Читая первый том Жизнь Клима Самгина

                Начал читать «Жизнь Клима Самгина». В первый раз это было до армии, то есть более пятидесяти лет назад, когда был старшеклассником. Максим Горький был первым в иконостасе  советских писателей, основоположником социалистического реализма, знание его творчество было обязательным для любого грамотного человека.

Все тома собрания сочинений не осилил, застопорился на эпопее о Самгине. Некоторые места понравились, но, в общем, скучно читать, и далеко от моих интересов и чаяний того времени, и в памяти почти ничего не осталось.

В тот раз я не обратил внимания, не зафиксировал в сознании, что утонул Борис Варавка, уж очень сильно досаждавший Климу, устроивший ему своеобразную «дедовщину», о которой я и в армии не узнал такого слова, никто не донимал нас, «салажат», и с его смертью жизнь для Клима стала намного спокойнее, комфортнее, а от Бориса Варавки  осталась лишь знаменитая фраза: «А был ли мальчик?»

Её не так уж часто, но то и дело повторяют по ходу сюжета различных фильмов, да и в жизни тоже. Уж очень фраза ёмкая! Скажешь, и больше ничего объяснять не нужно. Великое сомнение посеется.

Помню, ещё тогда я часто задумывался, почему Горький не воспользовался случаем, предоставленным временем до конца жизни, и не написал роман о советской жизни, а потратил годы на написание о прошлом? Мне очень хотелось прочитать такой роман о современности, узнать его взгляд на события 20-30-х годов.

«Бруски» Панфёрова впечатление не произвели, как и «Соть», «Вор» Леонида Леонова, но «Русский лес» мне очень понравился, вместе с главным героем переживал о нашем национальном богатстве, к которому относятся столь не по-хозяйски, не рачительно. Но, думал, коль писатель об этом написал, то теперь уж там всё в полном порядке.

Критики позже писали, что Горький боялся писать о советской жизни, мог не угодить вкусам Сталина. И я его понял. Писать правду опасно. Легче всего, проявить эскапизм, уйти в ностальгическое прошлое, заново его осмыслить. Но это почему-то у Горького не получилось, роман не стал событием. Всего лишь, рядовым фактом, что вот такой роман написан Максимом Горьким, к которому относились с великим почитанием всё время советской власти.

Не могу забыть тот день на излёте существования СССР, когда в книжном магазине увидел шикарно изданный том черновиков Максима Горького. Кажется, таких томов было несколько.

Ради любопытства полистал один том. Засвидетельствована обычная, рутинная писательская работа: правки, исправления, приведены факсимиле — уважительное отношение к писательской кухне.

Того самого, что делает любой из нас: как говорил Маяковский, из тонны руды добывался грамм радия.  Вероятно, для дипломников литературного института это было бы полезно: блеснуть перед профессором своим знанием некоторых подробностей творчества классика, но для всех остальных граждан — это сермяжная и ненужная тягомотина.

В 1988 году телевидение показало 14 серий «Жизнь Клима Самгина». Но все серии не смог посмотреть, потому что работал посменно, а видеомагнитофоны были большой редкостью, и непомерно дорогими — 1200 рублей, при этом себестоимость была намного выше. Производство дотировалось государством. За ними стояла огромная очередь, люди со всех концов страны приезжали в Воронеж записываться, и ждали, чуть ли не год. И это при полном отсутствии видеокассет в магазинах. Кто-то покупал в комиссионках, или за валюту.

В нашем городе видеокассеты появились в 1990 году и стоили 75 рублей. То есть на свою зарплату я мог купить две кассеты, и сразу положить все зубы своей семьи на полку. Анекдот?

На продаваемой кассете был записан средний, унылый советский фильм, который при всём желании второй раз не захочешь смотреть, но зато можно стереть и записать свой фильм. Так я делал в молодости, когда магнитофонная лента была в дефиците, но продавались записи Льва Оборина, Обуховой, что было несколько дороже чистой ленты. 
 
Мне уже было сорок пять лет, и смотрел фильм с интересом, тщетно пытался понять, что же Горький хотел написать в последнем своём творении, почти своеобразном завещании потомкам? Фильм впечатления не произвёл, скучновато всё, и так же далек от нашей действительности, как и книга.

Недавно, слушая лекции Дмитрия Быкова, узнал, что Горький в этом романе и главном герое описал Владислава Ходасевича, с которым долго дружил. Это уже стало интересным, какими глазами он его видел? И я пошел в библиотеку, где был частым гостем.  Из-за меня, библиотекарь-женщина (раньше я писал: библиотекарша, но они обиделись: почему такое пренебрежение? А что делать, если нет женского рода этой профессии?

