Хроники ротмистра Кудашева. Глава 30

«Хроники ротмистра Кудашева или Тайна Туркестанского золота».
Книга V историко-приключенческого романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».

Третий дополнительный том романа "Меч и крест ротмистра Кудашева".
Издатель ©  Владимир П.ПАРКИН. 2013.  ISBN 978-5-906066-11-4
Автор ©  Владимир П.Паркин. 2013.

***   *****   ***
***   *****   ***

ГЛАВА  XXX.

*****

«Дружеская» беседа за завтраком с Фитц-Гилбером. Посмертный сувенир от барона фон Реайнхардт.
Киштвари, как субъект международного права.
Кое-что о синдроме Дауна. Тайна Ясона Протероса. Снова Кудашев под арестом. Последний побег. Дуэль с Калининым.

*****

19 июля 1941 года. Киштвари.

Утром мы завтракали только вдвоём: я и Джеймс Фитц-Гилбер.
Его офицеры и рядовые скауты с рассвета занимались сбором вещественных доказательств на территории вчерашней битвы. Батальонные врач и фельдшер в эту ночь вообще остались без отдыха. У них было много работы, и не хватало медикаментов. С хлопковой тканью на перевязки проблем не было. Мазь от ожогов изготавливалась фунтами кустарным способом из прокаленного хлопкового масла и отвара ивовой коры с небольшим добавлением горного мумиё, опиума и спирта. Помогало. Случаев абсцессов не было. Контуженых бойцов приводили в сознание, обеспечивали им здоровый сон.
Это была реальная помощь. Своим выздоровлением многие киштваряне были обязаны бенгальским скаутам.

За завтраком Фитц-Гилбер, как истинный джентльмен, начал разговор с элегантного и пустячного на первый взгляд, вопроса. Нет, не на тему «собаки и лошади». На более прозаическую.
Он спросил:
– Не скажете ли, сэр Джозеф, что есть золото?

Я ответил, не раздумывая:
– Золото – голд, аурум  – химический элемент под номером 79 периодической системы Менделеева. Золото – металл с температурой плавления в 1064,4 градусов по Цельсию. Латинское, возможно, этрусское название aurum –  «жёлтое».

Фитц-Гилбер поджал губы, не скрыл удивления. Спросил:
– Доктор Джон, я хорошо помню ваши интеллектуальные способности. Не случайно Уилфред Маллесон в Исфахане назначил вас, военного чиновника, протектора военно-санитарной службы доктора Джона Котович, ответственным за оперативно-розыскную деятельность временно созданного подразделения «Isfahan’s Military Board». Исфаханскую Военную Коллегию, если помните, официально возглавлял я. Вот уже почти тридцать лет я мучаюсь вопросами, что же именно произошло в двенадцатом году в Исфахане? Сколько смертей, нераскрытых преступлений, клубок фактов и разорванные между ними связи… Мне известны ваши отношения с лордом Фальконером. Ваши общие приключения давно стали легендами, пересказываемыми за офицерскими застольями. Право, эти истории могли бы лечь в серьёзные учебники для военных академий. Но меня более интересуют дела Исфаханские.  Кстати, не поделитесь, что вас лично связывало с Маллесоном?

– А нас, действительно что-то связывало?
 
– А вы не ответите?

– Какой вопрос, такой ответ. Реальная жизнь настолько сложна, что ни один из самых гениальных мыслителей, литераторов, аналитиков разведывательных служб и прочих, не будут в состоянии воссоздать на бумажных страницах своих опусов, романов и протоколов истинную картину сложных человеческих взаимоотношений.  Взаимоотношений, основанных не только на примитивной лобовой логике предполагаемых ситуацией взаимодействий, но и на нежнейших флюидах ощущений и осознанных мыслительных процессов, не только не поддающихся протокольному обоснованию, но и собственному пониманию индивидуумов – участников трагедии!

– Не люблю сложных ответов на простые вопросы. Поверьте, доктор Джон, я вам не враг. Более того, я всегда восхищался вашим мужеством, вашими способностями аналитика, мастера политического сыска. Всегда знал, самым знатным особам, таким, как лорд Фальконер, генерал Маллесон и полковник Мак’Лессон вы были нужны более, чем они вам. Лично для меня подобные отношения с вышестоящими персонами недостижимы. Я как был фельд-полицейским, так им и остался. Предлагаю сотрудничество. Клянусь честью старого офицера: со мной вы не потеряете ничего из того, чего вы успели добиться в жизни. Я имею в виду имущество и прочее, что вам дорого. Всё обсуждаемо. В свою очередь обещаю прикрыть вас в случае, в безусловном случае предстоящего серьёзного расследования вооружённого конфликта, произошедшего между жителями поместья в самоназвании Киштвари, владельцем которого являлся подданный Британской Короны Алан Фитцджеральд Мак’Лессон, и военнослужащими Третьего Рейха, Германии. Не пугаю, вас не запугать, предупреждаю, как старого товарища: расследование будет проводить не только «Дирекция», в которой служу и я сам, но и Финансовый департамент Вице-королевства. Не исключено, что в расследовании примет участие и Военная прокуратура Его Величества. Я не тороплю, у вас есть несколько дней на то, чтобы принять моё предложение. Тем не менее, вернёмся к моему самому первому вопросу, к золоту. Что вы можете сказать об этом предмете, обнаруженном моими разведчиками на поле боя, на месте гибели второго дирижабля?   

