Серна и носорог

      Кабарга, лань, серна – невероятно красивые названия, также как и невероятно красивые животные. И слово животные кажется здесь даже неуместным, грубым. Лучше – создания.  Особенно мне нравится серна. Эта стройная горная антилопа мне всегда представлялась стоящей где-то на выступе скалы в лучах заходящего солнца – свободная, недоступная, с огромными дикими пугливыми глазами. Казалось, достаточно только дунуть в ее сторону, как она, вздрогнув всем телом, тут же сорвется с места и исчезнет, как видение.
 
        И вот в нашей научно-исследовательской лаборатории появилась серна. И звали ее Татьяна.
 
        Надо сказать, лаборатория эта была элитным подразделением Государственной Академии нефти и газа им. И.М. Губкина – известной на всю страну, знаменитой «керосинки». А элитным потому, что в нашем распоряжении была самая современная японская электронная аппаратура стоимостью под миллион баксов, использование которой было отражено в длинном красивом названии: «Проблемная научно-исследовательская лаборатория по изучению нефтегазоносных пород методами электронной микроскопии и микрозондирования».  Мы выдавали уникальные данные о составе и строении этих самых пород, пользовались уважением коллег и поддержкой руководства. На дверях лаборатории висели отпугивающие знаки радиационной опасности, мы ходили в белых халатах, как в каком-нибудь пультовом зале атомной электростанции и вообще ощущали себя белой косточкой.
      
         Штат лаборатории был небольшой, всего семь человек.  Начальница Регина  в научном отношении представляла собой ноль, но у нее была лапа в лице свекра – чиновника Совмина, который способствовал созданию лаборатории и покупке дорогостоящего оборудования. Поэтому она считала лабораторию своей собственностью, в соблюдении сотрудниками рабочего режима  вполне оправдывала свое имя,  но в целом жизнь была терпимой. Правда, надо отдать Регине должное – перед начальством она поддерживала имидж лаборатории, обеспечивала ее работой и, в принципе, выполняла этакую роль менеджера.  Сама же по себе Регина была низкорослым созданием средней упитанности, с маловыразительным лицом и все подмечающими глазками, которые в мгновение ока могли стать злыми и жесткими.
       
          Научный сотрудник лаборатории Володя был по своей специализации геофизик, и я не мог взять в толк,  чем он вообще мог у нас заниматься, так как от изучения вещества он был также далек, как Земля от созвездия Волопаса. Он недавно вернулся из трехлетней загранкомандировки в Алжир, где  подымал уровень преподавания  геофизических дисциплин в тамошнем институте нефти и химии, и, видимо из-за отсутствия в нашей Академии свободной штатной единицы на кафедре геофизики, его втюрили к нам. Он сидел за выделенным ему столиком и занимался, в основном, тем, что переводил с французского для ВИНИТИ зарубежные статьи, пополняя этим свой семейный бюджет. Мне, честно говоря, на все это было плевать, против Володи я в принципе ничего не имел и у меня с ним даже сложились нормальные товарищеские отношения. Был он рафинированно вежлив, а накануне праздников рассылал не меньше двух десятков поздравительных открыток.
 
        Другой сотрудник, тоже Володя, был технарь по образованию, отлично разбирался в сложной электронно-микроскопической аппаратуре, был автором нескольких методических приемов в изучении порового пространства горных пород, но геологическая интерпретация давалась ему с трудом, и мне приходилось эту часть его работы брать на себя. Мы с ним прекрасно уживались, могли после рабочего дня  принять по семьдесят граммов ректификата, выписываемого для профилактической «промывки оптических осей» микроскопа, и вести затем задушевную беседу на различные темы. У него на все была своя точка зрения, и не было ни одного житейского вопроса, на который он не дал бы исчерпывающего ответа. Володя был абсолютно равнодушен к наследию всемирной литературы, как, впрочем, и вообще к культурному наследию мировой цивилизации.  Как-то, будучи у него дома я  приятно удивился, увидев за стеклами книжных стеллажей плотные ряды новеньких томов мировой классики. Тогда это был страшный дефицит и за каждую книжку, будь то «Три товарища» Ремарка или «Идиот» Достоевского, надо было сдать двадцать килограммов макулатуры. А литературная коллекция Володи тянула на целый грузовик. «Представляешь?», - увидев мою реакцию, сказал он, - «я ни одной  из них не читал». «Тогда зачем ты их покупал?», - «ну, так, мало ли, пригодится когда-нибудь».

