Глава 3, 7

Путаясь в ветоши, спотыкаясь громко о невидимые предметы, сдерживая в груди стыд и обиду, Денис бросился к двери. Чтобы навсегда убежать отсюда, не возвращаться никогда и никуда не спешить больше, ничего не пытаться, а жить своим чередом, забыв обо всём.
Выскочив наружу, он остановился. Сейчас он спустится вниз. Потом ещё ниже. Зайдёт в каморку, где сидят Фёдор и Анка. Перекинется с ними словом. И уйдёт на улицу, потому что у него не будет сил находиться там, среди них, говорить, смеяться, радоваться или печалиться, готовить пищу, строить планы. Он пойдёт куда глаза глядят по большому темнеющему городу, и чем дальше будет уходить, тем спокойней ему будет. И будет идти, пока не кончатся силы, а потом повернёт обратно и приковыляет к театру глубокой ночью. Утром, как ни в чём не бывало, он обрадуется новому дню. Потом вместе с друзьями примется собирать вещи, и всё завертится вокруг этих сборов и вокруг новых дорог, и ему, Денису, станет легко и весело. После обеда придёт Гера - и они снова выпьют вина, в том числе и Денис. А потом, распрощавшись с Герой, двинут, нагруженные вещами, куда-то втроём. Анка, помявшись, вежливо предложит ехать с ними в Питер. И Денис поймёт, что попал в замкнутый круг. И ему станет холодно и страшно от предложения Анки. И он откажется. И Анка подойдёт и осторожно обнимет его. А Фёдор будет внимательно смотреть на него и вдруг отшатнётся. И помедлит пожимать раскрытую мальчишескую ладонь. И Денис поймёт, что ему пора бежать. Так далеки станут для него эти люди. И таким ничтожным покажется себе он сам. И он развернётся и, переведя дух, как сейчас, пойдёт своей дорогой, стараясь не думать об этом большом городе, об этом случайном театре, об этих двоих, об этой долгой дороге. И они - эти двое - постараются не думать о нём и не вспоминать его в общих разговорах. А, вспоминая нечаянно, каждый раз станут испытывать странную неловкость. И Денис вернётся домой - ведь у него есть дом, и родители, которые его потеряли и ждут. И он приедет и скажет радостно - "Здравствуйте, мама и папа, я вернулся!" И мать станет смеяться, плакать и ругать его. А отец лишь смотреть внимательно, задавая очень мало вопросов. И Денису станет неуютно от этого взгляда отца, и мороз побежит по коже. Но он успокоит себя, выдержит неожиданный взгляд отца. И даже усмехнётся. Потому, что всё пройдёт. Потому, что всё проходит. Нужно только подождать...
Он прикрыл за собой дверь и спустился жестяными ступенями вниз.
Одна белая колонна, другая. Можно обнять такую и стоять, чтобы не упасть.
А ещё можно прижаться лбом к холодному белому и замереть, не шевелясь, потому что странно мутит, и кажется - вот-вот вырвет.
Он упёрся глазами в блестящую дверную ручку, которая казалась ему липкой, обмазанной чем-то сладким. Внутри слышалась музыка и гулко падало на сцену пиленое дерево. Звучал последний куплет старой доброй песни, которую он знал наизусть.
Денис подошёл к двери. Протянул руку к ненавистной ручке. Тронул пальцами. Схватил всей пятернёй. Дёрнул на себя, потом внутрь!
Дверь была заперта. Он не заметил из своего гнезда крохотного ключа в замочной скважине.
Изо всей мочи он дёрнул ручку снова и снова! Серая дощатина завибрировала. Потом резко отворилась, и наружу выглянула физиономия держиморды.
У Дениса не было времени думать. Вжимая голову в плечи, выставляя вперёд острое плечо, он рванул в узкий проём, подмышку охраннику, вкладывая в свой удар всю обиду, беспомощность, стыд и унижение, которые испытал в эти дни. Охранник, будто того и дожидаясь, проворно ухватил его за локоть, и вывернул так, что Денис рухнул на колени. Глухо матерясь, оттёр с порога обратно в коридор (в зале, кажется, никто не увидел этой заминки). Денис замычал низко, зарычал, а потом и закричал во всё горло, даже не от боли, а от отчаяния!
Инородный детский вопль смешал всё в зале. Замерли испуганно голые девы с застывшими гудящими пилами. Заметался у стола режиссёр, не находя источник неясного звука. Операторы опустили камеры. Оборвалась музыка.
