Отче наш

Проснувшись, она встретила новый день улыбкой. По уже заведенному ритуалу с чувством прочла «Отче наш». Это была не привычная слуху каноническая молитва, а придуманная ей самой. С первоисточником ее соединяла только первая фраза «Отче наш, Иже еси на небесех», впоследствии, и от этой строчки осталось только обращение к Богу. Наскоро умывшись, она сделала все хозяйственные дела, села у окна и посмотрела на открывающийся за ним простор. Сразу за забором простирались луга, прерывающие свой разбег неширокой, плавно текущей речкой и синеющим за ней лесом. Детьми они часто бегали купаться, и вблизи лес был скорее темным, но из окна всегда казался окутанным темно-синей дымкой.
Это время и место были ее любимыми. Даже отец, который сначала сердился, что она сидит истуканом и смотрит в одну точку, потихоньку смирился. Жизнь в деревне не располагает к праздному времяпрепровождению, но по негласному закону, это были ее 20 минут. Даже кот Васька уступил ей место на лавке у окна и не отвлекал.
В их семье царил мир и покой. Родители относились друг к другу уважительно. Особого достатка в доме не было, да и откуда ему взяться в послевоенное время. Отец, как бывший танкист, работал на тракторе. Контузия и ранения давали себя знать, только 10 лет и «побаюкал», как он выражался, землю, а после сам лег в нее, как семена, которые сеял. Мать пережила отца на год. В 23 года она уже была одна на белом свете. Отец, остался сиротой во время гражданской, а мать он увез, почти выкрав, подальше от родительского гнева за подобный брак. Она работала в местной библиотеке. Почиталась за «культурную» вместе с председателем колхоза, агрономом и механиком. Глядя на родителей, читая книги, она представляла, какие отношения должны быть в семье. Мужчин на селе осталось мало, война собрала щедрый урожай. Те, что вернулись, были расхватаны девками, что побойчее, да и «солдатки» не терялись «отщипнуть» от чужого счастья. Законные жены догадывались - что на людях утаишь, но редко выносили сор из избы. Лучше пусть он изредка «хвостом вильнет», чем одной куковать с гордостью в обнимку. Да и старели их мужички, опаленные да пораненные в боях, не редко крича по ночам и идя в очередную атаку. А днем нужно было в прямом смысле пахать за себя и за того парня.
Поначалу мужики часто заходили в библиотеку кто втихаря от жен пропустить по стаканчику, а кто и имея виды на молоденькую библиотекаршу. Ухаживания деревенских мужиков ограничивались предложением совместного распития бутылки самогонки. Со временем поток тянувшихся к знаниям поредел: выпивох она сама отвадила, а любители женских прелестей перешли на более доступные персоны. Умники же, берущие казенные книги и пускающие их на самокрутки, были ей пропесочены на колхозном собрании.
Ее сложно было назвать красавицей. Выше среднего роста, прямой нос, карие глаза, высокий лоб, настоящая грива темных волос и все это с налетом азиатчины, доставшейся от отца. Нельзя остановиться на чем-то отдельном, но все вместе гармонировало. То, что по-настоящему притягивало это спокойствие, достоинство и внутренний свет.
Так, между хозяйством и библиотекой и проходила ее жизнь. Когда ей исполнилось 32, и она окончательно утвердила себя в ранге старой девы, произошло это знаменательное, как потом выяснится, в ее жизни событие. Из города на практику приехал молодой агроном. Поскольку Катерина была женщина серьезная и проживала в доме одна, к ней и отправили постояльца.
