Гений. Часть 1. I

Лучи солнца игривыми бликами отражались в лужах, смахивающих на пятна, неосторожным движением художника оставленные на холсте. Те самые лучи, что несут с собой больше влажность, нежели тепло, как бы вписываясь в общий, царящий после проливного дождя, антураж. Стоял один из типичных для петербургского лета дней – не сразу скажешь что и за месяц – когда чистейшая лазурь неба в любой момент рискует смениться томно нависающим над городом светло-фиолетовым покрывалом и одним лишь своим видом разгоняет по укрытиям незадачливо прогуливающихся горожан.

Ливень едва успел прекратиться, когда Александр Кадилов вышел из выставочной галереи и, оперевшись на оградку, отделявшую набережную от непосредственно вод реки, неспешно закурил. Торопиться было не от чего; сигарета, найденная им в кармане среди постоянно пребывающего там разнообразного хлама, иногда замявшегося другим, оказалась последней. А значит, процедуру её раскуривания следовало бы непременно растянуть насколько то было возможно.

Был почти абсолютный штиль. Обыкновенно дуновения ветра, практически постоянно парящие над любой из известных нам рек (а в данном случае – над Невой), помогали Александру в те нередкие моменты, когда он закуривал, задумчиво глядя на противоположный берег. Они развевали его локоны цвета гречишного меда, смахивая их на бок, и не позволяли им, вместе с сигаретой, попадать в рот.

Теперь же они, дуновения, отсутствовали, будто сбежали или, вернее, улетели хаотичным потоком куда-то в сторону условной Фонтанки, оставив нашего героя наедине со своей богатой шевелюрой. Как ни старался он справиться с проблемой без помощи природы, усилия его были тщетны. Все удовольствие – насмарку. Недокуренная сигарета, в общем-то ни в чем не повинная, полетела прямиком в Неву и, подхваченная едва уловимым течением, разминулась со своим обладателем.

Однако было бы неправильно с моей стороны ограничиться одной лишь прической господина Кадилова при описании его внешности. Потому спешу более детально представить читателю молодого человека, роль которого в моем повествовании будет, несомненно, главной.
Александр был строен и чересчур высок, что, вдобавок к худобе, делало самый его вид каким-то неладным, если не вовсе нелепым. Впрочем, были в его наружности и черты, компенсировавшие недостатки тех частей тела, создавая которые природа несколько перестаралась. Прежде всего Кадилов был действительно красив лицом, что выражалось, в первую очередь, в глазах, имевших взгляд интеллектуальный, словно беспрерывно ищущий новых сведений и знаний. Волосы, уже мною упомянутые, отличались неопрятностью. Не в том смысле, что были грязны, отнюдь, а в том лишь, что никогда не знали себе места, пребывали, так сказать, в постоянном свободном полете. У висков они переходили в редкий, совсем еще юношеский, волосяной покров, который не превратился еще в грубую щетину, но уже и не был светлым подростковым пушком. Сам Александр находился в той стадии жизни, что отделяет неопытного недоросля от мужа в расцвете сил и стадия эта, надо заметить, пользовалась нешуточной популярностью среди девушек, в больших количествах окружавших Кадилова.

Кисти рук его были изящны, словно у пианиста, даром что в детские годы, по желанию родителей, Саша неплохо овладел игрой на фортепьяно, хоть и не был расположен к музыке и обучался ей с неохотой. Что, в то же время, присуще многим детям того возраста, в котором единственное решение, которое они принимают лично, заключается в выборе игры с другими ребятишками, да и то, выходит, коллективное. Остальное же, от покупки одежды до выбора гимназии – на совести старших.
Губы его были припухлы и даже чуть выдавались вперед. Нос – крупный, но не толстый, с слегка заостренным, будто горный пик, кончиком.

Увлечению мальчика рисованием особого значения не придавали.
- Рисование!, - рассуждал отец Саши, Филипп Евгеньевич, преподаватель игры на кларнете со стажем - ну, это что за искусство такое… Вот музыка – я понимаю! Полет души!
А меж тем именно красочному изображению своих мыслей на бумаге посвящал досуг маленький Саша, пряча купленные тайком на карманные деньги листы за нотными тетрадями, когда в его комнате появлялся Филипп Евгеньевич, и моментально доставая их, стоило лишь тому удалиться.