до-ре-ми-фа-соль

Иду к соседке за солью, Ассолью смотрю в окно при каждой возможности. Не считаю бетонные ступеньки, смотрю в каждое встречное незнакомое окно с ледяным стеклом, выглядываю неприметную хрупкую ветку, на которой сидит моя синица. Невидимую алую ветку метро.

Стучу Чайковским три раза в упрямую соседскую дверь, абсолютно забывая про звонок. Доносится тонкий голос, словно в немом кино - неожиданно, вырывает из состояния неоправданной грусти, из задумчивой полу-апатии, из мечтательной синевы расколотых сновидений. Поп-корном взрывается  где-то под самым ребром.

Беру малявку на ручки, отрывая резко от пола, как гигантский самолёт с серебристым крылом – маленького пассажира. У неё чиполиний хвостик соломенного цвета на самой макушке и круглое очень лицо, будто очерченное циркулем, и в этот момент даже к бестолковой скачущей рядом лохматой шавке полно беспричинной любви не львиное сердце. Потому дарят подушки еженощно перо за пером.

Пою, совсем не умея петь, окрылённая и неслышимая, оттого что на душе смешно и радостно, смешанно и расколото. «На шагающих утя-я-ят быть похожими хотят…». Мы стоим с моей малявкой на кухне, глядим из-за клетчатых занавесок в окно, отогревая каждую кварцевую песчинку в стекле, балансируя на своей веточке, готовые сорваться вслед за авианосцем или журавлями, как только окрепнут крылышки. Слишком мало места на земле вере в добро.

А дома.
Дома закончилась соль.