Гл. 6 Несоответствие причин и следствий

6. Несоответствие причин и вытекающих из них следствий


Причины такого ничтожного по средствам и фантастического по масштабам последствий события, как октябрьский переворот 1917 года, до сих пор до конца не осознанного нами, коренится, несомненно, в реформах Петра. Реформы Петра раскололи страну (с одной стороны необозримое море рабов-тяглецов, с другой – немногочисленный привилегированный класс дворян), ввергли ее в состояние скрытой непримиримой войны, т.к. конфликт был заложен самим рождением каждого подданного империи в том или ином социальном слое, из которого ему не было исхода. Время от времени она прорывалась в открытые маленькие гражданские войны (бунт Пугачева, многочисленные крестьянские восстания), которые до поры Самодержавной власти удавалось утишать, заливая их кровью зачинщиков. Но ввергнутая великим экспериментатором в состояние войны (тайной или явной) страна не могла сохранить свою целостность. Между тяглецами и дворянами лежала непреодолимая пропасть, и это поселило в некогда едином русском обществе, зиждущимся на единстве народа и царя-батюшки, невиданный раскол.  До поры этот скрытый тлеющий внутренний конфликт России изливался на окружающих ее соседей – страны, имеющие несчастье, граничить с империей: Поляки, Финны, страны Балтии. Энергия ненависти русских, рожденная скрытым противостоянием в обществе, изливалась на внешних врагов. Что же предшествовало этому неведомому до Петра разделению русского народа, приведшего в конце концов к небывалому разладу общества, закончившегося катастрофой 1917 года?
 Чтобы это понять, нужно окунуться в водоворот петровских реформ. Преобразователь России Петр задумал реформу не только политическую и военную, но и социальную. В поле его зрения попали и сами люди, все население России, которое должно было выйти после нововведений изменившимися. Надо сказать, что социальная структура общества претерпела не меньшие структурные изменения, нежели политическое устройство и экономика. Это стало следствием грандиозного замысла: «произведение подданного всероссийского народа».
Как мы писали выше, русское общество при Петре было почти создано заново, подобно тому, как заново создавался природный ландшафт Санкт-Петербурга с его знаменитыми парками и бульварами, когда дикий природный ландшафт полностью срывался и на его месте заново насаживали новый.  В русском обществе появилось новые сословия дворян и государственных крепостных.
До Петра в России, помимо Царя,  «тяглых людей» (крестьян всех категорий и посадских людей) существовало еще служилое сословие. Оно включало в себя тех, кто состоял на государевой службе. Они делились на тех, кто нес царскую службу «по отечеству», т.е. по праву благородного происхождения, и «по прибору», т.е. по найму. К первым («по отечеству») относились Чины столичные (Государев двор). В них входили: 1. «Думные чины» (Боярская дума) -  бояре, окольничие, постельничий, кравчие, казначеи, думные дворяне и дьяки, стряпчий с ключом, казначеи, ясельничий, 2. Стольники, 3. Московские дворяне, 4. Стряпчие, а также чины провинциальные (дворяне, стряпчие и др.).  Ко вторым («по прибору») - более мелкие чины:  пушкари, затинщики, городовые казаки, воротники и др.
Думные чины, входя в Боярскую думу, составляли совещательный орган при царе. Многие указы царской власти, особенно, при первых Романовых, когда державная власть еще недостаточно окрепла, начинались словами: «Государь указал, а бояре приговорили». Т.е. Дума имела политический вес, участвуя в законотворчестве для всей страны, ибо царские указы, рассылаемые в самые отдаленные ее уголки, и были главным источником тогдашнего права.
Из думных чинов назначались военачальники, иностранные послы и судьи, т.е. начальники приказов, осуществлявших всю тогдашнюю государственную власть в стране. Прочие столичные чины – стольники, дворяне московские и стряпчие – составляли Государев двор, на котором в основном лежало исполнение всей административной и военной службы в государстве. 
 С одной стороны, служилые «по отечеству» не были отгорожены от служилых «по прибору», т.е. дорога от низших к высшим им не была закрыта. С другой, - служилые «по прибору» не были отделены и от податного сословия  (посадских купцов и ремесленников, крестьян, разночинцев), из которых они  набирались.  Из провинциальных «служилых по прибору», например, составлялись гарнизоны крепостей (пушкари, затинщики), они же несли и караульную службу (воротники), были подручными у воевод (рассыльщики, городовые казаки). И хотя из провинциальных служилых по прибору выйти в столичные думские чины было практически невозможно, тем не менее, такая теоретическая возможность (как сейчас бы сказали, наличие «социальных лифтов») была.  При Петре она исчезла окончательно.
