Арбатска площадь - Облако Оорта

Глава первая. Не стоит говорить о будущем.
 
        «Нужно быть осторожнее, когда говоришь о будущем. Даже не о своем. Сказанное вслух иногда сбывается. Особенно, если твое предвидение нерадостное, плохое. По-русски это называется  накликать беду. Лучше всего, даже не думать о будущем, тем более не говорить. Как о плохом, так и о хорошем. Можно, ведь, кроме того, что вызвать плохое, еще и испортить, или совсем утратить хорошее. А если все же мелькнула негативная картинка в мозгу, то следует сделать вид, что ее не заметил, и немедленно, очень быстро, еще быстрее, так быстро, как только можно, заменить ее на что угодно другое. Лучше картинкой из настоящего, а не из будущего, но можно и из прошлого. Просто оглядеться кругом, увидеть что-нибудь нейтральное и хоть чуть-чуть интересное и быстренько вставить эту картинку вместо той. Если не удастся заменить, то можно мысленно смазать картинку, сделать ее такой, будто видишь ее через полупрозрачную политэтиленовую пленку, или просто сделать вид,  что она  не появлялась перед твоими глазами и напрочь забыть как это выглядело».

        - Лева невнятно бормотал  все это и двигался по кое-как расчищенному от снега тротуару. Случайно оказавшись рядом, можно было услышать отдельные акцентированные, более громко произносимые слова, так что его речь можно было принять за наставления,  увещевания или проповедь, обращенную к самому себе, разучивание актерской роли или, даже, за сочинение стихов.  Но в данный исторический момент Лева не разучивал роль и не сочинял стихов, хоть был когда-то и не чужд последнего занятия. Он толкал  впереди себя специального рода тележку, используемую в хороших отелях для перевозки чемоданов и сумок, лежащих на тележке, и костюмов, висящих на плечиках на продольной штанге. Если кто-то подумал, что большой оригинал Лева перевозил свои чемоданы и костюмы из одного пятизведочного отеля в другой, то он ошибся.  Лева вовсе не проявлял разборчивость сноба, меняя один пятизвездочный на более соответствующий его вкусам и привычкам. Не было на тележке  и  чужих костюмов и/или чемоданов. Он вез нечто почти невесомое, но весьма обьемное, а именно, пустые пластиковые бутылки и откупоренные металлические баночки из под соды и пива в огромных полупрозрачных мешках того интенсивно голубого цвета, каким бывает небо весной, если смотреть на него повернувшись спиной к солнцу.

        В серый, сырой день ярко голубые мешки были теми кусочками неба, которого в такой день не хватает. Нежная поверхность мешков, однако, неделикатно подпиралась короткой и жесткой щетиной лежащего на тележке  коврика, выглядившего настоящим, иранским, а присутствие еще и коврика усиливало нелепость картины. Сверкающая золотом латунь тележки да еще и персидский коврик и все это для перевозки пустых пластиковых бутылок и жестянок  - это было уже слишком для кого угодно, но не для Левы. Не потому, что он не понимал несоответствия, а потому, что его это не беспокоило, ему было по фигу, причем, всего лишь по одной причине, а именно, потому что ему было по фигу все, или почти все. Еще точнее, все, что не касалось его выживания, и даже многое из того, что было связано с его выживанием, поскольку, для него выживание не было тяжелой непосильной работой. Напротив, чем-то походило на эксперимент над собой,  на занятия в спортивном зале для обыкновенного, не бездомного и не безработного обывателя. В данный момент ему нужна была тележка, чтобы не тащить эти обьемные мешки на спине, а как он будет выглядеть с точки зрения прохожего или даже полицейского  - его мало интересовало, потому что он твердо знал, и не умозрительно, а на собственном опыте, что для человека не имеющего имущества, дома, работы, жены и друзей безвыходных ситуаций не бывает почти никогда, потому что нечего терять, кроме жизни. 

        Вообще-то он собирался занять тележку для продуктов в супермаркете, и вернуть ее после осуществления доставки пластиковых бутылок к автомату во двор того же супермаркета, но по дороге прошел, на всякий случай, по переулку у черного хода отеля Валдорф-Астория. И на тротуаре, рядом с предметами, приготовленными для удаления мусорщиками, которые он как раз и собирался осмотреть критическим взглядом, он увидел именно то, что было ему нужно в этот момент. Там лежала эта роскошная тележка на трех колесах, накренившаяся из-за поломки набок, а отвалившееся колесо было тут же, на коврике. После короткого осмотра повреждения, он за пару минут произвел необходимые ремонтные работы. Он поставил колесо на положеное место, вставил в отверстие на оси найденный у стены дома длинный тонкий гвоздь  и согнул оба его выступающих края, надавив ручкой извлеченного из кармана тяжелого складного американского ножа Бак. Таким образом, колесо уже не могло соскочить, и, удовлетворенный приобретением Лева отправился за припрятанными голубыми мешками.