С этими словами полковник Фитц-Гилбер вынул из кармана мундира довольно тяжёлый, судя по напряжению пальцев руки, предмет, завёрнутый в белоснежный носовой платок. Положил на стол. Развернул. Это был слиток золота.

Сложившиеся обстоятельства не позволяли мне достаточно резко прекратить общение с полковником. Пришлось строить довольную мину при плохой раздаче карт.
Не прикасаясь к слитку, я наклонился над слитком. Разглядел: несомненно, ранее слиток был портсигаром. Золотым дорогим портсигаром. Присмотрелся получше, увидел оплавленный знак свастики на его крышке.

– Не стесняйтесь, можете взять в руки. Портсигар стерилен, его хорошо обработали. Он взят с трупа, выгоревшего до костей! Уверяю, заразы нет, – приободрил меня полковник.

Я осторожно перевернул портсигар. На его оборотной крышке можно было прочесть полуоплавленную гравировку прописной немецкой готикой: «…йнгольд барон фон Реайнха…». Я не удержался, сказал вслух:
– «Зигфрид-Рейнгольд барон фон Реайнхардт»!

– Истинно! – с готовностью подхватил Фитц-Гилбер. – Генерал вермахта, имевший право на прямой контакт с самим Гитлером. Генерал, своей радиограммой, не только вызвал нас в Киштвари, но и успел оповестить об этой Новой Голштинии Третий Рейх! Понимаете, что это значит? Это значит, что ваш Киштвари приобрёл мировое военно-стратегическое значение! Думайте. Сначала прибыл один дирижабль, через двадцать шесть дней прибыли два. Сколько сюда слетится фашистов через месяц, мы даже предположить не можем. Улавливаете перспективу, доктор Джон?

Я встал, налил в бокалы бренди.
Фитц-Гилбер, предчувствуя важность момента, встал тоже. Он был во внимании.

Я приподнял бокал, начал свой спич:
– Дорогой сэр Джеймс! Позвольте поблагодарить вас за сделанный вами мне подарок…

Фитц-Гилбер напрягся, его свободная от бокала бренди рука невольным движением словно попыталась мне возразить.

Я продолжил:
– Не имею в виду физический материал этого подарка. Для людей нашей профессии, и её уровня, лучшим подарком была и будет достоверная информация, та информация, которая может быть нам дорога и интересна. Сегодня я вашими глазами увидел труп человека, организовавшего пиратский налёт на мирное поселение.  Мирные труженики, не профессиональные военные сумели дать достойный отпор захватчикам! Выпьем за упокой грешной генеральской души!

Я не стал делиться с Фитц-Гилбером своими воспоминаниями о том, как барон фон Реайнхардт, чуть было, не сломал мне челюсть в турецком плену под Багдадом в 1915-м, а потом упрятал меня на два года в баварскую крепость Ингольштадт. Правда, тем самым он избавил меня от насилия и позора, которому подвергся в турецкой тюрьме знаменитый Лоуренс Аравийский! Не поблагодарю «данке шен», не заявлю о том, что прощаю его, но не покривлю душой, если скажу, что не испытываю к нему ненависти. Доволен и тем, что одним врагом моей Родины стало меньше.

Собрался было опрокинуть бокал, но меня остановил Фитц-Гилбер:
– Одну минуту, доктор Джон! Я могу порадовать вас одним фактом, неизвестным вам. Правду говорят: «Труп врага всегда хорошо пахнет!». Я рад, что ваше личное знакомство с этим негодяем не состоялось. В двенадцатом году вам удалось чудом ускользнуть из его поганых рук. Именно он организовал нападение мародёров на усадьбу военно-санитарной службы в Исфахане в 1912-м году. Я трое суток безрезультатно разыскивал вас или ваше тело в Исфахане и в его окрестностях. Очень рад, что не нашёл труп!
 
Я поставил бокал на стол:
– Это как?

Фитц-Гилбер улыбнулся:
– Наконец-то, я услышал вопрос. Верно, нащупал слабину в круговой очень надёжной обороне. У меня предложение: давайте устроим дружескую пирушку двух рыцарей без кирас, стальных шлемов и забрал! Протоколов мы не пишем. На вопросы можем отвечать, можем не отвечать. Понятно, лгать не будем. За себя могу поручиться: расскажу вам то, чего вы знать не можете. В свою очередь вы расскажете то, что посчитаете нужным. Согласны?

– Согласен, – сказал я, предложил: – Выпьем?

– Выпьем, – согласился Фитц-Гилбер.

Не скажу, что беседа по своему содержанию была выдержана в ключе, предложенном полковником. Сам он, авансом, пересказал мне всё, чему и я был свидетелем, то, что ранее уже слышал от Мак’Лессона. Алан имел доступ к оперативной информации по Исфахану. Новым для меня было только имя убийцы Клауса Пенка и подробности трагической кончины бывшего главы немецкой диаспоры в Исфахане.
Сам же я лукаво даже не обмолвился о том, что благодаря мудрости и предосторожности Мак’Лессона караван туарегов без досмотра благополучно миновал заставу бенгальских скаутов под командованием Фитц-Гилбера, безуспешно разыскивающего Джона Котович.
Не спорил с полковником, упорно называвшим меня доктором Джоном, но так и не признался в том, что мы были знакомы по Исфахану!

