От Кубани до Дона. 17. Город художников и поэтов

Цветущий сад
Когда смотришь на Новочеркасск ранней весной со стороны, построенный на холме город, выглядит, как цветущий абрикосовый сад с разбросанными между деревьями одноэтажными домиками. Через неделю – другую белые лепестки с абрикос опадают, но город остается таким же цветущим, только уже вишневым, сливовым, а затем и яблоневым садом.
Административный центр Донского казачьего края Новочеркасск, был построен на пустом месте. Широкие улицы и просторные площади изначально были заложены в проекте известного градостроителя-фортификатора. Позже по улицам молодого, но, в то время, грязного города, гуляли А. С. Пушкин, а потом М. Ю. Лермонтов. В каких именно местах видели поэтов? Под каштанами на улице Московской, под вязами на Почтовой ныне Пушкинской или под липами на Просвещения?
Именно здесь, в Казачьей столице, в восемнадцатом году, зарождалась Белая гвардия. В здании ныне почти разрушенного общежития,  прежде была гостиница Европейская. В ней генералы М. В. Алексеев и Л. Г. Корнилов записывали в Добровольческую армию пробиравшихся на юг офицеров. Город, вероятно, в то время напоминал Ричмонд, мятежную столицу южан в Соединенных Штатах. Но об этом времени в Новочеркасске почти не помнят. Разве что в музее вам могут показать место, где застрелился атаман Каледин. Памятных досок, напоминающих об этом отрезке истории на улицах нет. Что поделаешь? Все бонусы после войны достаются победителям, а побежденых казнят забвением. После окончания Гражданской войны областной центр перенесли в Ростов-на-Дону, подальше от очага казачьей смуты. В многочисленных общественных зданиях поверженной казачьей столицы разместили учебные заведения. Отчасти поэтому в исторической части города в наши дни едва ли не каждый третий житель – студент.
После революции город почти не перестраивался, а то, что все же было построено, не навредило ансамблю, задуманному основателями города. За время войны городские здания тоже мало пострадали. Благодаря этому, в шестидесятые годы Новочеркасск сталл самым уютным и зеленым городом области. К этому времени некогда нарядные фасады многочисленных особняков обветшали, и город состарился. Старый город стал напоминать книгу о прошлом. Он дарил тишину, вдохновлял художников и поэтов. Живописцам не нужно было ехать далеко за сюжетами. Их внимание привлекали старые дворики, почерневшие деревянные заборы и рядом бушующая майская сирень, кроваво-красная рябина, ясеневая порасль на растрескавшейся арке, да угловой дом, мимо которого ходил много раз, и не замечал особенной красоты его. А еще шумные компании студентов и патриархальный трамвай прорезающий путь по ковру из опавших кленовых листьев.
В Новочеркасске родились три замечательных художника: Н. Н. Дубовской, И. И. Крылов, Н. В. Овечкин. Картины этих мастеров - в собраниях музеев. Хорошо известны полотна художника-баталиста М. Б. Грекова запечатлевшего бойцов Первой конной армии. Кроме того, горожане вам раскажут, что в местном театре играла когда-то знаменитая В. Ф. Коммисаржевская.
По современным меркам Новочеркасск – небольшой город. Однако в нем проживает примерно столько жителей, как в древних Афинах. Может быть, поэтому Бронислав Рогуйский, получив карт-бланш от казаков на проектирование индустриального института, сотворил нечто, что могло бы украсить самый прекрасный город Элады во времена Перикла. Ансамбль учебных корпусов Новочеркасского политехнического института (теперь Южно-Российского государственного университета) является одним из красивейших архитектурных вузовских комплексов.