        Что же касается его бормотания, то оно было связано с воспоминанием, всплывшим с отчетливостью абсолютной реальности, и превратившим в мираж реальность действительного момента.  Он вспомнил, как шел по улочке в Сохо с молодой подружкой, приехавшей к нему в гости из России, выглядевшей очень привлекательно, с копной ярко рыжих волос в фиолетовом, длинном, демисезонном пальто с подчеркивающим талию поясом. Она была исключительно доброжелательна ко всем и всему вокруг, о чем  окружающие мгновенно узнавали по почти несходящей с лица улыбки. Он увидел, что навстречу по солнечной, другой стороне улицы,  движется бомж. Бомж толкал перед собой большую продуктовую тележку, в которой громоздились пластиковые мешки с пустыми пластиковыми бутылками. Была, как и теперь, обычная Нью Йоркская весна, с холодным обжигающим воздухом, когда он приходит в движение вдоль улицы, и горячим солнцем на северной стороне улицы, если она незакрыта тенью домов южной стороны. После необычно снежной зимы еще лежало изрядно снега у тротуара, напоминанием о стуже, но он уже посерел и услиливал радость возникающего от его серости предчувствия замены холода зимы весенним теплом. Радовался и бомж, чем и заинтересовал Леву, ставшего его разглядывать, чтобы проникнуть в ощущения этого человека и понять причины его оптимизма. Чему может радоваться человек, у которого ничего нет ? Лева скорее почувствовал, чем осознал, что тот радуется свободе и приходу весны, что означает  окончание испытания холодом, самого трудного для бездомного человека.  Тогда-то он, проникнувшись, и сказал, почти мечтательно, что когда-нибудь он останется без работы, жилища и семьи и будет радоваться весне точно так, как этот бомж, и рыжая девушка в фиолетовом пальто ожидаемо засмеялась шутке. 

        Вспомнил это Лева тогда, когда толкал свою сверкающую золотом тележку,  вспомнил и  безмерно удивился зеркальности картинки, и осуществившемуся предсказанию, которое в момент его рождения было шуткой, а потом и забормотал, то ли поругивая, то ли  поучая себя. 
Само собой, суждение Левы о зеркальности относилось исключительно к картинке, поскольку иной информации о бомже, кроме визуальной, у него не было.  Но и картинка, строго говоря, отличалась, например тележками, не говоря уж о персоналиях того и этого бомжей.

        Тот бомж был настоящим, его реальность, сквозила в запущенности его внешнего вида. Очевидно было, что он оказался на улице давно и в силу обстоятельств, которые он был не в силах преодолеть, чаще всего это безработица, наркотики, алкоголь, сумашествие. Лева же, который вошел в нишу жизни, занимаемую бомжами, больше из познавательного интереса к этой жизни,  с целью испытания своей способности выжить, а не в силу непреодолимых обстоятельств жизни, вовсе не выглядел бомжом. Кроме того, он и был свежим бомжем, начавшим эту жизнь недавно. Он был пострижен, чисто выбрит, и аккуратно одет, хотя по типу одежды, и по возникшему уже зимнему, бурого цвета загару чувствовалось, что он проводит на улице, как минимум, большую часть суток. На нем был спортивный костюм - черные штаны из синтетического, не продуваемого ветром материала, типа шаровары, заправленные внизу в армейского типа ботинки с высокой шнуровкой, теплая, внутри меховая, курточка с высоким воротником, на молнии, и шерстяная, с шелковой подкладкой, облегающая шапочка, напоминающая такую, какие в его детстве в России одевали, направляясь на каток.  Выглядел он, если бы не тележка, как недавно демобилизованный морской пехотинец, или спортсмен-разрядник по боевым искусствам, вышедший на пробежку. Спортивность и особая уверенность, легкость и свобода его походки, с поочередным расслаблением мышц то левой то правой руки от плеча до кончиков пальцев, пожалуй еще больше, чем все остальное, отличали его от бомжа, и одновременно вызывали чувство опасности, ощущаемой встречными в радиусе примерно двух метров от лжебомжа, если тот не демонстрировал доброжелательности в данный момент.

        А потом он, обращаясь неизвестно к кому, стал страстно доказывать, что все эти пустые сосуды содержат пластиковые души в газообразном состоянии. Мол если отвернуть пробку, и держать бутылку открытой, то пластиковая душа вылетит наружу. Вот этим я и буду сейчас заниматься – бубнил он, страстно обращаясь к невидимому собеседнику. – Я буду по одной бутылке засовывать в прессовочный автомат, и прессовать, прессовать их одну за другой, гудел он низким голосом, так что души бутылок будут роем висеть, как воздушные шарики, над двором супермаркета Кифуда, где находится автомат. – И далее, с самоиронией актера подмосковного театра, играющего Несчастливцева - а я, освободитель душ, получу вознаграждение - по пять центов за каждую выпущенную на свободу душу.

