горы

Мои горы

Одной из самых главных достопримечательностей Закатал являются горы . Особенно одна, ближайшая - Шамилёвка. Название это всегда произносилось с гордостью и многозначительно. По легенде, впрочем имеющей документальные подтверждения, с неё выдающийся горец наблюдал город и окрестности, когда безуспешно пытался его осаждать. Помнят эти места и другую отмеченную и классиками личность - Хаджи Мурата, могила которого находится совсем недалеко от Закатал. Читал я упоминания о том, что в ущелье, на входе в которое затем возведена крепость, бывал и Лермонтов. Да и горец, воспетый в его поэме, вполне мог быть родом из этих мест. Вообще, окрестности богаты историей, часто сильно разрушенной и практически бесхозной. Но очень древней и разной. Многое предписывается легендарной царице Тамаре. На самом же деле строителей, как впрочем и не менее выдающихся разрушителей, тут хватало, начиная с библейских времён. Старина стариной, но горы красивы и бесценны и так. Не даром за право жить и быть тут пролито столько крови. Вот и я всегда находился под впечатлением от созерцания местных пейзажей. По малолетству только смотрел.

 Вдали, откуда текла местная речка, между склонов ближайших вершин, видны были в ясный день иные высоты. Синие, с покрытыми снегом макушками, пики главного кавказского хребта. Шамилёвка же практически всегда была на виду. Довольно высокая и стройная с лысой вершиной гора. На неё поднимались многие закатальцы, и это даже было традицией, хотя бы раз, но там побывать. Дядя мой - Лёня, водил на неё туристов. Полагаю, что разочарованных после тех экскурсий было немного. Для себя и по-настоящему впервые, горы я открыл лет в десять. Меня с Сергеем(кузен), взрослые определили в пионерлагерь, кажется это были Джары, где-то в ущелье, на территории сельской школы. Красиво вокруг было, но за забором. А по факту, тюрьма общего режима. Кормили посредственно и было страшно скучно. Запомнился лишь выход к полуразрушенной сторожевой башне. