Поколение, укушенное йогуртом

Съезду народных депутатов. 
Тому, памятному.  Посвящается!               


        А какие надежды были …
Как все ждали у телевизора тот злополучный съезд!
И  Лидер, словно чувствуя это,   говорил и говорил, говорил и говорил,  да всё словно по нотам. Просто медовый спас какой-то!  Правда, не совсем грамотно,  но даже это воспринималось как протест.
- Долой всё, что было! Долой всё, что есть!
Так думалось у телевизоров.
Так думалось у станков, хотя станки уже тогда выбрасывали коленца.
Страна погружалась во всеобщее поголовное счастье. «Письма счастья» уходили на второй план. Их уже не читали, а даже если и читали, то на рассылку уже не хватало энергии.
Постепенно главным становилось разношёрстное уличное братство. С незнакомыми людьми можно было отойти в сторонку и где-нибудь на детской площадке старенького, но внезапно опустевшего детского садика, под лучами ласкового солнца, с удовольствием выпить вина или пива - неважно чего! - но выпить и поговорить с единомышленниками, которыми вдруг становились все вокруг. Да и пива становилось всё больше. Оно вдруг стало появляться непонятно из каких закромов. Названия уже не запоминались, хотя вкус не очень-то изменялся.
Так слесарь с завода с удовольствием учил жизни инженера из соседнего с детским садиком закрытого института. Да и институт вдруг, как-то сразу, стал рассекреченным и уже никому не интересным.

- А я всегда говорил: надо всё перестроить и тогда всё заработает как надо. А то всё же буксует. Надоело всё под дудку! Хочется и самим поруководить. Ну, давай!!!  За весну во всём организме, за всё новое!- проглотив кусочек ржавой скумбрии, прошамкал мой новый знакомый.

Вино как-то не пошло, да и холодно было. Проглотив полстакана белого кислющего напитка, я понял, что уйти быстро не получится.

