Доктор Смерть

Всё происходило почти так, как я себе и воображал. Только воображение ворвалось в реальность, по своему обыкновению, - внезапно.
Теперь я шёл по тропическому лесу. Каждый видел по ящику, как ходят по тропическому лесу. Впереди идёт мужик в сомбреро и рубит нависающие лианы большим тесаком. Так делают, если надо провести вьючных животных. Потому, что мулы не умеют приседать. Если пара добропорядочных граждан, за которыми не тащится караван с  кокаином, попытается идти так, то они обрубят друг другу уши, попортят много зелени, а продвинутся мало. Поэтому, учитывая, что проводник пиетета ко мне не испытывал и двигался быстро, наше движение напоминало помесь сарабанды с тарантеллой – поднять руку, присесть, встать, отвести ветку, повернуться боком, нырнуть под лиану – и не потерять из виду голый зад индейца, не получив при этом веткой по глазам.
Итак, мы вышли на открытое пространство.
На этом соответствия моему воображению закончились.
На вырубке, посреди тропической сельвы стояла вилла, какую мог бы построить Корбюзье в свой пуристский период – несколько ступенчатых кубов из белого бетона, ничего лишнего.
Индеец указал рукой на чёрный дверной проём и исчез, скользнув тенью по белой стене.
Я вошёл.
И очутился внутри музыкальной шкатулки красного дерева, на изготовление которой, похоже, пошёл весь лес, вырубленный для постройки этой виллы. Откуда-то сверху падали струны солнечного света, и звуки виолончели казались скользящими по ним. Возможно, декор был рассчитан именно на это – аудиовизуальный эффект оставлял в тени человека, неподвижно сидящего в кресле. А он имел возможность рассмотреть меня – застывшего на фоне яркого прямоугольника двери.
- Добро пожаловать, доктор, - сказал он.
И я пожаловал.
На чёрном столе стояли два стакана и графин с какой-то прозрачной жидкостью, глаза человека за столом почти не отличались от неё цветом, а лицо, - как растрескавшаяся красная глина.
- Вы скрывались здесь всё это время? – Спросил я.
- Нет, - ответил он. – Я жил.
- Наверное, вы изменили имя? – Спросил я.
- Нет, - ответил он. – Я не изменяю.
И это прозвучало двусмысленно.
- Однако, ваше имя известно в большей части мира, - заметил я.
- Здешним людям большая часть мира безразлична, - сказал он.
- Но, вы позвали меня, - полувопросительно ответил я.
- Я пригласил вас потому, что вы археолог, - сказал человек за чёрным столом. – То есть, историк, который опирается на  факты, взятые из земли. А не из лживых книг других историков. Вы изучаете артефакты, а не содержимое кошелька политических заказчиков. Я – артефакт. Я представляю вам себя, каков я есть. Я хочу правды и справедливости, это всё.
- Менгеле, - это синоним  всего самого изуверского,что известно человечеству, - твёрдо сказал я.
- А известно ли человечеству, что такое большой и малый круги кровообращения? – спросил Менгеле.
- Полагаю, что да, - ответил я.
- А вы отдаёте себе отчёт, сколько процентов этого человечества издохло бы в муках, если бы Гарвей не вскрывал живых людей? Трупы вскрывали и за сотни лет до него, но понять, как это работает можно только вживую. Потому, что мёртвая кровь концентрируется в венах, в артериях её нет.
- Вы полагаете, что это оправдывает вас? – спросил я.
- Жизнь не нуждается в оправданиях. Она такова, какова она есть и чтобы быть, жертвует себе себя. Рождение и смерть – её круг кровообращения. Поэтому, какой-нибудь изувер должен препарировать жизнь, чтобы человечество могло понять, как это работает и не стать мёртвой кровью.
- Не изуверу судить, - сказал я.
- Тогда судите Бога, который всё это устроил. Но, вы выбираете на должность Сатаны Менгеле, а потом пользуетесь результатами его вивисекций.
- Что вы имеете в виду? – Изумился я.
- Я имею в виду следы от операций в вашем правом глазу. Вся современная трансплантология осталась бы пустым звуком, если бы американцы не воспользовались результатами моих исследований, которые они украли. А чтобы скрыть следы воровства, им понадобилось демонизировать имя автора, поскольку я отказался сотрудничать с этими продавцами человеческого мяса. Оппенгеймер не отказался. И они тут же сбросили сделанную им атомную бомбу на головы японцам. А пропо, я бы сделал вам пересадку стекловидного тела бесплатно. Мои спонсоры не предполагали торговать здоровьем. Они предполагали честно отбирать око за око, не делая из этого бизнес.
- Вы имеете в виду фашистов? – Спросил я.
- Фашизм, это чисто итальянское явление, которое никогда не вышло за пределы Италии. Как национальное событие, оно не имеет ничего общего с национал-социалистической рабочей партией Германии. В которой у меня никогда не было времени состоять. Напомню, что американская демократия распространилась по всему миру, везде понастроив свои тайные концлагеря, где Джонсоны и Питерсены занимаются тем же самым, чем занимался Менгеле. Только они не собираются дарить это человечеству, они будут торговать. Всё ваше поколение мыслит штампами и брендами, вы выбираете демократию, как «пепси», понятия не имея о качестве альтернатив.
