Секач

СЕКАЧ
       Холодное зимнее солнце вывалилось из-за леса, при-лепилось к верхушке старой облезлой сосны и стало разглядывать застывший за долгие месяцы зимней стужи притаившийся настороженный мир.
       Одинокая синица было чирикнула, обманутая появлением огромного светила, и тут же смолкла, хватив клювом студеного колючего воздуха, нахохлилась, но через секунду, как ни в чем не бывало, деловито принялась расправлять перышки на груди, перебирая и укладывая их только ей одной известным порядком.
Где-то рядом громко треснула от мороза сухая ветка, и испуганная птаха, на всякий случай, вспорхнула и уселась веткой выше. Но опасности не было никакой, и она вновь занялась своим прежним делом.

       Тишина висела над стылым лесом. Лишь близкая дробь неугомонного дятла время от времени врывалась в эту настороженную тишину. Но вдруг новый звук привлек внимание синицы. Она глянула на просеку — туда, где ее пересекала старая кабанья тропа. Там, приволакивая заднюю левую ногу, брел и спотыкался старый Секач. Из последних сил бросал он свое огромное тело вперед, и крупные капли крови черными жирными мухами садились в каждый след от его раненой ноги.

      Перевалив просеку, он протиснулся сквозь густой кустарник и на секунду привалился к толстой березе, которую облюбовала синица. И та увидела, как запаленно подымаются и опадают его бока, как часто и хрипло он дышит, и как мало сил осталось в его теле. Секач стронулся, шатаясь побрел дальше к зарослям акации, где с самого начала зимы в разросшемся кустом колючем дереве устроил себе лежку. Теряя остатки сил, добрался до нее и рухнул на жухлую траву, густо припорошенную ночным снегопадом.

       Боль в раненой ноге не давала Секачу забыться окончательно. Впрочем, до конца он никогда не засыпал. Всегда оставалась частичка его внутреннего "я", которая настороженно следила за всем, что делалось вокруг. Стоило появиться только намеку на опасность, как в его голове что-то срабатывало, и он тут же просыпался, готовый встретить любую неожиданность. Вот и сейчас, лежа в полузабытьи, Секач чутко вслушивался в звуки и запахи, проникавшие в куст. Воздух, который он глубоко вдыхал, не приносил с собой ничего враждебного. Но это не успокаивало. А недавно испытанный ужас заставлял тело время от времени мелко вздрагивать.
       Секач вновь и вновь переживал случившееся. И эти его ощущения сейчас были самыми сильными, почти осязаемыми. Они даже забивали боль в раненой ноге, заставляя память раз за разом возвращаться к недавним вчерашним событиям...

       ...Трудные времена пришли в лес после оттепели. И без того глубокий снег в ночь схватило морозом и покрыло сверху крепким настом. А сам снег уплотнился настолько, что добраться до земли, где можно было раздобыть хоть что-то съестное, стало очень трудно, местами совсем невозможно. Секач еще проламывал наст тяжестью своего огромного тела. Но дальше дело шло значительно хуже. Клыки его от старости изрядно сточились и стали плохими помощниками в добывании пищи. Если снег еще кое-как удавалось разгрести рылом, то уж из скованной морозом земли достать почти ничего не удавалось. И потому уже много дней Секач голодал.

       С ночной кормежки в акацию он не пошел. Решил отправиться к дубняку, где все-таки можно было хоть что-то откопать из-под снега. Там еще попадались на поверхности земли опавшие желуди, и снег был менее крепок. Секач не любил ходить туда. Это место было слишком беспокойным. Рядом проходила широкая просека, по которой туда-сюда сновали необычные огромные звери. Звери эти рычали и неприятно пахли. Сами по себе они не представляли опасности. Бежали и бежали по просеке на своих круглых ногах. Но других, двуногих зверей, которые всегда находились рядом с теми урчащими громадинами, надо было ой как избегать.
       Секач это хорошо знал. Но страшный голод, от которого мутилось в голове, и одно только воспоминание о желудях в дубняке заставили его идти к этому опасному месту.
       В то раннее утро ничто не предвещало трагедии. Побитый молью черный полог ночи будто прикипел к верхушкам дубов, не желая уступать место с трудом продиравшемуся меж стволов серенькому, невзрачному утру. Ошалевший от запаха близкой пищи, Секач не заметил, как совсем рассвело. Он лишь раскидывал рылом комья плотного снега, находил желуди и ел, ел, ел. А когда почуял неприятный запах двуногих, было уже поздно: ими пахло отовсюду.

