мы там пробудем. Может, только к концу следующей недели вернёмся.
- В таком случае, мальчонка, тебе придётся прогулять школу, что тоже не есть хорошо. Тем более с твоим уровнем знаний программы, - в ответ съехидничала Юля.
Юрик только почесал, как говорится, репу. Ведь и ему придётся прогулять в институте и на двух работах сразу. У него возник было порыв поменять билеты на послезавтра. Но Юля заявила, что это станет явно дурной приметой.
- Позвони кому-нибудь из своих однокурсников и сотрудников на работах. Начальники тоже люди – поймут. К тому же, завтра утром ты еще успеешь сходить на работу и всё уладить.
Так оно и произошло. И в школе, и в газете Юрика с улыбкой благословили на доброе дело, искренне желая ему вернуться с братишкой. От массы добрых советов у Юрика чуть ли не закружилась голова, и он едва не опоздал на поезд. Влад и Юля ждали его у входа в вагон, нервно поглядывая на наручные часы.