Сказ, ,Покойность грядущий, ,

Сказ, о плаванье на лохматом листе, по коридорам, вечно, куда-то дрейфующего айсберга…
Тепло, хоть и лист. Декорации говорят, что будто в миге вечность, ах…
Здесь так, будто вся проведённая вечность, напоминает микро секундный миг. Слышал, что в этом айсберге есть один выход. В этом печально-покойном лабиринте есть выход. И кажется, слышал от себя, а надо ли? Здесь нет грядущего, и дело не в варианте, что лучше и выберешь. Выплыв из айсберга, будет ли там игра не банальной? Я бы услышал себя о выходе, если только, там будет вход в следующий айсберг.
Он дрейфует, а я, я плыву, по его коридорам. По фигурам в сети его, не буквы вырисовываю. Я книгу пишу по фигурам плывущего листа. Воды мельчают, но рыба, она настолько умна, что я не слышу о выходе, и ей у пути повстречаться со мной не удосужится.
Ориентиры, какие то паузы, ибо планктоном станешь чуть позже, может раньше. Может чем крупнее, а потом опять к планктону, но через вход и выход его, члюдно. А как здесь, здесь мягко, тепло, хоть и лист, хоть и в айсберге. Он небо моё. Но порой случаются паузы, их приносит тень в стенах и небе моём. Тень, от тысячекрылого. Вы только возомните, существо, чьё тело местило тысячу крыльев. Существо, динамика чья, чувство от сверх богов отравляет. Что он, что ещё он может не быть? Чему может не закрыть существо, веление взмаха от тысячи разит, что?
Молчал, не делая… уж если на книге Уроборос, возможно и здесь мне придётся, от мига мысли, повстречать всплывшую луну. Проникнет ли до меня, до чего то, всё от меня? Хоть средь рыб луна возможно не глаголет?
Уста, мои уста, для вас они светить слова уж привыкают, иль под дно уже ушли. Вы, хлюпая сами, поедайте что по глубже, что по проще. Меня же, мой лист, и айсберг наш, уж не к чему близ вам, мадригалы о профанстве света, и эпиграммами шумите под стенами моими.
О те сомнения про бога на себе, о шкуре на себе, являющей тебя, бога. На входе вместо ковра, змей златой напоминает, под этой шкурой отразит всю и ничто ризомность, резонерство для просто. Я так, на тёплом, хоть и листе, вспоминаю о выходе, иль забываю.
Не в пору, средь тех сфер, что нет. Сей айсберг полнится по строкам, что на листе лохматом, выписывает глагол мой.
И живо, запределье, узорами из линей тварей, к пространствам прикасаясь, то птице схоже, то рыбным змеем, порою на свечение зверя медвежьих. А после- после вроде не бывает, и до - кажется и нет, сейчас - уже как то не уместно. Далее пишу…
Как же я не ушел от этого? ... Это была ладья, ладья с чем-то напоминающим палатку, каждый подъём после сна, сопровождался её иным местом на ладье. Каждый раз другое. У вод тех, было то ли изгнано, то ли покинут ветер. Не вздыхало в них что то. Но плыл я к месту с айсбергом быстро. 
Тянуло ладью цепь, из будто стеклянных шаров, на верхушках которых, формы орлиных голов, что клювом встревали в эти же шары где и начинались. Но стеклу бы не по силам было, от того и будто. В этих шарах не перетекало, не стыло. Было, как хочет быть, материя из красок, они и не были бы, без тьмы окружавшая их, их холст. Материя, она имела хотение, от того и эти шары с формами будто орлов, клювом творящие кольцо для верёвки, что и цепь тянуло ладью. Эти сосуды, с их орлиными головами.
Не задавались в вас вопросом, к потери незнакомой, но близости?
Утратил чувства как кровь, и орлы те разбились, и тянут айсберг, куда и вели.
Холодно, но тепло, хоть и лист, он шерстью меня зверем, с собою,,