Бой с тенью

Господствующая православная церковь всегда активно боролась с раскольниками: то уговорами, то репрессиями. Чтобы подчинить себе строптивцев, она даже придумала некий синтез двух вер — единоверие: старообрядцам разрешалось жить по своим обычаям и молиться по своим обрядам, но только в случае признания главенства Московской Патриархии. С одной стороны, это было уступкой раскольникам, с другой, развязывало руки в борьбе с наиболее ярыми сторонниками самобытности и самостоятельности старой веры: мол, мы идём вам навстречу, а вы сопротивляетесь, неблагодарные.
Под флагом единоверия довольно быстро, всего за каких-то 10 лет, удалось расправиться с Иргизской старообрядческой твердыней: с раскольничьими монастырями на реке Большой Иргиз в Николаевском уезде Саратовской (с 1851 г. — Самарской) губернии, которые нередко называли «Царством иноков». Причём, жителей одного из них, Средне-Никольского, и их сторонников из соседних сёл, вставших на защиту своей святыни, разгоняли кулаками, дубинами и водой из брандспойтов .
В результате «реформы» из пяти раскольничьих монастырей осталось три (наиболее крупных) единоверческих: два мужских (Нижне-Воскресенский и Верхне-Спасо-Преображенский) и один женский (Средне-Никольский).
После разгона иноки раскольничьи разбрелись по всей приволжской округе. Их вылавливали то в одном месте, то в другом. Главное, чего от них требовалось: веровать — веруй, но других с толку не сбивай и службы не веди, чтобы даже те, в ком ещё сохранились остатки старой веры, о ней поскорее забыли.
В «Трудах Саратовской учёной архивной комиссии» цитируется отрывок из циркуляра Саратовского губернатора от 10 октября 1841 г.:
«Соединению раскольников с св. церковью наиболее противодействуют люди опороченные или бессмысленные: беглые попы, тайно разъезжающие для совершения треб, так называемыя раскольницы-старухи, разносящие частицы св. причастия и распространяющие нелепые толки, иноки и инокини бывших раскольнических Иргизских монастырей, бродящие, несмотря на запрещение и учреждённый за ними надзор, в монашеской одежде и также исправляющие у раскольников духовные требы и т.д. И потому предписывается: иметь строгое наблюдение, чтобы высланные в 1841 году из означенных монастырей, объявленные правительством вредными, отнюдь не носили ни иноческой одежды, ни иных знаков духовного сана, и чтобы они не смели совершать никаких треб; в противном случае всех таковых предавать суду» .
 Однако большого проку от этих гонений не было. Если уж языческие колядки, гадания и масленичные гуляния из русского народа вытравить не удалось, то что уж говорить о тех обрядах, с которых, собственно, и начиналась  христианская Древняя Русь: со времени крещения её великим князем Владимиром в 988 г. (конец X в.) до церковной реформы середины XVII в. прошло семь с лишним столетий, а со времени церковной реформы, т.е. раскола, до середины XIX-го всего два. Борьба осложнялась и тем, что среди раскольников было немало богатых людей, которые и укрывали своих одноверцев. Одним из таких людей был рыльский купец 3 гильдии Михаил Трофимович Мальцев, который перебрался в Николаевский уезд и открыл в крупном торговом селе Балакове салотопенный завод, т.е. небольшое предприятие по производству сала.
В Самарском архиве сохранился рапорт чиновника по особым поручениям Васильева Самарскому губернатору от 30 сентября 1849 г., которым он сообщал о результатах обыска в Балакове и Николаевске (теперь город Пугачёв):
«Во исполнение предписания Вашего Превосходительства от 25 сего сентября за № 2102, прибыв с г. штабс-капитаном корпуса жандармов Фон-дер-Паленом в г. Вольск и получив здесь сведения, что купец Мальцев не живёт в Балакове и близ онаго у него нет никакого хутора, но есть огромный салотопенный и бойный завод при выезде из Балакова, на котором множество рабочих, мы, взяв с собою несколько солдат инвалидной команды, будто бы для поисков в близлежащем лесу и оврагах указанных преступником Гусевым его сообщников, прибыли в с. Терсу, где взяли понятых для той же, выдуманной надобности, и таким образом, совершенно секретно для всех, ночью переправились за Волгу. Достигнув завода Мальцева в совершенной тишине, окружили оный солдатами и понятыми и приступили к обыску.