       Секач сразу понял, чем грозит ему эта встреча. Много зим назад, молодым подсвинком, он впервые столкнулся с ними, с этими двуногими. Он тогда не понимал опасности. Но ужас, обуявший старую мать, передался и остальным. И вся семья плотно сбилась в стадо, стараясь   не отставать от матери, которая крепью оврага торопливо уводила  их  всех с  опасного  места. Крики и  резкий, невыносимо противный запах двуногих остался далеко позади, когда с невысокого склона внезапно громыхнуло, ярко вспыхнуло, а в нос шибануло отвратительной вонью. Тут же бежавший рядом с ним кабанчик пронзительно взвизгнул от боли, опрокинулся на бок, да так и остался лежать. Громыхнуло еще раз, с другой стороны. И мать подломила передние ноги и ткнулась головой в снег. Она еще пыталась подняться, сучила задними ногами, но встать не могла. Голова ее будто прилипла к почерневшему сразу снегу. В третий раз громыхнуло совсем рядом. И Секачу показалось, будто кто-то острыми когтями рванул ему сверху загривок. Охваченный дикой, невыносимой болью и ужасом, он метнулся вверх но склону. Склон был невысок и густо порос кустарником, это помогло ему скрыться. Долго бежал он, все дальше и дальше от страшного места. А в ушах еще бился грохот, и сердце бешено колотилось в груди.

       Остановился он, когда выдохся окончательно, и чутко прислушался. Кругом висела тишина, ветер не доносил никаких чужих запахов. За свою короткую жизнь Секач ни разу не оставался один на один с лесом, и теперь страшно испугался, не зная, что делать дальше. Темнело. В лес заползли сумерки, а он все брел и брел, тихо повизгивая от боли и какого-то нового чувства, которое заставляло ощущать себя беззащитным и беспомощным перед лесом, таким сегодня жестоким и страшным.
       Неизвестно, куда бы забрел Секач, в конце концов, гонимый этим чувством, если б внезапно не наткнулся на огромный куст акации и не забрался в самую его середину, почему-то твердо зная, что именно так надо поступить.

       Несколько дней и ночей провел он здесь. Отлеживаясь. Потихоньку рана затянулась, запеклась коркой. Резкая боль сменилась тупой, нудной, ноющей. Но такую боль можно было терпеть. Она доставляла меньше страданий, чем та, первая, самая сильная. На четвертую ночь он решил выйти из куста, покормиться. Он уже мог осторожно разгребать снег, хотя каждое неловкое движение отдавалось болью в загривке. Утолив голод, он вновь вернулся на лежку. А следующей ночью вышел опять. Тут-то он и встретил семью кабанов, где увидел своих братьев и сестер. Секач обрадовался этой встрече, принялся выглядывать мать. Ее почему-то в стаде не оказалось. Однако одно то, что он разыскал своих, наполнило его светлой радостью. Он довольно похрюкивал и беспрестанно тыкался рылом в бока и пахи сородичей, выражая тем самым свою величайшую признательность. Родня еще терпела его проявления чувств. Но, когда он попытался подлезть с этим к чужому кабанчику, тот больно куснул его в плечо, давая понять, что вовсе не разделяет его восторгов.

       И все-таки Секач был страшно рад, что встретил своих. Он примкнул к этой семье и до конца зимы кочевал вместе с нею. Однако своей матери он так нигде ни разу не встретил. Но постепенно память о ней вытеснили другие заботы. Зима выдалась суровая. Кормиться было трудно. А тут еще загривок болел, не переставая. Правда, боль день ото дня становилась все меньше и меньше и, в конце концов, вовсе прошла. И только иногда в особенно холодные трудные зимы она возвращалась и напоминала о себе длинно, тупо, ноюще. И тогда Секач вспоминал случившееся, и тут же вздрагивал всем телом от клыков до кончика хвоста.