Наш завтрак затянулся до полудня.
Он закончился тем, что полковник попытался уснуть, сидя за столом, положив голову на скатерть.
Моё бельё от воротника рубашки до подштанников было мокро от двух бутылок бренди восемнадцатилетней выдержки. Однако, оно еще не было изготовлено в год, в котором для меня произошло столько счастливых и трагичных событий. Приятно было вспомнить молодость.
Фитц-Гилбер проспал в мундире и в сапогах на узеньком канапе, стоящем в столовой, до вечера. Он так и не услышал от меня признания, типа: «Да, мой английский брат, я русский офицер, военный агент-нелегал Первого Квартирмейстерства Главного Управления Генерального Штаба Российской Империи!».
Где оно сегодня, это Квартирмейстерство?
Но Россия осталась. И мне ещё ей служить. Хоть и в Гималаях. И не «фитц-гилберам», и не «фон реайнхардтам» остановить меня.

Так что у нас в сухом остатке?
Подтверждённая информация: этот самый фон Реайнхардт организовал налёт на усадьбу военно-санитарной службы, нанял басмачей для убийства доктора Джона Котович. В конечном итоге этой операции погибла журналистка Уна Скотт, урождённая леди Кунигунда Баррат…  Судьба.
Это в прошлом.
Что сегодня?
Пришла пора серьёзно заняться проблемой юридического статуса территории Киштвари. Некоторую работу в этом направлении я начал было делать, но её пришлось на время, как я думал, приостановить в связи со смертью Мак’Лессона.
Проблема была в форме приобретения Киштвари юридического статуса самостоятельного государства. Чётко выраженных в юридически значимых и проверенных практикой международными отношениями формах законов не существует. Прецедентная практика весьма разнообразна.
Киштвари может иметь статус «непризнанного государства» в силу того, что не располагает доказательствами правовой преемственности с предшествующими государственными образованиями. Ссылка на Империю Александра Великого Македонского за давностью лет не имеет юридической силы. Иметь статус «непризнанного государства» всё равно, что не иметь его вовсе. Называться «басилевсом» в пределах периметра кальдеры – можно. Но с этим титулом басилевса Киштвари не пустят на порог не то, что Букингемского дворца, на ступени резиденции Вице-короля Индии.  Вот почему Мак’Лессон за пределами Киштвари не позиционировал себя венценосной особой.

Киштвари, как субъект международного права, соответствует необходимым критериям: первое: имеет определённую территорию; второе: имеет постоянное население; третье: имеет собственное правительство, избранное тем или иным способом.
Четвёртый критерий самый жёсткий и сложный: это способность вступать в международные отношения.
 
Вот одна из многих тайн Алана Мак’Лессона.
Тайна его странствий по всему миру, по всей населённой Ойкумене. За тридцать лет работы в этом направлении Мак’Лессону так и не удалось заручиться поддержкой ни одного государства, входящего в первую десятку самых влиятельных государств в мире. Алан Мак’Лессон опасался быть скомпроментированным союзами с самопровозглашёнными государствами, как грибы рождавшимися в Африке и в Латинской Америке в огне революций и освободительных восстаний. О том, чтобы просить признания суверенным государством у Короны не могло быть и речи. Мак’Лессон не без оснований предполагал: стоит лишь пробудить интерес – Киштвари будет аннексировано в один день. Управляющий из собственного Дома у монархии всегда найдётся. Где-где, а в Лондоне цену золоту хорошо знают. Лишь в 37-году Мак’Лессон окончательно потерял надежду подписать договоры, что могли бы стать и документами международного признания Киштвари, как суверенного государства, со странами, надёжными партнёрами в международном и межнациональном равноправном сосуществовании. Убедился, таких стран в мире не существует не только для Киштвари. Мак’Лессон принял решение обратиться за признанием Княжества Киштвари независимым государством, парламентарной наследственной монархией, к государству, чьим подданным сам являлся по праву рождения на его территории. К Соединённому Королевству Великобритании, Ирландии и Индии. К такому политическому шагу пришлось подготовиться весьма основательно. Вот на какой ниве мне пришлось изрядно потрудиться! За последующие двенадцать месяцев мы сумели привлечь к работе специалистов разных профессий: от топографов и землемеров «The Royal Geographical Society» – «Королевского географического Общества» до самых знаменитых барристеров и нотариусов Лондона. Одно только многотомное издание полной «Метрической книги Киштвари» чего стоило! Нет нужды описывать все детали подробно. Мои «Хроники» не наставление по легализации непризнанных государственных образований. В августе 1938 года наше «Ходатайство о признании» и приложенные тома необходимых документов были переданы в Форейн Офис в Лондоне. Разумеется, велась необходимая работа и на неофициальном уровне. Удостоверенные нотариально копии переданных документов хранились не только в Малой сокровищнице Киштвари, но и в стальной ячейке Нью-Йоркского «Чейз Манхеттен Банка». Ответ  из Форейн Офиса Мак’Лессон получил лишь 13-го сентября 1939-го года, спустя сорок дней после дня объявления Великобританией войны Германии. Ответ был предельно лаконичен: «Рассмотрение Вашего «Ходатайства» приостановлено в связи с осложнившимся международным положением на неопределённый срок». Этого удара смертельно больной Мак’Лессон уже не смог выдержать. Через день его сердце остановилось.