И, по-моему, ничего обидного здесь нет, в народе их так и называют, если не знают имени-отчества) поднялась  на табуретку в узком проходе, и сняла с верхней полки четыре тома 1962 года издания.

Кажется, с тех пор Горького и не переиздают. Может быть, и ошибаюсь, точно не знаю. Да и сам после школы не прикасался, спешил узнавать других авторов, коих бессчетное количество!

Первый том самый потрёпанный, чаще брали, до остальных томов не доходили руки и глаза. На страницах много подчёркиваний карандашом, шариковой ручкой, написанных слов,  трудно разборчивым почерком, то ли студенческим, то ли ученическим.

Ненавижу такое отношение к библиотечной книге, одно дело — писать в своей, лично тебе принадлежащей, другое дело — в общественной, где небрежные надписи, как бы, дополняют слова автора, вмешиваются в сюжет.

Сейчас, с высоты моих лет, пытаюсь понять, как же это написано? Действительно, очень много героев, но пишет хорошо, просто, без зауми. Все слова на своём месте. Почти все герои многословно и красочно описаны. Я и раньше был о нём высокого мнения, особенно великолепны рассказы.

Классики, на уроках своего мастерства, да и редакторы, часто советуют начинающим писателям не связываться с обилием героев, за которыми не уследишь, да и утомишься описывать, и читателю это ни к чему, но у Горького на этот счёт собственное мнение, пишет, как хочет.

Описывая любовное томление Клима, автор приводит слова Варавки, любовника матери Клима: «Жаль, что у нас горничная — уродище». Это верно. Кого только горничные ни спасали! Самый знаменитый пример — Катюша Маслова у Льва Толстого.

И, в следующем абзаце, как чёрт из табакерки, появляется белошвейка Рита, о которой до этого автор ничего не писал, а вот, сейчас пригодилась: Клим тут же, без всяких прелюдий и обольщений, тащит в свою комнату.

Ничего не описывает, что и как, хорошо ли ему было, что чувствовал, просто: «а потом она вскочила с постели и поцеловала его в губы, приговаривая:

— Ах вы, вы, вы!»

Вот и всё. Со стороны писателя  — ханжество высочайшей пробы. Особенно при нашем знании, что Горький был некрепок по женской части, и даже пребывал в состоянии снохача, что его никак не украшает, но великим всё прощается, даже их слабости.

И мне на всю жизнь запомнилась его пренебрежительная фраза по отношению к оргазму, мол, это всего лишь, минутная сладкая судорога. И больше ничего.

То ли лукавил великий классик, то ли стеснялся признаться в своей любви к женщинам. Он хотел стоять выше над этим низменным влечением, словно забывая, что эта страсть сделала всех литературных героев, и без неё всё рассыпается как карточный домик.

Кто-то из классиков, если не Лев Толстой, даже заметил, что вся литература написана членом, тем самым, который у нас между ног.

Мы даже забываем, что Джульетте было четырнадцать лет, Ромео, следовало бы, посадить за педофилию, переметнулся от Розалинды, которая ему отказала, а эта, малолетняя дурочка, на всё готова. Точно как в жизни — тестостерон зашкаливает, думать и плакать будем потом.

А вот, и первая логическая нестыковка: Рита пришла из бани, и в это же время к ней заявился Клим, при котором, получается так: она разделась и начала вытираться полотенцем.

Да зачем же, по два раза вытираться-то?! Автору нужно было, найти предлог, под которым бы она приказала Климу: Вытри-ка мне спину.

И тут же, выясняется, что её наняла мать Клима, чтобы удовлетворить сексуальные желания выросшего сына. Всем бы такую мать!

Моя мать до смерти боялась, что я принесу в подоле, расстраивала все мои немногочисленные связи с девушками. И всё это, несмотря на то, что мать Клима родилась до революции, а моя — после, и, казалось бы, должна быть умнее, просвещённее, но нет, её придумал сам Максим Горький, а моя мать — сама реальность, такое трудно выдумать.

Сейчас я вдруг подумал, как же хорошо, что в мои школьные года мы ничего не знали о гомиках. Мужеложство было столь постыдным занятием, что парни даже стеснялись шутить над ними, чтобы ненароком их самих не зачислили в гомики.