Беглых попов не оказалось, но найдено 15 человек без письменных видов и 12 с просроченными видами. Тут же взят сам Мальцев. Прикащик (так в тексте — Ю.К.) его рыльский мещанин Сидоров, раскольник, совратившийся из православия. Тут же проживают еще двое рыльских мещан-раскольников.
После этого, ни мало не мешкая, взяв с собой Мальцева, отправились в Николаевск и на рассвете другого дня, сделали внезапный обыск в его доме и особой усадьбе. Вместе с тем, узнали, что на дворе Николаевского мещанина Ивана Решетова бывают собрания раскольников, тотчас обратились с обыском и туда и действительно нашли моленную с живущими при ней раскольничьми инокинями.
За сим мы на следующий день отправились на дальний хутор Мальцева, за 100 вёрст от Николаевска, после имеем осмотреть хутор Решетова и о дальнейших последствиях этих розысканий, незамедлительно донесём…»
Среди вещей, найденных в Балакове, — 17 писем, «из которых видно сношение Мальцева и его прикащиков с их родственниками и другими раскольниками, клонящееся к поддержанию раскола»; 9 раскольничьих книг, 17 медных образов, 2 подстилки, на которых молились раскольники и некоторые другие атрибуты «запретного» богослужения .
А при обыске в Николаевской мальцевской усадьбе на заднем дворе был найден особый флигель, в котором жили крестьянки-раскольницы с. Толстовки Анна Фролова и Федосья Яковлева. В этом флигеле — «в переднем углу, в один ряд — 3 иконы, из коих две старинные, написанные по-раскольнически, пред ними висит лампада». Около флигеля была землянка, из сеней которой особый ход вёл к небольшому погребку. Кроме того, на территории усадьбы, на берегу Иргиза была «устроена лазейка, в которую удобно можно человеку спрятаться, а потом выползти вон; в самой ей найден мешок с сухарями, глиняная кадильница, два медных образа и ставенек с ладаном» .
Дело, по которому проходили и другие жители Николаевска: братья-купцы Романовы и мещанин Решетов, «гуляло» по разным инстанциям почти 10 лет (с 1849 по 1859 гг.) В конце концов было принято решение, которое устроило и обвиняемых и власть:
«…хотя в домах сих лиц… найдено нечто похожее на моленные, но, как по делу не обнаружено, чтобы в них происходили общественные собрания для богомолий, то помянутые моленные надлежит оставить в том самом виде, как оне есть, до совершенного обветшания, а хозяев оных, по строгом внушении, обязать подписками, чтобы на будущее время не устраивали никаких моленных в виде часовен или с обычными для этой цели утварями» .
Боязнь влияния раскольников была столь велика, что при деревнях, не имеющих своих храмов, в спешном порядке стали создаваться православные причты. Такой причт появился в 1836 г. и в деревне Широкая Селитьба («Натальина тож»), которая находилась в нескольких километрах от Балакова. Здесь сразу после ликвидации Нижне-Воскресенского монастыря поселилось два монаха-раскольника Зосима и Александр, которые за очень короткий срок «совратили в раскол» 92-х мужчин и 89 женщин. Вольским духовным правлением это было воспринято как бедствие, а священник балаковской Троицкой церкви Иван Элпидинский, в чьём приходе находилась эта деревня, направил в 1832 г. епархиальному начальству докладную записку, в которой попросил разрешения на строительство в Натальине православного храма. Разрешение было получено . Через четыре года, здесь открыли молельный дом (или часовню) и только спустя 10 лет построили храм — во имя Марии Египетской .
