Правда -22- Прощай Питер! Здравствуй Заполярье!

    Здесь конец предыдущей повести скажу правдивей - верней, а именно: отбыл я в ЧК, отсидел «под следствием» на Шпалерке, работал осужденный в Крестах, с Крестов перевели, в так называемую, тюрьму Казаки (т.к. вблизи были расположены казачьи казармы). В Казаках работал в швейной мастерской с электрическими швейными машинами. Режим был суровый, на волю вовсе не пускали. Тошно было. Особенно весной. И тут стали производить набор для отправки в г. Мурманск. Я изъявил желание и с партией, человек 200-ти, был погружен в классные вагоны, хотя с решетками на окнах (арестантские) и поехал в чужое Заполярье, покинув Питер. Который, так постыдно меня принял после двух или 2,5 лет пребывания в окопах Рижского фронта. Семь суток добирались до Мурманска. Ползли с товарным поездом, простаивали чуть ни по 1/2 суток на иных станциях. Сперва конвой был строг, но чем глубже продвигались в тундру, тем режим становился слабже. Не зря проехали станцию Кемь и Кандалакша, о которых в народе по сейчас живут предания старины. Станция и поселок КЕМ, получил название со времен Екатерины, которую какой-то отвергнувший любовник послал к е.....матери. И она велела его сослать в глубокую тундру, куда тогда не было никаких дорог, кроме лесных троп. Привезли сюда этого красавца, бывшего приближенного Императрицы и поселок сокращенно назвали КЕМ. О Кандалакше живет такое придание, что сюда гоняли на поселение закованных в кандалы, неугодных царю людей. Гоняли пеше до этого места (где ныне Кандалакша) в кандалах, а как доходили сюда, давали команду на старинном языке: «Кандала к  ша!» И кандалы снимали прочь, зная, что сам человек не сможет отсюда уйти по голой тундре, по топям и болотам.
    На длительных остановках наши вагоны окружало скудное население этих поселков, быть может потомки тех ссыльных в древние годы. С любопытством и сожалением смотрели они в наши окна и подавали нам кто, что мог. Везли нас немного позже Кронштадтского мятежа, когда восстали гарнизоны фортов «Красная Горка» и «Серая лошадь», против власти большевиков. Мятеж был подавлен. Характерно то, что когда нам подавали и спрашивали, за что мы арестованы, то достаточно нам было сказать: «За Кронштадтский мятеж», как вся обстановка сразу же менялась. Весь народ приходил в смятение. Слышались вздохи, оханья, соболезнования. Все бежали по домам и оттуда несли нам хлеб, жареную рыбу, соленую беломорскую сельдь, табак и прочее. Конвой не препятствовал им и свободно впускал их в тамбур вагона, где передавали нам всю эту еду, на весь вагон. Сваливали все это в кучу и делили поровну. В тюрьмах привыкли к этой дележке, так называемой «коммуне». От дающих слышались слова: «Страдальцы! Бедные! Мученики за народ!» и т.д.
    Вот как население смотрело на Кронштадтский мятеж и на власть большевиков. Почему такое отношение к власти? - думалось мне. Возможно потому, что население жило богато, зажиточно. Всевозможной рыбы изобилие, многие были староверы, еще с времен Петра-I, Никона и других. Тут же неподалеку, на островах Белого моря, стоял древний монастырь Соловецкий (который позже власть уничтожила, и сделала на его месте лагерь для важных уголовных, политических и религиозных преступников, назвав его сокращенно «СЛОН», Соловецкий Лагерь Особого Надзора). Население знало, что советская власть нарушит их жизнь, и задушит православную веру, потому и соболезновали нам.
   На 7-ые сутки приползли к Кольскому заливу Баренцева моря, «студеного». Вот проехали древний город, со времен Иоанна Грозного, Кола, по истории именовался «острог Кола». Видно в нем две церкви. Одна была очень древняя, но ее в мою пору разрушили (не нашли нужным сохранить, хотя бы как памятник). Наконец подъехали к Мурманску. Как подъехали, то я, как и многие, кинулись к заливу пить, но вода оказалась горько-соленая, морская. Город Мурманск, в том 1921 году, имел вид не города, а поселка, или большой фактории, делился он на группы домов (поселков): портовый, железнодорожный, почтовый и военный. Несколько домов было ведомственных. Среди этих низких длинных бараков «шалманов», «балаганов», были раскиданы по поселку чудные бараки-«чемоданы», построенные английскими интервентами. Сделаны они были из гофрированного железа, причем крыша была полукруглая, спускающаяся до земли. Внутри были прокладки толя, войлока и тонкий тес. В этих «чемоданах» размещались английские войска, в т.ч. и шотландцы в коротких юбках, вместо брюк. Интервенты, во главе с генералом Мюлером, покинули Мурманск в феврале 1921 года, а мы прибыли летом, в июне.
    Всех домов в Мурманске было не больше 200-300. Население было малое, из коренных жителей были финны, норвежцы и лопари, проживающие близ Мурманска, в погостах-становищах. Плюс к ним прибавились китайцы и корейцы, которые строили часть Мурманской дороги при царе Николае, при 1-ой Германской войне, т.к. Россия была отрезана от союзников. Кроме того были русские, архангельские, приехавшие на заработок. Причем женского населения было очень мало среди русских. И вот в эту полярную жемчужину прибыли мы. Привел нас, наш скудный конвой, в длинный бревенчатый барак «тридцатку», как его называли по номеру дома. Это была тюрьма, оставшаяся после англичан. Сдавали ли нас кому, нет ли, не помню. Но канвой сразу же уехал, а мы остались брошенные, без охраны и присмотра, как «подкидыши».
    Что делать? Чем заняться? Я бездельно бродил по городу, ходил на залив и всем интересовался, присматривался к незнакомой природе. Когда возвращался, то там ожидала меня хорошая шомовка. Оказывается, чуть не вся наша ватага ходила по домам Мурманска, прося дать чего-либо поесть. Подавали очень щедро, поэтому ходили по двое, «один - просит, другой - носит». В Питере был голод, а здесь подавали по килограмму белого хлеба, по несколько трещин и другой рыбы: зубатки, камбалы, морского окуня, и даже иной раз кусок семги. Поставки продовольствия в Мурманск не было, т.к. англичане оставили всего большие склады, причем ржаной муки вовсе не было, и поэтому хлеб был только белый. Вечером жарили, парили и варили всякую всячину, и ели до отвала, а утром снова в поход. Спустя короткое время стало заметно, что наши ряды редеют. Многие стали покидать Мурманск и как могли, уезжали обратно в Питер. Видно как волка ни корми, все в лес смотрит. Я себя с породы волка не считал. Просить стеснялся по баракам, но сыт бывал среди своей братии. Через 1-2 недели осталось нас от 200-т человек, человек 10, а спустя еще несколько дней 2-3 человека.
    В общем, проживши в Мурманске многие годы, я видел, встречал одного лишь человека из нашей всей партии, который тоже осел в Заполярье, а все убежали. Да и бежать то не от кого было, никто не держал нас. Стал я размышлять, сидя в пустом арестантском доме. Что делать? Ехать в Питер? А что меня там ждет? Ремесло мое ушло вместе с царизмом. Другую, какую работу там искать, но какую? Когда заводы все стоят, да и в армию сразу же придется идти, защищать тех - Комарова и Мартынова, что меня безвинно через тюрьмы прогнали. За тех мильтонов, что отняли у меня, голодного фронтовика, папиросы. Нет, думаю, не поеду. Мурманск мобилизации не подлежал и я решил искать здесь себе какую-либо новую работу и профессию.