        - Что это было? Очень странно. Я был во сне каким-то бродягой. И собой тоже, почему-то играющим роль бродяги, и одновременно сам наблюдал себя в двух ипостасях, итого, я был один в трех лицах. Бред какой-то. Впрочем, оба бродяги и девушка в фиолетовом пальто действительно были, однажды, ранней весной  в Сохо, кажется, это было на Принс стрит. 

        - Взьерошенный  Лева приходил в себя после того, как очнулся от нагруженного переживаниями сна, обнаружив себя накрытым шотландским пледом в красную клетку в уютной спальне, на удобной двуспальной кровати с белой спинкой. Над кроватью висела профессионально сделанная фотография пейзажа Венеции. На переднем плане на канале, у причала с высоко задранными острыми носами две блестящие черным лаком гондолы, одна с красными сиденьями, а другая с синими. В обеих одинаковые коврики для гондольера, очень похожие на коврик отельной тележки Левы. Средний план – зеленая, разбавленная молоком, вода с белесовато-голубыми отражениями неба, дальний план – яркие, разноцветные, хорошо сочетающиеся по цвету, теплых тонов стены треххэтажных домов. – Может быть и моя тележка во сне была не тележкой с ковриком, а гондолой, - прикинул «гондольер» Лева. За окном успело стемнеть и было так восхитительно тихо в пустом доме, даже не звенело фоном в ушах. Лева с удовольствием потянулся  всеми суставами каждой стороны тела поочереди и, уже проснувшийся окончательно, блаженно расслабился и погрузился в размышления о линии сна. 

        Собственно, все так и было.  Короткое время он побывал и бродягой, точнее, он не имел места для жилья, и не сделал попытки попросить временного приюта ни у кого из своих знакомых. Не хотелось напрягать людей, но, в еще большей степени, останавливало его от такого рода просьбы не само ожидание отказа, а сочувствие  возможных благодетелей. Ему был уж слишком неприятен тот особый род сочувствия, когда благодетель помогал тебе, в первую очередь, не из дружеских чувств, уважая твое право на ошибочное действие, приведшее к серьезной неприятности, типа потери работы. Напротив, он тебя осуждал за твое неудобное положение, но молчаливо, а помогал лишь из потребности совершить благородное действие по отношению к несчастному, упрямому  идиоту. То есть, такой благодетель еще и возвышал себя над тобой своим благородным поступком, и, почему-то, вредному Леве не хотелось дать такому человеку  возможность насладиться  своим благородством.

        – Он такой же благодетель, как я - бродяга, - рассуждал Лева. Кризис личной жизни эмигрантов почти неминуем, не миновал он и Леву. Отношения с женой изжили себя, стали невыносимы, и Лева ушел от нее, не имея места куда идти. Был конец лета и спать на улице было даже приятно. Несколько ночей он провел в Сентрал парке, сначала на лавочке. Потом он попробовал подстелить сложенную большую картонную коробку, имеющую воздушные полости, и на земле оказалось удобнее. Однако от ночевки в Сентрал парке пришлось отказаться, когда метрах в пятидесяти от него полицейские забрали бомжа, а Лева едва успел улизнуть. Пару ночей он провел в собственной машине, стоящей на пустыре недалеко от дома жены. В машине удобств было не больше, чем в парке, плюс могли увидеть соседи, что не входило в планы. В сущности два обстоятельства позволяли ему быть бездомным и не опускаться как происходит с бродягами. Первое - это наличие одежды и необходимых личных вещей, которые он хранил в сторадже, взятом в найм специальном помещении для хранения.  Не менее важным было то, что он был членом Спортивного Клуба Нью Йорка. Это обстоятельство не только поддерживало его в спортивной форме, но и решало проблемы гигиены, а именно, душ, сауна, возможность почистить зубы, побриться - неплохое подспорье для бездомного. Но наступил момент, когда он насладился вполне жизнью на свежем воздухе и надо было решать, как жить дальше. В голове уже бродили кое-какие идеи, но оптимально принимать серьезные решения в несколько более комфортных условиях, чем под открытым небом Сентрал парка, справедливл считал Лева.