Парень был совсем молодой, 22 года. Высок, широкоплеч, хорош собой, да еще и блондин с голубыми глазами. Оказалось, что он знал много стихов и не советских, про пятилетки-вагонетки, а поэтов «Серебряного века». В общем-то, на этой почве они и сблизились. Долго вечеряли за чаем и нехитрой снедью, декламируя любимые произведения. Потихоньку, она стала смотреть на него другими глазами. Сергей приносил ей цветы с ближайших лугов, делал ненавязчивые комплементы. Однажды, он вернулся домой с бутылкой вина и конфетами, оповестив о своем дне рождения. Она, постелила новую скатерть, спешно накрыла на стол, попеняв ему, что не предупредил заранее. Надела свое лучшее платье и подарила ему трофейную бритву, привезенную еще отцом из Германии. В этот вечер они засиделись дольше обычного. После выпитого Катерина быстро захмелела. Достав привезенный отцом же патефон, предложила потанцевать. Вот там-то, в танце, он ее в первый раз и поцеловал. У нее в голове взорвались тысячи искр. Не смотря на молодость, он оказался опытным любовником. Она и не знала, что это может так происходить.
Утро они встретили в одной постели. Она проснулась раньше него, но боялась пошевелиться, чтобы не разбудить. Лежала, уткнувшись головой в его плечо, счастливо улыбаясь. Потом на цыпочках выбралась в сени, стараясь наступать на наименее скрипучие половицы, и уже там оделась. Быстро покончила с хозяйственными делами, оставила ему завтрак на столе и ушла в поле. Долго бродила по мокрой траве, прислушиваясь к внутреннему состоянию. Смех без причины, любовь ко всему окружающему, ощущение силы и нужности кому-то, наверное, это и было счастьем. Она не задумывалась, как долго оно продлится, ей просто хотелось получше запомнить это чувство. После еще нескольких, таких же замечательных вечеров и ночей, квартирант стал приходить все позже. А потом и вовсе не пришел, сославшись на полевые работы. Сарафанное радио работает быстро. Его видели выходящим поутру от Пригориной, вдовствующей разбитной бабенки. Вечером она ждала его, чтобы поговорить об этом. Он пришел, как ни в чем не бывало. Мимоходом чмокнул ее и спросил, есть ли чего-нибудь поесть. Катерина достала картошку и квашеную капусту, и села, напротив, по-матерински радуясь его аппетиту. После еды она набралась смелости и спросила: «Правду бабы болтают, что видели тебя ночью у Пригориной?»
Сергей посмотрел на нее жестким взглядом.
- А ты что, сплетни обо мне собираешь? Так ты мне не жена! – отрезал он. Окрутила меня своими стихами. Все, полакомилась парным мясом и хватит. Съезжаю я.
Ком в горле не позволил ей вскрикнуть, а гордость удерживать его. Так и сидела молча, пока он собирал свои вещи. Да и много ли тех вещей у командировочного. Побросав все в фанерный чемодан, Сергей, не прощаясь, двинулся к выходу. Остановившись в дверях, он повернулся и бросил ей подаренную бритву со словами: «Тоже мне, подарочек!». Она так и не поняла, к ней относилась эта фраза или к бритве.
Хлопнувшая дверь разделила ее жизнь на до и после. Первое время она еще в тайне ждала, что он вернется, надеясь, что он почувствовал тоже, что и она в поле. Молодой, глупый, вот баба и окрутила. Ничего, откусит, в раз поймет, чем пирог от сухаря отличается. Она уже не думала о гордости, ей хотелось простого бабского счастья, чтобы мужик был в доме, детский смех, чтобы было кому поплакаться и кого самой пожалеть. Они встречались несколько раз на улице, но Сергей каждый раз демонстративно проходил мимо.
Местные новости разносились быстро. Сергей съехал от Пригориной и поселился у продавщицы магазина Люськи, которая ради такого дела отшила местного механизатора. Деревенские мужики не одобрили подобного «дон жуанства» и у Люськи во дворе случилась драка. Городского решили поучить уму-разуму. Пришли, как водится гурьбой, матерясь и заводя себя. «Причина» ссоры и не думала разнимать парней, она гордо стояла на крыльце, наслаждаясь зрелищем. Сергей предложил честный бой – один на один и легко одолел самовыдвиженца от деревенских ратных сил, в лице отставного механизатора. Но местные парни презрели условия договора и решили довести воспитательный процесс до конца, разобрав для более доходчивого объяснения люськин штакетник. Сергей заперся в доме, а горе-воспитатели, побив для порядка стекла, разошлись по домам, под дикий ор поднятый женщинами.