        Еще Катерина – девица стервозная, с гипертрофированным самомнением и завышенным требованием внимания к своей особе. Она царапала свою кандидатскую, и уже от одного осознания этого ее буквально распирало. Это была крупная, грудастая, застрявшая в девках бабенка, что, наверное, и являлось причиной язвительности ее неуживчивого характера.

        Инженер-электронщик Слава, призванный следить за рабочим состоянием приборов, искренне считал, что человеку сначала нужно дать большой оклад и тогда он будет хорошо работать. Хотя, на мой взгляд, сначала надо показать, на что ты способен, а уж потом качать права. Поскольку в этом отношении он не нашел понимания со стороны Регины, то предпочитал в рабочее время сидеть дома, благо жил в пяти минутах ходьбы,  и являться по звонку, когда требовалось его присутствие. Этакий мальчик по вызову. На том и сошлись.

          Лаборантка Наташа – маленькая, полноватая, обремененная семейными заботами молодуха с простеньким лицом. Других тем, кроме бытовых она не признавала, одного за другим родила двоих детей и сейчас с нетерпением ждала третьего, чтобы потребовать от государства причитающуюся за это трехкомнатную квартиру, в соответствии с жилищным кодексом, гарантирующим жилье многодетным семьям. Ну-ну,  блажен, кто верует.

       Теперь вот я, ваш покорный слуга. Зовут меня Феликс. Мне сорок один. До этого работал в Институте  геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии АН СССР. Институт этот старый, солидный, с традициями и мировой известностью. Круг моих геологических интересов был обширен, но  конек – изучение вещества. Как-то, прознав про оснащенность этой лаборатории таким современным оборудованием, обратился с просьбой выполнить несколько определений. Затем по этим результатам написал для одного академического журнала хорошую статью, честно поставив по алфавиту фамилию Регины впереди себя, чем сразил ее прагматичное сердце. Она полтора года уговаривала меня перейти к ней на работу в лабораторию, пока я, наконец, не сдался.  Я понял, что Регина рассчитывала на меня как на мозг лаборатории и, как мне кажется, не ошиблась.
 
        Что касается меня лично, то для своего возраста выглядел я, в общем-то, неплохо. Крепок, подтянут, всегда хорошо одет, блондин с твердыми чертами лица и плотно сжатыми волевыми губами. Был когда-то кандидатом в мастера спорта по боксу, но и сейчас поддерживал форму, каждое утро совершая пробежки по Деревлевскому лесу, что рядом с моим метро Беляево. Что еще? Регулярно езжу на шабашки для поддержания физического тонуса и личного бюджета. Трижды был женат. Первая жена, врач-педиатр Юля, подала на развод, как только я, бросив преподавательскую карьеру в Саратовском госуниверситете,  в одночасье сорвался в Москву и поступил в очную академическую аспирантуру. Юля вскоре вышла замуж за татарина шофера из их поликлиники, обеспечив себе относительное финансовое благополучие, чего я при всем желании не мог сделать, даже разгружая по выходным вагоны на товарной станции. Я же в свою очередь женился в Москве на Леночке, лаборантке академического Геологического института. Но счастье наше было недолгим - пятого мая мы расписались, а первого июля она погибла в автомобильной катастрофе в экспедиции на Южном Урале. Так я стал вдовцом. Не находя себе места, весь потерянный и опустошенный,  написал о своем горе в Ташкент Люсе Поповой. Познакомился я с ней на какой-то научной конференции, проходившей в нашем институте. С какой стати я ей написал, сам не знаю. Наверное, потому что требовалось с кем-то поделиться. Неожиданно получил от нее теплое сострадательное письмо, тронувшее меня до глубины души, и в котором она, между прочим, сообщила, что сама пережила несчастье – ее мужа, журналиста, три года назад зарезали на улице бандиты, и она осталась с маленьким годовалым сыном.  Это письмо и сходство судеб сблизило  нас. Мы стали переписываться. Кончилось тем, что через год я прилетел в Ташкент, и мы там расписались. На этом наша «семейная» жизнь окончилась. Она не желала переезжать в Москву, а я – в Ташкент. Но ее можно было понять. Папа у нее был известный геолог, академик Попов, руководитель большой Проблемной лаборатории в Ташкентском университете, мать работала там же доцентом, и переться с малолетним сыном на руках от обустроенного быта в Москву, в неизвестность, из-под крыла благополучных родителей Люсе не светило. Эта волынка тянулась несколько лет, за которые мы виделись раз пять. Практически я снова был вдовцом, только уже соломенным. В конце концов, мне эта бодяга надоела, и я попросил Люсю дать согласие на развод, что она охотно и сделала.

