Глупый, глупый амур

               
               
Маленький легкокрылый Амур,  пролетая над землей,  заглядывал в окна жилых домов, осматривал парки и скверы, высматривая тех, кто нуждался в его помощи. Но…  люди были слишком заняты своими  будничными  делами,  а о делах сердечных, так уж получилось в этот солнечный июньский день, никто не думал. И маленький Амур оставался без работы.
На занятиях  сценического движения, когда  студенты, облокотившись,  вполоборота сидели на полу,  высоко задрав  ноги,  и рисовали кончиками пальцев картины на воображаемом полотне под  незамысловатую мелодию таперши,  старательно барабанившей по клавишам,  Полина Павловна, Пол Палыч, как любовно называли  преподавателя  студенты,  вдруг громко спросила:
-   Машк, а что это за красавчик  встречал тебя вчера возле  училища?
Машка тут же побагровела, как вареный рак, и опустила ноги.
-   Ну-ка, ну-ка, не филонить, ножки выше и  ри-су-уем, ри-су-уем… Просто красавец, похож на юного Мефистофеля.  Очень  хорош. И где ты такого отхватила?
Машка готова была расплакаться от такого  публичного замечания, уж кто - кто, а она прекрасно знала, как Пол Палыч относится ко  всякого  рода увлечениям «на стороне» девочек театрального училища, особенно  если  предметом увлечения становятся ребята не русской национальности. А Тимур был чистокровным грузином. Действительно,  красив, как бог, но неви-и-инен, как младенец. 
А познакомились они совершенно случайно.
Машка  искала квартиру, потому что баба Санечка, у которой она проживала с момента зачисления ее в театральное, умерла. И ее сын потребовал, чтобы девочка срочно искала себе новое жилье. В училище подружки сказали, что на набережной, в одной из пятиэтажек, живет  старушка, которая сдает угол. Конечно, не бог весть что – жить в одной комнате со старым, да еще и совсем чужим человеком, но что же делать? И Машка пошла по данному ей адресу.
 Солнце жарило во всю, и, скрываясь от его палящих лучей,  девочка перешла в тень. Вдруг из  распахнутого окна первого этажа угловой квартиры выскочил, как черт из табакерки,  молодой  кавказец с глубокой тарелкой, на которой  персики, груши, виноград и абрикосы таяли в предчувствии скорой кончины. Он встал перед Машкой на одно колено, протягивая, точно рыцарь – шпагу, блюдо с фруктами. Машка растерялась. А молодой человек молчал, но его прекрасное точеное лицо буквально заворожило ее. Он  будто сошел с картин Михаила  Врубеля – вот он, перед тобой, «…печальный Демон, дух изгнанья…».  Такая боль и такая непостижимая тайна в глазах, с надеждой устремленных на нее, Машку.
-   Пожалуйста, это вам.
-   Мне? За что?
-   Вы так прекрасны…
-   Я-я-я-я-я?
Удивление было искренним, потому что Машка считала себя уродиной.  А то, что ее приняли в театральное, куда, все это знают, принимают не только талантливых, но и красивых девочек, ни о чем не говорило, просто зачислили, по ее глубокому убеждению,  случайно, не заметив ее изъянов или не придав значения тому, насколько она отвратительна. И вдруг совершенно незнакомый ей человек  лезет под нос со своими дурацкими фруктами,  мало  этого, он еще и потешается над ней, заявляя, что она – прекрасна, нет, этого вынести она не могла.
-   Ну, вот что, насмешник, виноградину я съем, а ты скажи своим дружкам, что пари выиграл. И давай отсюда.
- Ну, зачем вы так?- он медленно поднялся с колена. 
Среднего роста молодой человек  спортивного телосложения, чуть склонный к полноте, стоял перед ней, совершенно не зная, куда деть это блюдо с фруктами.  Мягкие черты лица его были довольно привлекательны,  но самым поразительным были глаза – совершенно синие, как августовское небо, огромные, обрамленные длинными черными загнутыми ресницами. О таких глазах говорят – «с поволокой». И была в этих глазах какая-то вселенская печаль, которая не могла быть сутью этого мало повидавшего в своей жизни мальчика, а печаль, которая, как нечто святое, как семейная реликвия, передается из поколения в поколение.  Его глаза завораживали, заставляя забывать все на свете. Видимо, мальчик уже знал, какую  притягательную  силу имеет его взгляд, поэтому с людьми обычно старался разговаривать, смотря куда-нибудь вниз или в сторону.  Но стоило ему только приподнять ресницы, и люди вздрагивали от силы его взгляда. Тут уж никакие преграды тогда были ему нипочем. Сейчас он смотрел на Машку прямо, не скрывая своего восхищения. И в сердце ее что-то оборвалось. 
-   Да, действительно – пари. Но я сказал правду, вы  очень красивы.
Машка, пережив один шок, еще не была готова ко второму, поэтому собрала в кулак все свое самообладание и ответила:
-   А я  в ваших любезностях не нуждаюсь. Какая я – знаю сама.
-   Простите, если обидел вас, - он виновато опустил голову.