Консерватор

Можно ли понять, откуда берутся таланты? Владимир Кулешов родился в Краснодарском крае - село Горькая Балка Новопокровского района. После учебы в Краснодарском художественном училище он приезжает в Новочеркасск. Здесь он работает художником-оформителем и преподает в детской художественной школе. Одновременно он учится на искусствоведческом факультете в Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина Академии художеств СССР. Владимир Иванович становится инициатором создания и председательем правления городского Клуба художников. Он принимает участие во всех ежегодных городских художественных выставках. Кулешов пишет статьи для городской газеты и для других изданий. В статьях он рассказывает об архитектурных памятниках города. Многие здания в историческом казачьем городе, пишет он, построены по проектам выдающихся петербуржских архитекторов. Рядом с классическими фасадами на центральных улицах - модерн, в направлениях которого хорошо разбирался художник. У Владимира Кулешова отличный слог, он может рассказать интересно. В. И. Кулешов начинает писать книги о знаменитых художниках, об истории Северного Причерноморья. Тираж одной из книг – больше ста тысяч экземпляров. Книги его продаются и читаются. Кулешов вместе с другими художниками-пейзажистами создает творческое объединение «Мишкинские бугры». Живописцы нагруженные мольбертами, в любую погоду по выходным отправлялись за город рисовать заросшие терновником овраги, покрытые снегом ивы, тающий мартовский лед. Для молодых своих коллег Владимир Иванович становится учителем. Они признавались, что образование получили на этюдах у В. И. Кулешова. А Владимир Иванович говорил, что природа всегда прекрасна, во всякое время года и в любой день. Нужно только уметь увидеть эту красоту.
В. И. Кулешова уже давно нет, но объединение художников, им созданное существует и радует своими работами жителей города и других мест, где выставляются пейзажисты.
Нужно сказать, что Владимир Иванович был человеком очень образованным, но простым. Он мог встретить на трамвайной остановке старого приятеля и, распив бутылку пива на двоих, предаться воспоминаниям об общих знакомых. Но, в то же самое время, он проявлял невероятные амбиции.
Как-то в начале девяностых, он собрал нас, нескольких своих знакомых и предложил самоназваться комитетом по возвращению памятника основателю города Новочеркасска атаману М. И. Платову на его историческое место. Историческое место, на которое замахнулся Кулешов, находилось в самом центре. Там, на постаменте от прежнего памятника атаману уже много лет стояла скульптура В. И. Ленина. Место это стало святым – пионеры у памятника давали клятву, а молодожены обычно фотографировались. По сути, Кулешов задумал провокацию. Мы все же составили обращение из двенадцати пунктов, полагая, что этого бесчинства все равно не допустят. Ни у кого из нас случайно собравшихся людей не было влияния ни в политических, ни в силовых структурах. Но Кулешова это не остановило. Подписанную нами бумагу он забрал, где-то наверху ее прочитали, с предложением согласились и на воссоздание памятника выделили деньги. Уничтоженную к тому времени статую, восстановили по фотографиям и водрузили на прежнее место при большом стечении народа.
Владимир Иванович был знатоком архитектуры. Выше всего он, однако, ценил классицизм. Кулешов считал, что за все тысячелетия ничего лучшего, чем классицизм не придумали. Классика, - говорил он, - гармонична и естественна, как тело человека.
В последние свои годы В. И. Кулешов остро переживал, глядя на то, как при новом строительстве разрушается историческая городская застройка. Самый громкий скандал произошел, когда известный предприниматель объявил о строительстве рядом с Атаманским дворцом бизнесцентра. Тогда неожиданно открылось, что земля в нескольких метрах от прежней резиденции Донских атаманов стала частной. Схема присвоения оказалась простой, элегантной и циничной. Муниципальное предприятие, которое располагалось на територии центрального парка, и которое занималось озеленением города, неожиданно перестали финансировать из городского бюджета. В администрации решили, что с озеленением лучше справится специально созданная контора. Старое предприятие сделали должником и обанкротили. Долги «незадачливых» озеленителей оплатил некий предприниматель, которому и достались «золотые квадратные метры». Вскоре новый собственник объявил о предстоящем строительстве. На проекте турецкого архитектора крохотный Атаманский дворец смотрелся собачьей будкой в просвете между высотками офисных зданий. Владимир Иванович, и на этот раз выступил в газете против издевательства над историей. К тому времени уже появились частные газеты, а профессия журналиста стала жалкой, маргинальной и почти не оплачиваемой. Многие люди соглашались за гроши писать, что угодно, и о ком угодно. Донкихотство В. И. Кулешова позволяло некоторым из них хоть что-нибудь заработать. После появления в газете статьи Кулешова, в следующем номере появился поклеп на него самого. Автор новой сатьи договаривался с бизнесменом, которого «обидел» Кулешов, о цене вопроса, и полученные «серебрянники» делились с редактором.