 Служилое сословие получало плату за свою службу деньгами и поместьями с живущими на них крепостными. Т.е. все служилые пользовались правами земле - и душе - владения. Петр навсегда разделил служилых «по прибору» и «по отечеству». При нем поместьями и крепостными стали владеть только потомственные дворяне (большинство служилых ранее «по отечеству»), которые получили право передавать родовые вотчины по наследству. Большинство же ранее служилых «по прибору», а также небольшая часть небогатых служилых «по отечеству» были положены Петром в оклад, т.е. стали крепостными. Таким образом, привилегии, которыми ранее пользовались все служилые, отныне стали монополией исключительно дворян.
Из ранее формально свободных сословий (бывших служилых «по прибору»), было образовано искусственное сословие государственных крестьян. Единственным критерием его создания был фискальный признак, т.е. размер подати, которую они теперь должны были платить, будучи положены в оклад. Поскольку поместья перестали быть платой за службу, т.к. Петром было введено денежное жалование, они стали, как было сказано выше, исключительной привилегией дворян. Некогда разношерстное, но, все же, формально единое сословие служилых перестало существовать. Петр навеки развел 2 части сословия служилых людей – «по прибору» и «по отечеству» - по разным полюсам русской жизни, которые более не могли сблизиться. Эта «поляризация» русского общества, начало которой положили реформы Петра, в дальнейшем только усиливалась.
Бедные дворяне, ранее относящиеся к служилым «по отечеству», такие, например, как однодворцы юга, как бы несшие сословную военную службу на неспокойных рубежах России, и владевшие, как правило, всего несколькими крепостными, как и большинство служилых «по прибору», не вошедшие в новое сословие дворян, начали записываться в армию рядовыми. В таком же положении оказались и многие ранее служилые «по отечеству» – бывшие стольники, стряпчие, кравчие, окольничие и пр. Боярская дума, в прошлом состоявшая в основном из служилых «по отечеству», при Петре вскоре перестала существовать. В 1695 году прекратили жаловать в  стольники и стряпчие, а в 1703-м – в жильцы (дворян) и в боярские чины. Лишенная подпитки новыми членами, боярская дума исчезла в ближайшее десятилетие, так сказать, в силу физических причин, т.к. напоминала по возрасту приснопамятное бюро ЦК КПСС при коммунистах. Таким образом, не поддерживая древние традиции, Петр способствовал установлению новых.
До Петра все служилые были обязаны периодически «конно, людно и оружно» являться на воинские смотры, после чего, ожидая следующего воинского смотра, могли жить, ни о чем не беспокоясь. Петра, постоянно ведшего с кем-то военные действия, эта форма боевой готовности войска, сильно напоминавшего гражданское ополчение, решительно не устраивала. Взамен нерегулярному, по сути, партизанскому войску, состоявшему из городовых казаков, пушкарей и т.д., Петр ввел регулярную армию, состоявшую из гарнизонных и полевых полков. Петр видел воинскую повинность одной из главных обязанностей своих подданных. Ему, в связи с этим, были не нужны не только служилые «по прибору», но и - «по отечеству», куда принимались потомки знатных родов, т.к. знатность в глазах Петра еще не определяла личной заслуги того или иного офицера.  Знатность, ранее являвшаяся одним из определяющих признаков близости к трону, при Петре была заменена принципом личной выслуги офицеров – как они смогли показать себя перед царем на поле брани. Т.е. чтобы заслужить чин, дворянин должен был показать личную доблесть.
* * *
Русские завоевывали более цивилизованные народы (Финляндию, Польшу, страны Прибалтики), сами продолжая жить в развалюхах  с земляными полами и крышами, покрытыми гнилой соломой. Но к концу XIX века, когда после 50- летней войны был, наконец, завоеван Кавказ, покорены средняя Азия и территории на Западе, Империя достигла своих естественных пределов от Камчатки до Балтийского моря и внешних врагов, вроде бы, не осталось. Никто не хотел тягаться с русскими, оспаривая их земельные притязания. И тут вся ярость внутреннего, так и не погашенного конфликта барин – крепостной, душевладелец – холоп, тлевшего в России последние 2 века, с молчаливого согласия церкви, ставшей под началом Синода вдруг безгласной, обратилась на самих русских, до этого победоносно шагавших по миру. Теперь, когда полмира было пройдено, русские обратили взоры друг на друга. Резня гражданской войны, миллионы последовавших за ней жертв красного террора  превосходят любые необузданные дикие фантазии самого мрачного писателя-фантаста, они были продолжением тех внешних войн, которые Россия вела после того, как стала Империей, обрушив свой завоевательский пыл на саму себя.
