За горами, за лесами...

 
КОНЕК-ГОРБУНОК    
   
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Начинает сказка сказываться.    

За горами, за лесами,           За лесами, за горами
За широкими морями              горы да леса,
                А за теми за лесами
                лес да гора –
                А за тою за горою
                горы да леса,
                А за теми за лесами трын да трава…
/ В.И. Даль (Казак Луганский) "Сказка о Иване Молодом сержанте Удалой голове, без роду, без племени, спроста без прозвища." из цикла сказок "Пяток первый";


//Славны бубны за горами
// Русская народная пословица. Упоминается в собрании В. Даля;
/// "Сбылась Голландская
пословица и Русская: славны бубны за горами". / Петръ I, в письме к Вице-Адмиралу Крейцу о войне Датчан со Шведами 1712 г.;               
//// эпиграф к поэме И.П. Мятлева "Путешествие госпожи Курдюковой"




Иван Царевич по лесам
И по полям <и> по горам
За бурым волком раз гонялся
/А.С. Пушкин "Наброски"
   
Против неба - на земле Где? А против неба – на земле!

                Русская народная поговорка. /Собрание В.И.Даля

Насмешка неба над землёй...
/А.С. Пушкин "Медный всадник"

Между месяцем и нами
Кто-то ходит по земле...
/А.С. Пушкин "Русалка"

Что за земля! А небо?..
/А.С. Пушкин "Каменный гость"

На земле — но в небесах
/А.С. Пушкин "Сказка о Мёртвой царевне..."Черновик.

Летят над мрачными лесами,
Летят над дикими горами,
Летят над бездною морской...
/А.С. Пушкин "Руслан и Людмила"    
Жил старик в одном селе. Жил старик...
                /А.С. Пушкин "Сказка о рыбаке и рыбке"    
У старинушки три сына: //У крестьянина три сына (другая редакция);

Три у Будрыса сына, как и он, три Литвина... /А.С. Пушкин "Будрыс и его сыновья";

Это, старинушка, уж не твоя печаль... / А.С. Пушкин "Капитанская дочка"
   
Старший умный был детина, Не дурак наш брат детина...
/А.О. Аблесимов "Мельник - колдун, обманщик и сват" [Анкудин];

Дети на полу умный на диване
/Экспромт А.С. Пушкина

   
Средний сын и так и сяк,               
Стихи текут и так, и сяк...  /А.С. Пушкин "Моему Аристарху"
"Эхе-хе, - отвечал Шульц, - и так, и сяк..."…» /А.С. Пушкин "Гробовщик"
А уж так и сяк размажет... /А.С. Пушкин "К Наталье"


Младший вовсе был дурак.

И так,
Она ему рукой небрежной
Пожала руку; он дурак
/А.С. Пушкин "Граф Нулин"

              и дурак
         т<ак> и сяк
/ А.С. Пушкин Черновик к «Е.О.»

Он говорил, что граф дурак,
Молокосос; что если так...
/А.С. Пушкин "Граф Нулин"

..........в трактире он бурлак,
..........в гостиной он дурак...
/А.С. Пушкин "Князь Г...."

Расписался мой дурак.
/ А.С. Пушкин Черновики.


Итак, «За лесами, за горами...», - то есть — «за Горами, за лесами»... Как вы видите, присказка эта была в сказке Владимира Ивановича Даля «О Иване Молодом сержанте Удалой голове, без роду, без племени, спроста без прозвища». Это — сказка из сборника «Пяток первый», благодаря которому и познакомились В.И. Даль и А.С. Пушкин. Об этом пишет Алексей Комаровский в своём очерке «Пушкин и Даль» /опубликован на «Прозе.ру». Но сначала я приведу отрывок из этой работы, в котором очень хорошо описана история издания и запрещения самого сборника «Пяток первый».