Долго, очень долго существовало Киштвари на границе больших государств, не замечавших его. Пришёл конец этому изолированному государству.
У Киштвари не будет выбора. Британская Индия спокойно подомнёт Киштвари под свою юрисдикцию.
И никто не помешает этому.
Менее всего – Александр Георгиевич Кудашев, человек ни откуда…

Фитц-Гилберт прав, есть все основания предполагать более масштабную акцию гитлеровцев на Киштвари. Это я сам предполагал и ранее. Несомненно, в Киштвари будут введены подразделения Индийской Армии. Будет организована серьёзная оборона всего северного региона Индостана.
Сотрудничество с МИ-6 в лице Индийской «Директории» под руководством Фитц-Гилбера меня не интересовало. Не моё.
Пора в Россию. В Россию, в СССР, чего бы мне это ни стоило. Кто-бы не всадил в меня пулю – хоть лягу в родную землю, а не достанусь гималайским стервятникам!

Решение принято. Дело за малым – завершить дела в Киштвари, завещанные ещё Мак’Лессоном. Сомнению не подлежит.
*****

К ужину Фитц-Гилбер проспался, принял горячую ванну, опохмелился рюмкой бренди и потребовал доступ к телеграфному аппарату. Не поверил, что его не существует. Я предложил ему предъявить соответствующие полномочия и начать широкомасштабный осмотр помещений.

Несколько успокоившись, Фитц-Гилбер обратился ко мне с зеркальным требованием предъявить «соответствующие полномочия».

Не было проблем. Такие бумаги у меня были. Доверенности, выданные физическим лицом, землевладельцем-эсквайром Мак’Лессоном, удостоверенные нотариусами. Доверенности содержали положение, что в случае смерти доверителя я назначаюсь его душеприказчиком, продолжаю управлять всем принадлежащим ему имуществом и действую в интересах его наследников согласно завещанию по день их совершеннолетия. Кроме доверенностей я располагал и иными документами как «де-юре», так и «де-факто» подтверждающими мои полномочия. Документов было много. Деловая документация. Кипы папок с бумагами: контракты, накладные, морские коносаменты, фрахтовые расписки, декларации, письма, адресованными на моё имя – управляющего Джозефа Стивенсона, подписанные не только чиновниками администрации Генерал-губернаторств, провинций и княжеств Британской Индии, самого Вице-королевства. Были и бумаги с автографами первых лиц: по двадцать четвёртый год – девятнадцатого Вице-короля Руфус Дэниэла Айзекса и с тридцать шестого года – действующего двадцать первого Вице-короля Фримен Фримен-Томаса.
На предъявленные мне требования не требовалось разводить руками. Либо принимайте к сведению полномочия, либо – все вопросы к вышестоящим лицам! Фитц-Гилбер во дворцы был не вхож. Больше на эту тему вопросов не задавал.

К утру третьего дня приказал мне подготовить наследников Мак’Лессона, достигших возраста семи лет, в дорогу.
Как, куда, по какому праву и на основании чьего распоряжения?

Ответ был прост:
– Дети белого человека в Британской Индии по закону должны обучаться в учебном заведении европейского типа. Домашнее обучение не допускается. Их направят в Лахорское военное кадетское училище. Из него вышли бравыми офицерами десятки отпрысков благороднейших семейств Англии и Британской Индии. В том числе и будущие генералы!

Прежде, чем отправлять Мак’Лессонов в Лахор, я предложил Фитц-Гилберу познакомиться с ними. Полковник не отказался.

Три мальчика – Александрос, четырнадцати лет, Филохиппос, семи лет и самый младший Артаксерксес, пяти лет, были приглашены в дворцовый зал, где их намеревался принять для знакомства и беседы Фитц-Гилбер со своими офицерами. Дети, наследники покойного  Мак’Лессона, пришли в сопровождении мамы двух младших – второй супруги, вернее, вдовы Алана Мак’Лессона, двух нянек и домашнего врача. Вместе с ними пришёл и Ясон Протерос.

Одного взгляда на мальчиков Фитц-Гилберу было достаточно, чтобы неловко поклониться им и невнятно пробормотать нечто невразумительное, типа «приятно было познакомиться». Младших Мак’Лессонов увели. В зале остались врач и Ясон Протерос.

Врач сделал шаг вперёд. Представился:
– Доктор медицины Бабар Чанда-Сингх, медицинский колледж Калькуттского университета, тридцать один год практики. Разрешите доложить?

Фитц-Гилбер кивнул.
Бабар Чанда-Сингх продолжил:
– Врождённая болезнь, что носит имя английского врача Джона Лэнгдона Дауна, сэр. Болезнь, или синдром Дауна. Её еще называют термином «синдром монголизма». В фашистской Германии таких больных умерщвляют, в цивилизованных Соединённых Штатах Америки родителей подобных детей насильственно стерилизуют. Полагаю, вы не станете настаивать на подобных мерах?

– Я не собираюсь прибегать к таким мерам! Я ничего не знаю об этой болезни! – воскликнул Фитц-Гилбер. – Но ради Бога, расскажите, как у такого здорового человека, как полковник Мак’Лессон, могли родиться подобные дети?

– Проблема дегенерации, сэр. Внутриродственные браки. Сам Алан Мак’Лессон рожден принцессой Лали из рода Кризантос. В целях сохранения имущества в руках этого княжеского рода он первым браком был женат на девушке из рода Кризантос. Она не была близкой родственницей принцессе Лали, никто не думал о таких трагичных последствиях этого союза. Молодая супруга умерла после родов, оставив на руках вдовца больного ребёнка. Через несколько лет Алан Мак'Лессон женился снова. И снова на девушке из рода Кризантос! Результат был таким же – ещё два сына с болезнью Дауна. Мы их любим. Мы заботимся о них. К сожалению, среди детей с подобным синдромом велика смертность. Но я буду категорически протестовать против их насильственной смерти!

