Трещина

Старая женщина вот уже лет 30-40 жила одна в добротном деревянном доме с садом, заросшим яблонями и уставленным ульями пчел на протоптанных в зарослях малины дорожках.

В том саду по центру росла старая широкая яблоня, сильно отличавшаяся от других, и остававшаяся всегда в тени ожиданий быстро полакомиться с нее яблоками.
Она все лето стояла с крупными, но жесткими зелеными плодами. Приземистая, без четко выраженного ствола, с широкой кроной, образованной толстыми скелетными ветвями, растущими почти от самого основания дерева. Короткий мощный ствол же был как будто изломан чудовищной силой, изрублен и небрежно слеплен в кучу заново, бесформенный в наростах и шрамах.
В конце августа, когда другие яблони осыпали сад сплошным ковром ярко желтых медовых и красных тающих уже созревших яблок, она так и оставалась зеленой, сохраняя на ветках весь свой, не слишком и многочисленный урожай, а те немногие плоды, что падали, никого не привлекали своей терпкой незрелостью, даже гусеницы их как будто бы не трогали.
Только в октябре созревали ее поздние яблоки, крупные темно-бордовые, с плотной кожурой и терпко-сладкой мякотью, их было вполовину меньше обычного, они лучше всех хранились, но и исчезали из запасов, как ни странно, быстрее всех, безошибочно выбираемые людьми как лучшие.

По фотограгиям на стенах, в прошлом – женщина была красивой статной, яркой, сейчас же – седая, со слабым здоровьем и скверным характером. Резковатые манеры проступали, когда женщина уставала от невначай пришедших гостей, даже если они и были приглашены, то утомляли ее одиночество довольно быстро. За некоторой черствостью, внезапно сменявшей вот, казалось бы, только что видимую искреннюю радость от встречи, была скрыта какая то тайна, а то и боль.  Но никто никогда не спрашивал ее какая, люди не стремятся помочь в таких ситуациях, да и таким, как она.

Она совсем не выглядела беспомощной, ухаживала за пчелами, мед с ее сада был особенный, зеленовато-темный с явной горчинкой, и обузой никому быть не стремилась, хотя ноги ее уже слушались плохо и одышка возникала от прогулки уже во дворе.

Она жила затворником, никогда не встречали ее в местах, куда люди стекаются обменяться новостями, поговорить о жизни. Но знали и уважали как хорошего, интеллигентного и образованного, человека, и потому как, для простых людей, тот кто несколько лет жил в городе, и побывал в разных местах, непременно стоит как бы выше по социальному статусу. К тому же женщина-ветеран и инвалид войны.
У нее никогда не было ни семьи, ни детей, работала она только дома, но порнихой слыла умелой. Предметом особого восхищения пришедших за шитьем была немецкая ножная швейная машина с резным кованным столом, неизвестно откуда появившаяся,  поговаривали, что трофейная, вывезенная из самой Германии.  В войну, и какое то время после, она скиталась по стране, старым редким знакомым, но пожив в разных местах одна вернулась в уже опустевший родительский дом. Заслуг и наград у нее было много, но она никогда ни с кем не делилась воспоминаниями о  пережитом. А те, кто могли бы это расспросить, не сделали этого, а история ее должна была сохраниться в памяти хотя бы близких людей, к сожалению этого не произошло.

Она была теткой моего отца, и мне стала второй бабушкой,  почти сразу после моего рождения, так получилось, что родители работали и позвали ее к нам, пожить, чтобы ухаживать за мной,  но через несколько месяцев , она снова вернулась к себе на окраину, в дом с садом. Ребенком меня часто привозили к ней на несколько дней, я впитывала таинственную тишину старого дома, где все, казалось было живым и сказочным, печь в полкомнаты, которую почему то почти не топили, и холод временами стоял жуткий, спали в шубах, палати ( прим. : деревянная широкая полка-кровать, обычно в полуметре от потолка), где могли разместиться с десяток гостей,  запретный чердак, темный чулан, подполье размером с сам дом, исследовала настоящие непроходимые джунгли сада, населенные опасными пчелами, позже помогала качать мед, а подростком, когда училась, жила долгое время с ней уже в городе.

Несмотря на очень непростой характер, я с раннего детства любила ее, ребенку, лет в 7 все же сложно еще было понять, зачем его бьют по рукам линейкой за несколкьо крупинок сахара на полу.
Повзрослев я поняла, что мне все же очень повезло с такой “няней”. Она не была ни ласковой, ни злой, ни понятной до конца, а я не была просто хорошим ребенком, здоровый паритет и напряжение двух существ “себе на уме” между нами было всегда.  Когда я уезжала поступать в университет, она не преминула пожелать мне немного “доброго” на дорогу в дальнейшую жизнь, только эти слова и подстегивали меня все пять лет студенчества, и сейчас я помню их хорошо.

