Прости и прощай. Продолжение 02

Наши мальчики рано взрослыми стали

19 января 1942 года почтальон Анна Плотникова принесла повестку с военкомата, где Якову Прохоровичу Чебукинову, 1923 года рождения, уроженцу деревни Карачары, предписывалось явиться на сборный пункт 21 числа сего месяца к 12:00.

В пятницу вечером у Пелагеи собралась родня и почти вся улица. Напутственные слова стариков, произносимые под глотки мутной самогонки и закусываемые солеными огурцами, квашеной капустой и уже успевшей остыть картошкой, перемешивались глухим рыданием Вари, Яшиной невесты, с которой они собирались пожениться следующей осенью, плачем сестер и братьев и неутешным горем Пелагеи.

- Яшенька, миленький ты мой, как же я теперь без тебя? – заливалась горючими слезами Варя.

- Береги себя, сыночек, да сохранит тебя Бог, - шептали пересохшие губы Пелагеи.
Спать так и не легли, а в шесть часов утра Яша  с еще четырьмя деревенскими парнями - Леней Костровым, Васей Черемухиным, Петей Ивановым и Алешей Николаевым,  - обнявшись за плечи и крепко держа друг друга, шатаясь, шагали по улицам, заходили в дома своих родных и близких, отдавая им прощальный поклон.

Они пели солдатские песни, полные разлуки и печали, которые еще в Первую мировую с грустью исполняли уходившие на ратную службу деревенские  ребята, многие из которых так и не вернулись с полей сражений, а те, кому посчастливилось вновь оказаться в родной сторонке, были уже седовласы.

Прощаясь с родными и близкими, мало кто из призывников до конца осознавал, в какую мясорубку попадут уже через месяц.
К восьми часам, перевязанные через плечо вышитыми полотенцами и с котомками за плечами, призывники вышли на центральную дорогу, ведущую в райцентр, встали в круг и с какой-то решимостью, почти яростью запели песню:

Вставай, стана огромная,
Вставай, на смертный бой!
С фашисткой силой темною,
С проклятою ордой!

Пусть ярость благородная,
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война…

Трофим, согнутый радикулитом старичок, наполнил самогонкой граненый стакан и пустил по кругу. Опустошаясь то на глоток, то на четверть, стакан снова и снова возвращался к нему, чтобы, наполнившись, продолжить путешествие из рук в руки.

Подошло время прощания. Обняв Яшу, Пелагея разрыдалась, и ее хрупкое тело, изможденное от тяжелого крестьянского труда и многолетнего напрасного ожидания весточки от мужа, судорожно вздрагивало в Яшиных объятиях.

- Сынок, береги себя, - только и смогла она вымолвить, бессильно повиснув на его крепких плечах.

- Ну ладно, ладно, мамочка, не плачь, не надо, - утешал ее Яша, как мог. - Вот увидишь, разобьем проклятых фашистов, вернемся домой и заживем новой, счастливой жизнью, лучше, чем сегодня.

- Все, пора ехать, - нерешительно сказал Порфирий, довольно крепкий мужчина, колхозный счетовод, он же ночной сторож, он же и скотник, уже успевший потерять на войне правую ногу, вследствие чего  комиссованный месяц тому назад.

На его лице в трех местах красовались глубокие шрамы - следы от осколков снаряда. Как они не снесли ему голову, а лишь прошли по касательной, Порфирий до сих пор понять не мог. Не мог он понять в том бою и того, куда улетело полноги. Лишь смутно, словно сквозь сон, чувствовал он, как батальонная медсестра, умываясь слезами, туго перевязывала ему ноги и наспех перебинтовывала раны. Очнулся он только в медсанбате.

«Повоевать-то не успел и так нелепо - в двадцать шесть лет стать калекой! - корил он себя. – Первый бой и вся жизнь кувырком. Кому я нужен такой, без ноги да еще с обезображенным лицом?».