Я счёл возможным вмешаться. Подошёл к Бабар Чанда-Сингху, обнял его, сказал на киштвари:
– Бабар, душа моя! Успокойся. Никто и пальцем не тронет мальчиков. Поверь, от Азариаса, который тоже был из рода Кризантосов, исходила большая угроза для их жизни. И вы, и они будете жить, как жили до сих пор!

Врач ушёл.

Фитц-Гилбер спросил меня:
– И как вы, сэр Джозеф, думаете вводить этих мальчиков в права наследства? Полагаете, они дееспособны?

– Признать их недееспособными возможно лишь  в судебном порядке. В любом случае должна быть учреждена опека над ними самими и имуществом, которое должно будет им принадлежать.

– Конечно, опекуном вы позиционируете себя, сэр Джозеф? – не без толики сарказма задал вопрос Фитц-Гилбер.

– Ни в коем случае, дорогой полковник. Я полагаю, что лучшим опекуном этим несчастным детям будет их старший сводный брат, взрослый, сильный грамотный мужчина, настоящий Мак’Лессон, по матери из рода Протерос.

– И где вы такого найдёте?

– Нам не придётся за ним далеко ходить. Он перед вами. Разрешите представить вам, полковник Фитц-Гилбер, первого наследника эсквайра Алана Фитцджеральда Мак’Лессона, его родного старшего сына по имени Ясон Мак’Лессон, по матери тоже из княжеского рода Протеросов. Мне не известна история самой первой женитьбы Алана Мак’Лессона, она осталась семейной тайной. Известно лишь, что леди, урождённая Протерос из Кафири, родила по пути в Киштвари где-то в горах Гиндукуша. Она умерла от родильной горячки, но ребёнка Алан сумел живым довезти до Киштвари. Ясон вырос в бездетной семье киштварских Протеросов, сам считал их отцом и матерью. Но с детства пользовался вниманием Алана Мак’Лессона, получил хорошее домашнее воспитание и образование. Мне больше сказать нечего. В качестве доказательства прошу ознакомиться с документами. Вот личное письмо Мак’Лессона, адресованное Ясону Протеросу, а вот Свидетельство о его рождении, выданное нотариусом города Шринагар. Ознакомьтесь.

Я не сразу понял, почему во время моей последней речи Фитц-Гилбер медленно наливался краской. Он не прикоснулся к поданным ему документам. Смотрел в пол.
Я продолжил:
– Предполагаю завтра с утра поехать в Гилгит, привезти оттуда в Киштвари городского нотариуса. Мы должны начать работу по вступлению наследников в права наследования и об учреждении опёки над больными маленькими Мак’Лессонами.
Фитц-Гилбер поднял на меня глаза, полные злобы и ненависти. Сказал, медленно выдавливая из сведённого судорогой рта, слова:
– Человек, именующий себя Джозефом Стивенсоном! Властью, данной мне, я арестовываю тебя по обвинению в умышленном убийстве Азариаса из рода Кризантос! Ты будешь доставлен под стражей в Нью-Дели и помещён в городскую тюрьму. Всё, что ты сможешь сказать в своё оправдание, ты скажешь Коронеру Его Величества, уполномоченному в Вице-королевстве Индия! Мерой пресечения избираю домашний арест. Ты не имеешь права самостоятельно пересекать периметр кальдеры. При попытке к бегству по законам военного времени будет применено оружие на поражение. Рядом с тобой всегда будет находиться приставленный к тебе наблюдатель из скаутов. Ты не имеешь права владеть оружием, не имеешь права на переписку с адресатами, находящимися за пределами периметра, ты лишаешься права управления имуществом покойного полковника Мак’Лессона. Всё понятно?

Во мне взыграл кураж:
– Я не понимаю «кокни», полковник. Потрудитесь донести до меня своё распоряжение в письменном виде под роспись!  И заранее проститесь со своей пенсией, заработанной за сорок лет безупречной службы. Я и ходатайствовать не буду. Найдутся у вас собственные доброжелатели!

– Вон! – заорал Фитц-Гилбер.

Так я снова был арестован. Пока под арестом домашним. Из своих спальных покоев меня выводили на прогулку подышать свежим воздухом только ночью. Солнышка не видел две недели.
Посетителей ко мне пускали. Ежедневно ко мне приходили Ясон и Адрастос. Мы беседовали в присутствии «наблюдателя» из скаутов. Индусы нам не мешали. Они ни слова не понимали на киштвари. У Фитц-Гилбера на меня явно не было времени. В Киштвари прибыл ещё один батальон пехоты – военные строители и сапёры. Киштвари по периметру преобразовывалось в настоящую крепость. Были и дурные известия. Наше киштварское ополчение и стражу разоружили. Скальный грот цейхгауза был взят под охрану. Старое стрелковое оружие и оставшиеся четыре пушки Круппа законсервированы и взяты на учёт. Адрастос ухитрился сохранить в дальних пещерах, недоступных скаутам, несколько цинков с патронами и свои «Льюисы». Сбыт киштварской горнорудной продукции был приостановлен. Подвоз продуктов питания прекращён полностью. Киштвари ожидала голодная зима.

