След на земле. Кн. 1, ч. 1, гл. 13 Невезуха

Глава 13     Невезуха.
1
     Вечером, когда семейство Никишиных закончило ужинать, на пороге появился Сафон. Он поздоровался и, достав из-за пазухи конверт, протянул его Прасковье.  Она с радостью приняла его, но тут же спрятав под фартук, предложила Сафону мятного чая. Понимая, что этот знак вежливости задерживает  её от сильного желания прочитать весточку от Семёна, Сафон вежливо отказался и, попрощавшись, ушёл.
     Прасковья тут же извлекла послание и села к столу, за который уже усаживались дети в ожидании важных известий от отца. Егорка в качестве старшего и грамотного члена семьи чинно распечатал конверт, вынул из него исписанный листок и откашлявшись принялся читать послание с интонацией, как учили в школе.
     «Милые мои, Паша и детки. Пишу вам из города Бобрики, что недалеко от Москвы. Но обрадовать вас, к моему стыду, ничем не могу. Почти месяц я искал такую работу, чтобы на иждивенцев давали продуктовые карточки. Но так и не нашёл. Рабочих мест много, но все они для одиночек. Чтобы не подохнуть с голоду вынужден был устроиться на завод котельщиком. Работа тяжёлая и грязная, а заработок, по слухам, скудный. Дали мне хлебную карточку и талоны в столовую на приварок. Но ещё ни разу я не наелся досыта. А куда деваться? Так что я вам пока помочь ни чем не могу. Но очень прошу вас постараться дожить хотя бы до весны. К весне может быть, что-то изменится. Душа раздирается, когда думаю о вас, мои родные.  А думаю о вас и днём и ночью. В жестокое время мы живём, и не знаешь даже кого винить, хотя виноватых много. Буду стараться понравиться здешнему начальству, в надежде, что дадут иждивенческие карточки. И как только заработаю деньги, куплю на них продукты и отошлю вам. Обнимаю всех вас и крепко целую. Ваш муж и отец».
     - Всё, - сказал Егорка и отложил письмо.
     Прасковья заплакала. Глядя на неё, заплакали и дети.
     - Что же нам делать, сынок? Ведь смерть приближается, - причитала мать, - вон она вокруг пляшет. Всё ближе и ближе к нам подбирается.
     - Прежде всего, не реветь, - авторитетно заявил Егорка, - сама знаешь: «слезами горю не поможешь». Может, всё-таки найдётся какой-то выход из положения?
     Он старался говорить эти слова, что бы успокоить мать, хотя думал о таком «выходе их положения» каждую свободную минуту. Был один вариант, который возможно выручил бы их, но вариант этот был невероятно трудным и Егорка думал вернуться к нему в самом крайнем случае. А пока он рассчитывал на затею, предложенную Шуркой.
     Когда он днём решил убедить ребят в убийстве главных виновников всех деревенских бед Костьки Акимочкина и уполномоченного райкома Титова, то направился прямо к Толику. Он предполагал, что Шурка будет у него и не ошибся. Друзья играли в карты, а вернее тренировали ловкость рук и умение шельмовать картами, чтобы потом обыгрывать других любителей азартных игр за продукты или деньги. Идея, как всегда, исходила от Шурки. Его старший брат был в городе и узнал, что там играют в карты на деньги, а уже за деньги можно купить любых продуктов. Поздоровавшись с друзьями, Егорка поделился своим возмущением об убийстве Ваньки Пустового и решением о жестоком наказании колхозной верхушки в лице председателя и уполномоченного райкома.
     - Представляете, эти сволочи, вышли от Сафона выпившие, с красными мордами и чему-то радовались, когда по их милости от голода мрут люди, а Ваньку подстрелили за то, что с голодухи сосал коровью сиську. Их самих убивать надо. И я думаю, мы должны это сделать, - взволнованно высказался Егор.
     - И как ты себе это представляешь? Я тоже считаю, что они заслуживают смерти, - без особого энтузиазма ответил Шурка, - но каким образом мы, безоружные мальчишки, будем это делать. Они здоровые мужики, сытые и при оружии, сами нас следом за Ванькой отправят.
     - Я думаю, мы можем подкараулить одного Костьку, когда он в потёмках будет идти домой. Мы можем свалить его, сделав подножку, а потом заколоть ножом, как свинью. Он даже наган свой выхватить не успеет. Этот наган у него забрать и пойти в избу, где ночует уполномоченный. Там его из нагана и пристрелить, – рассказал свой продуманный план Егорка, - понятно, что со всеми разом мы не справимся, но по одному, используя момент неожиданности, мы их осилим.