        Он задумался о том, где бы на какое-то время приютиться, чтобы побыть в тишине, одному и с комфортом. Перебирая немногочисленных друзей и знакомых, он вспомнил о давней подружке О., жившей недалеко от городка, в котором жили они с женой. И дом у нее просторный, есть возможность уединиться. Ему было очень хорошо и легко с этой любвеобильной женщиной. Но их отношения длились недолго и кончились для Левы внезапно, потому что вернулся муж, у которого закончилась резидентура в госпитале другого штата. Кроме мужа у нее были еще и дети, хоть и взрослые, жившие отдельно, но занимавшие ее время, и они перестали встречаться.  Но это было давно. А месяц назад ее подруга, с которой он случайно столкнулся  в итальянском магазине, сказала, что О. разошлась с мужем, но живет там же, у нее появился бойфренд, а муж купил себе другой дом. Он позвонил, включился автоответчик и он не оставил сообщения.  Вечером он приехал к ее дому на велосипеде, окна дома были неосвещены.  Может быть  О. в отьезде,  а может быть, она загуляла и прийдет позже, что и требовалось прояснить. Он сьездил на велосипеде к машине, взял спальный мешок и вернулся к дому подружки. Если она не появится, то заночую у нее в гамаке – решил Лева.  Гамак висел в дальнем конце участка, но из ее спальни, расположенной на втором этаже, его можно было видеть если высунуть голову из окна и посмотреть направо.
 
        Нет ничего лучше, чем спать летом на улице в гамаке. А если еще и в/на спальном мешке, то это просто сказка!  Он лежал, сладко расслабляясь, и, чуть покачиваясь, посматривал на светлячки звезд, то исчезающие, в черной листве липы, то появляющиеся и вновь посылающие кому-то свои пульсирующие, зовущие сигналы. Пахло землей и грибами. Время бесшумно летело в темноте блаженной летней ночи. Лева вспомнил свои встречи с О., которые так внезапно для него прекратились. Внезапно, потому что она не сказала ему и слова, ни о дате возвращения мужа, ни о своих планах после его возвращения. А теперь уже он подготовил ей сюрприз своим внезапным появлением, но он вовсе не был уверен в том, что ей это понравится, и она будет рада ему. О своих не вполне благоприятных обстоятельствах он решил ей не сообщать пока, хотя она могла узнать о нем от кого- либо из немногих общих знакомых, также случайно, как и он новости ее жизни. Впрочем, его не сильно волновала ее реакция - будь, что будет. Если она появится со своим дружком, то сюрприз придется отложить.

        Тишину улицы, на которой был дом О., почти ничто не нарушало. Но вот недалеко коротко ухнул женским голосом поезд и загрохотали на стыках рельсов колесами бесчисленных вагонов товарняка, вызвав щемяшее воспоминание из дачной жизни под Москвой. Тогда, в ночную бархатную тишь сплошь деревянной, обшитой и по потолку кедровыми досками коробки террасы второго этажа, через распахнутые узорчатые окна, которые мягко поглаживал листьями молодой дуб, вдруг врывался резкий, женский голос сирены электрички, нарушающий гармонию малого количества осторожных звуков. А затем, возникавший на мостике через речку, неправдоподобно, бесцеремонно громкий и быстрый чечеточный перестук колес набирающего скорость дачного поезда. По мере удаления поезда и поворота за лес звук постепенно затихал пока совсем не ратворялся в густоте ночи.
Опять тихо, лишь изредка, крадучись по маленькой улочке сонного городка неспешно пробираются машины с ночными ездоками, вырывая из темноты асфальтовую дорогу с узкими зелеными газончиками по краям. Ветра нет внизу, и не слышно, чтобы он заигрывал с высоко расположенными кронами гигантских американских деревьев.

        Леву всегда поражал размер деревьев в Америке. Он удивляся их высоте и странному ощущению, будто бы, он перенесся в детство, когда он сам был меньше по отношению к деревьям, и оттого они казались выше.  И от поверхности земли он заметно удалился с возрастом и меньше замечал, что происходит в траве, под ногами. Неожиданно где-то недалеко заухал филин, и Лева подумал о том, что он в хорошем месте, если даже филин поселился здесь. Он только однажды слышал филина в городе, это было в Польше, в Кракове, там филин жил в парке, где были такие же громадные деревья, как здесь, в Америке. 

        Он посмотрел на часы – была половина двенадцатого. Уж полночь близится, а Германа все нет, - прозвучала Лиза из «Пиковой дамы» в голове Левы.  Почти сразу и появился «Герман» - машина подьехала неслышно,  приятно заурчала совсем близко, в драйввее и почти сразу замолкла, погасли фары, в тишине с мягким, дорогим кляцанием хлопнули почти одновременно две двери.  Встреча откладывается, отбой - пробормотал Лева, - если толькао она не научилась выходить из двух дверей машины одновременно. Он вздохнул и улегся поудобнее, от его ворочанья гамак отклонился от положения с минимальной потенциальной энергией, и небо над ним снова слегка закачалось. Через какое-то время, когда он уже дремал, его разбудили женские стоны.