*****

4 сентября 1941 года. Киштвари.

Накануне вечером ко мне зашли Ясон и Адрастос.
– На  воздухе дождь, – сказал Ясон.

– Знаю, – сказал я.

– Скауты начали сворачиваться, готовятся покинуть Киштвари, – продолжил Адрастос. – Они выступают послезавтра. Здесь останется небольшой пехотный гарнизон и четыре расчёта настоящих зенитных орудия.

– Догадываюсь, – сказал я.

– Хотите поехать под конвоем в Нью-Дели? – спросил Ясон.

– Не хочу, – ответил я. – Сидеть придётся в грязном клоповнике вместе с чахоточными и прокажёнными в старой тюрьме Дели. Им не нужна правда. Им я не нужен и даже опасен.

– Тогда чего мы ждём? – спросил Адрастос. – Через две недели начнутся один за другим закрываться перевалы. Я и мои разведчики уходим в Кафири, в Агнираполис. Там нас ждут наши невесты. Мы обручились в прошлом году, когда были в Агнираполисе с посольством. Вы с нами?

– Для меня найдётся пони? – спросил я.

– Даже два! – ответил Адрастос. – Нас уже ждут мои разведчики в двух милях от кальдеры в маленьком ущелье. Если готовы, уходим!

Я поднялся:
– Всегда готов!
Обратился к Ясону:
– Ты с нами?

– Я остаюсь, – ответил Ясон. – Кто теперь, кроме меня позаботится о моих братьях! Идёмте, я закрою шлюз, выпущу вас тайным подземным ходом по сухому дну остановленной реки Киштвари. Потом снова пущу воду в русло. Англичане никогда не узнают всех тайн Киштвари!

Я обнял Ясона. Шепнул ему на ухо:
 – Удачи, сынок! Будь всегда сильным, спокойным и умным! Никогда не торопись, но в нужный момент будь молниеносен! Бог даст, встретимся.
Взглянул на скаута-«наблюдателя». Он сладко спал на полу, прикрывшись половинкой завёрнутого ковра. Его руки крепко держали недопитую бутылку «скотча».

Ушли. О Малой сокровищнице и лежащим в ней моим жалованьем за двенадцать лет я не вспомнил.

*****

Новый 1942-й год я встретил уже в Кафири.
Мечтал по весне двинуться дальше, к границе с Советской Россией, вернуться в свой Ашхабад, к своей семье, к Леночке. О том, что меня может ожидать в НКВД-НКГБ, я даже не думал. Наверное, совсем старым стал. Неужели не дадут умереть на пороге родного дома? Хоть выслушали бы, повесть о том, как там, за Гиндукушем потомки гоплитов Александра Македонского под моим непосредственным командованием спалили два фашистских дирижабля вместе с генералом – вермахта или абвера? –Зигфриддом-Рейнгольдом бароном фон Реайнхардт! Не поверят, не наградят, не важно. Лишь бы в протоколах допросов этот факт сохранился. Глядишь, когда-нибудь информация станет доступной моим праправнукам!
Всю зиму проболел. Вернулась злая пневмония, с которой я боролся ещё в Ваханском коридоре в 18-м году!
По весне стало полегче, начал понемногу двигаться. Но о дальней дороге не могло быть и речи.
Начал понимать, что, возможно, Кафири станет моим последним пристанищем в этом земном мире…
Великой отрадой стала для меня  библиотека – малая часть большой библиотеки Киштвари, переданной Мак’Лессоном Агнираполису.

Однажды, роясь в старых книгах, нашёл русскую!
Старое 1910 года издание «Скорпиона» под названием «Жемчуга» русского поэта Николая Гумилёва. Вот когда не удержался, пустил слезу, словно встретил старого любимого человека! Сразу вспомнился 1912-й год, Персидский Исфахан, мой друг и технический помощник агент-нелегал вольноопределяющийся незабвенный Владимир Михайлович Гагринский, погибший, как я сказал бы «на боевом посту», оставивший после себя эту книгу, что помогла мне вычислить его убийцу.

Раскрыл книгу и тут же попал на стихотворение, которое поразило меня ещё в первый раз – «Старый конквистадор». Не читая, вспомнил:

Углубясь в неведомые горы,
Заблудился старый конквистадор,
В дымном небе плавали кондоры,
Нависали снежные громады…
……………………………….
…Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.

Господи помилуй! Не обо мне ли сказано?
Работая в ОГПУ НКВД переводчиком с 1924-го по 1936-й год, я конечно, волей-неволей, имел доступ  к секретной информации. Имя Гумилёва мне было известно. В НКВД – не как поэта, как расстрелянного врага Советской власти. Увы.

Что скажут обо мне после меня? Пусть уж лучше забудут, чем станут осквернять мою могилу.
 
Мысли, может и умные высокой философией, но дела мои – дела земные. Для Неба не поспел. Господи, помилуй!
И, предмет моего земного труда, мои «Хроники».
Как сказал устами Пушкина летописец Пимен:
– «Ещё одно последнее сказанье –
И рукопись окончена моя»…

*****

Афганистан. Восточная стена Гиндукуша. Кафири. Август 1942 года.
Глава последняя. Конец Калинина.

Сложилось то, чего я никак не ожидал. Меня разыскал подполковник Калинин. Старый седой древний как Гиндукуш дед. Как он выжил? Как разыскал меня?

