Когда перестают расти камни

Записки психолуха.
От рассказчика. Когда перестают расти камни.

В забавных суждении о людях больше нашего портретного сходства, нежели тех, над кем мы смеёмся.

Интерес к «психам» у меня с детства.
Началось всё с удивления и любопытства к пугающей «непохожести» на остальных. Сосед Антошка, мандариново-рыжий, словно живое воплощение мульт-героя, которого обвиняли в убийстве с особой жестокостью родного деда, перенёс в младенчестве церебральный паралич и, как результат, был «немножечко того».

Конечно, так думали мы, его сверстники, ведь он казался, в отличие от нас, странным, прибывшим с Марса инопланетянином, не разговаривавшим так, как мы, не лазившим по деревьям и спортивным снарядам, как мы, и даже не умевшим врать, как мы. При всей своей Богом данной внешней приятности он невнятно выговаривал звуки; слушая собеседника, он разворачивался к нему боком, выворачивая голову, как обычно делают собаки, налево и вниз, и косил своими золотисто-карими глазами  -  цвета чёрного чая, в который добавили лимон, -  и блестящими. Он весь был аурумно-бронзовый в переливающейся меди волос, щедрых конопушках, рассыпанных солнцем по аккуратному носу, плечам, рукам и спине. Золотой, будто благословение Аполлона, но вечно кривляющийся, как пьяный сатир.

В нашей компании он, естественно, был изгоем, и его затюкали бы, если бы не родители Антона, которые однажды совершили вечернее паломничество по домам лидеров нашей дворовой козаностры. Разговаривали долго, взывали к милосердию и не требовали – просили относиться к Антону как к равному, дать ему шанс быть полноправным членом нашей «нормальной» банды. У него был печальный опыт общения с себе подобными в интернате для инвалидов – улучшений не происходило в развитии и, даже наоборот, намечалась деградация.

Позже я много раз замечал, как люди становятся лучше не из-за поощрений или личного желания, - а просто потому, что рядом находятся более сильные, более удачливые, умные и талантливые. Там, где мозг находится в расслабленном состоянии, развития не бывает. Камни не растут на асфальте, но и на пляже тоже.

Помню, как я удивлялся, помогая собирать дедушке камни на огороде по весне и осенью. Мне всегда казалось, что это специально некие злые мальчишки всю зиму и лето швыряют в огород моим старикам мелкий волшебный гравий, который, попадая на благодатную почву, оживает и начинает расти. «Камни растут»,- улыбался дед в ответ на моё сердитое ворчание, что «недавно вот только собирали и снова куча камней». Потом я решил, что камни растут только там, где им интересно: собирая их, мы с дедом и бабушкой разговаривали на интересные темы, подшучивали друг над другом, а уж бравых историй из молодости деда было не исчерпать…

Но я отвлёкся. Добродушно навесив ярлык неопасного психа на дэцэпэшного рыжего товарища, мы согласились с родителями Антона, и больше не дразнили и не потешались над юродивостью.

А он в правду оказался не дураком. Вынужденные терпеть его в своей компании, прислушивающегося и мычаще-бормочущего, со временем научились разбирать в его «ЫВЭ» «Привет!», в «Дэ Ига» - «Где Игорь?». И вдруг поняли, что за его «нерзбрчво» стоит обычный физический недостаток, а его ненормальность – только в наших головах, не более. И мне начинало представляться, что Антоха заколдован в уродливого Цахеса, и стоит волшебнице провести по его рыжим вихрам рукой, как он станет таким же, как мы,– выпрямленным и болтливым.
Летом, целую неделю, когда нашу банду разметало по бабушкам-дедушкам, мне пришлось общаться с Антоном: выбора не было. Не идти же к врагам из соседнего микраша с белым флагом…

Сначала я страдал от заминок в наших диалогах, обычные игры не клеились,  и тогда я придумал идеальный выход. Музыку можно было слушать не разговаривая, подпевать иностранщине как попало, а в «контр страйках» и «диаблосах» хватало коротких эмоциональных возгласов типа «козлы!», «заходи слева!», «нн-на, собака!» и им подобным.  А спустя много лет я нечаянно узнал, что та неделя, которую я провел с бронзовым инвалидом и которую считал безвозвратно вычеркнутой из лета,  изменили Антона. Он увлекся музыкой и компьютером. Что-то начал сочинять, ещё будучи подростком,  позже  стал профессионалом, и его треки уже звучали в игрушках, получали ротацию на радио… В общем, он успешно сломал стереотип рыжего «психа»  и даже приобрел поклонников.

Сегодня, кажется, он работает в каком-то центре для таких же, как и он сам. С единственной поправкой – косить стал немного меньше и кривляться. Занятия с матерью и наши похвалы оказались тем самым волшебным «сим-салабим». Последний раз я его видел года четыре назад, в парке, с симпатичной девушкой под руку, которая терпеливо ждала окончания его тянущихся фраз. Антон представил её мне как свою будущую невесту.