        - То-то я не мог понять сквозь сон, кто это нарушает мой покой, хоть явственно осознавал, что именно эти звуки я уже слышал когда-то раньше – так  мысленно прокоментировал он, поняв, что стоны раздаются из спальни О. Она, как и прежде, не закрывает окна, занимаясь любовью, так что вся улица имеет возможность или сопереживать, или затыкать уши, но никто не остается равнодушным. Надо будет уйти до наступления рассвета, - подумал Лева и с удовольствием прислушался, вспоминая, как он когда-то инициировал и наслаждался этой волшебной музыкой ее страстных стонов в этой же спальне. Он заворочался и уже не надеялся, что удастся быстро заснуть, как вдруг звуки прекратились. - Однако, прежде это бывало не так скропалительно – отметил Лева и посмотрел на часы - до рассвета оставалось не так уж и долго, выспаться вряд ли удастся. Он мысленно отвел себе пять минут на то, чтобы заснуть и заснул. 

        Уже разведенные до светло-сиреневого акварельные остатки чернильной ночи вот-вот должны были полностью исчезнуть путем дальнейшего разведения, когда Лева проснулся от ощущения, что кто-то его разглядывает. Не выдавая своего пробуждение иным движением, он медленно открыл глаза и встретил заинтересованно изучающий, но неумело прикрывающийся  иронией, взгляд подружки, слегка наклонившейся над его лицем. Она была в надетом на голое тело цветастом, шелковом японском халате с пояском, и придерживала левой рукой у горла  отпахивающуюся под тяжестью свободной груди полу.

        – Ну и что ты тут делаешь ? – спросил он тихо хрипловатым со сна голосом, не скрывая удовольствия от ее незагримированного, но приятного, вызвавшего теплые чувства, немолодого но красивого, сонного лица, хорошо угадывающихся под тонким халатом знакомых рельефов ее вкусного  тела и от ее явно доброжелательного разглядывания.  Улыбаясь и нарочито демонстрируя, что он хозяин положения, а он это мгновенно понял, Лева опередил вопрос своей подружки.
 
        –  Каков наглец ! Это я в твой гамак забралась без спросу, или ты ночуешь в гамаке во дворе моего дома? Ты спятил ? – обрушилась она на него тоже приглушенным голосом, подхватывая его шутливо-агрессивный тон. - Быстренько уматывай, пока мой дружок не обнаружил тебя и не вызвал полицию. – Лапочка, если бы я знал, что ты не одна, то я и не пришел бы, прозрачно намекнул он на цель прихода. – Хорошо, позвони мне, если хочешь, а сейчас, кроме шуток, тебе надо тихо и быстро уйти. – Уже ушел, -  он, повернувшись на бок, сместил тело к краю, так что гамак занял положение близкое к вертикальному, в этот же момент ловко спустил ноги на землю, шагнул к ней навстречу, собираясь притянуть к себе левой рукой обхватив ее талию, но почувствовал ее размагниченность и, вместо обьятия, поймал ее незанятую придерживанием халата руку, с удовольствием прильнул к ней губами и, уже отпуская руку, коротко, чтобы не акцентировать ее внимания  на том, как это ему приятно, удержал ее.

        Днем он ей позвонил и они договорились поланчевать. Встретились около  японского ресторана.  Оба любили японскую кухню и взяли одинаковую еду – горячее сакэ, мисо суп, суши и сашими, зеленый чай,.  В ресторане было пусто и темно. Оранжево- желтый свет был в суши баре и насыщенно фиолетово- голубым светом манил расположенный близко к их столику аквариум. Там плавало несколько больших рыбин, уже доросших до использования их для суши и сашими;  две красных, одна серовато-невзрачного цвета, но длинная, с плавниками бахромой по всей нижней части тела, какого-то первобытного вида, и еще одна желтая, как лимон, плоская и широкая, все время находящаяся у ближней к их столу стенке аквариума и вращавшая глазами, будто их разглядывающая и слушающая.  Выпили перед супом по стопке горячего саке и, сразу же, еще по одной, пока не остыло, и, почти сразу, возникло легкое общение без ям и колдобин непонимания. Он рассказал без подробностей, о своих новых обстоятельствах, на что она предложила увидеться вечером у нее дома, и встреча оправдала ожидания обоих. Он заночевал у нее и утром, расставаясь, она сообщила ему, что на следующий день уезжает в давно запланированную и оплаченную поездку на западное побережье на девять дней взять уроки живописи, и, если он хочет, то может поехать с ней в Калифорнию. Но может, учитывая его обстоятельства, пожить это время, до ее возвращения, у нее дома. - А как же тот, который у тебя ночевал вчера ? спросил Лева. – А почему это тебя беспокоит ?  парировала подружка. И, после паузы – Я ему этого не предлагала. - А после твоего возвращения ? спросил, как ему казалось, зная ответ Лева. - А после возвращения - посмотрим,   ответила ему вредная подружка, и хоть она прямо не сказала, но было ясно, чего она в данный момент хочет после своего возвращения.