«Первая книга врача Владимира Даля, написанная под псевдонимом Казак Луганский, "Русские сказки. Пяток первый", вышла в 1832 году. Книга сделала Далю имя в российских литературных кругах, и ректор Дерптского университета даже решил пригласить своего бывшего студента, доктора медицины Даля на кафедру русской словесности. При этом книга была принята в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора филологии.
Но, увы! Начальнику Третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии – главного органа политического сыска и следствия Российской империи графу Александру Бенкендорфу «вовремя» донесли о том, что цензоры просмотрели противоправительственный пафос сказки о царе Додоне, Золотом Кошеле. Сообщалось, что книга «…напечатана самым простым слогом, вполне приспособленным для низших классов, для купцов, для солдат и прислуги. В ней содержатся насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдата и пр.».
Бенкендорф докладывает царю Николаю Первому, и в один прекрасный день Далю даже не дают закончить обход в госпитале, где он работал, арестовывают и привозят к чиновнику третьего Отделения Мордвинову. Тот без всяких предисловий обрушивает на доктора площадную брань, тыча ему в лицо его книжку, и отправляет в тюрьму.
Выручил Даля поэт Василий Жуковский, бывший тогда наставником сына Николая Первого, будущего освободителя крестьян императора Александра Второго. Жуковский описал наследнику престола все происшедшее в анекдотическом свете, обрисовал Даля, как человека примерной скромности и больших способностей, упомянул о двух орденах и медали, полученных на войне. Наследник престола пошел к отцу и смог убедить того, что власти в этой ситуации выглядят нелепо. И Николай приказал освободить Даля.
Таким образом, для Даля все закончилось более-менее благополучно, если не считать того, что книжка была отклонена в качестве диссертации самим министром просвещения, как неблагонадежная. Ее даже изъяли из продажи».
Вот такая история с этим сборником, который не издавался ни в царское, ни в советское время; не издаётся и сейчас*... И вот — наконец, о том, как познакомились Даль и Пушкин.
«...один из немногих оставшихся экземпляров Даль решил подарить А. С. Пушкину. Жуковский давно обещал их познакомить, и книжка стала прекрасным предлогом. И вот, в один прекрасный день Даль, не дожидаясь Жуковского, взял свою книгу и пошел сам - без всяких рекомендаций! - представляться первому поэту российского Парнаса Александру Пушкину.
Даль так писал об этом: «Я взял свою новую книгу и пошел сам представиться поэту. Поводом для знакомства были «Русские сказки. Пяток первый Казака Луганского». Пушкин в то время снимал квартиру на углу Гороховой и Большой Морской. Я поднялся на третий этаж, слуга принял у меня шинель в прихожей, пошел докладывать. Я, волнуясь, шел по комнатам, пустым и сумрачным – вечерело. Взяв мою книгу, Пушкин открывал ее и читал сначала, с конца, где придется, и, смеясь, приговаривал «Очень хорошо»».
Пушкин, сам писавший бесподобные сказки, очень обрадовался такому подарку и в ответ подарил Владимиру Ивановичу рукописный вариант своей новой сказки "О попе и работнике его Балде" со знаменательным автографом: "Твоя от твоих. Сказочнику Казаку Луганскому - сказочник Александр Пушкин". 

Вы видите? Так разве не рука Пушкина вывела это начало: «За горами, за лесами...» - из опального сборника Даля? У кого ещё была такая дерзкая смелость и такая способность разделять беду товарища? Но здесь — не только это. Уже начало сказки «Конёк-горбунок» окрашено личным чувством — иначе у Пушкина и быть не могло. Он не был пересказчиком сказок, как Даль. Он был творцом. А творец всегда творит «из себя». Изнутри. Именно поэтому он начал не с «лесов», а с «гор». И у меня есть этому объяснение.Пушкин начал так потому, что раскаивался в том, что когда-то возжелал славы. Он поминал в уме поговорку «Славны бубны за горами!» - в том смысле, что издалека слава кажется привлекательной. Слава первого поэта России. А на деле - слава оказывается близка с унижением и позором. Потому что не будь этой славы, не было бы и царского Указа о присвоении поэту звания камер-юнкера. То есть, не было бы и максимального унижения поэта. Поэтому я привожу здесь сию поговорку. Она мне представляется психологическим оправданием начала сказки. И — знаете, почему ещё Пушкин поминал недобрыми словами славу? Потому что рядом стояли два указа — одним числом вышедшие — о камер-юнкерстве и О Государственном гимне. А гимн сочинили Пушкин и Жуковский.  Вот он:

Боже, Царя храни!
Сильный, Державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Боже, Царя храни!