– Давно ищу тебя, Кудашев! Высоко забрался.

– Да, высоко. Но я не искал тебя, Калинин. И не прятался от тебя.

– Пора нам свести, наконец, счеты, Кудашев!

– У меня нет к вам счета, Калинин.

– За тобой долг, Кудашев.

– Нет никаких долгов, Калинин! Alia tempora! Времена переменились…  Все течет, господин Калинин, все изменяется!

– За тобой выстрел, Кудашев, забыл?

– Люди нашего круга, господин Калинин, никогда ничего не забывают. Увы…

– Значит, не забыл, что такое наган. Вот, держи. Сделай свой выстрел!

Я левой рукой отвел в сторону протянутый мне Калининым рукояткой вперед револьвер.
– Я не убийца, господин Калинин…   Всё в прошлом. Я не способен убить человека ни по каким бы то ни было причинам и обстоятельствам. Ушло моё время. Вы что, так и не успокоились за все эти годы войн, неволи, изгнания и страданий?

– Ты всегда был человеком чести, Кудашев. Хочешь лишиться ее в моих глазах?

– Мое понятие чести всегда было связано с долгом служения своей родине – России!

– Где она теперь, твоя Россия?

– Там, за Гиндукушем!

– Россия Красная?

– Просто Россия. Не красная, не белая, не трехцветная. Её нельзя выкрасить. Она была, есть и будет. Она не в цвете флагов и петлиц. Это просто знаки. Она в своих землях и реках, в своей истории, в настоящем и будущем, в своих людях, их песнях, сказаниях, красоте, силе, чести, совести…   Во всем живом, что населяет ее! И еще во многом, многом другом, чего не перечесть, но во всем, что можно услышать и почувствовать в этом звучном коротком имени – Россия.

– Ты стал поэтом, Кудашев. Я могу и заплакать.

– Это не стыдно, господин Калинин. Я не стану осуждать вас.

– Ты счастливый человек, Кудашев.

– Вот как? Интересная мысль. Мне еще нужно будет осознать ее!

– Нет, Кудашев, у тебя не будет времени на это. Мы будем драться.

– Драться – это не один выстрел?

– Помнишь же? Ты не захочешь стрелять в безоружного, как и пушкинский Сильвио!

– Я не хочу стрелять ни в кого. Меня никогда не интересовал дуэльный кодекс. Я не дворянин…

– Ты офицер!

– Забыли, господин Калинин? Меня лишил чина лично незабвенный Император России. Не каждому такая честь выпадет!

– Условно, Кудашев, условно! Только на срок командировки в Персию военным агентом. Ну, не буду спорить с юристом. Только напомню: ты был и остался кавалером Ордена Святого Георгия четвертой степени!

Я встал с камня.
– Да, я георгиевский кавалер, господин подполковник. И я помню, что вы – кавалер ордена «Льва и Солнца»! Начнем? Хотите остаться чистеньким перед самим собой? Извольте!

Калинин вынул из дорожного мешка второй револьвер. Положил оба на плоский камень. Первый ствол с деревянными тульскими накладками на рукоятке, второй – с костяными резными плашками текинской работы.
– Прошу!

Я поднял ближний. Спросил:
– На тридцати шагах, как в прошлый раз?

Калинин ответил достаточно грубо. Видно, хлебнул в волю горя, родимый.
– Ближе – за падло!
Вынул из кармана серебряный полтинник, уточнил:
– Твой –  решёткой, как в прошлый?

Я кивнул в свою очередь.
Я, переживший своих товарищей по роте в марте 1905 года в штыковом бою с самураями генерала Ноги под Мукденом,  на всю оставшуюся жизнь утратил чувство страха. Инстинкт самосохранения, заложенный в сознание самой природой, был выжжен раскалёнными осколками японских снарядов. Стоя с револьвером в руке против Калинина, который уже давно не был предметом моих размышлений и воспоминаний, я испытывал одну лишь досаду человека, против его воли вновь вовлеченного в какую-то нелепую, никому не нужную суету.
Монета сверкнула в воздухе, звякнула, ударившись о камень.
Орел!

Я остался на месте.
Калинин повернулся, и пошел по тропе, старательно отсчитывая тридцать больших шагов. На повороте тропы остановился, крикнул:
– Ровно тридцать! Начнём, пожалуй?

Я повернулся к Калинину правым боком, прикрыл сердце наганом. Фарс не фарс, но пусть уж будет, как принято!
  – Давайте, Калинин. Я готов!

Калинин поднял правую руку с револьвером вверх и начал медленно опускать оружие вниз, совмещая прицельную планку и мушку с моей фигурой, одновременно легко нажимая на спуск в его свободном движении…  Ещё чуть-чуть, и грянет выстрел!

Вдруг, кто-то взял Калинина в крепкие объятия за талию и поднял в воздух. Грохнул выстрел, заглушив вопль от страшной боли. Пуля ушла в чистое небо.
Что случилось с Калининым, я толком разглядеть не успел. Моего противника на какую-то долю секунды накрыла медно-красная тень, поднявшаяся из пропасти на тропу и в пропасти же исчезнувшая. Выстрел, вопль Калинина. И все.