Впервые о столь странном увлечении я в детстве прочитал в Библии, уж так случилось, что она была моей единственной книгой, других не было,  — в том самом месте,  где Содомиты хотели познать гостей Лота.

Познать и познать, в голове не застряло, в Библии много мудреных слов, но мать и не пыталась их растолковывать, я жил сам по себе, мало ли что может означать.

В юности, упивался сонетами Шекспира в переводе Маршака, даже несколько выучил наизусть, хотя в школе не мог осилить ни одно предлагаемое стихотворение.

То, что было неинтересно, никоим образом не влезало в память, даже Лермонтов вымучивался. Маршак писал, что некоторые сонеты обращены к мужчине. Любовные признания мужчине? С какой стати? Не может быть. Женщина в этих сонетах — сама возвышенная красота! Лучше не скажешь. Ах!

И всё забылось, не стал заморачиваться на этот счёт до самой перестройки, когда всякая нечисть начала вылезать на свет.

Попытка самоубийства Макарова списана автором с себя, как и все вечерние разговоры героев, споры, суть размышлений о мире, себя в нём.

Всё так знакомо и понятно каждому из нас,  и мы в своё время задавались таким же вопросами, и не могли найти ответа на них.

И эта сентенция Варавки вполне понятна: «Мир делится на людей умнее меня — этих я не люблю — и на людей глупее меня — этих я презираю».

И эта философская цитата, почему-то, на странице зачёркнута карандашом и обведена волнистой фиолетовой линией. Как сие понять?

Варвара, гения зачёркиваний в книге, поразила мудрость Варавки?

Странная и непонятная мудрость. Я преклоняюсь перед людьми, которые умнее меня, поэтому много читаю, пытаюсь их найти. Да и не думаю, что и сам автор придерживается этой мысли.

Горький не замечает логической нестыковки во фразе матери Клима:

 «Я обвенчалась с отцом, когда мне было восемнадцать лет, и уже через два года поняла, что это — ошибка».

С отцом не венчаются, подобное проделывают с женихом!

Понять можно, автор спешил занести на бумагу все свои мысли. Нелепостей достаточно много, нет необходимости приводить здесь, не диссертацию защищаю, всего лишь, записываю свои мысли по ходу чтения.
 
Петербургские салонные беседы героев скучны. Впрочем, так же скучны и нынешние разговоры современных людей, разве что темы иные.

Гораздо интереснее читать описание города: «…неуклюжие барки, погруженные в черную воду, как свинья в грязь». «Печален был подавленный шум странного города, и унизительно мелки серые люди в массе огромных домов…». 

Спустя сто лет и город другой, и люди. Но, счастливее ли? Сомневаюсь.

Чем больше читаю, тем меньше верю Дмитрию Быкову, что Горький в Климе Самгине описал Ходасевича. С какого припёка? О себе он писал, родимом, о себе.

Да, они были дружны. Возможно, какие-то мысли и поступки Ходасевича и приписал своему герою, но, в основном, — это сам автор.

Предполагается, что Клим уехал в Петербург учиться в университете, но автор об этой учёбе ничего не сообщает, кроме упоминания, что герой собирается переводиться в глухой городок.

Это и понятно, потому что сам Горький не учился в университете, и представления не имеет, что там и как, потому и не описывает. Как бы, случайно узнаём, что Клим учится на юридическом факультете. Но не прочитаем ни одной мысли, ни одного абзаца о склонности Клима к адвокатской деятельности.

Обо всём на свете автор пишет, и о философах, о революции, но только не о самом главном.

Мы не видим, что Клим чему-то учился, он, если и берет книгу в руки, то это не учебник, и кидает её на пол, как и окурки со стола. Весьма характерная деталь — ходить по грязному полу, потом горничная уберёт.

А вот и забавный пассаж с Иноковым — следствие писательской спешки: на двух страницах текста — свернул собачью ножку с махоркой (мы называли это — козьей ножкой).

 «Иноков швырнул в окно недокуренную папиросу…». На следующей странице «…Иноков сидел на валике дивана с толстой сигарой Варавки в зубах». Любой курящий знает, что если есть возможность курить сигару, то к махорке и путь забудет, тем более в компании девушек.

Ну да, это я о том, что и на солнце есть пятна. Мастерства в описаниях у Горького никто не отнимает, но торопливость весьма заметна, это не «Война и мир» Льва Толстого, которая двадцать раз переписывалась, а Дима Быков умудрился заявить, что роман — плагиат. Мне ещё не хватило времени выяснить, почему он так считает.