        В ее - то доме он и проснулся под мягким шотландским пледом в красную с черным клетку. Он наслаждался тишиной и комфортом и полагал, что той уймы времени, которое у него было до возвращения подруги из поездки, достаточно, чтобы решить, что делать дальше. Его уход из дома был связан в первую очередь с ощущением перемен, которые должны были произойти в его жизни.  Момент ответственный и, в такой момент, нужно какое-то время побыть одному.

«Земную жизнь пройдя до половины
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины» 

        Данте хотелось заглянуть в будующее, и он отправиллся в путь. Или попрошаться с прошлым, ведь прошло уже двадцать лет с тех пор, как умерла горячо любимая им  Беатриче. Но он бы не смог пройти этот путь без своего великого проводника - Вергилия. И он бы не смог, если бы не была на то воля его возлюбленной, Беатриче. Она знала, что он на жизненном распутье и, желая помочь ему, получила разрешение от самого Всевышнего на путешествие Данте в загробный мир.

        «Мы пойдем к той же цели, к будущемуу, но заглянув в прошлое. Давно хотелось побывать там, в прошлом,  и рассмотреть повнимательнее, но настояшее заполоняет жизнь и не оставляет времени для неспешных путешествий в прошлое. А через прошлое, бог даст, прийдем и к будущемуу. Как замечательно сказал другой поэт, приятель Левы - «прошлое с будущим где-то сливается, все повторяется, все повторяется».  Есть связь времен.  Правда, в отличие от Данте, нас туда никто не звал и никто там нас не ждет, и за нас не просил, но с этим ничего не поделать, надо принимать, как есть. Все же, без проводника не обойтись и мне, и я беру в проводники мать муз, богиню памяти – Мнемозину и пару ее дочерей.  Девять ночей Зевс провел у Мнемозины  и девять муз родились от этих  посещений. Но мне больше других могут помочь в моем путешествии музы Талия и Мельпомена. Талия – муза комической поэзии, с комической маской в руках, а Мельпомена – муза трагедии, с трагической маской в одной руке, а в другой с мечом, символом неотвратимости наказания тем, кто не следует воле богов. Эти маски являются символом театра, а чем, как не театром, является человеческая жизнь. «В путь так в путь, как сказал джентельмен, проваливаясь в прорубь» -  пробормотал с улыбкой Лева одну из реплик известного героя Диккенса.

        - Мы нырнем в прошлое на довольно большую глубину, ибо мой возраст чудовищен - я родился в первой половине двадцатого века – начал Лева сам с собой, будто делая презентацию на своей персональной выставке и приготовившись показать первый слайд – розово-красный весь скрюченный младенец со сморщенным лицом, заплывшими глазами и двумя рожками на покрытой редкими, но длинными, черными волосами голове.  Все смеются.

        - И мою земную жизнь я прошел намного дальше, чем на половину. У некторых, особо чувствительных, пошел мороз по коже и я их понимаю, потому что и сам ужасаюсь своему возрасту. Это происходит со мной всякий раз, например, когда я бываю в художественных музеях, потому что когда я смотрю  на даты рождения и смерти художников, то вижу, что все они умерли будучи много моложе меня, а я, не создав ни одного вечного шедевра, пережив почти всех, еще даже не умер.

        С одной стороны, конечно, нельзя не радоваться, и я безмерно благодарен судьбе, что я еще на этом свете. С другой стороны, я отчетливо понимаю, что выпадаю из категории не только талантливых, но даже просто приличных людей (и это огорчает), потому что принадлежащие к вышеназванным категориям так долго не живут. Но, отчасти, утешает то обстоятельство, что никому не интересны истории приличных людей (с которыми трудно соперничать в позитивных проявлениях). Авантюристы, сознательные злодеи, преступники, аморальные и асоциальные люди - вот о ком интересно знать читателю, и, естественно, убеждаться в своем моральном превосходстве. Действительно, узнавая о таких людях  из книг, и сравнивая себя с ними понимаешь, что не так уж ты и плох.  Однако, «не так уж и плох» - не обо мне, потому что, по крайней, мере одному критерию «интересных» людей я абсолютно соответствую. Я абсолютно асоциальный тип. Возникновение ассоциальности обьясняется некоторыми особенностями моей детской биографии и закрепилось в характере, вследствие моей нормальной реакциии  на новые для меня и непонятные формы социального поведения. В начале это было абсолютно из области трагической поэзии, курируемой музой Мельпоменой. С возрастом эта моя реакция стала привычкой, жизненной позицией и, отчасти, перешла в категорию, о которой заботится  Талия, муза комедии и очень легкой, то есть, легкомысленной поэзии. А произошло первое несовпадение моего жизненного опыта с новыми условиями жизни, когда мне было  пять лет.  Но, по порядку.