Раскольники Николаевского уезда долгое время не имели ни своих храмов, ни своих молельных домов. Сначала они отправляли церковные требы в старообрядческих Иргизских монастырях, а потом, после их ликвидации, пользовались «услугами» раскольничьих священников, которые попрятались в Черемшанских скитах около Хвалынска, на правом берегу Волги .
В 1839 г. Саратовской палатой уголовного суда было рассмотрено дело о трёх натальинцах Михаиле Разине, Евстафии Слепкове и Филимоне Козлове, судимых «за похоронение детей своих без обряда христианского».
Как выяснилось, все младенцы прожили всего несколько недель. Покрестить их просто не успели: слишком далеко проживал старообрядческий священник — в Хвалынске. Поэтому родители решили похоронить их без отпевания. Обратились за разрешением к Натальинскому священнику Алексею Павперову. Дали ему кто гривенник, кто двугривенный, и он позволил. Впрочем, Павперов божился, что денег ни с кого не брал и потребовал доказательств. Доказательств у крестьян не оказалось .
Старообрядцев не преследовали так, как во второй половине XVII — первой половине XVIII вв., — только уговаривали отказаться от своей веры. Но за тем, чтобы никаких обрядов церковных они в селе не совершали, следили строго. Причём священникам господствующей церкви, при поддержке местной власти, разрешалось даже обыскивать подозрительных людей.
Весной 1852 г. священник Троицкой церкви Александр Юнгеров остановил на улице незнакомого человека «немолодых лет, у коего под левою рукою синяя сумка, а в правой — крашеная палка, опираясь на которую, шёл он мерными шагами». Ну, а дальше уж представляем слово самому церковнослужителю, который написал рапорт епископу Самарскому и Ставропольскому:
«В сумке, как это я мог заметить, лежит книга, а не что-либо другое. Поэтому счёл за нужное узнать достовернее, что именно находится у него в сумке. Почему, остановив его, спросил: кто ты, откуда и что у тебя в сумке? Ответствовал он мне: Саратовской губернии Волгского (Вольского — Ю.К.) уезда села Куликовки госпожи Милашевой крестьянин Дионисий Михайлов, а в сумке у меня 12 псалмов, поёмые на Афонских горах, окроме них нет ничего». Услышавши о псалмах, подозвал его поближе. Велев ему подать сумку для собственного моего рассмотрения, где нахожу:
1) рукописную книжку под заглавием: чин како подобает петь 12 псалмов;
2) тоже рукописную книжку, содержащую в себе: а) скитское покаяние; б) чин како подобает самому себя причаститься пречистых и животворящих Тайн Христовых;
3) рукописный венчик, полагаемый на тела умерших;
4) запасные дары, по его названию, для причащения себя нужды ради, состоящие из семи частиц крупных и нескольких мелких, завёрнутые в бумажке.
Заканчивая этим осмотр сумки, спрашиваю: есть ли у тебя письменный вид на прибытие сюда? Ответствовал: нет. Засим беру его с собою и представляю лично в Балаковский Удельный Приказ, где он – Дионисий – в присутствии Головы, Мирского Старосты и Писаря Приказа вновь спрашивается: кто он, откуда и имеет ли письменный вид? Ответствовал точно так же, как и мне одному. Потом, немного спустя, именуется иноком Уральского старообрядческого монастыря (в общем Сырту находящегося) Дионисием, звания, из которого поступил в монашество, не помнящим. Был он будто в городе Волгске для покупки деревянного масла, которое, купивши, отослал со старцем Андреем в Черкасские леса Волгского уезда, где там он с ним имел жительство настоящего года в подземельной келье. В Балаково только сегодня пришёл для покупки сапог и потом намеревался отправиться в Черкасские леса. При нём по пересмотру сверх упомянутых мною вещей, найдено:
1) монашеская скуфейка (шапочка — Ю.К.);
2) воскрилия монашеской одежды (воскрилия — нити синего цвета, которые, в напоминание заповедей Божиих, нашиваются на бахроме вокруг одежды — Ю.К.);
3) плат набойчатого холста с шнуром;
4) очки;
5) две сумки: одна — белая, а другая — синяя;
6) денег 2 р. 55 коп. серебром;
7) ножичек складной.