         Итак, что мы в итоге имеем? Ироничный скептик (это уже слишком, но пусть так останется), холостяк  со стажем, с заиндевевшим, или, скажем так, впавшим в анабиоз сердцем, которое выработало весь свой ресурс любви и, по-видимому, уже было неспособно к проявлению глубоких чувств. Не бабник, готовый волочиться за первой попавшейся юбкой, хотя и не против непродолжительной и необременительной интрижки, но не более того. Многоопытен, и «стрелянием» глазками  его не возьмешь.

         И вот тут-то, как я уже говорил, в нашей лаборатории и появилась она – серна. Не знаю, почему мне сразу пришло это сравнение? Я даже толком рассмотреть-то не успел, тем более, что была она в скрывавшем фигурку белом халатике, являвшегося  обязательном атрибутом одежды в нашей лаборатории. Именно фигурку, не смотря на то, что своим опытным глазом я сразу определил – метр шестьдесят пять – рост Венеры. Я сразу почувствовал, что под халатиком скрывается доверчивое и пылкое существо, но, в отличие от серны, с глазами отнюдь не пугливыми, а, наоборот, доброжелательными, открытыми, с легкой лукавинкой.  А однажды, когда она, сидя за растровым электронным микроскопом, посмотрела на меня, чуть скосив глаза, я, помимо всего прочего, увидел любопытство, смешенное с глубоко запрятанным кокетством,  характерным  для красивых, знающих себе цену, женщин.  Нет, поистине глаза – зеркало души!
 
          Серна пришла к нам из Московского университета, у нее была своя научная тема, которая, забегая вперед, скажу, была потом с блеском защищена в виде диссертации .

    Мы стояли с серной в фотокомнате, и при слабом свете красного фонаря  я объяснял ей, как нужно заправлять в проявительный бачок отснятую пленку. В тесном пространстве комнатенки мы почти касались друг друга, и я всеми фибрами своего тела почувствовал, как от серны исходят волнующие флюиды. «Феля, стоп! Не гони лошадей, и, потом, ты на работе», - одернул меня внутренний голос бывалого ловеласа.
- Мне, кажется, Татьяна Алексеевна, что вы меня боитесь, - не найдя ничего лучшего, сказал я.
- Да, - послышался в ответ тихий, чуть дрожащий голос.
- Не бойтесь, я не страшный. И чтобы убедиться в этом, предлагаю провести сегодняшний вечер вместе. Как вы на это смотрите?
        Серна промолчала, но я почувствовал, что она не возражает, и тем более, как известно,  молчание – знак согласия.
 - Ну, так как? – спросил я Татьяну после работы.
- Хорошо, - просто и доверчиво ответила она.

      Осень была в самом разгаре, стояло бабье лето, лучи заходящего солнца золотили пожелтевшие листья берез. Мы шли по бульвару улицы Дмитрия Ульянова в сторону метро Академическая. Здесь наши пути-дорожки должны были разойтись – мне до Беляево направо, а ей до Бабушкинской в противоположную сторону. Что же делать? Не в кино же вести, как какой-нибудь первокурсник. В моем кейсе лежала бутылка «Чинзано», которую я предусмотрительно  прихватил, сбегав во время работы в соседний  магазин с коварной мыслью, что мне удастся  заманить дикую серну в мое логово. «Девушку с глазами дикой серны полюбил суровый капитан», - пришли в голову слова какой-то пиратской песенки. А почему бы нет. Я вдруг почувствовал, как меня неудержимо влекло к этому трогательному и беззащитному созданию. Что-то дрогнуло в моей душе,  и я подумал: « Может, это как раз то, что нужно мне? И даже не мне, а нам обоим?».
 