Хватка охранника ослабла. Денис завертелся, как подстреленный, выдернулся, шмыгнул в зал и поскакал к сцене, туда, где, визжа, разбегались прикрывая срам девушки.
Он взлетел на подмосток, на котором покачивался массивный обглодок декорации. Не понимая, что делать, он побежал на девок, прячущих телеса в портьеры, рыча и вереща. Перепуганные, они визжали ещё пуще, отмахиваясь руками и ногами, как от чумного, кричали что-то истошно. Подхватив с пола увесистую деревяшку, он запустил её в вертящегося у сцены режиссёра - промазал. Схватил другую и бросил в карабкающегося увальня в костюме - попал тому прямо в темя! Споткнулся, отступая, о гудящую пилу - она валялась зазубренной летной. Не дожидаясь, пока его схватят, сгрёб пилу в охапку, развернулся, вооружённый! Увидев перед собой гору охранника - тот шёл, багровый, навстречу - ткнул опасным лезвием вперёд. Охранник отпрянул. Ткнул ещё раз. И тут же покачнулся сам: на спину ему опустилось что-то острое...
Крупная блондинка возвышалась рядом, улыбаясь, сжимая в руках крупный обрезок серпа. Краснолицый детина схватил его за ногу и поволок со сцены. Денис завертелся, заорал, сгребая руками всё подряд, сдирая ногти. Ему сдавили стальными пальцами шею, и он, кажется, на мгновение отключился. Потом вывернули плечо, и он болтался уже как тряпочный, потому что чувствовал одну лишь боль, и только охал.
Его выволокли в коридор. Снова мяли и сжимали. Хватали тонкое горло руками, заставляя хрипеть и кашлять. Решали что-то, шумели, но никак не могли до чего-то договориться.
- Ты кто?! – слышал он над головой удивлённое и злое, снабжаемое оплеухами.
Он прятал голову и огрызался на наиболее болезненные удары.
Распахивалась дверь, кто-то входил, выходил, наклонялся, рассматривал его - Денис краем глаза видел сменяющие друг друга туфли. Брызнуло стекло видеокамеры.
Под крики, кажется, режиссёра из зала выбежала одна из девушек - Денис понял это по топоту каблучков.
Каблуки удалялись торопливо.
- А как же гонорар, дорогая? - насмешливо, сдерживая досаду, бросила ей вдогонку переводчица.
Каблучки только ускорились.
- Подстилка! - закричали ей вслед. - За копейку продалась! Мразь!!
Людей вокруг, кажется, стало меньше.
- Принеси-ка палку поувесистее, - подал голос охранник.
- Здесь?
- Нет.
- А если шум поднимется?
- Палку тащи! А его в подсобку. Видно - ничей, беспризорник. Никто не хватится.
- А французы?
- Им што? У них другие заботы.
- Куда ты смотрел? Как проморгал его?
- Кто знал! - охранник выругался. - Театр! Вход открытый!
Денису впервые за своё пребывание здесь стало страшно. О ни о чём не жалел, нет. Точнее, ему не о чем было жалеть. Всё, что произошло с ним в зале мгновение назад, было уже в безвозвратном прошлом. У него не было сил думать об этом. Существовало лишь неминуемое сейчас. И это сейчас было тяжёлым и бесконечным. Как туша охранника рядом. Как боль в спине и шее. Как неожиданная зависимость от этого случайного человека.
Денис вытянул голову из плеч.
- Ай! - коротко взвизгнул детина и дал наотмашь ребром ладони ему в плечо. - Лежать!
Денис сложился обратно.
- Откуда ты взялся? - бормотал мужчина высоким бабьим голосом, обращаясь больше к самому себе. - Откуда? Тебе кто разрешил к людям заходить? Твоё место на улице, объедок. А здесь люди серьёзные. Большое дело делают. Я им не ровня. Я им не перечь! А ты кто? С такими, как ты знаешь что делают? За то, что тень бросил! Что рядом посмел появиться! Скоро узнаешь. Ай, я тебя пощекочу!
Рядом появилась запыхавшаяся женщина.
- На! Быстро!
Ковырнула Дениса напоследок острой туфлёй:
- А-а, падаль малолетняя! Иди, дядя Жора с тобой поговорит.
Дениса сгребли в охапку, прижали к себе.
Он оглянулся назад - замычал отчаянно. Пустой коридор, захлопнутая дверь.