Но как к означенным вещам, найденных у инока Дионисия, должны быть и прочие принадлежности, относящиеся до священнодействий, а Дионисий отозвался, что кроме тех вещей никаких ещё не имеет и квартиры своей в Балакове не объяснил, то посему предположили: для отыскания таковой и учинении обыска, отправиться в дома балаковских единоверческих начетников, которым свойственнее прочих принять к себе такого человека, что и учинено Головою Балаковского Приказа Яблошниковым, Мирским Старостою Вьюшковым и удельным крестьянином Фёдором Миловым в присутствии меня, но квартиры Дионисия не отыскано, священных его вещей тоже. Кроме как из них в двух домах таковых единоверческих начетников найдено:
У 1-го) удельного села Балаково крестьянина Егора Фирсанова: а) несколько мелких, таких же, как и у Дионисия, частиц, лежавших на белой тарелочке, покрытых ситцевым жёлтым воздухом (платком — Ю.К.) с нашивным осмиконечным крестом; б) рукописная книжка во 168 листов, в которой между прочим помещён чин исповеди и в) три просфиры нецелые. Все вещи эти у Фирсанова были вместе, одна подле другой в холодной горнице пред иконами.
У 2-й) удельной пожилой девицы того же села Аграфены Дмитриевой Федосеевой в холодном чулане найдено крошек несколько просфорных, завёрнутых в бумажке, и одна частица с несколькими мельчайшими частичками в особой бумажке, похожая на Святые дары по красноте своей. Частицы сие лежали в маленькой деревянной чашечке, в которой была таковая же ложечка. Девица сия долго ратовала, не давая нам сих вещей.
Упомянутый инок Дионисий со всеми вещами отправлен в 1-й стан Николаевского уезда, а удельный крестьянин Егор Фирсанов и девица Аграфена Дмитриева на свободе, о чём покорнейше и рапортую…»
После этого и Дионисия, и всех остальных тщательнейшим образом допросили, и ничего архипротивозаконного, за что можно было бы в тюрьму отправить, не обнаружили. Зато удалось уговорить бродячего монаха присоединиться к единоверию. Что он и сделал, благополучно перебравшись на постоянное место жительства в Спасо-Преображенский единоверческий мужской монастырь .
Как уже говорилось выше, чтобы ослабить влияние раскольников, которые лишились своих монастырских «гнёзд», в 30-х гг. XIX в. в деревнях спешно стали открывать молитвенные дома и строить храмы господствующей церкви. Ещё в 1815 г. князь Кочубей, владелец деревни Широкая Селитьба («Натальина тож») жаловался саратовскому губернатору Панчулидзеву, что в его вотчине раскольники устраивают в ближайших лесах «кельи или особенные жилища, в коих находясь, принимают нередко беглых и производят другие беспорядки, вредные вотчинам».
Под «беспорядками» в данном документе, который сохранился в архиве Саратовской учёной архивной комиссии , подразумевалось исполнение религиозных треб (крещение, венчание, погребение и пр.) по старым обрядам. Службу в таких кельях и несли беглые попы, которые некогда жили в старообрядческих Иргизских монастырях.
В 1844 г. 170 крестьян сельца Натальино обоего пола, среди которых были Агап Провоторхов, Евгений Мошков и Ефим Мурзин, объявили о том, что принимают единоверие и «желают быть причислены» к приходу единоверческой церкви в с. Криволучье. Однако, принимая обновлённую веру, натальинские старообрядцы в душе оставались верны древним религиозным традициям .
В архиве Самарской духовной консистории сохранились документы 60-х гг. XIX в., в которых «расследуется» дело «Об уклонении из православия в раскол поповщинской секты села Натальина Николаевского уезда князя Кочубея крестьян вдовы Ксеньи Агаповой Ериной с прочими в количестве 459 душ обоего пола» (203 мужчины и 256 женщин), которое было начато в 1861 г.
