Ведьмин глаз

(сон, записанный словами)

- Па-ап, а ты ведьму когда-нибудь видел?

Мы сидим около костра на нашем лагерном месте, внутри небольшого пятна света, ограниченного чёрной стеной деревьев, тёмным неясным силуэтом нашей машины и отсвечивающим красным боком нашей палатки. Изредка что-то щёлкает внутри костра, и тогда пучок искр взлетает в небо, смешиваясь там с крупными августовскими звёздами и растворяясь среди них.
Отец отрывает взгляд от костра, задумчиво смотрит на нас- сначала на сестру, потом на меня...

- Видел, а?

...делает движение головой, словно отгоняя невидимую муху, улыбается полу-улыбкой и, наконец, отвечает:

- Нет, саму ведьму я не видел...

Потом смотрит на маму- та, помедлив, кивает головой- и он продолжает:

- ...а вот глаз её видеть довелось.

Отец подкладывает ещё пару веток о костёр, пододвигает полусгоревшие головни ближе друг к другу, слегка откашливается и неторопливо начинает:

- Было это в то лето, когда наш Коленька утонул. Вас, детёныши, у нас ещё не было.
Село наше стояло на берегу широкой реки, среди полей на южной окраине России. Жили мы тогда под помещиком. Только он редко к нам наведывался. Всем распоряжался его управляющий, человек холодный и расчётливый. Наш сельский староста был у него, как говорится, в кармане. Впрочем, грех жаловаться, жили мы неплохо. У нас с мамой был хороший просторный дом над самой рекой.
Чуть ниже нас по течению река делала плавный широкий поворот, и там, начиная прямо из-под нашего крутого берега и уходя почти до середины реки, даже в самый солнечный день отчуждённо темнел омут. Мало кто отваживался подплывать близко к нему. Водовороты, оторвавшиеся от главного течения реки, постоянно волновали поверхность омута, и, говорят, были ещё там холодные ключи, бьющие со дна. Но и это ещё не всё. С этим местом было связано старое поверье- будто во время грозы, если кто рискнёт заплыть на самую середину омута, то омут начнёт показывать круги вокруг того пловца. Чем больше кругов, тем больше воды останется в реке к концу лета, к самой засушливой поре. Ещё говорили, что, чтобы наш пойменный луг дал третий и четвёртый укосы, тех кругов должно быть не меньше девяти. И это бы хорошо- знать насчёт сена и, значит, про зимовку скота, да тому смельчаку это могло бы быть уже ни к чему. Чем больше кругов на воде, тем вернее, что назад он уже не вернётся. Наверное, поэтому омут тот назывался- «Ведьмин глаз».

Где-то в темноте невидимая птица вдруг шумно захлопала крыльями, заставив нас с сестрой вздрогнуть, поплотнее закутаться в свои одеяла и пододвинуться поближе к отцу. Тот ещё раз поправил теряющий свою силу костёр и продолжал:

