Хостенков

— Расскажите, пожалуйста, как вам работалось в кремлевской больнице? — однажды спросил я Василия Денисовича, когда мы переодевались после проведенной операции, где я был в качестве ассистента.
— Откуда ты взял, что я там работал? — и он внимательно посмотрел на меня. — Это тебе не правду сказали. Слухи все.
— А за что вы, сидели в тюрьме? — не унимался я.
— Ну, ты любопытный! Зачем это тебе знать?
— Я, ведь, тоже врач… Опыт старшего опытного коллеги не помешает.
— Хм… Довод убедительный. Мы работаем, а прокурор крамолу ищет. У каждого свои задачи. А вот скажи, почему говорят «искусство врачевания?»
— Мы же людей лечим. У ветврачей работа больше похожа на ремесло, у нас ближе к искусству.
— В принципе верно, но не совсем так, ремесленная подготовка нам еще более нужна, чем им, — Василий Денисович задумался на несколько секунд. — Нам очень важно убедить больного в необходимости конкретного лечения, а потом доказать, что оно, это лечение, было проведено правильно. Вот в чем искусство. Есть такое мнение, что если после беседы с врачом больному не стало легче, то…»
— Это не целитель, — закончил я фразу за него. — Кто-то из наших преподавателей говорил об этом.
— Вот, вот. Пойдем, покурим!
— Я не курю. Бросил.
— Да ты, наверное, еще не начинал? И не начинай! Врач не должен курить! Лучше сотку для снятия стресса.
— Так у нас стрессы каждый день.
— Это ты хорошо меня подловил на слове. Кстати, не так давно у нас одного уволили за систематическое снятие стресса.
Выйдя на лестничную клетку, Василий Денисович стал сладострастно курить сигарету «Прима», потом внимательно посмотрел мне в лицо, как бы считывая затаенную духовную информацию, мы встретились взглядами. Он отвернулся и стал смотреть в окно. Его белая медицинская шапочка сплюснулась и съехала набок, из-под нее виднелись сзади и на висках такие же белые волосы, как ткань головного убора. Он недавно вышел на пенсию, существовать на которую не хотел, поэтому продолжал работать.
— От сумы и тюрьмы не зарекайся. Сидел я, было дело, — ответил он, выпустив струю дыма.
— А за что?
— Ни за что!
— Как это ни за что?
— В наши времена сажали для профилактики. Сейчас мы можем уже многое говорить, а прежде боялись даже своих друзей. Ни за что расстреливали, не то, что сажали. Вы — молодежь, даже представить себе не можете, как вам повезло, что вы не жили в то время, не застали войны. Это великое благо. Сейчас за жалобу можно отделаться выговором.
— Так, значит, кто-то пожаловался? — пытался удовлетворить я свой интерес.
— Все, пойдем! Надо операцию оформить. Я запишу в историю, а ты — в операционный журнал. Чтоб, как у меня! Я проверю.
Один из студенческих приемов обучения заключался в добывании расположения опытных хирургов. Всегда можно было выудить у них какие-нибудь изюминки. А нюансов и тонкостей в силу уникальности каждого человека во врачебной работе было много. Особенно интересны были рассказы старших коллег об их ошибках. Но не все любили трогать эту тему.