Шлюха

               
               
Рассказ
               
                «Шлюха, настоящая  шлюха, прости меня, Господи, за слова такие!» -  в сердцах шепчет красивая, средних лет женщина, вкладывая в эти обидные слова и злость, и безысходность, и отчаяние от своей неудавшейся одинокой жизни. Она в халате, но рассмотреть цвет и рисунок  невозможно, так как выключен свет. Неожиданно ее мозг пронзает шальная мысль: «А может,  я себя так называю?» Она стоит на кухне, у окна.  Лицо женщины периодически освещает то торопливо – злобный огонек сигареты, во время нервной затяжки, то желтые отблески нерегулируемо светофора на ближнем, от дома, перекрестке, выхватывая из ночи неподвижные  широко открытые глаза. Женщина в который раз подходит к окну, смотрит на часы. «Третий час ночи, а ее нет!» - рука машинально тянется за чашкой, но она пуста и женщина зажигает газ, долго ломая спички. Она не чувствует ни аромата кофе, ни крепость сигарет. Внутри пусто и гулко, как в заброшенном колодце. Уставший мозг по привычке, но вяло, руководит мыслями, телом…
             
                Женщина опускается на стул и пытается, в который раз спокойно вспомнить и разобраться в прошлом: когда все началось, где отправная точка, в чем причина? «Сейчас Оксанка в девятом… Когда была во втором  - ушел муж. Ушел от красивой и умной. Ушел  к совсем молодой - любительнице выпить. Тогда мне было не до дочери.  Я металась и уже почти смирилась с его пьянством -  тогда у меня и  в мыслях не было, что  у него помимо водки, есть и другая зависимость – всегда пьяная молодая особа. Ему было с ней легко, так как  пили вместе. Да, тогда я, не совладав с собой,  желая отомстить,  пустилась во все тяжкие: в загул. Хотела ему  доказать что одна не останусь, что кому – то нужна. И была нужна многим!»  Женщина машинально затушила сигарету, с силой раздавив окурок, как бы подтверждая жестом свою независимость  в ту далекую пору. Правда, оказалось, что нужна была лишь на короткое время: кому на месяц, кому на ночь.  Ярость уступила место боли еще не забытой. Она и сейчас пиявкой сосет душу. Боль и обида, а еще чувство будто вывозилась в липкой грязи, от которой уже не отмыться. Было время - не хотелось жить, но наступал вечер, и ее снова тянуло из дома, навстречу приключениям. Снова была музыка, выпивка, мужчины, мужчины. Все были ласковы и учтивы. Сначала  они   ею восторгались,  а после, уже, не церемонясь, просто брали ее, будто она была лишь емкостью для сгустка  пьяной похоти и спеси. Тогда она так и не смогла забыться, она лишь временно заглушала душевную боль. Сколько бы так продолжалось, тогда не знала, если бы не случай, который, возможно, остановил ее, заставил задуматься. Она, словно, налетела на преграду, мчась изо всех сил. Ее, словно, парализовало, будто, кто-то свыше, помог остановиться, дал время сделать выводы.
               
                В тот вечер она, как обычно, под утро,  возвращалась домой. Ступеньки лестницы парадной то норовили  сбросить со своих горбов красные туфельки, то неожиданно куда - то проваливались, как ступеньки эскалатора, при выходе с него, очевидно, пытаясь избежать уколов острых каблуков. Женщина, наконец, добралась до пятого этажа, однако подойти к двери не смогла. Она попыталась сосредоточиться и отодвинуть ногой что – то, мешающее ей  открыть замок.  Но это не удавалось. Не было сил, болела голова, знобило. Женщина с трудом присела на корточки, держась руками за стену. «Мама, мама!» Как в замедленной съемке, в голове поплыли обрывки каких  - то образов, потом…мягкое под ногами стало обретать черты человека. И этот человек, почему – то, была ее дочь, Оксанка. «Ты почему не дома? – язык прилип к гортани и казался слишком большим, чтобы как – то участвовать в формировании человеческой речи. Оксанка, наверное, не поняла вопроса и испуганно смотрела на мать, инстинктивно пытаясь поймать руками ее шею. Потом зажмурилась, и как бы проглотив подбородок, быстро – быстро запричитала одними губами:
 - У меня веревочка на шее оборвалась. Я ключ потеряла… И заревела белугой. Потом хаотичным, словно слепая, движением, нашла  в складках одежды и протянула порванную нить.
          
                - А что ж ты к соседям не позвонила? - женщина чудом сдержалась, чтобы не ударить дочь. Может быть, тогда она окончательно протрезвела и ее хмель навсегда улетучился? «Ведь это моя дочь, это часть меня,  вернее, лучшая моя часть! - беззвучно шептали губы. - А ей, помочь некому….      
       
                Видно, этот случай запал в памяти у Оксанки и она с класса пятого или шестого пошла по моим стопам.  А ведь, в то время, все наладилось.  Я бросила пить,  и  всегда была с дочерью.  Вот только Оксанка стала проводить большую часть времени вне дома. А эти бесконечные дни рождения, ночевки у подруг, под предлогом, что родители уехали. Потом стала приходить выпивши. А в последний год совсем взбесилась!  Каждый день с новыми знакомыми мальчиками. А мальчики уже взрослые ребята!» Женщина перебирала в памяти  бессонные ночи у окна,  свои невеселые думы…
- Ты, хоть бы школу закончила! 
А она дерзко: - Сейчас, чтобы хорошо жить, надо крутиться, да замуж с умом выйти!
-  Да кто ж тебя возьмет, если ты все время пьяная? -  с болью в голосе шептала женщина. 
- А это я так расслабляюсь. Ребята скромных не любят!
         