Кроме Кулешова, конечно, были и другие противники бездумных преобразований городской среды. Их было немного, и они высказывали свое мнение в газетах. Но что такое для чиновника статья? Сколько человек ее прочитают и согласятся с автором? Кулешов, в отличие от других, бороться технологично и эффективно. Так логично и убедительно как Заслуженный деятель искуств, председатель правления Новочеркасского отделения Союза художников В. И. Кулешов на совещании и в кабинете не мог сказать никто. И возразить ему ничего не могли. В спорах опонентам приходилось признавать его превосходство, а у начальства оставался только один выход – соглашаться с доводами Владимира Ивановича. Правда, иногда, чиновник упрямился, потому что у него был свой интерес в проекте. В таких случаях В. И. Кулешов ехал в Ростов и там находил поддержку, а у застройщика при этом возникали проблемы.
Впрочем, как ни старался В. И. Кулешов, он проиграл. Несмотря на запретительные нормы, появлялись здания, о которых искуствоведу писать было нечего. Если до революции в Новочеркасске проектировали лучшие зотчие, то в наше время, этим занимались кто угодно. К тому же, как признался мне позже один рядовой инженер, работавший в учреждении связанном с архитектурой, там он «зарабатывал» в день до 10 000. Все, что было запрещено, имело цену в рублях.
Постепенно добрались и до Атаманского дворца. Брусчатку перед ним закатали в асфальт, и перед окнами здания, ставшего музеем, забил фантан. Кулешов был возмущен. - Прежде, - говорил он, - для мостовой специально отбирали брусья из дикого камня глубиной до полуметра. - Мостовая эта простояла бы не сотни, а тысячи лет. Кроме того, он говорил, что новоявленные архитекторы отняли у дворца площадь. Здание это теперь нельзя называть дворцом, ибо без площади дворцов не бывает. Уничтоженная площадь «помнила» 1962 год. На этом месте людей растреливали. – У народа отняли право собираться на площади и требовать, - сокрушался Кулешов.
Кулешов также негодовал, когда в городе разрешили усадебную застройку. Такая застройка, говорил он, допускается только в сельской местности.
 Кулешов принадлежал к тем гражданам, которые дорожили своей историей. Но неофитам история была не нужна. Они зарабатывали на застройке и чужая история им только мешала. А для того, чтобы что-то построить, им обязательно нужно было ломать. В то же время им и самим хотелось попасть в историю. В центре стали множиться памятники, по мнению Кулешова, сомнительного художественного уровня, но непременно с именами чиновников, позволивших скульптуры эти установить.
К этому времени в городе вырасло поколение, которое не только не читало книг В. И. Кулешова, но и вообще не знало ненужной при поступлении в вузы истории. В газетах приводили слова девушек, которые были не против того, чтобы снесли старое, и построили что-нибудь новенькое.   
Современную архитектуру Владимир Иванович не жаловал. Новые строения свободные от прежних канонов нарушали общее восприятие города, и уродовали его. Но где можно было найти архитекторов равных по интелекту Кулешову? Таких архитекторов просто не было. 
Кулешов был тем, кого называют консерваторами. Он, если бы это было возможно, заморозил бы фасады девятнадцатого века и не позволял бы к ним прикасаться. Но, как известно, все пожирающая энтропия не щадит никого и ничего. К тому же для многих прогресс – это возможность уничтожить то, что было создано предыдущими поколениями. Кулешов, напротив, постоянно находил примеры того, что люди, жившие до нас, были не глупее нынешних.
Одновременно, он признавался, что ему нравились современные строительные материалы. Другое дело, что архитекторы из материалов этих не могли создать ничего достойного внимания искуствоведа.
В живописи Владимир Иванович тоже не признавал новаций, он критически относился к творчеству своих коллег-художников, и хвалил их редко.
Нужно заметить, что то, чем занимался Кулешов, делать его никто не просил. И подвижничество это ему не давало никаких доходов. У него было много общественных обязанностей, но жил он на зарплату директора детской художественной школы.