       С тех пор, ежели случаю доводилось свести его на одном участке леса с двуногими, Секач, только причуяв далекий страшный запах, старался уйти как можно дальше. И шел, пока хватало сил, а ветер переставал приносить ему этот запах. Он забивался в такие дикие крепи, где двуногие почти никогда не появлялись. А если приходилось оставлять эти места и выбираться в поисках пищи то же самое. Можно было бы попробовать затаиться в в тот лес, где можно было встретиться с ними, Секач всегда старался быть предельно осторожным.
Вот почему вчера в дубняке, почуяв двуногих так близко, он сразу понял свою оплошность и почувствовал, что столкновения с ними на этот раз избежать не удастся. Так оно и случилось.

       ...Секач замер. Принюхался. Опасность слышалась отовсюду, а из-за спины доносились и громкие крики двуногих. Но Секач не спешил: такое уже не раз бывало в его жизни. Он знал, если уходить от криков, наверняка попадешь под огонь и грохот. Да и в другой стороне ждало то же самое. Можно было бы попробовать затаиться в каком-нибудь густом кусте и пропустить двуногих мимо себя, а потом уйти. Он такое проделывал. Но, во-первых, дубняк был редок, и рядом не было подходящих кустов, а, во-вторых, сегодня среди множества враждебных запахов он различал один, очень ему не понравившийся. Это был запах небольшого четвероногого существа, которое нередко приходило в лес вместе с двуногими. От него в кусте не укроешься. Нет, этот способ сегодня никак не годился, надо было искать что-то другое. И, пока Секач пытался найти это другое, сзади раздался треск и топот. А через секунду мимо пронеслась семья кабанов, за которой, почти вися на хвосте у последнего кабана, с визгом и лаем бежало, захлебываясь собственной злобой, то самое четвероногое существо. Все они с шумом промчались мимо и не заметили стоявшего чуть в стороне Секача.
       Теперь Секач знал, что делать. Пропустив их вперед, он на махах, след в след, пошел за ними, стараясь как можно дольше оставаться незамеченным. Для него сейчас самым главным было, чтобы это яростное существо не обнаружило его раньше времени. А оно, увлеченное погоней, совершенно не обращало внимания на то, что творилось сзади.

       Каждую секунду Секач ждал грохота оттуда, куда ушло стадо. Он знал, что после этого кто-то из них — из тех, что бежали впереди, — так и останется лежать на снегу, но кто-то сумеет и вырваться за линию стрелков. И вот тогда надо собрать все силы и, когда тебя уже не ждут, ринуться вперед, как можно быстрее, чтобы проскочить мимо. Только так можно вырваться из этого страшного кольца.
       Стадо кабанов выскочило на длинную узкую поляну, и Секач почувствовал, что вот сейчас-то все и произойдет. Он еще успел сообразить, что ему тоже никак не миновать этой поляны, когда с другой стороны ее сразу из нескольких мест раздался грохот. Тут же один из кабанов крутнулся на месте и рухнул в снег. Семья рассыпалась, затем кинулась в сторону. Снова несколько раз громыхнуло. На этот раз Секач не заметил, выпал ли кто-нибудь из стада, потому что, определив места, откуда доносился грохот, выбрал среднюю между ними точку и бросился вперед, набирая скорость.

       Секач все верно рассчитал и почти перемахнул поляну. И, если бы не глубокий снег и наст, который постоянно ломался под ним, он непременно ушел бы в лес невредимым. Он уже был у самых кустов, и ему показа¬лось, что опасность позади, когда внезапно перед носом взметнулся фонтанчик снега, а затем что-то тупо ударило в ногу. На этот раз боли он не почувствовал и страшно удивился, когда обнаружил, что лежит в снегу на боку. Секач тут же вскочил и ввалился в кусты, на ходу пытаясь понять, почему левая задняя нога беспомощно волочится по снегу и мешает бежать...