И тут Машка поняла, что он действительно раскаивается, и ей вдруг стало жаль  красивого парня, так нелепо теперь выглядевшего с  этой дурацкой тарелкой с фруктами. Она примирительно улыбнулась.
-   Ладно, давайте знакомиться. Я – Машка. А вы кто?
-   Тимур Магрулидзе. Я студент, учусь на физтехе. Второй курс, – чопорно представился недавний насмешник.
-   Ясно, а дружки кто?
-   Тоже студенты, мы живем вместе, только они старше меня.
-   А ты откуда?
Машка вдруг решительно перешла на «ты», потому что почувствовала абсолютную неуверенность  молодого человека в себе, и по праву старшинства, она на все сто была уверена, что если не по возрасту, то по жизненному опыту она намного старше этого парня, застолбила за собой право самой решать, как поступать в их отношениях. Да – да, она уже знала, что эта встреча – начало их отношений. Что встречаться теперь они будут очень часто.
И тут на горизонте появился Амур.  Внимательно  присмотревшись к этим двум молодым людям, он хитро прищурился и хихикнул, потому что теперь-то  он знал наверняка, что работенка ему найдена, ведь опекать влюбленных – его прямая задача.
-   Я из Тбилиси.
-   А я сразу поняла, что ты грузин. Верно?
-   Да, – он  опять виновато опустил голову.
-   Знаешь, - она немного подумала, стоит ли так уж откровенничать с этим парнем, которого и видит-то впервые, но взгляд его внимательных синих глаз был так доверчив и пронзителен, что она решилась, -  у меня отец и брат живут в Тбилиси. В этом году я ездила в Грузию к отцу в гости.
-   Как это, в гости к отцу?
-   Очень просто…
Тут Машка, конечно, соврала, потому что ездила не в гости, а по делам. Матери нужен был развод, и она послала дочь к отцу. Отец Машку любил, поэтому ни за что не отказал  бы. На это мать и рассчитывала. 
Дело в том, что много лет назад, когда дети были маленькими, решили их родители расстаться, а детишек поделить так, как  делят игрушки. Это – мое, а это будет твоим. Брат с двух лет жил с отцом, не подозревая, что у него есть мама, а Машка – с матерью.  Сейчас, глядя на этого  красавца – грузина,  Машка вдруг вспомнила и шикарную  квартиру отца в Глдани, и его гостеприимную жену Валентину, и Наташку, дочку Валентины. И ей стало вдруг очень грустно и захотелось  уйти, спрятаться и горько-горько пореветь вволю, чтобы никто не мешал. В горле встал комок, который надо было  или проглотить,  или выплюнуть, но держать в себе, она ощутила это почти физически,  не было мочи.
-   Ладно, поговорили. Пошла я. Прощай, - скороговоркой проговорила она дежурным голосом, едва сдерживая слезы, и уже хотела исчезнуть.  Но молодой Дон-Жуан, вдруг что-то поняв в этой девочке, такой грубой и так не похожей на тех, с которыми он учился в школе и которые приходили к ним в гости в Тбилиси, перехватил ее движение и неловко обнял  так, что она носом  уткнулась  ему в плечо и всхлипнула. Он прижал ее сильнее. И вдруг она разрыдалась, спасительными слезами омывая свое лицо. Фрукты с тарелкой валялись на песке, а девочка с мальчиком стояли в тени под деревом, и добрый Амур уже нацелил свои стрелы в их незащищенные сердечки, но они стояли так неудобно: дерево заслоняло практически всю верхнюю часть тела. Амур пробовал и так, и этак, но тщетно. Так и не нашел подходящего места, ох уж этот  незадачливый Амур…
На набережной Машка квартиру так и не сняла, а стала  жить с двумя  одинокими  старушками, которых  много лет тому назад, когда Машки еще и на свете не было, свела война. Бабушка Наташа потеряла в войну мужа, а сын, став взрослым,  жил самостоятельно со своей семьей и  только иногда  приходил к ней в гости. Для бабушек это был настоящий праздник с пирогами, танцами, музыкой. Бабушка Настя в войну потеряла и мужа, и двоих сыновей, поэтому Владик  стал и  для нее сыном. И бабушку Наташу, и бабу Настю  Владислав  Иванович называл мамой. И никто из них на это не обижался, наоборот, они были счастливы. Пенсию старушки получали маленькую, поэтому сдавали угол, то есть не совсем угол, а  роскошный кожаный диван черного цвета, доставшийся бабушке Наташе по наследству еще от ее бабушки и чудом сохранившийся во время бомбежек.
Диван был действительно знаменитый.  Никогда в жизни Машка такого не видывала, поэтому относилась к нему как к живому существу, которое может и обидеть, и обласкать.  Большой и черный, он иногда блестел от радости, особенно тогда, когда в доме были дети. Тогда диван был добродушен и ласков. Дети забирались на него, иногда даже с ногами, прыгали, кувыркались, а он, точно старый дедушка, всегда был настороже. И ни разу ни один ребенок не упал с него.  Но когда кто-нибудь из бабушек заболевал, а в последнее время это случалось довольно часто, он становился тусклым и даже мрачным. Тогда никто, кроме Машки, на него не садился. Все старались обойти его стороной, а он все тускнел и тускнел.