        Глава 2.  Появление на свет 

        Я родился в Москве через 222 года после появления первой нотоной книги хорошо темперированного клавира Баха (отсчет от клавира, не только потому, что я его люблю, но и из за магии повторящихся цифр, которая в моей жизни важна) и за год до окончания Второй Мировой войны, причем, родился случайно, без малейшего преувеличения. Мои будующие родители не были в браке в момент зачатия. Более того, отец к моменту рождения погиб на фронте. Они стали студентами Исторического факультета Московского Университета за год до начала войны, там и познакомились. Отец ушел на фронт добровольцем. За два года до окончания войны он получил боевую награду и пятидневный отпуск, как дополнение к награде, и на попутках приехал в Москву. Почти ушел сорок третий год. Мама уже вернулась из эвакуации с Историческим факультетом и первый дом в Москве, в котором появился мой отец, был, конечно, дом на арбатской площади, где жила моя мама.

        Моя мама вместе с родителями и двумя младшими братьями занимали две смежные комнаты, с отдельным выходом в коридор из каждой комнаты, в малогабаритной (всего-то шесть семей) коммунальной квартире. Бабушка разрешила маме оставить ее любимого на ночь, чтобы они не расставались, ведь оставалось всего три дня и один день уйдет на возвращение на фронт. За тонкой перегородкой, разделяющей смежные комнаты, спали бабушка с младшими братьями мамы. Не достигшие и середины третьего десятка родители не могли или не хотели сдерживать своих чувств, и той единственной ночи, которую они провели вместе, хватило на то, чтобы зародился я. Очевидно, что это не было запланированным событием, и моя эмбриональная жизнь имела немного шансов продолжиться постнатально, потому что родители не были в браке, время было военное, жизнь была трудной, полуголодной, несмотря на посылки моего деда с фронта, и так далее. Появление еще одного жильца на площади в 25 квадратных метров, к тому же шумного по ночам, определенно, не улучшило бы и условия жизни. Мою маму, с ее независимым характером, конечно, никто и ничто не остановило бы, если бы она решила сделать аборт, но непрактические соображения, вроде,  чувства к моему отцу, оказались сильнее «здравого смысла» и меня сохранили. Я благополучно прожил положенную эмбриональную жизнь и появился на свет, что было первой моей огромной удачей. Просто необыкновенно повезло !

        Однако, долго радоваться не пришлось. Первые признаки подступавшего невезения стали очевидны, когда с уже начавшимися схватками маму не взяли в расположенный на той же арбатской площади роддом Грауэрмана, по причине карантина. К роддому на улицу Веснина, расположенному хоть и несколько дальше от арбатского дома, но еще в пределах Садового кольца, мама шла долго, с остановками, пока не отпустят наступающие схватки. Слава богу, маму взяли, и я благополучно появился на свет из теплого мрака внутриутробной водной среды. Но, на этом мое везение едва не закончилось навсегда, потому что я едва не отправился к праотцам, не успев как следует насладиться необлегченным водной средой амниотическаой жидкости притяжением Земли и свободной жизнью в воздушной среде. Чему быть, того не миновать, и, избежав золотистого стафилокока в роддоме Грауэрмана, я был настигнут им в роддоме на улице Веснина. Я уже неделю жил,  становясь мне все более родным, в коммуналке, когда инфекция в такой степени распространилась по поверхности всего моего тела, что я стал существенным образом экспонирован к внешней среде мышечной тканью, незащищенной кожным покровом, который был безжалостно уничтожен стафилококком.

        Пришедший домой врач в присутствии мамы высказался по поводу прогноза выздоровления достаточно неопределенно. И моя мудрая и хорошо воспитанная бабушка пошла проводить врача до входа в квартиру. Они молча, гуськом, бабушка впереди, прошли через длинный полутемный, коридор, куда выходили с правой стороны двери всех комнат, повернули направо в его короткое плечо, с дверьми слева в уборную (так в то время называли туалет) и ванную комнату, прошли более светлую кухню, с шестью керосинками на покрытых кусками состарившейся клеенки столах, и оказались у входной двери, где остановились. Бабушка, стоя спиной к двери и загораживая выход, вопросительно посмотрела снизу вверх на врача, и он, смотря не в глаза, а куда то выше, сказал, что ее внук - не жилец, а потом опустил сочувственный взгляд точно в ее глаза.