                Мысли женщины, словно, навозные черви, возились в прошлом. «А ведь точно: мое прошлое и есть навозная куча!»  Женщина вспомнила отношение соседей по дому. Их взгляды, в которых читала укор, ненависть, презрение и где – то -  жалость. Ей и сейчас стало не по себе при мысли о соседке, которая при встрече всегда жалила сквозь редкие зубы раскалено -  шипящим, словно укус гадюки: «Шлюха, лю - ха, ха, ха, ха!»  Женщина сжималась до размеров своего комочка – сердца, которое казалось обнаженным и беззащитным. Оно бухало, словно, громадный колокол. Женщина чувствовала, что удар, еще один, последний, и появится трещина. Сердце не сдюжит и разорвется на куски от боли, гнева и унижения… Но соседке казалось этого мало и она только и ждала, чтобы разорвать ворот ее платья и… плюнуть. Плюнуть ядом,  кислотой,  да еще и растереть …
       
                А мысли, как бы связываясь затейливыми  узелками, бесконечно бежали, выхватывая из памяти уже другие образы. Очевидно, узелки соединяли мысли без порядка хронологии и логики. - Да, логика в том и состоит, что  я сама -  шлюха!  И как, вообще, черви  связываются в узелки?-  женщина смахнула слезу. Что – то у меня с головой творится?  Ей было непонятно, ее бесило, что соседка Петрова меняет мужчин постоянно, но в доме считается порядочной женщиной.  А она – нет!

 - Неужели Петрова так искушена в любви? Или от того, что Петрова все прилично обставила? А это уже другой уровень, который  и осуждать нельзя!  И, правда, ее никто не видел пьяной, она всегда со вкусом одета, а ее мужчины на машинах!  Но суть ведь та же!  Или  у нее тоже не сложилась жизнь? Но ведь и я и Петрова хотим одного – счастья! Счастья для себя и своих детей!. Женщина поймала себя на мысли, что всегда хотела счастья сначала  для себя, а уже, будучи, счастливой, думала она, отломлю кусочек и дочери.
         
                Мысли, сделав зигзаг, вновь вернулись к Оксанке – в холодный ноябрьский подъезд. Уже тогда, женщины точно знала, что посвятит себя воспитанию дочери, даже в ущерб своему счастью… Она подняла дочь на руки. Оксанка и в пальтишке была легка, как летнее облачко. Она замкнула худенькие ручки на шее матери  и уткнулась в грудь. Они сидели тогда  в темной комнате и плакали. Женщина громко, навзрыд, Оксанка тихо, шмыгая носом.

Неожиданно для себя женщина начала рассказывать сказку, вернее сочинять на ходу. Сказок она с детства не помнила, но тогда ее будто прорвало. Вроде ей кто – то  нашептывал,  а она повторяла только. А  может  она хотела успокоить дочь, а может себя тоже.  Тогда ей хотелось покоя тишины и немного счастья, совсем чуть-чуть. Счастья уже для двоих! В ту ночь женщина и дочь понимали друг друга.  Может, их снова связала пуповина, но теперь духовная.

 - Ты знаешь, дочь, отчего облака на небе такие разные? То пушистые,  бело – голубые. Они парят высоко и, не спеша, напевают нежные песенки. Эти песенки можно услышать, если лечь в поле на траву и долго смотреть в небо. А бывают, что облака катятся торопливо – кучкой. Они причесаны в мелкие колечки, словно молодые барашки. И если за ними наблюдать, можно заметить что они с характером,  да и песни  у них ритмичные и даже задиристые. 

Такие облака могут дать отпор. А иногда на небо выползают громадные иссиня – черные, с туловищами страшных чудовищ, облака. Они необщительны и не поют песен. Они цепляют лохматыми лапами антенны высотных зданий и не нужно напрягать слух,  чтобы услышать, как они сопят от злости. Как ты думаешь: отчего облака такие разные?  Оксанка долго и пристально смотрела на мать. Глаза почти высохли от слез  и были глубоки, как  лесные озера. Ничего не ответив, она снова уткнула лицо в грудь матери  и тяжело вздохнула.

 - А это от того, что облака наблюдают, как люди на земле друг к другу относятся, особенно к детям. Если детям  хорошо, то и небо чистое или с легкими облачками. И облака отдыхают, забравшись высоко-высоко, прямо к звездам. Когда детям плохо – появляются облака – чудовища. Они спускаются все ниже и ниже, потом, начиная сердиться, выплескивают на взрослых свой гнев  в виде дождя и снега, а когда им не хватает терпения смотреть на их бесчинства  –  мечут в них камни и пепел. Самое удивительное, что тогда женщина и сама верила в свою сказку.
      
               Тогда, впервые за годы разлуки с мужем, ей стало легче. Она поняла, что ее счастье – ее дочь. Она чувствовала родное тепло и была уверена, что уже никогда, своим поведением,  не сможет сделать так, чтобы это тепло остыло! В ту ночь она еще долго размышляла и вспоминала, а вместе с первым неприветливым взором осеннего утра, увидела бледно - розовые пятки Оксанки, которые, словно молодые сыроежки,  выглядывали из – под одеяла. Женщина  не заметила:  когда пришла дочь, когда сменился желтый цвет светофора на  трехцветный, как  прошли эти  годы. Ей стало жаль дочь, а потом …себя. Она поправила у Оксанки  одеяло и пошла спать.
   
                Виктор Попов