Великий реформатор Петр, как известно, был обуян идеей перекинуть Россию из века минувшего, где она спокойно дремала, «убаюканная собственными песнями», в век будущий, который он увидел в поездке по Европе в дни  юности, минуя при этом век нынешний.
Быть может, поедь он в Европу в более зрелом возрасте, она не произвела бы на него столь чарующего впечатления. Возможно, он заметил бы там те же противоречия, что и у себя дома, и история не знала бы столь яростного русофоба, дыбой и кнутом погоняющего соотечественников к западноевропейским идеалам гуманизма и просвещения. Но все дело в том, что первые юношеские впечатления и есть самые яркие, овеянные дымкой романтики. Они не тускнеют с годами, заставляя пылкие натуры следовать идеалам юности всю жизнь. Даже когда голова уже седа, а тело мучает одышка и радикулит, и сам пламенный борец давно превратился в реликт безвозвратно ушедшей эпохи, а на смену его идеалам давно явились новые маяки, будоражащие современные молодые умы, потешающиеся над верованиями предыдущих  поколений, он продолжает начатое дело. Те самые впечатления, пропитанные пылкостью воображения и впечатлительностью ума, которые Петр получил в Европе в годы юности, стало для него путеводной нитью всей жизни (а заодно и жизни будущих поколений всех его подданных). Тем не менее, при всем уважении к пылкости замыслов молодого реформатора, можно сказать, что многие его устроения, в частности, «Табель о рангах», как главное, достижение государственной мысли XVIII века, уже через 100 лет выглядело, как измочаленная веревка на ногах России, мешающая ей шагать вперед. А через 200 лет, все еще никем не отмененная, – и вовсе как китайская грамота, некий иероглиф, оставленный праотцами в качестве примера потомкам, как им не надо строить жизнь.
Не имея возможности перетащить в век будущий всю страну, Петр вознамерился сделать это хотя бы с частью населения. Он создал привилегированный класс дворянства (который через полвека после своего появления заняло первое место в Европе по количеству дуэлей), и который после дарования ему вольности Петром III, и после него - Екатериной Великой перестал видеть свое назначение в жизни. С одной стороны, необходимости служить и служить на благо Отчизны, как при Петре, больше не было, а чем заняться в жизни, дворянским отрокам тоже было не совсем понятно. Эти выведенные в русской литературе лишние люди, эти Чацкие, Печорины и Онегины, непонятые своими современниками, и по большому счету, вообще никем, были лишены смысла своего существования. Конечно, можно придумывать себе разные занятия – держать псовую охоту, завесть в имении всякие новомодные затеи на французский лад, но все это было плодами праздного ума, в отсутствие подлинного дела, придумывающего себе занятие. Дворянство, как сословие, созданное Петром, вместе с другими порождениями его времени: усиленным крепостничеством, табелью о рангах, чудовищной чиновно-бюрократической машиной и общей атмосферой раболепья и угодничества перед властью превратились в XIX веке в реликт ушедшей эпохи. Не случайно, с приходом в деревню капиталистических отношений после 1861 года, помещики начали быстро разоряться, ибо их положение было искусственно, и потому нежизнеспособно. В реалиях наступившей либеральной эпохи, когда каждый должен был начать сам обеспечивать себя, помещики, как «организаторы» своего хозяйства, не могли прокормиться, ибо все их хозяйства, основанные на рабском труде крепостных, были в основном убыточны.
По отсутствию целей в жизни, по мятущейся душе, не будучи скованы недостатком финансов, будучи в состоянии удовлетворить любую блажь и каприз, положение дворян в Екатерининской и Николаевской России было уникально. Даровав дворянам монополию на пожизненное земле- и душе- владение, Петр создал, пусть и на уродливой основе, но относительно независимый класс людей, которые не зависели непосредственно от Самодержавной власти. Это породило дворянскую культуру и великую дворянскую литературу. Дворяне получили возможность пользоваться всеми благами цивилизации, которые мог предложить им тогдашний европейский мир, т.е. быть формально как бы просвещенными европейцами.
Будучи по форме европейцами, по сути, они оставались сынами своего дикого невежественного народа, который причудливым капризом истории был отдан им во владение.
Дворяне могли позволить себе необузданный рост спеси, высокомерия, эксцентричности, ибо над ними не стояло никаких  запретов, ограничивающих их самовластье – этот рудимент феодального права, сохранявшийся до реформ Александра II. Даже получая образование в Европе, они чувствовали себя на фоне миллионной серой массы своих соотечественников – таких же, как и они, христиан, только одетых похуже, и приниженных к земле веками рабства, – глубоко несчастными людьми. И не случайно революционная волна в России пошла именно с высших княжеских родов.
Эта гремучая смесь, - когда 9/10 населения страны по быту, образованию, культуре живут в начале тысячелетия ради того, чтобы 1/10 могла бы жить в его конце, образовавшись в нарушение всех законов времени в один час на одном участке земли, под  названием Россия, - эта смесь в ХХ веке не могла не взорваться событиями гражданской войны и последующими десятилетиями террора, разошедшихся кругами коммунистической заразы по всему миру в XX веке: КНДР и Вьетнам, Китай и Восточная Европа. Слишком дорогую цену мир заплатил за свою многовековую боязнь и неприятие России.
* * *
Петр всю жизнь находился в процессе социального эксперимента, держа страну все десятилетия своего правления в неослабном напряжении. Он все время что-то реформировал, видоизменял, перекраивал, переставлял с места на место. Вечно спешащий, неугомонный, ему до всего было дело. Будучи и главным пожарным, первым спешащим на пожар в Петербурге, и - верховным наставником купцов в Гостином дворе, учащим купцов наилучшим образом раскладывать продаваемый на столах товар, Петр был еще главным автором «обучающего» российского законодательства. Все его указы, как главного специалиста в области законотворчества, были с пояснениями для подданных, содержали в себе мораль и назидание, для чего то или иное устрожение было предпринято.  Кроме этого,  постоянно влезающий дотошно во все тонкости всех начинаний и проектов, все время куда-то торопящийся в потертой шинели и стоптанных сапогах по улицам С.-Петербурга, он невольно напоминает другой образ вождя в кепке, спешащего через 200 лет по промокшим улицам октябрьского Петрограда.
Вся система власти, выстраиваемая Петром, была задействована на него лично. Она учитывала особенности именно его личности, никакая другая личность в его систему власти не вписывалась. Это было его единичное ноу-хау, авторский проект, вертикаль власти, построенная лично под него, и которая без него не могла бы функционировать, и которую он ошибочно воспринимал, как универсальную государственную машину будущего, первооснову порядка в его утопическом «правильном» государстве.
Петр, создавая систему власти, в то же время сам стоял над этой системой, ее законы на него, как на вершителя судеб, не распространялись и он мог по собственному усмотрению вмешиваться в ход дел, чинить решения по ним или отменять уже принятые, которые не вписывались в уже существующие правила. Все это не противоречило его убеждению, что он создает абсолютно самостоятельный и независимый ни от кого государственный механизм. Его смерть быстро доказала недееспособность государственной машины без центральной пружины, приводящей её в движение, её создателя.
Так что же, Петр думал жить вечно? Нет. Просто он был полностью захвачен любимым детищем, будучи увлечен грандиозным экспериментом создания невиданного до селе «правильного, регулярного» государства (ради которого не остановился даже перед казнью собственного сына), которое подпитывал огромными людскими и финансовыми ресурсами. Безгранично владея ими, как Самодержец, он мог позволить себе и наплевать на реальность, заставить её ненадолго  отступить перед мечтой. Но только ненадолго. Мечта закончилась, когда пламенный реформатор (сейчас бы сказали революционер) со всем своим неуемным темпераментом и множеством безудержных идей сошел в могилу. Мечта окончилась, наступило похмелье. Страна начинала залечивать раны, нанесенные ей неугомонным правителем, в раже обуявшей его мании перемен: хозяйство страны было разорено, вчетверо поднятые Петром, по сравнению с довоенным временем, подати поставили крестьян буквально на грань выживания. Стране нужна была передышка. Следующая революция, превосходящая первую, как горная лавина превосходит брошенный камень, ее вызвавший, обрушилась на Россию через 200 лет, не оставив  от прежней страны камня на камне. Но привитые Петровские нововведения: бюрократия и произвол властей, в отсутствие закона, остались.
Взаимодействие российских упорядоченностей – должностных циркуляров, инструкций, которые дотошно регламентируют некий абсурдный, не существующий в реальной жизни порядок, тем не менее, неукоснительного выполнения которого они беспрестанно требуют, рождают то, что называют в народе идиотизмом русской жизни.
Регламенты, инструкции имеют более широкое хождение, нежели соблюдение юридических норм. Первым на практике отдают предпочтение перед последними, и то, что все эти ведомственные циркуляры, называемые подзаконными актами, как правило, противоречат, а чаще взаимоисключают друг друга, приводит к тому, что течение дел в России носит абсолютно непредсказуемый характер.
Предельная регламентация всего и вся в сочетании с государственным произволом, т.е. наличием людей, на которых законы не распространяются, и которые по своему усмотрению подстраивают существующие порядки под свои надобности, делает одинаково возможными совершенно взаимоисключающие прогнозы.
Разница между Царской Россией и нынешней лишь в том, что в прошлом человек, стоявший над законом, – Царь был более адекватен, чем нынешние правители. Царский произвол был более предсказуем, т.к. Царь считал себя преемником Российского достояния и традиций. Он видел свое призвание в том, чтобы сохранить и преумножить достигнутое, в то время как нынешняя политическая «элита», - в прошлом, вообще, непонятно, кто (раньше сказали бы «представители черни»), - вообще не считают себя связанными какими-то обязательствами, и не скрывают этого. Т.е. унаследовав с царских времен свою неподотчетность ни перед кем, они начисто при этом лишены чувства долга, который был главным стержнем правителя в Царской России (такими, какими, например был Столыпин, начавший сельскую реформу или Витте, проведший денежную).

* * *
Любовь Петра к порядку, где все регламентировано, расписано и учтено, вылилась в мечты о регулярном, правильном государстве. Жизнь из-за невозможности её во всем многообразии своем влиться в регламент, как бы раздваивалась, ведя с одной стороны призрачное существование в бюрократических параграфах, с другой, - нелегально, втайне от полицейско-бюрократической машины совершая реальное течение дел. Параграфы регламентов и инструкций, лишенные в самой основе своей смысла, граничащие с абсурдом, не имеющие к реальным нуждам людей никакого отношения, являются примером государственной мечты, последние 300 лет преследующей Россию, которая затмила ей реальность. Почему-то на русской земле – стране сказок и былин - это происходит с пугающей регулярностью. То правитель Петр строит на ней регулярное государство, которого ещё в мире не было видано, то другая правительница, Екатерина, строит планы, пролив немного жертвенной крови русских солдат, прибить щит на вратах Царьграда (ее внук Константин, ставший впоследствии наместником Польши, воспитывался, как будущий император Константинополя, столицы возрожденной Византийской Империи, отсюда и имя Константин). То коммунисты устраивают мировую (обязательно мировую!) революцию, то строят коммунизм «в отдельно взятой стране», то после 1991-го – победивший опять в отдельной стране дикий капитализм, то играют в стальных рыцарей без страха и упрека. В общем, правителей много (сколько их ещё будет?), и у каждого своя игра. Будет какая-нибудь новая (но обязательно будет и обязательно никак не связанная с реальностью), - дающая очередной волне голодных, дорвавшихся до власти, очередной раз наворовать.
Дело в том, что нельзя пропускать верблюда здравого смысла сквозь  игольное ушко необходимости. Да, нужно вытаскивать Россию из той ямы, куда загнали её прошлые правители, но нельзя это сделать мгновенно одним щелчком пальцев, или кликаньем мыши.  Это только загонит её еще глубже. Нужны десятилетия долгой кропотливой работы. Человек же тоже не рождается сразу, природе нужно 9 месяцев, чтобы плод созрел, и потом родителям ещё – 18 лет, чтоб сформировать из него личность. К сожалению, родители, которые тоже русские, не хотят, как и их правители ждать, а хотят, чтоб он стал личностью сразу после рождения и как могут, уродуют эту личность. Если у них сил много, они деформируют её так,  что из этого ребенка получается либо уголовник, либо наркоман, либо личность, вполне могущая стать в будущем большим начальником,  готовая идти по головам, расшибать лбы и пробивать головой стены, чтобы, растолкав всех локтями и достигнув, наконец, высокого положения, самому удариться во все тяжкие, заставляя соотечественников проклинать его и весь его род до 7-го колена. Круг замкнулся. Правители «нагибают» нас, мы «нагибаем» своих детей, из которых когда-нибудь выйдет новый правитель, который согнет всех просто в бараний рог и ход истории, завершив очередной виток, пойдет на новый круг.
Разорвать его могло бы, быть может, такое соображение: не может жизнь соответствовать установлению, какие бы благие цели оно не преследовало, если не прошла круг становления, если не созрели разумные предпосылки для этого. Человек за первый год жизни, когда достаточно окрепнет, перестает ползать на четвереньках и сам встает на ноги, сам! Но бессмысленно учить его ходить сразу после рождения, в России же людей сразу после рождения заставляют не просто ходить, но бегать, и даже тянуть при этом носок и держать прямо спинку.