На даче. Введение

             Бог даровал мне удивительно долгую жизнь,
             если учесть мою «способность», её тратить…


                То темна, то прозрачна вода,
                Как в разломе кристалл.
                Радость, счастье и тут же беда.
                Но не старым, а мудрым я  стал…


По пути на дачу – столько предметов для внезапной печали, удивления, размышлений, тихой радости и столь же тихой досады. Начну с последнего, ибо и удивление, и размышления, и тихая радость – все проходят довольно быстро, а досада долго не исчезает, не хочет делать это. Такое чувство понятно каждому старику, у которого была жизнь столь же бурной, как и у Саратова, и на плечах его лежала тяжесть неподъёмная и, несмотря на это – радостная, а вот теперь – болото. Вся жизнь за плечами, а плечи-то теперь не крепкие,  сутулые, грузом веским тянут к земле. Казалось бы, что вызывает досаду и грусть?! Живи себе тихонечко. Но Саратову, который прожил столь бурную и содержательную (по его мнению) жизнь – теперь не до тишины.

Каждый раз, подходя к своей полутораэтажной даче, он напрягался в догадках: что нового наломали, спиз..ли, где-то нагадили люди или хорьки, которым понравилась именно его кровать и, будучи не в хозяина ленивы, они именно из его кровати сделал и спальню, и сра..ню. Сколько он не переставлял кровать, сколько не посыпал нафталином и даже табаком, они каждую зиму находил кровать и делали своё гнусное дело. Представьте себе, какие кучи оставляло это семейство, которое не уходило в спячку, а промышляло по коробкам с крупами. Особенно им понравилась манка, из которой получались своеобразные лепешки – их, явно, слабило. Саратов даже расположил таблетки закрепляющего, но хорьки не понимали его деликатный намек и продолжали оставлять лепешки на шерстяном одеяле. Такое продолжалось до тех пор, пока Саратов не забил все отдушины деревянными пробками. 

Конечно, каждый новый приезд на лето, всегда начинался у Саратова  с ремонтных работ, а у моего внука Никиты, также с привычного дела – ловли сороконожек и мокриц. Эту мерзость он брал руками и засовывал в спичечные коробки, причем, откуда они благополучно  располагались в более привычные для них (но не для меня!!!) места.

Впрочем, пора уже рассказать о дорожных впечатлениях – не всё же копаться в Никитиных мерзостях и хорьковом дерьме.            

Первое, что встречали мы женой и внуком по дороге – были маленькие, пятака розеточек будущих гигантов чертополохов, удивляющих меня и своей красотой, и своими безобразными колючками, похожими на обиталища огромных пауков.

Розеточки чертополоха сочетались с желтыми фонариками одуванчиков, а за ними шел небольшой кусочек лесополосы, в которой был пень, а на пне когда-то стоял эксгибиционист, демонстрируя огромное «хозяйство». Дальше шла железная дорога на Егорьевск. Эксгибиционист очень правильно выбрал место: он был одновременно хорошо виден и, глазеющими из окон электрички бабами и, проходящими мимо старушками, идущими на кладбище. Бабы в электричке поднимали шум. Особенно резким был визг молодух. А бедные богомольные старушки, те истово крестились, сопровождая крещение такими словами, как идол, чёрт, сатана и бес. Интересным было поведение прохожих мужиков. Они не крестились, а у-лю-люкали, цокали языком, как бы выражая восхищение увиденным и выражая одобрение.

- А ты говоришь! Ведь же бывают люди с таким аппаратом! – с восхищением сказал один другому.

Саратову не хотелось поддерживать разговор. Не хотелось сказать  мужикам, что эксгибиционист – это больной человек. Он получает удовлетворение, если только видят его органы. Промолчал! пусть думают, что хотят. Правда это зрелище более не повторялось, иначе бы его милиция сцапала, но очень часто еще из окон вагонов на этом месте высовывались головы молодух.

 
Кладбище, о котором далее пойдет речь, расположилось сразу после железной дороги. Чуть-чуть надо подняться на песчаный бугорок, и ты выходишь на центральную кладбищенскую площадь. Здесь вековые липы и клёны так густо образуют шатер, что солнечный луч с трудом достигает земли. Здесь хоронят только знатных и родственников тех, которые уже давно похоронены здесь. Кладбище уже давно и быстро стало расширяться в сторону луга и двух огромаднейших куч фосфогипса рядом с  Москвой-рекой.

Эксгибиционист куда-то пропал, и некому стало пугать бедных  старушек, но, посмотрев TV, теперь можно любоваться симпатичным псевдоэксгибиционистом, раскрывающим свой плащ и, слыша недовольное мурлыканье зрителя: “Ну, это мы видали!”

- Чем богаты - разочарованно отвечает “псевдо”, а может быть и “really”.

Итак, кладбище стало расти не по дням, а по часам, в основном за счёт новоубиенных. Молоденькие все такие и все симпатичные или  даже красивые.  Читаешь о возрасте ушедших в мир иной и удивляешься: тому 34, а другому даже меньше – 27. Когда-то в такие годы умирали от холеры или чумы, а сейчас, чаще всего, от пули. Похоже, что идёт гражданская война. А если взять, как пример, мужчину постарше, скажем 45 – 55 лет, то можете быть уверены: на этом кладбище лежат крепкие мужики, которых скосила любовь к водочке.

Воскресенск – город химиков, город специалистов минеральных удобрений. По этой области переход к капитализму ударил особенно сильно: из 10 труб теперь дымят только 4 – столько стало нужно удобрений, да и те слишком дороги для ведения нашего сельского хозяйства! Вот и продаём в Индию, где наши удобрения эффективней.

В результате, комбинат освободил половину рабочих. Пришлось, пришлось  и нам «выбрасывать» на улицы рабочих. Думали ли мы ранее о безработице? Начальная стадия капитализма, через которую мы проходим, прочно связана с безработицей, преступностью, алкоголизмом, проституцией, ВИЧ и гепатита-С, распространением венерических болезней, встречаются вновь вшивостью и другие не столь опасными болезнями.

В итоге, Саратов Александр Васильевич, всегда, хоть и в шутку, но неизменно говорил, что капитализм в России облажался. А если всерьёз, то капитализм не для России. Почему, Александр обязательно скажет, глубоко продумав эту тему. Причем, Саратов так и думал всегда, но не говорил. Что делается сейчас в Китае и можно ли это назвать капитализмом?! Чем восточней, тем строй всё менее похож на капитализм.  Если построить шкалу капитализации, то на одном конце шкалы будут США, а на втором – Китай и бушмены Австралии. Правда между бушменами и китайцамм пропасть огромная.  Капиталисты в Китае будут еще долгое время, но, в конце концов, победит везде народный строй, как в КНР. Да и этот строй – не догма. Он будет совершенствоваться, приобретая всё более человеческие формы. Только мы хотим сидеть на двух стульях: на стуле, подобном штатовскому и стуле российскому! Евразия. Не удастся! Мы просто не хоим работать за те деньги, которые нам предлагают! Это нам-то, запускающим спутнтки и пьющим водку из горла!

ВТ.