Но и в полемику с местным заводилой вступать не хотелось. Пить было холодно, но и шевелить губами, а уж тем более извилинами уже не было сил.
Через пару оптимистичных тостов из-за кустов показалась долговязая фигура. Детская вязаная шапочка  с розовым помпоном. Старые, застиранные тренировочные с отвисшими коленками давно растеряли свой цвет. Болоньевая куртка с засаленными  протёртостями, служившая лишь для того, чтобы прикрыть белёсое, лохматое тело долговязого, уже давно заслужила почётный отдых.
  - Ого, профессор!? - вдруг как-то сразу оживился докладчик со стаканом. - Где же вы пропадали все эти тревожные дни? И  как здоровье генерала?
        Мой новый друг  занервничал, озираясь по сторонам. Взгляд его стал каким-то извиняющимся:
-  А стаканов-то больше нет.  Вот,  Иваныч,  пьёт из твоего.
Это прозвучало так внезапно  и было так похоже на упрёк, что я невольно поперхнулся,  чуть не выронив  уже занесённый кусок скумбрии. Кстати, кусочки становились всё меньше. Дело-то продвигалось к хвосту.
Разговор рассыпался на какие-то рваные фразы, извинения, упрёки.  Чувствовалось, что мой новый знакомый пожалел, что дал мне стакан из заначки. По всему было видно: старый друг ему дороже и ближе духовно.
Мне снова стало как-то зябко и неуютно.
- Может, я домой? … А? – робко спросил я, вопрошающе посмотрев на профессора.
-  А мы тебя не отпускаем, - услышал я его сиплый голос. - Тем более, что Сяпа не будет пить с плохими людьми. Да и тем для перетёра немеренно. Так что,  Иваныч,  «не хандри и не хнычь, на,  зажуй и выдай спич…»! Так дружбан мой тёртый говорил.  Я ведь понимаю, что ты меня не уважаешь. Уважение ещё надо заслужить. Но ты вот останься да выпей с нами по-людски, так оно, может, и придёт, уважение-то? А?
-  А?  Как? Не считаешь? - пробурчал  профессор через паузу.
Он икнул и закрыл глаза. Потянул носом воздух. Было ощущение, что мыслями он уже где-то не здесь. Телом в куртке здесь, а духом, так сказать…
- Да он же из этих, из секретников! - подмигнул профессору мой новый знакомый.
- Да какие там секретники! - возмутился я. - Ведь всё же рассекретили. Все архивы пораскрывали. Всю самую-самую информацию по крупицам слили за рубеж да журналюгам пораспродали.  Ведь гласность же!  Забыли?
Я наконец почувствовал,  как третья бутылка чего-то крепкого просочилась, тёплой рекой разлилась по всему организму.  Руки и ноги  набухли и стали совершенно неподъёмными.
Постепенно откуда-то пришли тихая радость и понимание того,  что вот эти совершенно мне незнакомые люди теперь вдруг стали  так близки и понятны.
А с пониманием сути, нутра этих честных и добрых людей постепенно пришло и невероятное к ним уважение.
Вот взять профессора.
Он, вероятно, посвятил всего себя науке, подготовке молодых учёных. Наверное, так же, как и я, всегда боролся за правду и так же, как и я,  всё время страдал из-за своего честного и принципиального подхода ко всему, что требовало такого подхода.
Он невероятно симпатичный человек, подумалось мне. Совершенно не считается с предвзятым общественным мнением. Вот ему удобно ходить в такой смешной и несуразной шапочке, и он ходит так, как считает нужным. А как ловко он свернул из газеты фунтик размером со стакан! Да и успел выпить из  него, пока тот не размок! Это же просто научное достижение какое-то.
И мне захотелось сказать ему и Сяпе,  как они мне симпатичны. Я стоял и думал, как бы выразить всё то, что меня переполняло.
А профессор с Сяпой выпили ещё по одной. Уже без меня.
Начинало смеркаться. Зажглись дальние фонари на столбах. В окнах детского садика вспыхнул свет.
Но здесь,  в углу, за беседкой,  было по-прежнему тепло и уютно от сознания какого-то единства с новыми друзьями.
И я вдруг, сам не знаю почему, потянулся и погладил  профессора по шапочке. Вложив в этот жест всю нежность и всю заботу о новой русской интеллигенции. Может быть, я хотел ещё что-то сказать вдогонку, но слова так и не появились.
Мне даже показалось, будто на глаза мои от умиления навернулись слёзы. Но это было только предчувстствие, а слёзы, действительно, навернулись, но только минутой позже, когда внезапная оплеуха, пришедшаяся как раз в середину лба,  с треском отозвалась во всех конечностях, а в воздухе пронеслись то ли снежинки, то ли просто отголосок взрывной волны.
-  Вы что, профессор? – прошептал я, осаживаясь в весеннюю мёрзлую смесь колкого снега со льдом и обычной московской грязи.
-   Ведь и не нажрался-то вовсе, а туда же - ласкаться, синяк проклятый! Это я на зоне профессор, а для тебя, чмо, я навечно Аристарх Петрович. Откуда только повылезали эти увальни. А ведь туда же!!! Перестройка!!! Гласность!!!
Сяпа, изловчившись, выхватил стакан из моей неуверенной руки, и две невразумительных тени  не спеша двинулись за беседку.
-  Может, с него часы снять? – неуверенно спросил Сяпа.
- Да пошёл он, гнида интеллигентская. Таким только секреты государственные доверять. А за часы и сесть можно, тем более что  по закону меня в Москве-то ещё нет…
Сидеть на земле, а точнее в ледяной крошке, было очень мокро, холодно и неуютно, но голова слегка кружилась. Поэтому ещё некоторое время я всё-таки просидел у беседки, пока двор дома не наполнился вечерним шумом. Правая рука вместо стакана почему-то сжимала вонючий хвост скумбрии.
Дорогу домой я запомнил только потому, что у полуразвалившейся девятки, остановившейся при первой же моей попытке поднять руку,  не поднималось до конца заднее стекло. Поэтому всю дорогу я находился в сильнейшем ветряном потоке. Глаза слезились, но мне было хорошо и спокойно.
Как оказалось, открыть дверь своим ключом мне было уже не под силу. Сын, Дениска, долго возился со стулом, но наконец  его изумленная рожица просунулась в полураскрытую дверь.
-  Пап, а ты чего так поздно сегодня? Мне же с уроками  надо помочь.
Отвечать не хотелось,  да и язык слушался не так, как всегда. Я решил схитрить и, скинув плащ, тут же юркнул в ванную.
Струи холодной воды обожгли обветренное лицо. Но было приятно, и я даже забыл,  как долго находился в ванной. Есть совсем не хотелось. Жены, по всему видно, ещё не было. Воспользовавшись этим обстоятельством, я пробрался в спальню и, наспех раздевшись, нырнул под одеяло. Сон моментально проник во все части уставшего, измотанного тела.


Солнечный луч предательски скользил по лицу, словно пытаясь заглянуть мне в глаза.
Ещё сквозь утреннюю пелену, словно откуда-то издалека,  я услышал голос жены:
-  Тебя все потеряли вчера, ты где был-то? Сашка из твоей группы звонил мне три раза. Они ждали тебя у Кропоткинской, собирались идти на Манежную.  Все как с ума посходили с этими митингами! Ну что ты всё время молчишь?
Я собрался с силами и что-то промычал в ответ.
- Ты знаешь,  у нас на работе вчера была такая шумиха. В соседнем магазинчике выбросили йогурты. Наши. Представляешь?
Я напряг больную голову, но представить это так и не смог.
- Я схватила шесть штук Диньке попробовать. Хочешь?  Небось, и не слышал?
- Да не хочу я с утра эти овощи.  И так башка трещит.  Отстань ты…
- Сам ты овощ!   Это же творог …  ну… или кефир.  Главное - тебе-то сейчас как раз!  Вон ведь на лбу шишку посадил.  Где только носит! … Да и перегаром несёт... Вместо пива!  А?
Воображения не хватало. Что же это за штука-то такая  славная  -  йогурт? 
И вместо пива, и творог !!!
Интерес к жизни просыпался вместе со мной…


22 января 2010 года