Елена

-Не переживай, дочь моя. Не столь это важно.
Отец Павел говорил сладко-убаюкивающим голосом, с помощью которого не трудно вводить собеседника в состояние легкого транса, на протяжении вот уже многих столетий, а, скорее всего, уже и самому верить в чудесную реальность, где постоянной молитвой и терпением можно заслужить себе путевку в лучший мир.
Небольшая женщина лет пятидесяти, коих в нашей стране не так уж и много, смотрела на батюшку глазами, преисполненными кошачьей жалости. Быть может именно сейчас ее покормят и можно будет отправиться спать. Ведь так хочется отдохнуть.
Когда человек в черной рясе с символом нечеловеческого страдания, висящего на груди и упакованного в золото, закончил свою речь, нацеленную на то, чтобы подарить успокоение пастве своей, раба божия Елена с благоговейным трепетом протянула в сжатой руке пожертвование на спасение храма, тем самым лишив своего сына возможности поесть сегодня особый вид пищи, называемой "не пельмени".
Шепот ее губ так убедительно прозвучал, что отец Павел не премянул случаем воспользоваться своим багроволицым красноречием.
- Да хранит тебя Господь. Деньги - мирское, коли они впереди души будут, тогда что же? и мир наш в геену огненную обернеться, где сильный угнетает слабого и справедливости никакой нет. Как было сказано: "Иже тех убояхуся, кто не славу свою впереди ума ставит".
И, сунув деньги в карман, который ни  того ни с сего появился на рясе, священнослужитель глянул на часы, и с сияющим от осознания того, что его борода удачно вписывается в концепцию святого монаха, отправился к своему воплощению мирской жизни, а в миру отец Павел был водителем Гелентвагена. Щелчок unlock'а и ключи с надписью "The best or nothing" начинают свою веселую игру с солнцем.

И вот в сияющем нимбе солнечных лучей поехал навстречу своей пастве символ престижного статуса человека, спасающего души страждущие из пламени разврата и похоти. И чем сильнее слышался рев мотора, тем ярче светило солнце, раздавая свои лучи и заливая мир светом спасения. Да! Вот оно! Спасение! И когда не было уже видно ничего, кроме света всеобъемлющего, слеза счастья  накопленная за всю тяжелую жизнь, какая только бывает у русской женщины, не спрашивая можно ли, вылилась за границу нижнего века и нагло, но так просто увлажнила морщины рабы божией Елены. Увлажнила и пропала. И не столько было жаль тех денег, которые она отдала человеку, сбившему людей на дороге, сколько этой слезинки, копившийся в глубинах уставших глаз столько лет.