Поэты шестидесятых

Стихи в Новочеркасске, конечно, писали всегда. Но самый мощный поэтический родник забил в стенах политехнического института в начале шестидесятых годов. То было время появления больших поэтов в стране и огромного интереса к поэзии у читателей. В те годы в главном корпусе НПИ, в конце каждой недели в редакции газеты «Кадры индустрии» собиралась литгруппа. Молодые таланты читали стихи и прозу, безжалостно нападали друг на друга и уличали в графоманстве. Они демонстрировали опозиционность, и боролись за славу Первого поэта института. Поэтами эти, пока еще не признанные таланты, были по пятницам, а в остальные дни они могли быть артистами, сценаристами, художниками, мимами и даже композиторами при выстууплении студенческой самодеятельности. Популярность институтской эстрады в те годы была сумасшедшая, и между факультетами было бескомпромисное соперничество. Часто, однако, при подготовке сцен помогала дружба. Если поэт и художник жили в одной комнате общежития, то один из них выдавал идею, а другой на обратной стороне испорченного курсового озвученный замысел тут же воплощал. Эстраде такое тесное общение шло на пользу, но для занятий времени не оставалось. Деканат, однако, артистов в беде не оставлял. Их не отчисляли, и праздник их студенческой молодости продлевался еще на годы.
В общении между собой многие участники поэтической богемы проявляли себя, как десиденты. В стихах некоторые из них пытались на языке Эзопа рассказать о Новочеркасских событиях 1962 года, свидетелями которых они были.
Институтские поэты, как и положено людям их возраста, находились в состоянии влюбленности. Однако не многим из них хватало смелости признаться в своих чувствах. Девушек некоторые из них боялись пуще огня. Иной поэт скорее взошел бы на костер и стал рядом с Джордано Бруно, но не выдал бы тайны той, которая поселилась в его сердце. Подобно парусу одинокому из стихотворения М. Ю. Лермонтова юноши искали покоя от сердечных мук в поэтических бурях и на сцене.
Поэтическая конкуренция, увы, продолжалась лишь несколько лет. Вскоре Первый, Второй и все остальные поэты стали инженерами и разъехались по Республикам Союза. На новых местах они стали работать мастерами, прорабами да начальниками смен. А время, которое позже назовут оттепелью, к тому времени закончится.

В глазах ее все очень чистое

Редактором институтской газеты в шестидесятых годах был Юрий Пантелеймонович Белоусов. Он находился в почтенном возрасте, но, несмотря на это, молодежь смотрела на него свысока. Еще бы, стихов редактор не писал никогда. Время от времени, правда, в газете появлялись его информационные статейки. Когда Белоусова спрашивали, - Юрий Пантелеймонович, Вы журналист?  Он гордо отвечал, - Нет, я литератор. Услышав это, я решил узнать, над каким именно романом работает редактор? Но, оказалось, что литератор – это его образование. Он всего лишь имел право преподавать литературу в школе.
Бывало, что какой-нибудь первокурсник набирался смелости и появлялся в редакции с текстом на листке, вырванном из тетради. Юрий Пантелеймонович деликатно спрашивал у студента, - А не находите Вы, что нужно немного изменить здесь и еще вот здесь? Студент с радостью соглашался, но иногда спорил, не позволяя редактору «убить очень важную мысль». После появления статьи на бумаге молодой автор летел, как на крыльях, думая, что все встреченные прохожие уже прочитали статью, составили о ней какое-то мнение, но молчат. Если газета печатала стихи какой-нибудь студентки, то рейтинг новоявленной поэтессы, после появления ее имени в газете, в глазах, не замечавших ее до той поры, сокурсников улетал в топ. У девушки появлялись поклонники, ее начинали приглашать в кино и на танцы.
