как селькуп познакомился с Ли Бо

Ни дня, ни покоя у то ли рыбака, то ли ещё у кого.
Секунды светлого дня запоминаются - коровы.

Ловец луны, запутал в волосах твоих букашек серебристых рой, что спят сейчас. Сейчас! Жужжание перил развёрнутых на запад, окна околоём беззвучного пруда, виляние ветрил ветвей седого короля всех тополей, и спуск воды по камешкам  хребта, и спуск к воде по жёлтому песку.  Я наклоняюсь, ветер нежит поросль,  анютины глаза, в Бурятии коровы на ветру среди снегов стараются найти траву, дрожат, мороза не приемля ни когда, но жрать охота, голод бьёт железом в мять желудка, и в голову,  нелепей самолёта. Но,  быстрый ветер щиплет травку первый, не оставляя тепловозам  даже малый шанс! Кипит в пятнистом теле голод и гаснет страх.  А эти рёбра – рёбра корабля, рога – рога Луны и слёзы – соль земли. В отрытой ране рубиновый огонь, прирученный\измеренный тобой, линейкой школьной, скрывая вход, кольцо и крылья  закрученных болтов,  в гвоздях здесь  смысла нет.   Здесь - рассыпана крупа из рта по грязной горловине окутанных туманами сердец  варёных куриц унитазов,  где от накала белыми ногтями узор тобою выцарапан/выжжен, разбросаны они одною буквой Сы. Жгут мыслей  Сян, вся путаница дня, на почве тишины цветы и травы, внутри её бегут  кроты, мышиные стада, прожорливых коров боясь, страдая. Исключено! Ты не проснёшься здесь, проснёшься там, где нет и края, где серебристый луч  ловя, на самом кончике травы качаясь, ты вспоминаешь о..., и всё что было там, где -о- угрюмо вспоминаешь, тогда лишь ты жила, корова дней моих. Теперь стоишь упорно и немного криво, нелепые рога, раздутые бока, бессменно глупое жевание травы,…  когда мы знаем - узнаём о том, о сём, об этом?, что зеркало не гладко и не глянцевито, и что не отражает то, что видит глаз... Корова смотрит и в глазах её играют серебряные рыбки, в глазах её рассыпана крупа зимы. Песок, снег, грязь, вонючие дороги, расхристанные города, деревни без порогов, леса, озёра, реки, всё скрученное ветром и могильным тупиком, всё это веко нижнее, а небо – верхнее, а глаз\взгляд\исступление  где То сбоку, от туда смотрит, создаёт, летит серебряной крупой в больших глазах коровы. Выучивая на стекле окна узорный водоём.  Где плавает бАрдовой рыбой шрам, закрытый до восторга, до секунды, до встречи, до потом.  Кто в этом всём Бардо поможет кроме вас?  Коровы жгут листву и дышат дым всем сердцем, туман встаёт над сумрачной рекой, как в рукаве бесшовном шёлковохалатном, с драконами и пчёлами и волнами, течёт могучая река, впадая, где то море воды или песка.  Пастух уснул,проснулись насекомые букашки и зазвенели над коровами, светло.
Жду!- и светло!  Даже  ночной порой! Когда стена встаёт перед ветрами, по позвоночнику, виляя змеем серым, под перескоком звёзд, под их дождём. И кто-то зажигает на ней свечи.
Серебро не даётся познанью, то становится ярче луны, то, поблекшее, в черноё льётся. Серебро не даётся глазам, и на вкус оно рыба рыбой,  холодное  для руки,  оно безразлично  и  молчаливо. Нет луны, но и что ж!
Свечи ночные городской стены у озера, нет луны, человек на лодке шепчет – пора тишины, но другого хочется, сны не снятся, поэтому ночью на лодку и в озеро, эти свечи только в ночном озере видны...
Поверхность озерной воды, кажется понятной. Продавливая килем путь  толирыбак думает, что режет воду, режет свечи и когда до ушей  долетает шум надвигающегося дня, он шагает из лодки  в поезд  утра, выпячиваясь на алом фоне запятой, или кляксой, с дрожащими краями, трепетно касаясь  поверхностью  самого самыча дня,  мяса или огня,  глазного яблока. Далее, он исчезает в этой влаге, в этом  неслышимом, но чуемом крыле, нет, животе бронзовой собаки\льва\чудища с шаром на шее, шаром во рту\пасте\пещере, с гривой\лесом\дымом, с глазами страшными\ужастными\родными.