Наш 6-й В

         Шел 1953-й год. Я, мама и мой младший братишка Алешка жили тогда в Саратове, а папа служил в Группе Советских войск в Германии. Он был военным врачом. И вот от него пришло письмо, что он может забрать нас к себе. Вернее, поехать к нему  сначала должна была мама с Алешкой, а уж потом, через год, забрать и меня. Дело в том, что в то время в Потсдаме, где служил отец, школы для советских детей пока не было и поэтому целый год мне предстояло провести в Иваново у своей бабушки, а также проучиться  здесь в шестом классе.

         Привезли меня в Иваново в разгар лета, до начала учебы было еще далеко и мы свой мальчишеский досуг проводили исключительно на улице, тем более что телевизоров, компьютеров и различных электронных игрушек тогда не было. Рядом с домом были построены для жильцов деревянные сарайчики под  разный домашний хлам. Здесь мы и пропадали, играя в расшибалочку, пристеночку или в зоску, набивая внутренней стороной стопы кусочек бараньей или козьей шкурки с мехом и с прикрепленным кусочком свинца для тяжести.  Ребята с нашего двора сперва отнеслись ко мне, как к любому новенькому, настороженно: что, мол, за птичка? Но после одного случая, все вопросы были сняты. Как-то мы отправились купаться на речку Талку. Лежали на берегу, на травке, вдруг один из пацанов говорит, обращаясь ко мне: «СлабО прыгнуть с вышки?». Шагах в десяти от нас, стояла семиметровая деревянная вышка для прыжков в воду. Я, не говоря ни слова, встал и пошел к ней. Стал подниматься по лестнице: трехметровая площадка,  пяти – можно сигануть отсюда. Нет уж! Прыгать, так прыгать!  Сердце стучало, как африканский барабан. Вот и самый верх. Глянул вниз, голова закружилась. Было страшно. Люди сверху казались лилипутами. А, была,  ни была! Я глубоко вздохнул, вытянул руки по швам и прыгнул солдатиком. Прыгнул не совсем удачно, меня потянуло вперед, ноги немного разошлись, и я здорово ударился об воду. Еле выбрался на берег, прихрамывая и слегка согнувшись, подошел к пацанам, и также молча, как и ушел, лег. Они одобрительно посмотрели на меня. Теперь я был свой.

         В школе  меня определили в 6-й «В». Здесь я тоже  без проблем влился в коллектив,  особенно после того, как  в школьном коридоре повалил на пол одного из одноклассников, обозвавшего меня фрицем, и начал мутузить его, а проходивший мимо физрук, наклонившись, одобрительно похлопал меня по плечу.

         Надо сказать, класс у нас был тот еще. Верх здесь держали трое переростков-второгодников. Они же были и организаторами различных «шалостей». Мы уже считались старшеклассниками и поэтому учились во вторую смену, уступив утренние часы малышне. Где-то  после третьего урока в классных комнатах становилось темновато и по всей школе включали свет. Иногда это служило поводом для «развлечений». Один из второгодников залезал на учительский стол, точно над которым с потолка свисала лампочка, выкручивал ее при молчаливом одобрении класса, и, вставив в патрон шарик из бумаги, вкручивал лампочку обратно. Приходил учитель, свет, естественно, не включался, и в классе наступал невообразимый гвалт. Сразу же начиналось излюбленное занятие – стрельба из рогаток бумажными шпонками. Каждый уважающий себя ученик имел такую рогатку. Делалась она из тонкой стальной проволоки диаметром около 2 мм, к которой прикреплялась такая же тонкая резинка. Затем кусочек жеваной бумаги сворачивался в трубочку и сгибался пополам.  Шпонка готова. Оставалось лишь вставить ее в резинку, и отправить по назначению. Замечательна эта рогатка была еще и тем, что ее легко можно было спрятать, зажав в кулаке или прикрыв тетрадкой.  Все эти штучки с лампочкой проделывались обычно на уроке географии, которую  вела вредная географичка Глафира и   которую мы звали про себя Указкой. Ее излюбленным выражением было  «можно прожить без математики, но без географии  вы пропадете». После безуспешных попыток включить свет, Указка, уже наученная горьким опытом, начинала кричать, что мы хулиганы и недоросли, и бежала за директором. Приходил сторож Митрич, который при общем восторге класса, кряхтя, влезал на учительский стол, и ликвидировал «аварию». Директор школы Иван Сергеевич, невысокий, седовласый, стриженный под «ежик» человечек, всегда в своем черном кургузом мятом пиджаке, говорил нам, что «ваш 6-й «В» самый отъявленный в школе, и что если бы империалисты узнали о вашем поведении,  то они прислали бы вам поздравительную телеграмму». Все в школе звали его Капитал, потому что он к месту и не к месту не преминул вставить, что когда он учился в институте, то прочитал весь «Капитал» Карла Маркса от корки до корки и, что  до сих пор хранит этот экземпляр, где все страницы испещрены его примечаниями.