- Вы имеете в виду Бухенвальд? – Поинтересовался я.
- Я имею в виду ваш глаз. Вы же учёный, вы не можете не понимать, сколько человек должны были умереть, чтобы ваш глаз прижился. Вы не можете всерьёз полагать, будто ваши медики разбирают на запчасти трупы, а не живых людей, - трупная ткань не приживётся. А ваша жена, она верит в то, что жидкость, которой она смазывает корни своих волос, - сделана из плаценты, а не человеческих зародышей? При этом, вы вешали нас за то, что мы состригали волосы пленным.
- Я не вешал, - огрызнулся я.
- Так будете. Как только почувствуете праведный гнев. Ваши праведные киногерои творят страшные вещи с неправедными изуверами. И на этих примерах вы воспитываете ваших детей. А потом эти дети творят эти вещи с недочеловеками во Вьетнаме, Ираке и Афганистане.
- Мои дети воспитываются на других примерах, - возразил я.
- Не сомневаюсь. И кушают хорошо. И не потеряют аппетита, когда узнают, что сосисочки, которые они кушают, сделали из тех самых танцующих поросят и поющих овечек, которых они видят в ваших мультфильмах. Потому, что вся ваша культура – лжива и двулична. А дети в Сомали будут голодать. Или продавать свои глаза вам за кусок хлеба. И вы будете называть это демократией.
- С вами было бы ещё хуже, - мрачно сказал я.
- Хуже, но меньше. И честнее. Демократия, это когда хорошо большинству. А в вашем мире, меньшинство жадных и лживых торгашей паразитирует на большинстве, - вплоть до того, что пожирает его физически. Это неестественно. Жизнь не выдержит такой нагрузки. Жизнь может справиться с чем угодно – мором, потопом, сдвигом планетарной оси. Но, она не может справиться с раковой опухолью. Чтобы сохранить жизнь на земле, - вас надо уничтожить.
- Вы уже пытались это сделать, - усмехнулся я.
- Теперь попробуйте вы. Вы должны это сделать для собственного выживания. Раковые клетки – это здоровые клетки, которыми движет больной импульс. Ответить на него отказом, - это значит перестать убивать своего носителя и не сдохнуть вместе с ним.
- И как же осуществить это чудесное перерождение? – Спросил я.
- Не лгать. Принять всё, как оно есть. Жизнь без вашего Добра не имеет в себе Зла. Она жестока, беспощадна и блистающа. Жизнь и смерть – это замкнутый круг. Не лгите себе о Боге, не пытайтесь жить вечно. Если надо умереть – умрите. Если надо убивать – убивайте. Не закрывайте глаз – и не увидите греха. В раю грешных нет. И нет нужды делать других виноватыми. Честь – физический закон этого мира, а не моральное качество. Если вы будете пренебрегать гравитацией, то свернёте себе шею. Не называйте чёрное белым, ибо не отличите дня от ночи. Не клянитесь тем, чего у вас нет. Не подменяйте золото бумажкой. Не убивайте за идею.  Ходите как звери полевые по путям своим – и будете как боги.
- Хороший рецепт, - сказал я. – А если хочется сделать из чьей-то шкуры абажур, так сделайте?
- Да вы уже сделали из всего мира выгребную яму, в которой сгноили миллионы людей без пользы и удовольствия. А теперь плачетесь по абажуру из кожи? А почему вы не плачете по малышам, которые заспиртованы в банках по кунсткамерам? А почему трусливо убить сто тысяч бомбами и закопать их в землю – это нормально, а честно использовать десяток, чтобы миллион мог жить – это бесчеловечно? Потому, что это не соответствует вашим понятиям о Добре и Зле? Почему Менгеле, экспериментировавший на заключённых, - это садист, а господа Брока и Вернике, втыкавшие иголки в мозг живым людям, - это великие учёные? Кто навтыкал вам иголок в мозги, чтобы в них возникли такие понятия? За одну ночь в Дрездене ваши бравые лётчики сожгли напалмом больше людей, чем Освенцим и Бухенвальд вместе взятые, а Геринга вы повесили за то, что он руководил фронтовой авиацией. Это ваша справедливость?  Вы уже начали третью мировую войну – атомную, когда сбросили бомбу на Хиросиму и сделали мировыми две предыдущие, втянув в них свои колонии. Это ваше миролюбие?  Может быть, вы пришли теперь за моей шкурой, чтобы мирно сделать из неё кошелёк для ваших баксов?
- Да! – ответил я.
В моём воспалённом мозгу промелькнули благородные образы героев моей цивилизации – Грязный Гарри, Человек-Паук, Иисус-Христос, Рэмбо, Аль Капоне, Капитан Америка, Лейтенант Колли, Джейсон-против-Фредди Крюгера и Микки Маус. Все они встали за моей спиной, за которой развевался звёздно-полосатый флаг. Я рванул рубаху на груди и сделал шаг назад, доставая из-за пояса ржавые портновские ножницы, библию и айфон, чтобы вызвать на подмогу притаившийся в засаде отряд «морских котиков», - несмотря на свои 96 лет и парализованную ногу, проклятый нацист мог быть ещё очень опасен в своём инвалидном кресле, а ведь нам предстояло ещё, после снятия шкуры и изъятия ценностей, тайком вывезти его на открытый суд демократической общественности в Тель-Авиве.