Не известно, в Сергее ли проснулась тоска по малой родине или председатель услал его от греха, но утренней лошадью, под покровом тумана, практикант отбыл в райцентр.
Дни складывались в недели, недели в месяцы. К концу второго месяца Катерина почуяла неладное, а когда тошнота стала подступать все чаще, с ужасом поняла, что беременна. Одна, без мужика, да еще среди кумушек, перемывающих косточки, она растить ребенка побоялась. В соседней деревне жила бабка, которая по-тихому могла помочь ее беде. Грех, конечно, а что делать?! Приняв нелегкое решение, она долго крутилась и забылась только под утро, тяжелым, не освежающим сном. Снилось ей, что родила она мальчика, здоровенького, красивого и очень похожего на Сергея. Мальченка тянул к ней ручки, улыбался, и столько любви и радости шло от него, что она опять испытала то чувство, как после первой ночи с Сергеем, в поле. Утром она к бабке не поехала. В положенный срок она родила мальчика. Он и вправду был похож на отца, здоровый бутуз с огромными глазищами. Косточки ей перемыли еще во время беременности, а как родила, бросились помогать, кто чем мог. На деревне всегда так, пока мир – могут собачиться, а если пришла беда, то встают друг за друга горой. Сына назвали Александром, в честь деда, в купе с отчеством получилось Александр Сергеевич, прямо как Пушкин.
Сашка рос бойким, рано начал ползать, потом ходить. А в возрасте двух лет случилась беда – подхватил воспаление легких. Какая в деревне медицина? Пока разобрались, ребенок уже был на грани. Местные бабки посоветовали молиться. А как и кому, если в доме отродясь и иконы-то не было. Все что и знала, так где-то услышанную строчку – «Отче наш, Иже еси на небесех». Встала она в изголовье сына на колени, да и начала молиться, как умела. Просила о здравии единственного сына, всю жизнь свою рассказала, даже не заметила, как утро настало. Уж неизвестно, дошла ли до адресата молитва или тяга к жизни у малыша оказалась сильная, а пошел он с того утра на поправку. А мать продолжала каждое утро и вечер эту свою молитву читать. Все лишнее со временем ушло из нее, осталась только просьба о благополучии и здоровье сына.
Со временем Сашка, все больше становился похожим не на деда, а на отца, что фигурой и лицом, что повадками. Рано начал интересоваться девками, шкодить. Ни ремня не боялся, ни слез матери не стыдился. А в 14 лет угодил в колонию с дружками, за кражу в магазине. Она посылала передачи, ездила каждый год и не переставала два раза в день молиться о сыне. Александр вернулся другим человеком. Дерзкий, наглый, на удивление окрепший. С его прошлым о хорошей работе нечего было и мечтать. Катерина еле упросила, чтобы Сашку посадили на грузовик, благо в колонии он выучился водить. Через полгода он сел уже основательно. На своем грузовике он пытался вывести и продать зерно. И опять ее ждали посылки, поездки и ежедневные молитвы о здоровье сына.
После той отсидки они виделись еще только раз. Сашка вернулся, чтобы отдохнуть и отъесться. В свои 24 он выглядел на все 35. С ним приехал его дружок, явно старше его и с неприятно бегающими глазками. Пропьянствовав две недели, они пропали с ее деньгами. Так она и проводила дни, работая и молясь за сына. Лет 5 назад ей пришло телеграмма, о том, что в таком-то исправительном учреждении умер ее сын и похоронен на местном кладбище.
Впервые в жизни она испытала в тот момент чувство одиночества. Это не когда ты осталась одна, а когда тебе не для чего и не для кого жить, когда тебе одиноко с самой собой. Она пролежала три дня, а на четвертый ей вновь приснился тот сон, который она видела накануне того, как собиралась идти избавляться от плода. Все точь-в-точь как тогда, как - будто и не было этих сорока лет. Сын был жив и здоров, и тянулся к ней, излучая радость.
Значит, сын и после смерти нуждался в ее молитвах и заступничестве перед богом. Катерина спустилась с кровати, села, как в детстве, на скамью у окна и, устремив взор вдаль, начала свою материнскую песню – «Отче наш…»