У Пантелеймоныча, как называли студенты редактора, были свои симпатии. Нравились ему, например, литературные опыты студентки третьего курса Татьяны Скакун. Таня писала о целине, о поисках романтики, о горных походах. Редактор понимал, что так просто, как она, могли писать очень немногие. Юрий Пантелеймонович знал цену этой простоте, и иногда Танины заметки помещал на первой полосе. На Таню Юрий Пантелеймонович обратил внимание не случайно. Она была дочерью филолога. Отец ее был заведующим кафедрой литературы в Шахтинском пединституте, а позже директором школы. Как у отца, у нее была идеальная речь, а правила грамматики она не заучивала. Достаточно ей было увидеть текст, и она запоминала, что писать нужно именно так. В школе Таня была отличницей. Других оценок, кроме пятерок, у нее просто не было. Может быть, поэтому отец, Иван Григорьевич, о старшей взрослеющей дочери не беспокоился. У него было много других дел: добывание угля для школы, беседы с двоечниками, работа с учителями, выпускники. Да еще он работал над диссертацией, а на лето всегда брал подработки. С отцом Тане удавалось поговорить очень редко, да к тому же она была нянькой своей младшей сестренки. И вот, когда Таня была в десятом классе, отец ее неожиданно умер. Она очень тяжело перенесла потерю отца. После окончания школы ей нужно было подумать о том, чем занять себя. В школе она задумывалась о профессии связанной с литературой. Но, оказавшись без отца, поступила в политех, где ей пришлось жить на стипендию. У Тани был свой особенный мир света и тени, без каких бы то ни было полутонов. Слово компромисс для нее означало тоже, что и предательство. Именно это, вероятно,  нравилось в ее творчестве Юрию Пантелеймоновичу. И потому, уже через много лет, при каждой встрече он задавал мне один и тот же вопрос, - почему Таня не пишет? А Таня, после института попала совсем в другой мир, который она не принимала, и писать о котором не могла, да и не знала, нужно ли писать об этом? Для себя она записала: «В этот мир и чудесный, и глупый Каждый смотрит сквозь стекла своих очков, У одних там – лиловая скука, У других – голубой безмятежный покой. Вот девчёнка с глазами лучистыми, Для которой вокруг весна. И в глазах ее все очень чистое; даже розовое слегка. Только дни после ясной юности снимут с глаз розоватый налет. Станет девочка жить без глупостей. Трезво-белый к ней цвет придёт. Или нет – она выберет яркие, с ослепительно-красным очки. Жизни полной события яркие к ней придут после светлой весны. Смотрят люди сквозь стекла дымчатые. В мутно-серое свет погрузя, Через какие-то странно расплывчатые, Где понять ничего нельзя». И еще из Таниной записной книжки: «Боже, сколько лжи, подлости, мелочности и уродства таит в себе жизнь! Такие отвратительные сюрпризы… Неужели я была слепа. Мерзость, все мерзость. Во что верить? Где он, чистый незапятнанный идеал?» Она не принимала того, что выстрадал, и к чему призывал афинский мудрец, живший две с половиной тысячи лет до нее: «Все подвергай сомненью!» Жить и во всем сомневаться, она не могла. Ей нужен был идеал, светлый остров, на котором она бы жила, верила бы в этот идеал и не сомневалась бы в нем. Она признавала только лучшее: - Если ты тенор, то пой, как Лучано Паваротти, если стихи читаешь, то читай, как Михаил Казаков. Остальное ее не интересовало. В юности Таня в Большом театре видела Майю Плесецкую в Кармэн сюите, была на спектаклях Сергея Юрского и Инокентия Смоктуновского. Уговорить ее пойти в местный театр по этой причине, было невозможно.   
Через несколько лет после окончания института, она говорила, что парни и девушки только в студенческие годы на равных. Но, если студентка до окончания учебы не успеет выйти замуж, то потом ее ждет унижение.
Если какой-то человек был ей симпатичен, она доверяла ему во всем, и наоборот, мнение тех, кто не пользовался доверием, ее не интересовало. Позже, когда мода на чтение стихов прошла, Татьяна Ивановна удивляла своих молодых друзей чтением наизусть Лорки или Марины Цветаевой, которых она полюбила в юности.
Юрий Пантелеймонович, после того, как поэты разъехались, вышел на пенсию. Взрослые его сыновья занялись издательским бизнесом. Старший из них издал «Энциклопедию Новочеркасска». Статьи для издания писали знакомые Юрия Пантелеймоновича по газете, а он, понятно, был их редактором.