         Но было у нас еще  два учителя, над которыми мы не измывались и даже по-своему любили. Это учитель русского языка и литературы Николай Николаевич и математик Виктор Кириллович. На литературе, мы сидели, затаив дыхание, настолько увлекательно Никник (и он не избежал прозвища) вел урок. Помню, когда мы проходили «Му-Му» Тургенева, он протянул вперед руки с чуть согнутыми, обращенными вверх  ладонями и с чувством сказал: «Да если бы Герасиму позволили жениться на Татьяне, он бы на руках ее носил!». Казалось, что наш Никник  сейчас вот подойдет к первому сидящему за партой ученику и возьмет его на руки, чтобы показать, как бы Герасим носил на руках свою Татьяну. Сам Николай Николаевич раньше был моряком, во время войны служил на эсминце. Девятого мая, в День Победы, мы видели, как он пришел в школу в морском бушлате с боевыми наградами. Мы его уважали.

       Математик Виктор Кириллович, по прозвищу Пифагор, был худощав, с желчным морщинистым лицом и следами тихого пьянства. Мы знали, что у него тяжело больна жена, которая вот уже несколько лет была прикована к постели, и сочувствовали ему. Наверное, он был преподавателем от Бога – так  удивительно доходчиво он объяснял нам новый материал, а мы так же легко и даже с каким-то азартом его воспринимали. В то же время он мог быть раздражительным и грубым, когда  приходил с бодуна или в легком подпитии. Тогда Пифагор  придирался  по пустякам и даже мог отвесить затрещину.       Почему-то он терпеть не мог Мишу, сидевшего за самой дальней партой. Это был здоровый, деревенского вида увалень, чей облик весьма соответствовал его имени. Надо сказать, ученье давалось Мише с превеликим трудом, и он, видимо, навсегда свыкся с этой мыслью. Однажды Пифагору, будучи в таком вот состоянии легкого подпития, в самом начале урока что-то в Мише не понравилось, он подошел к нему, и несколько раз в остервенении пнул его ногой. Миша никак не реагировал, а лишь с виноватым выражением хлюпал носом. Потом, ухватив за волосы одного из крутившихся рядом второгодников – своих верных шестерок, Пифагор потащил его за собой по проходу между партами. Тот, тыкаясь в спину носом,  с глупой улыбкой покорно семенил сзади. Дойдя, таким образом, до стола, Пифагор отпустил своего верноподданного, окинул класс мутноватым взглядом, устроил голову на руки  и заснул. Быстро сообразив,  что к чему, наша тройка переростков стала обходить класс, собирать, у кого какая есть мелочь – на чекушку для математика. Сейчас геометрия, а еще будет следующий урок алгебра –  и кто его знает, чего он удумает.  Как ни странно, мы на Пифагора обиды не держали, списывая эти срывы на тяжелые семейные обстоятельства. Через полчаса чекушка уже обосновалась в его кармане. Он с удовлетворением ощупал его, и в это время прозвенел звонок на перемену. После перемены Пифагор, показательно бодрым шагом войдя в класс, сразу объявил контрольную. Что на него нашло сегодня? Хотя его военная хитрость  была понятна – это чтобы не объяснять новый  материал, и, пока мы решаем примеры, сидеть себе за столом и благодушествовать, стараясь не расплескать  остатки кайфа. Он раздал по рядам четыре варианта контрольных и опять уронил голову на руки. Шёпотом решили писать всем классом только первый вариант и поручили это лучшему математику класса Боре Нудельману, по прозвищу Шнобель. Тот, тихо зайдя за спину Пифагора, мелом на доске едва успел написать решения первых двух примеров из пяти, как Пифагор вдруг очнулся.
- Ну, как, написали? -  спросил он, отрывая голову от рук.
 - Да-а!
- Тогда, подходи по очереди, показывай.
Первые четыре человека сразу же выстроились у стола, надеясь на халяву получить пятерки.
-Т-а-к. Почему  клякса! Два. Не глядя на решение, вынес свой вердикт Пифагор. Давай следующий.
Кто не помнит, в то время шариковых авторучек не было, и писали перьевыми ручками, обмакивая их в чернильницу.
- Молодец! Чисто и аккуратно. Пять. Следующий.
Расправившись, таким образом, с этой четверкой, Пифагор решил закончить проверку контрольной. 
- А теперь, - он приложил палец к губам,- быстренько все собрались и тихо по коридору за мной.

Нам не надо было повторять дважды, и уже через минуту мы на цыпочках шли за Пифагором по коридору мимо дверей, за которыми слышались приглушенные ответы учеников, объяснения учителей. Вот и выход из школы. Ура! Свобода! Но, таких случаев за весь учебный год было мало, может, всего два-три.

         Сейчас, вспоминая то время, и пытаясь  проанализировать свои тогдашние ощущения, я с удивлением обнаружил, что мы ничего особенного в нашем поведении не усматривали. Мы с равнодушным интересом наблюдали за проделками второгодников, нас не шокировали пьяные срывы Пифагора, с удовольствием проказничали на уроках и радовались, когда заболевал кто-то из учителей – прекрасный предлог пропустить занятия. Мы просто не задумывались над этим.