Машка  осторожно присаживалась на его краешек, будто прося разрешения попользоваться им некоторое время. И если он не скрипел и натужно не надувался, она легким движением откидывала подлокотники, таким образом увеличивая диванное пространство, застилала простынкой и, уютно поджав под себя ноги, клала голову на мягкую подушку, проваливаясь в сон, будто в тар-та-ра-ры. Спала Машка без снов, потому что так уставала на занятиях, что с трудом добиралась  до дверей квартиры. И диван  воспринимала как доброго друга, ведь чаще он, конечно, ласкал ее, потому что был не просто стареньким, а древним, умудренным, как считала бабушка Наташа, опытом. Он, если бы говорил, мог бы многое рассказать о себе. Но он молчал, а рассказывали чаще всего бабушки, и рассказывали в праздники, когда собирались родные, друзья, когда Машке не надо было бежать сломя голову в училище.  Рассказывали, как жили в войну, как прятались от бомбежек, как вместе переживали голод, разруху, как восстанавливали город и как помогали друг другу, когда помощи было ждать неоткуда.
Фирменным блюдом на праздничном столе у бабушек был знаменитый пирог. Это был такой пирог, который по-настоящему таял во рту.  Глядя на этот пирог, вспоминался знаменитый обломовский, который  был не просто сказочных размеров, а имел над жителями Обломовки  непобедимую власть,  такую, что память о нем неизменно возвращала героев в детство, в неизбывную пору, когда мир представлялся прекрасной сказкой со счастливым концом.  Никогда и нигде Машка  не ела такого замечательного пирога, но и  стряпать такой  так и не научилась, потому что бабушки держали рецепт его изготовления в строжайшем секрете. Но всегда, когда заводилась речь о пирогах, Машка вспоминала пирог бабушек и  невольно глотала слюнки даже тогда, когда и голодна-то не была.
С Тимуром Машка встречалась  редко, потому что целыми днями была занята то на занятиях, то на репетициях, то они сдавали зачеты, то готовили самостоятельные отрывки. Тимур терпеливо ждал ее или у дверей училища, или возле ТЮЗа, где проходили занятия сценической речи и актерского мастерства. Чаще всего гуляли по тенистым улицам города. Он рассказывал о себе, о своих родных, она – про друзей, про знаменитых актеров. Они,  как маленькие дети,  оказавшись одни в этом большом городе без родных,  вне привычной обстановки, искали друг в друге то, что не могли найти в сокурсниках – понимания. Поэтому и разговоры их были бесконечны. Им было очень хорошо вдвоем. Тимур часто приносил Машке мандарины, очищал их и, отделяя  одну дольку от другой, осторожно клал в рот, наблюдая, как меняется выражение ее лица.  Он  любил наблюдать за ней особенно тогда, когда она увлеченно рассказывала то об очередных репетициях, то о том, как ребята показывали отрывки. Перед ним постепенно раскрывал свои двери таинственный мир театра, такой прекрасный, и такой завораживающий.
А Амур все летал над ними и никак не мог найти удобное место, чтобы пристроиться и, наконец, выстрелить.
Прошел год, и однажды Пол Палыч увидела Тимура, когда он  подхватил с разбега спускавшуюся с лестницы Машку и стал кружить ее, хохочущую прямо на середине улицы, мешая прохожим. Пол Палыч не могла  не отреагировать на подобное поведение своей ученицы, потому что была не только  преподавателем,  но и завучем училища. И обязана была следить за моральным обликом своих учеников. Машка подавала большие надежды, и  старому педагогу  вовсе не хотелось терять ее. А подобное поведение, Пол Палыч была в этом глубоко убеждена, не могло не привести к плачевному результату. И она начала планомерную целенаправленную работу по разрушению этих Машкиных отношений с молодым человеком, никакого отношения к театру не имеющим. Она решила, что, если у девочек есть время встречаться с мальчиками, значит, они недостаточно загружены на занятиях. И это было началом конца. Началом конца только – только зародившихся у ребят  отношений. Амур это почувствовал и забеспокоился.
 В театре стали ставить грандиозный, по замыслу режиссера, спектакль, где  по настоянию Пол Палыча были  заняты все ребята Машкиного курса. С утра  они были на занятиях в училище, потом сломя голову бежали в ТЮЗ на репетиции своих отрывков и на занятия по сценической речи, а вечером, уже после занятий, оставались на репетиции спектакля, где изображали толпы народа. Машке дали там даже небольшую роль, и она была по-настоящему счастлива.   С Тимуром   теперь стали встречаться все реже и реже, пока, наконец,  эти встречи совсем не  прекратились. Последний раз она видела его, когда взяла  «входные» на спектакль для него и его друга с приятельницей. Тогда, на спектакле, Тимур сидел в зале без нее, у Машки был очередной прогон, а рядом с ним пустовало ее, Машкино, место. Бог знает, о чем он тогда думал, но  больше они никогда не виделись. Амур так и не смог использовать ни одной стрелы. Глупый, глупый Амур…   Как жаль…