Сырой мужик заволок его куда-то в тесное помещение. Сдёрнул с бельевой верёвки тряпки, замотал Денису руки, связал узлом. Затолкал какую-то пыльную ветошь в рот. Загремел стульями, вёдрами, вынул из угла массивную гладильную доску на железных ногах, уложил на неё Дениса. Сдёрнул до колен детские шорты и трусы.
- Ну что, цыплёнок, - наклонился прямо к лицу Дениса, обнажив острые редкие зубы в сладкой улыбке, дыхнув несвежим дыханием, - отбегался?
Выпрямился, разглядывая лежащего перед собой ребёнка. И, вскрикнув вдруг резко и тонко, врезал деревянным тяжёлым обрубком по мальчишеским ягодицам.
- А, на, давай!
Глядя с удовольствием, как тонкое тело жертвы извивается дугой, дал с оттягом второй раз.
- А, на ещё!..
Денис впился зубами в тряпку, замычал.
- А, на ещё! А, на! А, на! – стегал он по наливающейся бурыми рубцами и местами уже кровоточащей коже.
Денис принялся вертеться, желая увильнуть от жестокого удара, упасть вниз, остановить избиение.
- А, хорошо?! А, жарко?! - хрипел мужчина, колотя по беспомощному телу, останавливаясь время от времени, растягивая полные влаги веки жертвы. - Не спать! А, не спать!..
Денис грохнулся на пол вместе с гладильной доской. Закрутился, замычал, прыгая как гусеница под ногами своего мучителя.
Мужчина подтянул его за шиворот, поднял, как котёнка, посмотрел в глаза, улыбаясь:
- Ты что, паря? Стряслось што? Тише, тише. Прошло всё...
Снова уложил его на доску. Снова заглянул в глаза. Погладил мокрый мальчишеский затылок:
- Тш-ш, прошло, прошло всё. Ух, мы их, живодёров!
Поправил узлы на верёвках. Глубже затолкал в горло кляп. Задумчиво глядя на сине-бурые дрожащие ягодицы, примерился, зажмурив один глаз.
И снова обрушил на плоть своё орудие, и снова. Бил, стараясь, чтобы тело пацана обязательно двигалось, уворачивалось - дабы суметь попасть ровно и точно по ягодицам. Чтобы звук удара получился хлёстким, звучным, как пощёчина.
Денис опять упал, уже против своей воли, не понимая ничего, не сопротивляясь, захлёбываясь кислой слюной, пропадая куда-то временами.
Мучитель подцепил его, расплывшегося, палкой, уложил на железную двуногу снова. Раздосадованный чем-то, выругался, пустил длинную слюну. И принялся молотить уже без разбора, куда попало, как попало, скалясь, разбрызгивая пот, заливаясь беззвучной бранью.
После очередного тяжёлого удара тело Дениса судорожно дёрнулось, ноги в сандалиях опустились безвольно.
- Ой, ты! - вскрикнул мучитель, и, покачивая бёдрами, обежал несколько раз доску с лежащим на ней мальчишкой, не смотря на него, а глядя куда-то вверх отсутствующим взглядом.
- Э, э, - проговорил он нараспев, трогая синюшное лицо жертвы.
Пошарил вокруг глазами. Сунулся в шкафчик. Надолго застыл у полок с порошками, тряпками, кусками хозяйственного мыла, резиновыми перчатками, перебирая их, переставляя с места на место, как кубики, бормоча что-то невнятное под нос, пыхтя, удивляясь.
- Э, э, - вернулся он к пацану, но уже не как к жертве, а как к неодушевлённому предмету, глядя на него как на тот кусок мыла.
Ткнул пальцем в плечо, тронул за ухо, оттянул губу, провёл по красному месиву ягодиц.
- Э, э...
Посидев какое-то время рядом, поднялся устало. Вынул из одного из ящиков клетчатое шерстяное одеяло. Разложил на полу. Взял мальчишку в охапку, освободил ему руки от пут. Вынул кляп. Подтянул трусы и шорты: когда натягивал, из узких детских карманов посыпался тонкой струйкой песок вперемешку с мелкими камнями и кореньями - мучитель не обратил на это никакого внимания. Уложил свою жертву на одеяло, укутал как младенца. Обвязал тряпкой, которой до этого затягивал руки. Убрал гладильную доску в угол. Затворил шкафчики. Погасил свет. И, оставив Дениса Голикова лежать на полу, вышел, щёлкнув снаружи ключом.