        Я вопросительно взглянул на серну, она все поняла и сказала - « нет, мне надо домой».
- Ну что ж, - несколько разочарованно ответил я, - тогда, может быть, выпьем по глотку вина в память о нашей прогулке? А там, глядишь, и передумаешь. Поедем ко мне, посмотришь хижину холостяка.
Я открыл свой кейс, достал «Чинзано», и тут произошло нечто.  Татьяна взяла из моих рук бутылку и с размаху бахнула ее о каменный бордюр – осколки разлетелись и темно-красная жидкость – пьянящая кровь итальянских виноградников – разлилась по серому асфальту. Хорошенькое начало! Вот тебе и дикая пугливая серна. Что дикая – это я только что понял, но, как оказалось, отнюдь не пугливая. Ну и дура-ак! Тоже мне знаток женских душ.
- Не надо меня провожать, - холодно сказала она, но мне послышался какой-то оттенок,  похожий на раскаяние. Значит, еще не все потеряно.

        Рядом, практически у самого спуска в метро, находился небольшой ресторанчик  «Ханой». Раньше это была столовая «Студенческая». У кого, с  каким больным воображением возникло это название? Ведь на семь верст округ не было ни одного вуза, разве что наша «керосинка»? Зато академических институтов здесь пруд пруди – целый Академгородок. И Институт неорганической химии, и Физический институт им. Лебедева, и Институт металлургии, Институт кристаллографии, Институт молекулярной биологии, Институт микробиологии. Скорее, эту столовую надо было бы назвать «Академическая», как раз под стать станции метро. Но с недавних пор столовую переделали в ресторан под названием «Ханой», что было тоже вполне логично, так как это место пересечения улиц Профсоюзной и Дмитрия Ульянова уже давно носило имя несгибаемого вождя вьетнамского народа Хо Ши Мина.  Я сразу же исследовал это новое заведение и неожиданно подружился с его метрдотелем Ион Ионычем. Сам он приехал из Львова, где поработал в ресторанной сфере, говорил с приятным прибалтийским акцентом и, как  мне признался, в нем был намешан целый коктейль из русской, польской, украинской и латышской крови. Ион Ионыч был всегда одет с иголочки, передвигался по залу с  достоинством и с профессиональным блеском мгновенно определял, какую официантку к какому посетителю послать. «Феликс, - жаловалась мне кто-нибудь из них, очевидно провинившаяся в чем-то, - ну скажи Иону, чтобы он мне хороших клиентов давал».

         И чего мне сразу не пришло в голову пригласить серну в ресторан? 
- Зайдем поужинать? – предложил я, сделав вид, что ничего не произошло.
Татьяна промолчала. Я бережно подхватил ее под руку и подвел к стеклянной двери. Швейцар, увидев меня,  предупредительно открыл дверь и пустил нас внутрь.
- Ион здесь? - С видом завсегдатая спросил я.
- Здесь, здесь, где же ему еще быть, - добродушно пробасил бородатый стражник.
Мы прошли в зал.
- Привет, дорогой мой! – навстречу мне, улыбаясь, спешил Ион.
- Привет, Ион! Вот хотели бы поужинать.
- Конечно, конечно, - сказал Ион, делая  со своим прибалтийским акцентом ударение на «о» и тщательно выговаривая букву «ч».

        Он повел нас через заполненный посетителями гомонящий зал, мимо  музыкантов и танцующей публики. Справа от эстрады в стене была арка с открывающимися «туда-сюда» низкими дверцами, как в салунах из ковбойских вестернов. Пройдя эти дверцы и преодолев несколько ступенек, мы оказались в небольшом уютном банкетном  зале.
- Здесь потише, -  объяснил Ион свой маневр, усаживая нас за небольшой столик у окна.
Мне и раньше приходилось здесь ужинать, когда в ресторане был аншлаг, а если и банкетный зал был занят, то Ион предоставлял мне свой кабинет, где я сидел в гордом одиночестве, а меня обслуживала симпатичная официантка Марина.
 