Быков в писателе Катине увидел самого Горького, а я же, узнал автора в Инокове.

 И тут же, промелькнула мысль: Да прочитал ли Дима все четыре тома?! Скорей всего, как и многие читатели, удовлетворился первым томом.

Остальные тома не столь важны. В них гораздо меньше подчёркиваний, страницы не зачитанные. Да и сам Дима не семи пядей во лбу, хотя и окончил школу с золотой медалью, но, просто физически невозможно прочитать все книги, да и при этом написать два десятка своих романов, уйму стихотворений, часто выступать на площадях, поддержать Болотную, мотаться по городам. До весей ноги не дошли. Но и этого не мало.

 Весь роман похож на развёрнутую пьесу, уж очень много бесконечных, и не очень интересных разговоров, сплошные диалоги, и ни одной думки о собственно учёбе. Но, зато, наготове банальная сентенция: «В сущности — я бездарен».

У доктора Любомудрова глаза золотистого цвета. При всём желании не могу представить такие глаза. Явное желание — писать красиво. А это уже умаляет автора. Не должно быть такой цели, если ты не Игорь Северянин.

«Вытряхивая пыль из бороды, Варавка сказал Климу…»

Для этого нужно было, подметать улицу этой бородой. Снова красивость.

Да и вообще, много цепляющих слов, несуразностей, то ли это идёт от нестыковки времён, то ли мастерства писателя, или же, просто — нудновато читать, хотя и интересно знать, как же автор справился со своей задачей, и, зачем ему было нужно, всё это писать?

В описании застолья, Горький записывает, чуть ли не все реплики гостей, этакий магнитофон начал двадцатого века, нисколько не заботясь, нужно ли, и интересно ли это читателю, за которого он всё уже решил: коль читают, значит, нужен.

Точно так же рассуждал и Солженицын, тщательно выписывая узлы "Красного колеса".

Живописен спуск в секту Диомидова, в подвал, похожий на преисподнюю, где стоял огромный котёл, в котором варились не грешники, но, вонючая требуха — суп для бедных.

Почти ничего не изменилось с тех пор, и уже, в нашем веке, такие же хитрованы создают секты под себя, и учат людей жизни, пугают скорым концом света. Такое впечатление, что народ не способен умнеть.

Всё верно: не весь народ, а лишь какая-то его часть. Но, если в организме что-то болит, то общество не может считаться здоровым.

И, не перестаю поражаться автору, который писал роман в двадцатых годах: вся страна болела революцией, гражданской войной, бурлила адовым котлом, а он описывает скучные обывательские разговоры низшего класса, в котором водятся и студенты.

Впечатляющее описание последствий ходынской трагедии. По сути, это единственная датировка событий романа: 18 мая 1886 года — коронация царя.

Маракуев говорит: «…человек в белой шляпе собирал добровольцев, могилы копать.…Приглашал так, как будто он давно ждал случая выкопать могилу. И — большую, для многих». 

И в этот образ невольно веришь. Уж коли давили друг друга нещадно, то, и с таким же упоением можно закапывать в могилу.

Интересно описание нижегородской ярмарки, сказительницы Федосовой, звонарь, перекрестивший дорогу, по которой должен проехать царь.

Вся эта атмосфера — наша запечатленная история, которую не прочитаешь ни в каком учебнике.

Восторженный плач Клима при виде молодого царя с виноватой диомидовской улыбкой. Может быть, не будь этой улыбки, у нас и революции не случилось бы?

И уж, совершенно анекдотично окончание первого тома, как высокопоставленный китаец присвоил с выставки изумруд — гордость павильона. Плевать, что кому-то не положено, он привык брать всё, что ему нравится.

Недавно в лекции Дмитрия Быкова услышал, что Максим Горький весьма ревниво относился к успешным писателям, но, при этом, оказывал всяческую помощь начинающим.

Что вполне  резонно: не из всякого начинающегося получается хороший писатель. И, совсем некстати замечу: десять тысяч писателей сидело в лагерях, две тысячи из них умерло, кого-то и расстреляли.

Надо ли понимать, что боялись их написанных слов, или деятельности? Самого Горького советская власть перевоспитала: от несовременных мыслей пришёл к их замалчиванию, как это весьма успешно проделал в  этой эпопее: писал о чём угодно, но только не о злободневном.
               
продолжение: http://www.proza.ru/2014/01/11/1340

                Ставрополь-на-Волге