Я долго и мучительно думал, пытаясь поймать ускользающую мысль за хвост… Пока не понял: наши представления о нормальности и ненормальности – мираж. Мы чаще судим людей не по их поступкам, а по тому, что навешано на нас – обществом, семьёй, дворовыми друзьями и коварным «зомбоящиком». Мы зомбированы чужими комплексами, стереотипами. И от того мы сами – крошащийся песчаник. Обрести внутреннюю свободу от всех этих чужих нашёптываний; внимание в нужный момент – больше ничего не нужно для роста. И уважение. Их не хватает на самом важном этапе – и этот attention-авитаминоз делает из нормальных людей серийных маньяков и алчных политиков, суицидников и людей опасных профессий, гиперактивных детей и забитых аутсайдеров... Всем им, в нужный момент, когда камень нуждается в поливе и пристальном внимании, тактильном ощущении человеческой ладони, именно в этот момент про них забывали, игнорировали или критиковали, примеряя на себя чужую жизнь, что, впрочем, одно и то же.

Вот ствол только что посаженной вишни пошёл в рост криво, непринуждённо изгибаясь. Что сделает умный садовник? Пожурит, но даст опору и будет наблюдать, готовый в случае чего снова поправить ствол. И напротив, тот, кто будет или стоять в стороне, прицокивая неодобрительно языком, или будет хвалить дерево за оригинальность изгиба – суть враги роста. (Что хорошо для бонсая, то для другого дерева – гибель: превратившись в «скамейку», рано или поздно оно будет сломано каким-нибудь шутником или усталым прохожим). Быть добреньким  не значит быть внимательным.

Родители Антона не были добренькими – они стали опорой, прочной и не уклоняющейся от ветра. В этом был секрет рыжего обиженного судьбой мальчишки, превратившегося из неприметного песчаника в крепкий булыжник, которым, в купе с такими же уверенными людьми, можно было бы умостить прочный путь процветающего общества.

Усвоив это, я больше никогда не потешался над теми, кто слыл человеком со странностями или даже имел отклонения. Виноваты были не они. А те, кто однажды решил из благородной вишни сделать причудливый бонсай.  Сколько таких бонсаев мне пришлось выпрямлять, а некоторые так и остались кривыми: взрослым тяжело меняться – проще научиться принимать себя такими, какие получились…

Из любопытства оказавшись в «психушке» в качестве практиканта, я запомнил навсегда первую встречу с известным и талантливейшим психотерапевтом, Леонидом Давидовичом Льняных. Только заметив нас, пятерых студентов, робко входящих в его кабинет, святая-святых, он без лишних реверансов иронично улыбнулся, откладывая в сторону бумаги, которые, очевидно, разбирал до нашего прихода:
– Свежие психолухи-магистранты?.. Присаживайтесь…

Одним махом  показал всю суть нашего пафосного «магистерского» качества. Получали мы образование второпях, не закончив до этого полноценного психологического факультета и не имевших медицинского образования. Мы были никем, простыми любопытными взрослыми студентами, отработавшими свое в офисах, детсадах и школах – решившими вдруг приобрести звание лекаря душ и познакомиться с настоящими пациентами… Но Давидович нас быстро утешил: практиковать тут он нам не даст, рот не открывать, больше работать с бумагами и не умничать… Трое из нас на следующий день перевелись на практику по месту работы, а я и Алекс остались. Обидное словечко «психолух» быстро утратило для нас всю едкость и уничижение: мы приняли правоту Давидовича и не возражали. Привыкнув, никак иначе друг друга и не называли…

Спохватился я записывать свои мысли и воспоминания поздно. Мои первые попытки разобраться в сумерках человеческих мыслей, эмоций и желаний были такими нелепыми. Я словно шёл в этом непроглядном молоке и только по запахам и вздохам догадывался о присутствии живого. Я сам себе казался шарлатаном, авгуром, делающим вид, что понимаю происходящее с человеком.
 
Не прочитавший и десятой доли той литературы, на которой основывается мировая психиатрия, я обладал одними педагогическими уловками от Макаренко и Ильина, которые были больше интуитивными актёрами, чем психотерапевтами. Юнг в гробу бы перевернулся, если бы ему сказали, что силовое воздействие, применяемое к несовершеннолетним лицам, то бишь встряска за шиворот, может принести больше результативности, чем долгие месяцы глубинного анализа в поиске латентных причин поступков.

Так что все эти записи – ни что иное, как запоздалые попытки вспомнить старые истории, заново проиграть их в поиске сделанных промахов. Эти жизни, люди реальны в равной степени, как и я, набирающий последние строки первой главы. Лишь с небольшой поправкой – я не имею морального права выпускать в мир эти истории без некоторой вуали на лицах – имена, обстоятельства будут изменены  отчасти. В достаточной степени, чтобы герои остались неузнанными. А сколько здесь меня самого – белая карта вам в руки. Я и сам уже не знаю ответа на этот вопрос. Пусть разбираются другие, те, кому это интереснее, чем мне.

2012 г.