Я, держа на уровне груди взведенный револьвер, чуть ли не бегом бросился вниз по тропе к её повороту, к месту, где только что стоял Калинин. Увидел: на сером, изукрашенном лишайником камне, несколько капель алой крови. Лег на тропу, глянул в пропасть. Скальная стена не настолько отвесна, чтобы на ней не могло задержаться тело – то здесь, то там из расщелин выбиваются кусты камнеломки или арчи, острые хаотично разбросанные обломки скал так же могли послужить препятствием для падения в бездну. Визуально пропасть просматривалась до самого дна ущелья. Калинина в пропасти не было.

Я поднялся и прошел по тропе за поворот. Шагах в пятнадцати, держа в поводу вьючного яка, нагруженного хворостом, стоял на коленях одинокий старый уйгур. В его левой руке бронзовый молитвенный барабанчик стучал о камень, сотрясаемый нервной дрожью, бившей старика. Лицо невольного свидетеля было прижато к тропе.

Я попытался поднять старика с колен. Уйгур уткнулся лицом к моим коленям.
– Ом мани падме хум! Ом мани падме хум! – повторял он.

– Отец, что это было? – спросил я его на старомонгольском.

– Это был Он! – трясясь от страха, ответил старик. – Сам Шайтан… Аждорха! Забрал грешника на моих глазах, унес к себе в преисподнюю!

*****

Три последующих дня  я в меру своих сил, но достаточно тщательно исследовал место происшествия. Длинный пастушеский посох с крюком на конце из крепкого дерева, бухта прочного волосяного аркана и альпийский ледоруб помогали и при подъёме, и при спуске в труднодоступных местах. В день первый дважды натыкался на следы во влажном от росы мягком наносном грунте. Эти следы мог бы оставить тяжелый каменный шар диаметром не менее, чем в пятьдесят-шестьдесят сантиметров. Вот только такие шары сами по себе в горах не встречаются, и тем более не катятся вверх-вниз по пересеченной местности…  Второй день пришлось идти вверх по течению безымянной речки и молить небо, чтобы не послало летний ливень. Здесь следов было больше. Мокрый песок и мелкий щебень были способны хранить подобные следы несколько дней.

На третий день ущелье сомкнулось непроходимой вертикальной стеной. Безымянная речушка водопадом низвергалась в ущелье с пятнадцатиметровой высоты.
Я исследовал стену по правому берегу. Удалось проникнуть в просторную нишу стены за водопадом. Полумрак ниши вдруг осветился. Чуда не было. Просто солнце поднялось над ущельем. Свет позволил увидеть трещину в скальной породе стены. Трещину в своей нижней части, не занесенную песком, шириной не более семидесяти сантиметров. Я не пожалел нескольких спичек. Поджег пучок сухой травы. Трещина уходила в глубину массива. Плохо пахло. Запах показался знакомым. Концентрированная кислота в сочетании с тухлым яичком! Память подсказала: пещеры Загросса в Персии, трагическая смерть английского вице-консула Гай Генри Баррата. Осмотрелся внимательнее. Вот источник запаха: предмет, похожий на волосяной клубок размером с большой футбольный мяч. Посохом разворошил клубок. Звук металла, ударившегося о камень. Так… Что это может быть?
 Рискуя сжечь кислотой руки, я, преодолев приступ тошноты, развернул клубок. В моих руках револьвер. Наган! Наган с костяной рукояткой текинской работы. Наган подполковника Калинина!

Понятно. Волосяной (или какой еще?) клубок – это обыкновенный непереваренный погадок, извергаемый рептилиями, птицами и даже обыкновенными кошками. То, что осталось от… Понятно от кого.

Значит, снова – Великий Змей?!
Что ж, мать-земля велика, и тайн у неё ещё на многие годы хватит.

Я бросил наган в лужицу. Вымыл под струйкой ледяной воды руки. Тщательно ополоснул в воде найденное оружие. Покрутил магазин. Одна единственная стреляная гильза. Гильза, три дня назад хранившая пулю, предназначенную ротмистру Кудашеву, агенту-нелегалу, офицеру Первого Квартирмейстерства Главного Управления Генерального Штаба Российской Империи. Спрятал найденный наган в заплечный мешок. Еще раз вымыл руки, напился.
Пора и в обратный путь. Господи, помилуй!
Вернувшись в свою келью, спал. Думал.
Было что вспомнить. Было о чем подумать.
И что вспомнилось. В 1906-м году в русский лагерь военнопленных в японском городе Нарасино заходили подработать китайские кукольники, мастера театра теней. Мы были им рады. Один спектакль запомнился лучше иных.
… В давние-давние времена правил в некотором царстве свирепый Дракон. Его подданные стонали под его тяжёлым правлением. Время от времени находился в царстве герой, выходивший и призывавший Дракона на смертный бой. Один из смельчаков-героев жаждал воинской славы, второй – богатства, третий – власти, четвёртый – свободы от тирании для своего народа. Дракон от боя не уклонялся, дрался с мятежником. С каким бы результатом бой ни заканчивался, подданным неизменно объявляли: «Мятежник пал! Слава Дракону!»… Спектакль заканчивался бурными аплодисментами. Старик-кукольник, собирая в шляпу из рисовой соломки скудную жатву от русских военнопленных, с поклонами приговаривал: «Чтобы убить Дракона, нужно сначала убить Дракона в самом себе!».

*****

На этом «Хроники» Александра Георгиевича Кудашева обрываются.

*****     *****     *****
*****     *****     *****

ЭПИЛОГ СЛЕДУЕТ

***  *****  ***
***  *****  ***