        Середину зала занимал длинный банкетный стол, за которым сейчас расположилась небольшая компания крепких молодых ребят - по виду братва. Наверное, отмечали  или обговаривали очередной налет на какой-нибудь продуктовый ларек. Правда, сидели тихо. Ион дал нам меню и удалился.
- Салат из ростков молодого бамбука, - начал я читать, - салат из свежих огурцов и ананаса,  жареные креветки, сайгонские блинчики, тонкая рисовая лапша с жареным луком, соевым маслом и уксусом, ну и так далее. Я бы посоветовал салат из ростков бамбука, сайгонские блинчики и жареных креветок.
- Какие необычные блюда, - заметила Татьяна.
- Так здесь же в основном вьетнамская кухня, - пояснил я, - сообразно названию заведения.
Подошла официантка. О, Марина!
- Здравствуйте.
Надо же! И виду не подала, что знает меня. Хорошо их вымуштровал Ионыч. Я помню, как он при мне отчитывал одну: «Чтобы в карманах фартучка ни одного лишнего рубля не было. Все строго по счету. На случай проверки. Чаевые перекладывайте в свои сумочки».
- Здравствуйте. Примите, пожалуйста, заказ.   
Я назвал блюда.
- Хороший выбор, - одобрила Марина.
- А что у вас есть выпить?
- Вьетнамская водка «Ля мой», коньяк, вино.
Татьяна отрицательно покачала головой.
- Хорошо, тогда чего-нибудь безалкогольного.
- Сегодня привезли кокосы, будете?
- Конечно! А еще зеленый чай, и орешки кешью.

       Мне показалось, что Татьяна уже отошла после своего эмоционального взрыва, но по глазам было видно, что ее еще обуревали сомнения – правильно ли она поступила, согласившись пойти в ресторан?
        Довольно скоро столик был сервирован и красиво заставлен аппетитными блюдами вьетнамской кухни.  Экзотически выделялись две  коричневые сферы освобожденного от копры кокосового ореха с воткнутыми в них соломинками. Татьяна взяла одну из них и приложилась к соломинке, по которой потекла прозрачная бесцветная жидкость.
- Ой, как вкусно! А почему она бесцветная?  Ведь молоко называется.
- Не знаю. Наверное, потому что издревле вьетнамцы с раннего детства питались им наряду с молоком матери, то есть по значимости приравнивалось к материнскому молоку.
Мой ответ, по-видимому,  вполне удовлетворил Татьяну, она с уважением посмотрела на кокос и на время оставила его в покое.

       Мы принялись за трапезу, я  развлекал Татьяну смешными историями из полевой жизни геологов и вообще старался, чтобы не было затянувшегося тягостного молчания, памятуя поговорку, что  когда в воздухе неожиданно повисает тишина –  значит, дурак родился.  Татьяна с интересом слушала, смеялась, и я чувствовал, что ей здесь нравится, что она начинает привыкать ко мне – оказывается, не такой уж страшный человек Феликс Андреевич.  Неожиданно нашу идиллию нарушил какой-то подвыпивший парень, появившийся из общего зала, откуда гремела музыка.  Он бесцеремонно подсел к нашему столику и начал что-то несвязно говорить, размахивая руками почти под моим носом.  Только этого идиота здесь еще не хватало. Как я ни пытался утихомирить этого типа, до него не доходило. Мало того, он сделал попытку взять с тарелки креветку. Тогда я встал, поднял его вместе со стулом,  понес к лесенке и бросил через все ступеньки. Салунные дверцы стремительно распахнулись, и ресторанный хам вкатился под ноги танцующей публики. За моей спиной раздались ленивые хлопки в ладоши. Я обернулся. Это братва,  одобрительно ухмыляясь, приветствовала меня.
   
       Я вернулся к нашему  столику.  Серна смотрела на меня  завороженными глазами: Господи! Тот ли это строгий, выдержанный, умный, пользующийся безусловным авторитетом и уважением коллег по работе Феликс Андреевич?
- К сожалению, мне пора, - произнесла Татьяна. 
К сожалению?  Это уже прогресс. 
Подошла Марина.
- Ну, как? Вам понравилось? – спросила она. И ни слова о происшедшем. Да, чувствовалась  «рука» Иона.
- Все замечательно, Мариночка, рассчитай нас.
Мы вышли в зал и направились к выходу. 
 - Уже уходите? – как из-под земли возник Ион Ионыч, - я вас провожу. 
И тоже ни звука об инциденте. Ну, молодец! Наверное, дорогущий стул, стоимостью в половину моей зарплаты, оказался  невредимым.
 Ион довел нас до выхода.
- Приходите  исчо, дорогие, буду рад вас видеть, - сказал он со своим неистребимым акцентом, незаметно показав мне большой палец, и состроив одобрительную мину.
 