     - Что ж, план хороший, - отметил Шурка, - подходящий план. С этими наганами мы потом можем сбежать в город. Они всегда пригодятся. Только вот, что если Титов будет ночевать не в свое избе, а у Варьки? Её же убивать нельзя, а она нас потом выдаст, да и шум поднимет. Надо точно рассчитать, когда он пойдёт ночевать к себе. А ты, Толик, как думаешь.
     Толик смотрел на друзей, переводя взгляд с одного на другого. В нём боролись сразу несколько чувств и мысли тоже толкались, сменяя одна другую.  С одной стороны ему нравился предложенный Егоркой план. Они стали бы героями избавив деревню от тиранов. Но с другой стороны, его пугал вопрос: «что будет потом?». Оставаться в деревне после убийства партийных руководителей смерти подобно. Их арестуют и посадят в тюрьму, а может и расстреляют. Значит, нужно будет бежать. Куда? Как останется бабка совсем одна, без его помощи? Он не знал, что ответить друзьям, чтобы они его поняли и не сочли трусом.
     - Конечно, план хорош, - ответил он осторожно. – Но мне кажется, что к нему надо тщательно подготовиться. Если мы, пойдём завтра, мы не будем знать точно, где в это время будет находиться Титов. А если Тимонечка будет в объезде, он тоже может нас пристрелить. Мне не хочется попадаться за убийство этих гадов, не хочется в тюрьму. Что будет с моей бабулей. А твои, Егорка, справятся без тебя? Или твои, Шурка?
     - Мои может, и справятся, но попадаться я не намерен. Если идти на убийство, то в любом случае нужно будет бежать и скрываться, - согласился сего доводами Шурка. – Я считаю нужно приготовиться и к убийству, и сразу к побегу. Но если вы бежать не намерены, то какой смысл говорить об убийстве. Попадаться и садиться в тюрьму я не хочу, да и бежать одному не интересно. Если мы вместе кашу варим, то и вместе хлебаем.
     Егорка, слушая мнения друзей, понял, что тоже упустил из виду, как без него останутся жить мать и малыши. Он представлял себя героем – мстителем, которым потом будут гордиться односельчане. Но будет ли гордиться им мать, оставшись одна. Смогут ли они выжить без него, когда и отца нет рядом.  Прав Толик, думая о бабке. Геройствовать нужно зная, что своим поступком принесёшь пользу своим близким людям.
     - Мои, пожалуй, без меня не справятся. Я не смогу бежать, бросив их одних погибать, - сказал он задумчиво. – Толик прав. Если идти на убийство, то всё нужно продумать так, чтобы на нас никто даже не подумал.  И не только на нас, но и на других. Я не смогу жить, зная, что из-за меня пострадали невинные люди. Это будет не справедливо.
     - Ну вот, - разочарованно протянул Шурка. – Какое убийство мы можем придумать, если не можем придумать, как добыть еды? Может, попробуем ещё раз почистить кладовки этих колхозных буржуев.
     - Ты же говорил, что пробовал и не смог, - вопросительно глянул на него Толька. 
     - Да, не смог. Я говорю, что надо ещё раз попробовать. Сходить на разведку, - Шурка стал обижаться. – Я думаю, мы могли бы увести у них с конюшни лошадь, зарезать её и поделить мясо между собой. С мясом мы долго проживём, до урожая дотянем.
     - А почему лошадь, а не корову или козу, - спросил Егорка.
     - Коровник и овчарня охраняются, - ответил Змей, - а конюшня без охраны. Конюх в ней появляется два раза в день, утром и вечером, когда даёт корм и поит их. Я уже проверял. Приходил на конюшню, а там никого не было. Да и брательник, когда ходил за лошадью, рассказывал, что шёл сразу к конюху домой.
     - Ну и как ты, думаешь проделать это? Ворота конюшни, поди, на замок закрыты?  -  поинтересовался Сладенький.
     - Нет. На замок их не закрывают. С замком возни много. Просто поперечина накинута. Поэтому легко открыть. Выберу лошадёнку похилее, накину верёвку на шею, да и уведу, - деловито сказал Шурка. – Нужно только договориться, куда её привести, чтобы зарезать. Вы бы там меня ждали с инструментом и мешками.
     - Нам нужно выбрать такое место, где можно было бы первое время спрятать мясо, - резонно заметил Егорка. – Утром лошадь наверняка хватятся и будут искать. Нам нужно отвести её туда, где наверняка искать не станут. Я это говорю к тому, что риги для этой цели не годятся. Если будут искать, то первым делом в ригах.
     - А давайте отведём её в Волчью падь. Там зарежем, а мясо спрячем в волчьем логове. Там-то наверняка искать не подумают, - предложил Толик.
На том и порешили.
     - Значит так, вы потемну с инструментом и мешками и идёте в Волчью падь и ждёте меня там, - подытожил договор Шурка. - А я как только конюх уйдёт домой и ляжет спать умыкну лошадёнку и приведу её туда.
     - Договорились. Часов в девять я зайду к Толику, и пойдём к волчьей норе, -  уступил инициативу Егорка. 
     В условленное время он был у Сладенького и они, захватив фонарь, отправились в Волчью падь. По их расчетам в течение часа Шурка должен быть с лошадью там. Легко найдя в кустарнике спуск к волчьему логову, они проверили его и, устроившись в нем,  стали ждать. Время тянулось долго. Пару - тройку раз они по очереди вылезали к дороге, всматриваясь и вслушиваясь в ночную тьму.
     - Что же его так долго нет? Уже прошло не меньше двух часов, - встревожено спросил Толик, - может, попался?
     - Может и попался, а может конюх на конюшне задержался, - согласился Егорка, - но, если его прихватили, он наверняка вывернется. Ты же знаешь Шурку. Его голыми руками не возьмёшь.  Давай подождем ещё с полчаса, а там уж решим, что дальше делать.
     Но совсем скоро до их слуха донёсся протяжный вой. Парни не на шутку сдрейфили.
     - Как мы не подумали, что сюда могут нагрянуть волки? Ведь Волчья падь их царство. Они сожрут и наше мясо и нас, - спохватился Егорка. – Нужно срочно убираться от сюда и искать другое место.
     - И где же тогда?
     - Не знаю, но только не здесь.
     Вой волка повторился. Он был громче, что говорило о том, что он приближается.
     - Давай пойдём обратно. Навстречу Шурке. Если встретим его, тогда и решим куда идти резать, а то здесь нас точно волки сожрут. Они зимой очень голодные.
     Егорка согласился с другом и они, выскочив на дорогу, повернули  обратно в деревню, надеясь встретить Змея. Снова раздался вой, ещё ближе, чем раньше. И это был вой не одного, а нескольких волков. Егорка и Толик не просто прибавили шаг, а перешли на бег. Добежав до деревни, они здорово запыхались, но приближения волков не заметили и воя больше не слышали. Но и Шурку не встретили.
     - Видать, что-то случилось. Давай сейчас пойдём по домам, а завтра с утра сходим к нему домой, узнаем, что произошло, - Предложил Егорка и Толик с ним вполне согласился. Идти сейчас, так поздно к Шурке домой было бесполезно.
     Утром всё прояснилось. Как они и предполагали – Шурка попался. Дождавшись, когда конюх Фимка пойдёт к себе домой, он проник на конюшню и выбрав для убоя жеребёнка Кирюху стал выводить его из конюшни. Тут он лицом к лицу и столкнулся со старшим конюхом Василием Башкиным, который в это время обычно на конюшне не появлялся. Шурка, конечно вывернулся. Сказал, что на стригунке хотел привезти соломы с колхозного гумна для топки печи. Василий ему поверил, но велел поставить Кирюху в стойло и ещё предупредил, что если увидит Шурку на конюшне, отведёт его к председателю. Скотину без спроса брать нельзя.
     - Ну и что теперь будем делать, - спросил друзей Егорка, - все наши планы рухнули?
     - Сегодня не получилось, завтра получится, - невозмутимо выпалил Мурка, - только нужно, чтобы кто-то из вас на конюшню пошёл.
     - А, по-моему, этого делать совсем нельзя. Кто бы ни пошёл, всё равно на тебя, Шурка, подумают, так как ты уже попадался, - рассудил Егорка. - Этот вариант отпадает. А жрать уже почти нечего. У нас ведро картошки осталось.
     Никто, ни Шурка, ни Толик, ничего посоветовать больше не могли. Они и сами были в таком же положении.
2
     Егорка вернулся домой расстроенный.
     - Где ты пропадал всю ночь? – спросила обеспокоенная мать.
     - Еду искал. Но так ничего не нашёл. У меня остался только один вариант, который может помочь выжить. Это сорвать с крыши железо и отвезти его в Инжавин, где мы были с отцом. Тот мужик, который покупал у нас свадебные костюмы, спрашивал про железо и обещал хорошо заплатить за него мукой и другими продуктами.
     - А как же изба? Раскрытой будет стоять? – удивилась Прасковья.
     - Если останемся живыми, то потом соломой покроем, - сказал в отчаянии Егорка. – Солому, слава Богу, брать не ограничивают.  Ну, а если помрём с голоду, то кому эта крыша будет нужна?
     - И то верно, сынок. Только как мы до Инжавина с железом доберёмся? Лошади у нас нет, а колхозную, кто ж нам даст?
     - На салазках, мам, придется везти. Пока ещё лежит снег, довезём. До Инжавина от нас около ста тридцати километров,  - уверенно говорил Егорка, вспоминая прежний поход.
     - Ста тридцати? Это сколько же дней нам нужно идти?
     - За четыре дня доберёмся, наверное. Ну, может на день больше, если по дороге не сбудем. Железо не свадебный костюм. Спросом пользуется, главное не продешевить, - сейчас своими деловыми рассуждениями Егорка напоминал Прасковье Семёна.
      Два дня Егорка от восхода солнца до заката раскрывал крышу, разгибая края листов, и укладывал их на салазки. Два дня Прасковья ходила вокруг салазок, ахая и охая. Видимое ли дело, чтобы изба стояла без крыши, когда на земле ещё лежит снег. Но голод был сильнее всех других доводов.
     Наконец-то всё железо было сложено на салазках в аккуратную стопку и перевязано верёвками. Утром следующего дня, едва забрезжил рассвет Прасковья и Егорка впряглись в салазки и тронулись в путь, взяв курс на Инжавин. Дома в раскрытой избе остались четверо малышей во главе с девятилетней Валькой. Прасковья долго напутствовала дочь, как справиться с её отсутствие. Сердце болело, доживут ли дети до их возвращения. Она боялась, что нет. Но оставаться дома, означало через неделю или две умереть всем, как умирали в деревне многие. Поход в Инжавин давал хоть какую-то надежду на спасение. Пусть не всех, но большинства.
     Поначалу шли довольно быстро. Салазки хоть и тяжело груженные скользили по обледеневшей земле легко. Они шли и молили Бога, чтобы день сегодня был хмурым и морозным. Но Бог мольбы Прасковьи и её сына не услышал. Сквозь тёмную муть неба постепенно продралось солнце. С его появлением сразу же потеплело. Ледок, что был на дороге, подтаял, снег превратился в жижу, а верхний слой земли в грязь. Салазки с грузом железа заметно потяжелели и застревали всякий раз там, где появлялись островки земли. В эти минуты Прасковья и Егорка налегали на верёвку со всей силою, чтобы продвинуть их дальше.  Через час они достигли Софьинского оврага.  Этот овраг был первым и серьёзным препятствием на пути в Инжавин. Перед ними был крутой спуск вниз, где метрах в ста блестела на солнце голубоватая лента льда, разделяющая овраг на две части. Через эту ленту скованной льдом речушки, был перекинут деревянный мостик шириной с метр. Дело обстояло так, чтобы спуститься под уклон с тяжелыми салазками, попасть ими на мостик, а потом поднять на другой стороне в гору.  Здесь и с лошадью было бы сложно, а без неё казалось просто невозможным.
     Мать с сыном с трудом, отбросив в сторону страхи, спускались вниз, едва сдерживая напор груженых салазок. Егорка был впереди, сдерживая салазки куском деревянной оглобли, найденной в стороне от спуска. Прасковья была сзади салазок, удерживая верёвку, натягивая её на себя. На середине спуска, когда натяжение салазок усилилось, она поскользнулась и упала, выпустив верёвку из онемевших пальцев. Находившийся перед набиравшими ход салазками, Егорка был не в силах справиться с ними в одиночку, поэтому бросив оглоблю, он вскочил сверку возка и схватив верёвку попытался управлять им. Скользящая по склону Прасковья оцепенела от страха. Она боялась, что возок съедет мимо мостка и перевернётся, придавив сына. Она неистово молилась, прося Господа сделать так, чтобы салазки попали на мостик и Егорка не пострадал.
     Господь уберёг Егорку. Выбив три стойки из перил мостка, возок всё же проскочил по нему на другую сторону и не свалился в речушку. Оказавшись по ту сторону мостка, он упёрся в противоположенный подъём. Егорка, едва удержав равновесие спрыгнул по инерции в небольшой сугроб у самого мостка отделавшись только испугом. Он понял чуть позже, что проскочи салазки мимо, он был бы раздавлен всей массой листового железа. Через пару минут спустилась к нему и посеревшая от страха Прасковья. Она опустилась рядом на снег, прижав сына к себе и благодаря Бога за спасение. Просидев минут пять, пока ритм сердца пришёл в исходное состояние они встали и снова впряглись в постромки. Как они не напрягались, но поднять в гору гружёные салазки не получалось. Пришлось груз распаковывать и поднимать железо частями, что заняло не мало времени и сил. Потом уже на той стороне оврага снова укладывать листы на салазки и заново перевязывать верёвкой. На эту процедуру ушло почти полдня, но другого выхода у них не было.
     - И много впереди таких оврагов? – спросила Прасковья у сына, пока они отдыхали.
     - Таких крутых больше не будет.
     Двинулись дальше. Солнце стало заходить, морозец усиливаться и возок покатился веселее. В Софьенке были через полчаса. Скоро поравнялись и с домом знакомой старухи. Он чернел глазницами окон. Егорка рассказал матери о встрече с хозяйкой дома, когда они первый раз шли в Инжавин.
     - Может, заглянем к ней? Всё равно передохнуть надо. А то и кипяточком хозяйка побалует, - предложила мать.
     - Вряд ли. Она в прошлый то раз ничего не могла. Болела, да нас помочь просила. Дров  совсем в доме не было, да и сейчас похоже не обзавелась, - сомневался в гостеприимстве Егорка. – Смотри в окнах черным черно.
     Мать подошла к оконцу, потерла наледь, заглядывая в темноту. Постучала. Никаких признаков жизни в доме не наблюдалось. Она подошла к двери и потянула за ручку. Было не заперто.  Кое-как ориентируясь в темноте, она нашла печку, а на ней и безжизненное тело старухи.
     Через пару минут она вышла из дома и впрягаясь в верёвку, сказала:
     - Пойдём отсюда сынок. Здесь смерть живёт. Знакомая ваша мёртвая лежит и, похоже, давно. Давай переночуем в другом месте.
     Через несколько домов им встретился мужик с чёрной бородой, шедший навстречу. Они поведали ему о мёртвой старухе в крайнем доме, но он не удивился.
     - Эка невидаль? У нас теперь почти в каждом доме покойники. Зимой они не воняют, но потеплеет скоро и от вони деваться будет некуда, - спокойно, как о чём-то естественном говорил мужик.
     - А что же вы их не хороните? – изумился Егорка.
     - Почему не хороним? Хороним. В неделю раз, по указке председателя. Скажет откуда брать мёртвых, от тудова берём и в одной яме хороним, - ответил мужик и побрёл мимо по своим делам, не собираясь продолжать разговор.
     Прасковье и Егорке мужик показался странным. В течение всего разговора, когда  произносилось слово «мертвец» он улыбался и кивал головой. Так нормальные люди себя не ведут.
     Дальше шли молча. Егорка размышлял о том, за что их Бог так наказывает. Ну понятно взрослые, за время жизни нагрешили. С них и спрос. А с малолетних чего спрашивать? Вот он за свои годы никаких серьёзных прегрешений за собой не знает. За что его наказывать. Или взять брата Мишку. Ему два годика несмышлёнышу. Какой за ним грех? Не может же считаться грехом то, что пару лет назад он с мальчишками воровал яблоки из Сафонкиного сада. Но стоит ли Богу наказывать за такую мелочь голодной смертью. Вон Акимочкин, стервец, сколько нагрешил, а Тимонечка, а уполномоченный райкома Титов, да их за все грехи давно нужно в ад отправить, но с ними как раз ничего не происходит. Выходит, нет никакого Бога? А кто же меня сегодня спас?
     В Богодюбовку вошли, когда на дворе был поздний вечер. По предложению Егорки решили переночевать у соседей бывших родственников, уехавших в Ташкент. А заодно узнать, как там пошли дела в Ташкенте, что они пишут. Но дом соседей их родни тоже оказался не жилым. Окна и двери были забиты досками. Выходит, что они тоже подались в Ташкент. Дождались письма и уехали следом. Значит там действительно много хлеба и люди живут лучше, чем здесь. Почему же отец поехал не в Ташкент, а в какой-то сраный Бобрик? Наверное потому, что у отца не было денег на билет до Ташкента, а это Бобрик гораздо ближе. Попросились на ночлег к соседям соседей родственников, но те не пустили. Да ещё и обвинили в том, что ходят всякие, а потом чего-то не находят после незваных гостей. Обидно. Решили идти дальше, до Васильевки, благо салазки по подмороженной земле теперь скользили легко.
     В Васильевку пришли рано утром. От усталости валились с ног. Но и тут не нашли понимания у местных жителей. В избы не пускали даже погреться. Что стало с русским народом всегда жалостливым и сострадательным? Отдохнув пару часов в чье-то риге, они снова тронулись в путь. Скорее бы ступить на тамбовскую землю. Там погреться пускают. Может там, не доходя до Инжавина, они смогут обменять железо на продукты?  Хоть бы повезло. Егорке представилась пшенная каша на постном масле, которую он ел раньше, в до колхозное время.  «Какая тогда была хорошая жизнь», - подумал он.

3
     В первую тамбовскую деревню вошли рано утром. Очень хотелось есть и спать. Из труб деревенских изб валил дым. Пахло печёным хлебом и картошкой. А может, Егорке от голода этот запах только чудился. Почти совсем рядом с дорогой выделялась пятистенная изба с наполовину покрытой крышей. Казалось, сама судьба преподнесла им подарок. Дом был большой, чувствовалось, что хозяева его были людьми с достатком, во всяком случае, не бедствовали. Возможно они, как раз нуждались в железе для крыши, чтобы покрыть её полностью. Прасковья с Егоркой направились прямо к нему и, взойдя на крыльцо, бойко постучали в дверь. На порог вышла дородная женщина, не старше самой Прасковьи в накинутом на плечи полушубке. В дом не пригласила, но интерес к путникам проявила.
     - Чего вам, горемычные? – поинтересовалась она. – Чем торгуете, спозаранку?
     - Здравствуйте, уважаемая, - вежливо отозвалась Прасковья. – Из далека идём, железо в Инжавин везём на продажу. Увидели вашу избу непокрытую и решили, что возможно, вам железо нужнее и нам не придётся дальше грязь месить.
     - На что оно мне? – вопрос женщины их удивил. – Вот, если б вы мне коневое одеяло предложили, я бы со всей душой примерилась, а в железе я ничего не понимаю.
     - Но крыша-то у вас худая, - заметил Егорка.
     - А это пусть у мужа голова болит.
     - Так, позвала бы, любезная, мужа, - пробовала убедить хозяйку Прасковья. От запаха еды у неё не было сил болтать попусту с этой клухой.
     - Так нет его, - улыбнулась женщина, - как раз в Инжавин на базар с братцем и подался.
     Усталая Прасковья, едва держалась на ногах. Что за невезуха преследует их. Может муж этой бабы за железом и поехал, только ей это невдомёк.
     - Слушай, милая хозяюшка, выручи, покорми нас. Давно в пути, давно не ели. Если хочешь, я платок свой тебе отдам, платок хороший, тёплый, - взмолилась Прасковья.
     Хозяйка платком заинтересовалась. Покрутила, расправила, помяла в руках и наконец, накинув его себе на плечи, ушла в дом, велев подождать. Скоро вынесла две миски горячей похлёбки, протянула путникам. Прасковья с Егоркой ждали, что та даст ещё по куску хлеба и вопросительно глядели на женщину. Но та будто не понимала, чего от неё ждут.
     - Может, любезная, дадите ещё по ломтю хлеба? – спросила Прасковья.
     - Дам, ежели уступишь мне свой гребешок, - продолжала улыбаться хозяйка, видимо наслаждаясь своим превосходством над прохожими, измождёнными людьми.
     Прасковья вынула из волос цветную гребёночку и протянула женщине. Та без доли смущения сунула её себе в карман, вынув из него заранее приготовленные два ломтика хлеба. Не дожидаясь пока незваные гости поедят, скрылась в доме.
     Подкрепившись и отдохнув, Никишины скоро двинулись дальше. Проходя мимо хуторов и деревень, всё ближе приближаясь к заветному Инжавину, им так и не удалось найти покупателя на свой товар. Им, конечно, интересовались и приценивались, но давали слишком мало. Егорка же не хотел продешевить. Он рассчитывал получить хотя бы по полтора пуда муки и пшена.
     Когда до Инжавина осталось совсем немного, Егорку одолели сомнения. Что если тот мужик, который месяц назад интересовался железом, уже купил его и больше в нём не нуждается? Что тогда делать? Или даже, если ещё нуждается, но увидит нашу немощность и решит, что мы, всё равно, его домой не повезём от бессилия, и тоже предложит малую цену? Что тогда? Егорка пугался этих мыслей, но допускал, что такое может случиться. Что ж, если он откажется покупать или будет давать заниженную цену, придется везти железо на базар, ведь завтра, как раз воскресенье, базарный день, и там продавать по любой цене.
     Утром седьмого дня путешествия им повстречался старик, который сказал, что до города осталось всего пять километров. Серая пелена тумана не позволяла видеть дальше двух десятков метров. Температура воздуха была явно плюсовая, и Егорке было даже жарко в своём зипуне. На дороге всё чаще встречались проталины, и тянуть в этих местах тяжёлые салазки приходилось с огромным усилием. Тащить их по лужам было и то легче. «Через два, максимум три часа наши мытарства кончатся, - думал Егорка, - тогда уж отдохнём».  Он посматривал на мать, которая с трудом дышала, изнемогая от усталости.
     - Скоро ли твой проклятый Инжавин? – её было едва слышно.
     - Совсем скоро. Я чувствую его запах.
     - А я почему-то нет. Чем он пахнет?
     - Говном и дымом, - с раздражением ответил Егорка.
     Прасковья оторопела от услышанной фразы. Ей стало обидно, что её сын позволяет себе такие выражения в её адрес. Хотела поругать его, но взглянув на усталое, измученное лицо дорогого  человека промолчала. Она понимала его состояние. Нервы ведь тоже были на пределе. Да и сама она уже на грани срыва. Ноги дрожат, в глазах рябь, в ушах звон. И слабость… 
     Вспомнила свои девичьи годы. Они, конечно, были не очень-то радостными, но и не такими ужасными, как теперь. Уж на здоровье было грех жаловаться. Могла целый день отработать в поле, а потом ещё на танцах до луны кружиться. Многие парни по ней вздыхали. Сватались только четверо. Больше всех ей тогда Володька Чвырин нравился. Но родители запретили ей за него идти. Он самый бедный был, да и родители его странные были, сектантами какими-то, своему богу молились. Но парень был видный, красивый. Семь лет назад подружка её из Михайловки сказывала, что Володька в город Воронеж перебрался жить. Образование получил, солидный пост занимает – директора магазина. Печать свою имеет. Одним словом живёт припеваючи. Другие двое, что сватались ещё тогда прохиндеями были. А теперь, глядишь ты, при колхозной жизни выплыли наверх в деревне, как говно в поганом ведре. Костька Акимочкин даже председателем колхоза стал, а Тимонечка объезчиком, главным охранником колхозного добра. Теперь и своего добра у них навалом. Но всё равно, оба мне противны, как были, так и остались. Особенно Костька. С юности к зелёному змию пристрастие имел. На гулянку частенько под хмельком выходил.  На ногах лапти, штаны в заплатках, но зато нос в табаке. И всё руки свои похотливые распускал, сволочь. Тимонечка скромнее был, конечно, но тоже подленький. Всё из под тишка норовил, всё за чужой счёт. Семён был тоже не из богатых, но жених авторитетный. На гулянках появлялся редко, больше книжки любил читать. Но работник был хороший, во всём первый. А гулянки, они не главное, они не кормили. Поэтому когда Семён предложил выйти за него, согласилась не раздумывая. И хорошо жили с ним. Могли и разбогатеть, если бы не этот проклятый колхоз. Он и работать умел, и продать выгодно заработанное. Ведь начинали-то с нуля. Как отделились от родителей и перебрались в Красавские Дворики всё ведь сами, своими руками: и дом пятистенный, и постройки, и утварь заработали и живность заимели. Только теперь вот жизни нет. Где он теперь-то, бедный?  За что мучается?
     Мысли снова вернулись к действительности. Под ногами хлюпала жижа, салазки упирались, застревая на разхлябистой земле. Кажется, весна пришла. За время их пути она потеряла счет времени.
     - Какое сегодня число, - спросила она у сына.
     - Сегодня воскресение, значит второе апреля, - прикинул Егорка. – А что?
     - Считаю, сколько времени до тепла осталось, до полевых работ.
     - Через месяц, если доживём, босиком бегать будем, - он вспомнил, что в мае уже почти наступало лето. Пацаны бегали босиком в лёгких рубахах и даже начинали купаться.
     - Вот именно, если доживём. А ведь завтра, считай, страстная неделя начнётся. Раньше мы на страстную неделю яйца красили, куличи пекли, к Пасхе готовились. На Пасху люди всегда приветливые, радостные были, нарядные, сытые. В гости друг к другу ходили, всех угощали. Эх, какая жизнь была хорошая. Всё у нас поотнимали окаянные  коммуняки.
     Прасковья и Егорка почувствовали под ногами воду. Ещё минуту назад салазки легко покатили по рыхлому снегу, а теперь вот выступила вода. Они и раньше преодолевали лужи, но эта оказалась больше других.  Ноги были в воде уже выше щиколоток. Вдруг под ногами раздался треск ломающегося льда, и они на глазах стали медленно опускаться в воду всё глубже.
     - Ой, сынок, мы тонем, - закричала Прасковья.
     Егорка уже и сам это понимал. Тяжёлые салазки ушли полностью под воду и тянули за собой.
     - Бросай постромку и беги назад, - скомандовал он матери.
     Но было уже поздно. Следом за салазками погрузилась в воду и мать. А следом и сам он целиком провалился в ледяную воду. Намокший в воде полушубок камнем тянул ко дну. Егорка забарахтался, освобождая себя от тяжести. Хорошо, что из-за тёплого воздуха он расстегнул его раньше. Сбросив с плеч полушубок, он попытался выплыть к краю льдины и взобраться на неё, но кромка льда при каждой его попытке обламывалась, и он снова оказывался в полынье, ужаленный тысячами острейших иголок. Он ещё больше испугался, когда почувствовал, что течение уносит его под лёд. Он изо всех сил заработал руками и ногами. Почувствовав под ногами салазки с железом, он с силой оттолкнулся он них к поверхности полыньи и рывком выскочил по пояс на лёд и, закинув ноги, отполз от края. Он оглянулся в поисках матери. Её нигде не было. Но вот и она показалась из воды с другой стороны полыньи, хватаясь за лед и пытаясь на него взобраться. Лёд крошился под её руками и отказывался быть опорой. Егорка видел, как силы покидают мать и искал хоть что-то, что помогло бы помочь, но на льду ничего не было, а бежать на берег и искать там означало потерять время. Он скинул с себя штаны, вынул из кармана любимый складной нож, одну штанину намотал на руку, а другую, подбежав поближе, бросил матери.
     - Хватайся за штанину, - кричал он хриплым голосом, распластавшись всем телом и врезавшись лезвием ножа в лёд, чтобы снова не соскользнуть в воду.
     Прасковья, теряя сознание с трудом, но услышала команду сына и онемевшими руками вцепилась в брошенную в воду штанину. Егорка тянул её на себя и, в какой-то момент, ей показалось, что рывком выдернул её из воды без всякой её помощи. Ибо сил у неё просто не осталось. Она лежала на льду, как выловленная рыба и хватала ртом воздух, которого ей недоставало.  Руки и ноги её онемели. Мозг отключился, и она летела в чёрную бездну.
     Егорка, передохнув, попробовал расшевелить её, но мать, не подавая признаков жизни. Он взял её за воротник бекеши и потянул к берегу, подальше от полыньи. Он и сам уже не чувствовал ни рук, ни ног. Мысли притупились, и все свои действия он совершал в каком-то забытье. «Может, она умерла? – появилась мысль и стала настойчиво биться в голове острой болью.  Он опустился перед ней на колени и стал с силой тормошить её за плечи. Слёзы градом текли по бесчувственным щекам. Он кричал, звал её и не слышал своего голоса.
     Наконец, она шевельнулась и открыла глаза. В её мозг ворвался хриплый рык сына: «мама, мама, мамочка». Голова шла кругом. Она попыталась приподняться и Егорка мигом помог ей сесть. Она видела, что он плачет, и хотела спросить «почему», но язык плохо ворочался и получился какой-то шипящий звук.
     - Я не знал, мама. Я не знал, что здесь речка, - виновато хрипел Егорка. – Прошлый раз, когда мы были здесь с отцом, мы её не видели из-за снега. И поэтому я её не заметил.
     - Давай уйдём с этого проклятого места или я умру, - с трудом шевеля губами, сказала более-менее разборчиво Прасковья.
     - Да, да, пойдем. Где-то недалеко должны быть дома, я чувствую запах дыма. – он встал и помог подняться матери.
     - А может и не надо уходить. Всё равно через несколько минут умрём, - её сознание путалось, то появлялось, то покидало.
     - Если, всё равно смерть, то давай хоть попытаемся. Нам нельзя умирать, - снова всхлипнул Егорка. За то, что они с матерью провалились под лёд, потеряли салазки с железом и теперь должны умереть от холода, он винил только себя. Душу раздирала обида, почему он не согласился на те обмены, которые им предлагали в предыдущих деревнях. Сейчас бы было хоть что-то, а главное они не провалились под лёд и не погибли бы от холода. Хотел, как лучше, хотел достать хлеба и выжить, а получилось на оборот. Только ускорил смерть. И свою и своих близких.
     Прижавшись друг к другу, они медленно пошли в сторону от опасного места. Туман понемногу рассеивался и видимость улучшилась.  Прасковья тоже почуяла запах дыма, а приглядевшись, увидела размытый контур каких-то строений в стороне от дороги. Они свернули на тропку, которая вела в ту сторону, и прошли ещё метров двести.
     - Чудно получается, - горько ухмыльнулась своим мыслям Прасковья, - Думала, умру от голода, а получилось от холода. Всё сынок. Я больше идти не могу. Ноги совсем не слушаются.
     - Я тебя умоляю, мама. Строения совсем близко. Ну, постарайся пройти ещё немного, - всхлипывал Егорка, вытирая слёзы, которые уже не текли, а стояли в глазах, застилая обзор.