Пушкинские слова в нём: «Царствуй на славу, на славу нам!» Вот и вышло - «на славу!» Слава Пушкина обернулась для него величайшим позором. Поэтому — я считаю - импульсом к созданию этой сказки послужил Указ Николая от 31 декабря 1833-го года «О пожаловании ... А.С. Пушкину чина камер-юнкера».
 Пушкин был оскорблён этим Указом всесторонне: как дворянин (он единственный пожалован в этот титул в 34 года), как муж — поскольку «Двор хотел, чтобы Н.Н. танцевала в Аничковом» и как Первый поэт России», поскольку  означал, что для царя «быть поэтом значит не быть никем». А ещё— как историограф. Это звание царь обещал Пушкину. «Царско слово» было в том порукой. Посмотрите пушкинскую переписку лета 1831 года — о том, что царь назначил Пушкина на место Карамзина — все пишут, все поздравляют... Один другого спрашивает: правда ли, что Пушкин назначен историографом на место Карамзина? И другой отвечает: вроде бы правда, да кого ж и назначить писать историю Петра Великого,как не первого поэта России?!(Братья Тургеневы, братья Булгаковы и др.) И вот — вместо звания историографа — звание камер-юнкера... Оскорбление это послужило стимулом для создания лучшей пушкинской сказки, и — как я считаю — пушкинского реквиема, пушкинского евангелия, пушкинского завещания всем нам. И думаю — если мы, наконец, перестанем быть профанами и станем все посвящёнными, и каждый человек, живущий в России, будет знать, что сказка «Конёк-орбунок» написана Пушкиным, а не Ершовым, - то изменится наше самосознание, а значит — и судьба — к лучшему. Не говоря о том, что совершенно изменится восприятие самой сказки, по крайней мере — взрослыми людьми. Но если мы, взрослые, будем знать, что такое эта сказка, то мы и детям преподнесём её более правильно. Так я считаю. Ну-с, идём дальше, мой читатель! К следующей строчке - «За широкими морями...» Вы видите, что у Даля никаких морей не было. И здесь — характерная пушкинская черта. Для него — как — ни много, ни мало — последователя дела Петра — были важны моря, необходимы. А Даль вполне мог без них обойтись, поскольку просто записывал народную сказку — так, как услышал. И — наконец — третья строка — прекрасная в пятом издании и бездарная, бессмысленная в первых четырёх... И — тем не менее — я ни минуты не сомневаюсь, что у Пушкина было: «Против неба — на земле». Потому что эта строка сразу раздвигает на максимальную широту горизонт. И потому, что тут слвшится вызов — как у безумного Евгения в «Медном всаднике». А ещё — здесь опять - Даль, «его» поговорка ( хотя, конечно, в Собрание Даля она могла попасть значительно позже... Но рассказать её Пушкину ведь Даль мог и тогда уже — они общались накануне, - осенью 1833-го, на Урале... ) «Жил старик» - я просто подчеркнула, что у Пушкина это было (а у Ершова больше нигде не было). Так же как «старинушка» - тоже характерно пушкинское слово, которое отрицает, например, Владимир Абович Козаровецкий. С первого по четвёртое издание печаталось «у крестьянина — три сына». Козаровецкий слепо доверяет изданию: если так печаталось при жизни Пушкина — значит это и есть пушкинский вариант! Я в этом сильно сомневаюсь. Пушкинский текст могла покорёжить цензура, его мог неправильно скопировать сам Ершов. Поскольку сказка считалась «не его», то разве мог Пушкин вмешиваться и отстаивать свой текст? Впрочем, он не мог его отстаивать даже в случае со своими авторскими вещами - «Медный всадник» так и лежал в Красной шкатулке, - так и не печатался. Эту же сказку Пушкин хотел видеть напечатанной всё равно в каком — даже и в изуродованном виде. Это было слишком важно, принципиально важно для него — чтобы сказка увидела свет. Так я думаю. И вообще, интересно было бы сравнить тот отрывок, который печатался в «Библиотеке для чтения» (в апреле 1834-го) с тем же отрывком, который вышел в полном издании (в октябре 1834). Может быть, уже здесь мы найдём разночтения? К пятому же изданию Ершов постарался вернуть сказке — насколько помнил, или, скорее, найдя какие-то недоуничтоженные пушкинские черновики, - её первоначальный вид. Он не совсем всё же был без совести. Или — возможно — кто-то надавил на него?
    Характерно для Пушкина, как видим, и слово «дурак». Я не знаю другого поэта, который бы так охотно использовал это слово — не только по отношению к другим, но и по отношению к себе — тогда, когда это было объективно. Как в данном случае. Потому что Пушкин, конечно, чувствовал себя дураком в этой ситуации (получив Указ о камер-юнкерстве). Дураком — в том, что поверил в возможность сотрудничества с Николаем. Что усыпил свою бдительность гения сладкими мечтами о дальнейшем царствовании потомка Петра... Что так рад был в этом именно вопросе обманываться.