         Мы спустились в метро. Вот и платформа. Ей налево, мне направо. Мы стояли и молчали. Всем своим нутром я чувствовал, что серна хочет быть со мной и не решается. Неопределенность ситуации вселяла надежду. Еще не все потеряно. Первым подошел мой поезд, и это все решило. Я подхватил серну под руку, и мы очутились в вагоне.  Было много свободных мест, но мы садиться не стали, а так вот и стояли все четыре остановки  и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Вдруг она положила свои  руки мне на плечи   Всё! Есть контакт!  Меня отпустило.
    
        Наступило утро, Татьяна лежала между мной и спинкой тахты, глаза ее были закрыты. Спит? Я наклонился,  прикоснулся губами к ее щеке и в это время руки обвили меня, а  нежный голос произнес: «Доброе утро, Феликс Андреевич!».
- Доброе утро, Танечка!
В душе у меня все ликовало!  Серна со мной, у меня! 
- Хочешь кофе?
- Очень!

Я мягко освободился от рук и отправился на кухню. Но кофе не обнаружил. Закончился. Эх, жизнь холостяцкая!  Ну да бог с ним. Кофе это так, для гостей, а  вообще-то я предпочитал крепко заваренный чай с изюмом или сушеными финиками.  Преподнесем серне вместо кофе сюрприз.  Я достал из холодильника молоко, вскипятил его и в нем же заварил индийского чаю, добавив чуть-чуть имбиря и корицы. Получился  напиток нежного оливково-бежевого цвета с неповторимым изысканным ароматом и, смею вас заверить, таким же вкусом. Затем отыскал в шкафчике сохранившиеся с незапамятных времен московские хрустящие хлебцы. Нормально для легкого завтрака.
 
     Татьяне я налил этого молочая в красивый бокал глубокого синего цвета с выпуклым золотистым изображением то ли какого-то цветка, то ли солнца, а себе - в стакан с  моим любимым мельхиоровым подстаканником. На нем было изображено, как атомный ледокол преодолевал тяжелые полярные льды, летел спутник, каскады воды низвергались из недр гидроэлектростанции, рабочий в спецовке, держа в руках чертеж, устремлял свой взор в светлое будущее, а цифры 1917-1967 говорили о том, что все это великолепие посвящено 50-летию Великой Октябрьской Революции и демонстрировало достижения  советского народа.  Этот подстаканник я, как последний клептоман, несколько лет тому назад нагло спёр в ресторане гостиницы «Россия», где мы отмечали окончание удачной шабашки.

       Расположил завтрак на небольшом изящном подносе, того же происхождения, что и подстаканник. Но это уже было дело рук Сереги, который также нагло, как и я подстаканник, засунул тогда поднос себе под пиджак, за ремень брюк. Да, видимо, неплохо мы посидели. Потом после ресторана всей компанией отправились ко мне домой, где Серега и забыл благополучно свой трофей.

        Итак, подобно официанту, балансируя с криминальным подносом на одной руке, я вошел в комнату. Моя серна сидела, уютно устроившись на тахте,  уже успев облачиться в одну из моих рубашек. Почему женщины так обожают утром надевать мужские рубашки?
- Что это? Такой необычный вкус, -  воскликнула Татьяна, попробовав содержимое бокала.
Пришлось сознаться.
- Обязательно возьму на вооружение. Очень понравилось. 
- Напиток богов, - согласился я, прихлебывая молочай из стакана и похрустывая московским хлебцем.

        Мы наслаждались чаепитием,  тем, что все вот получилось так, как втайне желали оба. За себя я ручался. А серна? Она смотрела на меня с такой нежностью и обожанием, что у меня не было никаких сомнений – быть нам вместе!
- Ой! Мне уже пора, - воскликнула  Татьяна, посмотрев на часы.
- Да, Танечка, проза жизни – я тоже безнадежно опаздываю, у меня с утра время на микроскопе.
 
         Мы собрались, вышли на Миклухо-Маклая. До метро было всего несколько минут ходьбы, но тут подошел автобус. 
- Рванули! – крикнул я и припустил к остановке.  Татьяна не отставала. Все-таки серна есть серна.  Мы едва успели впрыгнуть в автобус.
- Ну, Феликс Андреевич, вы даете! Такой сильный и одновременно такой стремительный. Прямо как носорог.
 Ничего себе сравненьице! Так я стал носорогом.  Хороша парочка. Серна и носорог.
     С тех пор мы не расставались. А нашему сыну Андрюшке уже пятнадцать лет.