        Если бы не моя бабушка, то так бы и было. Но бабушка сдаваться не собиралась и сделала невозможное - достала дефицитные во время войны марганцевку и «тонны» таблеток белого стрептоцита. Бабушка поступала со мной, как с той вороной, которую то клали на мост, чтоб она сохла, то под мост, чтоб она мокла и благодаря этакому методическому подходу ворона, то есть я, и не сдохла.  Она замачивала меня, в теплом растворе марганцевки, а потом, как котлету в муке обваливают, так она меня обваливала в растолченном молотком в порошок белом стрептоците, и так каждый день. Через неделю, когда я был распеленат и продемонстрирован тому же врачу, то его брови улезли вверх, практически, слились с верхним  волосяным покровом его головы и он, все еще недоверчиво покачивая головой, в том смысле, что не может этого быть, сказал моей бабушке – ну знаете, вам нужно дать медаль !

        До полутора лет я жил а этом доме на Арбатской площади, который, как это рано или поздно бывает с любым материальным воплощением человеческого прошлого, исчез навсегда. Его снесли, когда строили офисное здание Министерства обороны. К не имевшей окон стене нашего трехэтажного дома во время войны прилегала задняя часть абатского рынка, на который упала бомба во время авианалета немецких самолетов, отчего в доме образовалась одна большая и много мелких трещин, но о ремонте во время войны не могло быть и речи.  В той комнате, где спали мамины братья, повреждений не было, но в большой комнате (в четырнадцать квадратных метров),  где спал я с мамой и бабушкой, в потолке образовалась здоровенная широкая трещина, на которую поглядывали, пытаясь понять, идет ли процесс разрушения потолка, или новое состояние достаточно стабильно.

        Мне было несколько месяцев отроду, когда в один прекрасный день, слово «прекрасный», как будет понятно далее, здесь очень уместно, бабушка держала меня на руках и кормила жидкой манной кашей, а я, по только мне известным причинам (о которых я сообщить в словесной форме не мог, поскольку языком не владел) есть манную кашу категорически отказывался и всячески препятствовал кормлению. Бабушка уже теряла свое олимпийское терпение, потому что я отворачивался и делал это так энергично и неожиданно, что она пару раз  ткнула  ложку с кашей мне в щеку, вместо рта. Пришлось ей встать, держа меня на руках, и взять специальную тряпочку, чтобы стереть манную кашу с моей щеки. Едва она отошла на пару шагов от стола, как с грохотом рухнула на стол и стул часть потолка, как раз на то место, где мы оба находились мгновение назад. Кусок был столь увесистый, что фатальный исход был бы наиболее вероятным, упади он на нас.

        Когда бабушка об этом рассказывала, всегда очень эмоционально, то не  комментировала, потому что колебалась между верой в случай,  верой в добрую волю бога, что есть вариант первой веры, и подозрением, что я каким-то образом знал и предвидел произошедшее обрушения потолка. Из-за отсутствия точного понимания причин благоприятного хода событий и ее колебаний, иногда, когда другие причины казались ей менее вероятными. она испытующе смотрела на меня, будто проверяя свое подозрение,  что нас спасла моя детская интуиция.

        Другое событие того времени, трагическое, повлиявшее на всю мою последующую жизнь, была гибель моего отца на фронте. Обычно, он писал маме пару писем в месяц, и,  хоть, из-за военной цензуры письма были мало предметными, но мама их очень ждала. Ведь письмо, помимо прочего, было свидетельством того, что отец жив. Весной сорок четвертого  писем долго не было, и она писала несколько раз безответно, а потом пришло извещение о его гибели. Небольшая  разведывательная группа, в которой он был старшим, вошла на лыжах в селение, которое находилось на  линии фронта, но уже было покинуто немцами. Неожиданно начался артиллерийский обстрел, и разведчики  укрылись в костеле, по которому тут же и шарахнули, или случайно попали, немцы. Частичное обрушение костела привело к гибели двух человек, в том числе, моего отца. Можно обьяснять это и случайностью, но симметричность ситуации с арбатским случаем  невольно вызывает подозрение, что гибель отца была платой за спасение от той смерти, которой мы с моей бабушкой счастливо избежали. Кто-то может еще сказать, что нечего ему, еврею, было прятаться в костел, не синагога ведь, но я так не считаю, и среди причин гибели не рассматриваю. Потому что если бы было так, то это, на мой взгляд, было бы недостойное еврейского бога действие, да и любых других богов тоже. Так я, не успев родиться, остался без отца.

        полный текст книги "Былое и Небылое", Игорь Дигорин, Boston 2013,
можно загрузить на Kindle на сайте или, там же, приобрести книгу (hardcover).
Copyright 2013 by the author
All rights reserved.
ISBN 978-0-9860467-0-4
Library of Congress Control Number: 2013913659