       И все-таки он ушел из дубняка. По глубокому ерику перемахнул через открытое пространство и добрался до молодых сосенок, густо посаженных рядками. Надо было хоть немного передохнуть. Он забрался в чащу, залег, не в силах сделать и шагу, и затих, стараясь ничем не выдавать своего присутствия. Лишь жаркое дыханье с шумом вырывалось из его ноздрей и топило снег у рыла.
Только теперь Секач услышал невыносимую боль в ноге...

       Весь день уходил он от преследования. Много раз ему казалось, что последние остатки сил покидают его, и больше он не сможет сделать ни шагу. Кровавая пелена застилала глаза, и он валился на тропу, хватал горячей пастью снег и отлеживался, сколько возможно. Но вот ветер вновь доносил до него ненавистный запах, и он вновь вставал и шел дальше, и снова падал без сил, и снова вставал. И только наступившая ночь положила конец этой пытке. Последний раз свалившись под огромной сосной, Секач понял, что отсюда стронуться он уже не сможет, и приготовился к самому худшему. Но, странное дело, время шло, а двуногие не появлялись. По лесу стелились густые сумерки, и Секач решил, что судьба подарила ему отсрочку.

       Постепенно силы возвращались к нему, а вместе с ними и желание жить. Секач понимал, что опасность далеко не миновала, и эту подаренную ему судьбой отсрочку надо использовать до последней капли. За свою долгую нелегкую жизнь он попадал в разные трудные положения и потому знал, что рано или поздно это надоедливое четвероногое существо приведет к нему двуногих. А этого избежать надо было во что бы то ни стало. Нужно уйти. Запутать следы. Поколесить по лесу. Но непременно уйти.
       Секач так бы и сделал, если бы не нога. Рана все время кровоточила. И по этому следу, ярко видному на белом снегу, найти его ничего не стоило. Однажды, несколько зим назад, он выиграл подобную схватку с двуногими и спасся не только сам, но вывел и весь свой гарем, в котором была одна совсем белая свинка, особенно ему нравившаяся. Правда, тогда он был моложе, полон сил и не был ранен.
       И все-таки он решился. Почувствовав себя достаточно отдохнувшим, он двинулся в сторону Быстрой Воды, которая даже в самые суровые морозы не везде застывала по стрежню. А там, где лед все же стягивал ее от берега до берега, он был слабым и непрочным по середине. Секач боялся Быстрой Воды и всегда очень неохотно входил в нее. Но он также понимал и то, что на этот раз это, возможно, единственный путь к спасению, и потому старался, как можно экономнее расходовать силы, зная, что они ему еще пригодятся.

       Ужас охватил его, когда он остановился на берегу у кромки льда, за которой бежала по каменистому дну черная парящая Вода. Но еще больший ужас от случившегося заставил его ступить в эту Воду. Будто сотни иголок сразу впились в тело, а раненую ногу заломило и моментально свело судорогой. Вода яростно набросилась на Секача, будто давно караулила жертву, ударила, пыталась сбить с ног. А когда ей это не удалось сразу, с налету, стала упорно раз за разом бить в подставленный течению бок, надеясь сломить сопротивление Секача. А тот уперся здоровыми ногами в скользкое дно и не решался сделать ни шагу. Казалось, стоит ему только оторвать одну ногу от грунта, как тело тут же потеряет равновесие и исчезнет в черной глубине страшной Воды. А ей толь¬ко этого и нужно. Налететь. Сбить с ног. Закрутить. Увлечь под лед в холодную страшную глубину и там уложить где-нибудь под камень или корягу захлебнувшегося и бездыханного.

       Но постепенно Секач справился с ужасом, заставил себя шагнуть раз, другой... И так, шаг за шагом, преодолеть стремительную черную Воду и выбраться на противоположный берег, долго и тяжело проламывая лед.
От этого места до его постоянной лежки в акации по прямой было совсем рядом. Но Секач нашел в себе силы и сделал изрядный крюк, пытаясь запутать следы, и только после этого вернулся в акацию...

Продолжене следует