Жить не хотелось. Но глядя на сотни таких же, как и он калек - обгоревших танкистов, безногих артиллеристов, безруких пехотинцев, которые, как ни в чем не бывало, пели и смеялись, балагурили и веселились, а самые шустрые и бойкие умудрялись даже приударять за молоденькими санитарками, он мало помалу пришел в себя. Вслед крепнущему организму пришла тоска по дому, по дочурке Леночке и сыночку Ванечке.

И сейчас, сидя на санях, Порфирий яснее всех понимал, в какой кромешный ад попадут эти молодые, красивые, полные сил ребята: Леня Костров, Вася Черемухин, Петя Иванов, Алеша Николаев и Яша Чебукинов.

- Бросайте свои котомки сюда и давайте рассаживайтесь, - уже более настойчиво попросил Порфирий.

Прощальные слова.
Прощальные слезы.
Прощальные поцелуи.

Следуя вековой традиции, в знак удачи Пелагея изо всех сил бросила на дорогу сырое яйцо, но оно не разбилось.

- Не вернуться моему Яшке, не вернуться, - заколотило в груди, екнуло и больно защемило сердце.

Памятуя о том, что долгие проводы – долгая дорога, далеко ходить не стали. Так и остались стоять провожающие на дороге, пока в сиреневой дали не исчезла подвода.
И как все это было похоже на июль 1941 года, когда точно так же всей деревней провожали своих кормильцев. Тогда под всеобщую мобилизацию попали все мужчины 1905-1918 годов рождения.

И припомнилось Пелагее, как бросила она тогда на землю яйцо с надеждой на то, что вернется с фронта Евлампий Егоров. Хрустнула скорлупа и вытекли на пыльную дорогу белок с желтком. Перекрестилась Пелагея и прошептала "Господи, спаси и сохрани Евлампия".

Где ж теперь воюет крестный папа Яши? Живой ли?

Последние три месяца нет от Евлампия весточки.

Тоскует и горюет по мужу Вера, а вместе с ней проливают слезы и три ее дочери – Надя, Валя и Христина.

Как только мама начинает плакать, Коля, который остался в семье за главу, за мужчину, и Ваня, во всем старающийся подражать своему старшему брату, чтобы не расплакаться вместе с женщинами, поворачиваются к  ним спинами и деловито шагают из избы.

Частенько забегала Варя к Пелагее, чтобы узнать, нет ли каких вестей от Яши, да заодно и своими горестями поделиться. И плакали женщины в платок, лелея мечту, что самые близкие им люди скоро вернутся с фронта живыми и здоровыми.

Почти через месяц Пелагея, наконец-то, получила от Яши письмо. Читали и плакали всей семьей.

Яша писал, что попал он в артдивизион с Леней Костровым и Алешей Николаевым, и сейчас все они проходят курс молодого бойца.

Пелагея не сразу поняла, что такое артдивизион, пока Паша с гордостью и знанием дела не разъяснил, что это артиллерия, Бог войны.

«Васю Черемухина сразу же на персыльном пункте определили в пехоту, а вот куда попал служить Петя Иванов, я не знаю»,  - не торопясь, читал Паша.

«Выдали новое обмундирование, и теперь мы настоящие солдаты. Кормят здесь по расписанию и хорошо, но в основном перловой кашей. В шутку солдаты называют ее «дробь 16». С утра до вечера учеба, строевая подготовка и тренировки, так что скучать некогда».

Раз за разом по вечерам Пелагея вытаскивала из-за иконы бережно сложенное письмо и просила Пашу почитать еще раз.

«Старшина у нас строгий, я бы сказал даже чересчур требовательный. А фамилия у него смешная – Переделко. Нас бросило в смех, когда он представился, но уже через полчаса мы чуть не плакали - он нас просто загнал. У нашего старшины будто четыре глаза, видит всех и вся, так что никуда от него не спрятаться. Его любимая присказка: «Чтобы в бою остаться в живых, надо думать не жопой, а головой». Так что думать он нас учит пока через руки и ноги».

Через три недели пришло второе письмо.

Яша писал, что скоро их должны отправить на фронт и, скорее всего, следующее письмо
будет оттуда.

Пелагея проплакала всю ночь, так и не сомкнув глаз.

Продолжение следует…..