- Вашему брату Коле было тогда одиннадцать. Был он довольно ладным мальчишкой, ещё не набравшим силу, но уже на пути к ней. Что было в нём особенного, так это стремление, чем бы он ни занимался, сделать это как можно лучше. И это часто ему удавалось. В играх, в беге наперегонки, или кто дальше заплывёт- можно было особенно не гадать, кто выйдет победителем. Добавьте к этому его незлобивый характер и врождённое чувство справедливости- и вот вам портрет предводителя всей нашей сельской детворы. Не ангел, ох, не ангел, но, в общем, славный мальчуган.
Среди детей была одна девчонка. Имени её я и тогда не знал. Звали её по прозвищу- Зеленушка, за её глаза необычного зелёного оттенка. Было Зеленушке тоже лет 10-11. Жила она на краю села со своим дедушкой, сельским пастухом. Дед с раннего утра уходил со стадом, а она, значит, за старшую по дому. Жилось ей, похоже, бедновато- худенькая она была, да и платьице поношенное, но виду никогда не показывала. Наоборот, где какая затея или игра- Зеленушка всегда там, со своим звонким смехом. И откуда только столько характера в ней- ни за что не уступит в соперничестве, да ещё и подзадоривать будет.
Наш Коленька заметно привечал её, да и Зеленушка, хоть и частенько подтрунивала над ним, но не по-злому. Я так думаю, уважали они друг друга за сильный характер. Мы с матерью уже начали было переглядываться насчёт них, да, видно, рановато. 
В тот год весна была поздняя, и скотина долго оставалась в стойлах, доедая последние запасы сена. Впрочем, на сей раз обошлось, и к середине лета от вынужденной голодовки не осталось и следа. Да только и тут не всё вышло ладно. Дождей было мало, и река стала заметно мелеть. Наши мужики стали поговаривать насчёт кормов на следующую зиму- мол, надо будет или скотину на мясо резать, пока в теле, или корма где прикупать. Это если наш луг не даст хороших укосов. И как-то исподволь в разговорах всё чаще стали упоминать «Ведьмин глаз» с его предсказанием. Сначала в шутку, а как река всё продолжала мелеть, уже и не до шуток стало.
Наконец, собрали сельский сход. Все мужики, староста, конечно, и управляющий собственной персоной. Спорили, шумели насчёт кормов, опять омут помянули, да только ни к чему путному не пришли. Управляющий весь сход просидел молча, а в конце встал и сказал:
- Скотину резать- за это господин помещик ни вас, ни меня по голове не погладит. А терять скот зимой- ещё хуже. Объявляю тому смельчаку, кто в грозу в «Ведьмин глаз» заплывёт, 50 рублей серебром.
Сказал и ушёл. На том сход и закончился. А надо сказать, 50 рублей в те времена большие деньги были. Корову дойную, к примеру, можно было купить.
Как на заказ, через день, ближе к вечеру, пришла гроза. Уже с утра у горизонта начали собираться тучи, обещая хороший ливень. Но вместо радостного оживления, всегда воцарявшегося перед летним дождём, в село пришла какая-то неясная тревога. Встречаясь на улице, односельчане коротко здоровались, стараясь не смотреть друг другу в глаза, и скорее шли по своим делам. Даже дети, обычно шумной ватагой носившиеся по селу, попримолкли. И всё чаще взгляды, словно магнитом, притягивало к омуту. А тот, будто сознавая свою возрастающую значимость, всё наливался свинцовой тяжестью, с каким-то мертвенным отливом.
Наконец, тучи сомкнулись над нами, заметно стемнело, ветер поутих и, как всегда внезапно, ослепительно ярко блеснула близкая молния, тут же ударил сильный, с надтреском, гром. И упал ливень- жёсткий и прямой, как наказание за прегрешения наши.
Женщины, торопясь домой, стали кликать детей, нет-нет да и оглядываясь на реку, которая вся покрылась пузырями от вонзающихся в неё крупных дождевых капель. А омут- если у кого хватало смелости посмотреть в ту сторону- являл собой странное зрелище: иссиня-чёрная неспокойная вода его в тех местах, где ливень вонзался в водовороты, вся покрылась полосами пены. Эти полосы всё удлинялись, загибаясь длинными дугами, и то белели отчётливо, когда очередная молния с треском прошивала водяное небо, то пропадали за стеной летящей воды.
Мы тоже ушли в дом, сели вечерять, не зажигая света. Разговор как-то не клеился. Ели молча, не поднимая глаз от тарелок. Коля, по-моему, даже и не доел, когда кто-то вдруг отчаянно застучал в окно и, пересиливая шум ливня, закричал:
- Зеленушка поплыла!
Мы все выбежали на крыльцо. Отсюда, освещаемый вспышками молний, «Ведьмин глаз» был хорошо виден. Он был почти весь покрыт сильно изогнутыми полосами пены, и там, пересекая их, едва различимая, двигалась маленькая фигурка пловца, направляясь прямо к середине этого клокочущего котлована. Как завороженные, смотрели мы, как отчаянный пловец медленно приближался к центру омута. Пенные полосы, казалось, завлекали человека вовнутрь, медленно сходясь позади него, образуя отчётливые, почти правильные кольца.
Вот, наконец, пловец достиг середины омута, вот начал, кажется, продвигаться дальше, в сторону противоположного берега. Молнии теперь били так часто, что всё было видно как на ладони. И, странное дело, ни одна из молний не ударила прямо в омут, где щупленькая фигурка всё старалась вырваться из центра нанизанных друг на друга пенных колец и никак не могла этого сделать.
Никто из нас и не заметил, когда и как исчез с крыльца наш Коленька. Увидели мы его только, когда поплыл он через пенные круги к тому месту, где ещё виднелась над водой голова Зеленушки. Но когда доплыл он, на воде там не было уже никого. Коля стал нырять- раз, другой, третий. Видать, всё глубже пытался достать. На четвёртый раз Коля не вынырнул.
Тут, как конец колдовства, сбоку прорвался край тучи, и лучи заходящего солнца упали на омут, подсвечивая его чёрно-клокочуще-белые круги багрово-красным.
Помню, мы закричали, побежали к реке, да поздно это уже было. Только попался нам навстречу наш управляющий- весь мокрый, глаза безумные- шёл, не разбирая дороги, и всё кричал кому-то:
- Одиннадцать кругов! Одиннадцать кругов!...
Колю прибило к берегу на третий день, а Зеленушку так никогда и не нашли. Осталась от неё только записка, что написала она дедушке в тот день. Мол, если не вернётся, то пусть деда купит себе на те деньги корову, а назовёт её уж как сам захочет. Вишь, хозяюшка-то какая была.
Управляющего нашего на следующий день в душевную больницу увезли. Сказывали, там он и остался. Так что деньги мы сами, всем миром собрали и зеленушкиному деду отдали. Тот сначала не брал, но староста настоял, мол, так Зеленушка велела.
Ну, а мы вскорости уехали из тех мест навсегда. Потом уже и вы у нас появились.

Костёр уже почти догорел, только раскалённые угли ещё неясно светили из-под пепла, отдавая нам своё ровное тепло. Сестра спала, свернувшись калачиком, уютно устроившись под боком у отца. Тот молча сидел, закрыв глаза. Я знал, что он не спит, по слишком уж задумчивому выражению его лица.
Мама тоже не спала- всё смотрела на остывающий костёр, и сквозь костёр, и куда-то далеко-далеко. Я переполз к ней вместе со своим одеялом, прижался к ней спиной, мама обняла меня своей рукой, и мы затихли. Перед моими глазами всё стояла Зеленушка, и брат Коля, которого я никогда не видел, и большой бревенчатый дом на высоком берегу реки. И река. И омут. И эти круги. Эти круги. Эти круги. Эти круги...

(3 августа 1997 г.)