Бездействием утомлены

Юрию Кудрявцеву, в отличие от многих, повезло. За отпущенный ему срок он прожил несколько жизней. Главная его жизнь – это учеба, а затем работа в Новочеркасском политехническом институте. Юрий после окончания вуза остался работать ассистентом на химфаке. Там он проработал до последнего дня. Научная жизнь его сложилась удачно. Он прошел все ступени по научной и педагогической лестнице, стал доктором технических наук, профессором, заведующим кафедрой. Успешный разработчик-электрохимик полтора года проработал в интернациональном коллективе в Южной Корее. Научные статьи, патенты, аспиранты – такова видимая часть жизни Юрия Дмитриевича. Но, вместе с тем, Юрий был заядлым горным туристом. Камчатка, Памир и, конечно, Кавказ – места, которые он облазил вместе с друзьями. В горах, однако, Юрий не просто шагал от перевала к перевалу. Он смотрел и видел, а об увиденном писал в «Кадры индустрии». Читателям нравилась наблюдательность Юрия. Иногда из походов он привозил стихи.
Стихи он писал не только в походах. Некоторые из них он посвящал друзьям и любимым женщинам. Скорее всего, к поэтическому творчеству своему он относился не очень серьезно. Он никогда не читал своих стихотворений со сцены, не пытался пробиться в толстые журналы, не стучался в двери литературных салонов. Но друзья, к счастью, собрали его стихотворные тексты и издали небольшой сборник. Он в основном среди знакомых Юрия и разошелся, так что поэт Юрий Кудрявцев для широкой читающей публики остался малоизвестным и до последних его дней малопрочитанным.
Юрий Кудрявцев был старше поэтов начала шестидесятых. Но он с некоторыми из них был знаком, ибо был смотрящим за самодеятельностью от партбюро. С большим интересом наблюдал молодой ассистент за процессом студенческого творчества. Позже он напишет замечательный очерк об институтских талантах тех лет.   
Собственные его стихи начали появляться в «Кадрах индустрии» в семидесятых годах. Писал он немного. Выходило где-то по одному стихотворению в год.  Да и то, вместе с эпиграммами и поздравлениями.    
После неудачной операции Юрий Кудрявцев не смог ходить, и десять последних лет провел прикованным к постели. Даже в таком положении Юрий Дмитриевич продолжал работать, писать научные статьи и воспоминания. Многочисленные друзья каждую неделю приходили навестить его, но разговоров о поэзии как-то не получалось. О поэтическом творчестве Юрия Дмитриевича опять заговорили после его кончины.
Читая его стихи, непременно вспоминаешь политехнический институт, место, где работал поэт. Думаю, что именно эти храмы науки – корпуса института вдохновляли его при написанию поэтических строк.
Еще бы, тех, кому посчастливилось учиться или работать в политехническом, каждое утро встречают ионические колонны, портики, своды и капители. Между корпусами политеха особенный воздух Античной Элады. Здесь, как в древней эллинистической сатрапии с барельефов и с высот тысячелетий глядят на тебя немигающими взорами античные боги. И если ты настоящий поэт, то можешь ли ты притворяться и лгать перед ликами Зевса-громовержца и Афины Паллады?
Конечно, многие строфы, написанные поэтом Юрием Кудрявцевым уязвимы для критики, но другие, напротив, поражают элегантностью, простатой и красотой слов.
Мы живем в эпоху прогресса. Прогресс во всех сферах и в поэзии тоже. Писать так, как прежде, сегодня уже нельзя. А как нужно? Чтобы доказать свою современность поэту приходится ломать рифму, ритм и все остальное. Да, получается ново, но часто коряво. И читает ли это кто-либо? Помнит ли кто-нибудь стихи и имена таких стихотворцев?
Поэт Юрий Кудрявцев традиционен. Строки его стихов легки и прозрачны, фразы красивы, они запоминаются. От стихотворных слов мысли ветвятся, как поросль от корня. В его стихах не только текст, но и подтекст, а также виден сам автор. Много раз говорили о том, что настоящий мастер – это том, что отсекает от куска мрамора все лишнее. Юрий был именно таким мастером, открывателем глубин русской речи.
Его слова «В плену у белой пелены» - прекрасны. «Бездействием утомлены» - что это, парадокс? Обычно люди стремятся к бездействию. Скорее бы работа закончилась и домой. Там  - телевизор, интернет, пиво и просто бездействие. Нет, бездействие тоже утомляет, - говорит поэт.
Читая его стихи, понимаешь, что поэт это не тот, кто научился рифмовать, а тот, кто видит, что другим не дано.

На снимке Владимир Иванович Кулешов.