Как выяснилось, «почти все они с 1836-го по 1842-й гг. были присоединены из раскола в православие, где при содействии их владельца князя Кочубея все христианские требы исполняли в видимом согласии с православной церковью». Причём посланнику консистории, благочинному города Николаевска протоиерею Евфимию Леопольдову «уклонисты» объявили, что они «не отпадшие из православия в раскол, а давние раскольники; что они, если крестили своих детей в православной церкви, венчали, хоронили умерших по обряду православному, то это делали из страха и побуждению вотчинной конторы». Кроме того, натальинцы объясняли, что «об них уже делал дознание чиновник особых поручений начальника губернии г. Погодин и на вопрос их, относиться ли им уже к православному священнику или нет, он не сказал ни слова, и это они признали, что гражданская власть считает их раскольниками»  .
Попытка уговорить натальинцев успехом не увенчалась. Тогда власть решила действовать силой. Самарский губернатор потребовал от  Николаевского земского суда «немедленно распорядиться о воспрещении временно обязанным крестьянам с. Натальина князя Кочубея Елисею Правоторхову и Кузьме Мурзину составлять в домах своих сборища раскольников и открыто отправлять свое богослужение к соблазну православных, а тем более обращать дома свои в молена (молельни — Ю.К.), предварив их, что за подобные действия они будут подвергнуты строгому взысканию» .
Однако натальинцы не подчинились, и, что интересно, даже местный полицейский сотник отказался преследовать их за «сектантство». А уже спустя четыре года количество раскольников увеличилось. В 1865 г. об «уклонении из православия в раскол» объявило уже более 600 человек из 143-х семейств Натальина и Никольской .
Как известно, в то время раскольникам запрещалось переманивать православных в свою религиозную общину. Это «деяние» приравнивалось к уголовному преступлению. И губернская власть всеми правдами и неправдами и пыталась доказать, что налицо духовное «совращение». Но натальинцы твёрдо стояли на своём: нас никто не совращал - мы раскольниками были всегда.
В конце концов, консистория отступилась. В декабре 1870 г. в этом деле была поставлена точка:
«Делаемые увещания в течение 9 лет упорным раскольникам не имели желаемого успеха. Посему уведомить духовенство приходское о существе решения и предписать строго следить за ограждением православных от поползновения к расколу» .
И таких «возвращений» к духовным истокам не только в Николаевском уезде Самарской губернии, но и по всей России после отмены крепостного права было отмечено немало.
Благодаря некоторым послаблениям, старообрядчество постепенно укрепляло свои позиции. Покорить хранителей древлеправославной веры официальной церкви и государственной власти так и не удалось. Мало того, именно из старообрядческой среды вышло множество богатейших и известнейших купеческих родов Российской империи. Среди них московские Рябушинские и Морозовы, нижегородские Бугровы, балаковские Мальцевы  и другие. Конечно, они по-прежнему не допускались до управления государством, но влияние своё на его политику оказывали весьма существенное.
Например, известный купец-промышленник Савва Тимофеевич Морозов был связан с революционным движением. Финансировал издание социал-демократической газеты «Искра», на его средства были учреждены первые большевистские легальные газеты «Новая жизнь» и «Борьба». Морозов нелегально провозил на свою фабрику запрещённую литературу и типографские шрифты, в 1905 г. прятал от полиции одного из лидеров большевиков Николая Баумана. Дружил с Максимом Горьким, был близко знаком с будущим советским народным комиссаром Леонидом Красиным.
После «кровавого воскресенья» (9 января 1905 г.) Савва Морозов заявил председателю Комитета министров Сергею. Витте о необходимости покончить с самодержавием; составил записку с требованиями свободы слова, печати и союзов, всеобщего равноправия, неприкосновенности личности и жилища, обязательного школьного образования, общественного контроля за государственным бюджетом и др.