Вернувшись с войны, учебы и скитаний она жила в том же доме, где и родилась, но была из семьи, в которой выросшие дети обычно покидали родной дом, отправляясь учиться или работать в город. Кто то возвращался, но многие в то время попали на войну. Ее отправили на войну медсестрой.

Весна в тот год была ранняя теплая быстрая, снег стаял внезапно, бурные ручьи быстро подняли траву и разбудили соки дереьвев, яблони распустились пышным цветом, и традиционные черемуховые заморозки обошли стороной, не лишив, как обычно, деревья излишних завязей.
Бурная весна продолжилась пьяным пряным летом. Разноцветной радугой после грозы солнце наполнило лето нежностью душистых густых лугов, шелестящим шелком зеленой листвы, трепетанием цветных бабочек, сладостью созревающих в тепле ягод.
В июле тропическая жара сменялась сильнейшими грозами, ночью удары молний поражали сверхярким огнем, утром распаренное солнце быстро поднимало влагу с земли, радуя неизбалованную растительность умеренного пояса излишне благоприятными условиями для роста.
А август внезапно сорвался в серый холод, рваные ветры, плотный сырой воздух, стреляющий, летящими под углом тяжелыми снарядами крупных капель, дождь. Яблоки налились излишней водой, все тяжелей оттягивая ветви к земле. Тяжело нагруженные плодами ветви ветер и дождь прижимал все ниже к земле. Тонкие гибкие деревья пострадали меньше, отделавшись растерянными молодыми верхушками, а раскачиваемая ветром широкая крона из толстых негнущихся ветвей с крупными яблоками  расколола ствол дерева почти пополам.

Женщина была контужена снарядом, кто был с ней рядом, а потом не осталось никого, ей долго не приходили на помощь, она не помнит кто и когда ее подобрал, она, обессиленная от ранений, потеряла надежду на спасение. Поздно, но помощь пришла. В полевом госпитале ее, женщину-медсестру, и без серьезных открытых ран, смертельно уставшие на фронте врачи лечили вскользь, на бегу, в кратких передышках между срочными операциями тяжело больных, надеясь, что сестра справится сама.
А она рвалась вернуться, вернуть, она что там не сделала, не смогла, не успела, потеряла или потерялась сама.

Яблоню подперли костылями, стянули веревками, обмотали бинтами с глиной, но обнаженная однажды древесина чернела, поливаемая дождями, но кора наплывами постепенно рубцевала края раны. Смертельно раненое дерево так и продолжало бы питать яблоки, природа живого так устроена, что важнее оставить после себя плоды, чем сохранить тело родителя. Урожай сорвали несозревшим, чтобы спасти огромные скелетные ветви яблони от полного высыхания, в подпорках и бинтах дерево отправили в зимнюю спячку, надеясь, что движение соков следующей весной поможет зарастанию повреждения.
Хорошие яблони в умеренной зоне вырастить непросто, они прихотливы к почве, теплу и солнцу, и каждое плодоносящее дерево берегут, тщательно ухаживают за его здоровьем. Сломанные не до конца большие ветви рубить не станут, а помогут дереву.  Их притянут к стволу на то же место, закрывая трещину, надеясь на приживление. Как прививки из молодых сортовых веточек приживаются на дичке, так и крупная ветвь, сохранившая кору, то есть кровообращение дерева, способна срастись частично или полностью обратно, но трещина, в которую попала вода, микробы, будет вытравливать и размягчать древесину всю оставшуюся жизнь.

Телесно женщина почти восстановила здоровье, но что то внутри вылечить не смогли. Война оставила след , трещина.. глубокая трещина до сердцевины осталась навсегда в душе человека.

Яблоня будет жить еще долго, на сломанных когда то ветках успешно могут созревать новые плоды, так как корни питают, а поверхность древесины доносит соки до яблок.

Чернеет, тлеет, а может быть и гниет изнутри человек, получивший удар, пулю, не предотвративший коварство, не распознавший силу, самонадеянно поверивший в себя, или пожелавшей просить большего у стихии.

В войне нет гуманного смысла, но война есть движение, а только движение и есть жизнь, как есть, плохая или хорошая, ласковая или жестокая, взрывающая и греющая, с теплой ненавистью и ледяной любовью. Движение происходит из контраста состояний в стремлении к балансу, теплый воздух стремительно движется в зону холодного, возникает ветер - самое, пожалуй явное олицетворение движения жизни.

Женщина умерла, не рано , ни поздно, лет в 60 с небольшим, как то вечером, без страданий, без ухудшения болезни, без немощности, сердце остановилось,  просто и тихо, так и не открыв никому тайны страданий, страсти, пронизывавшей сквозной струной, вдоль которой вилась вся ее жизнь.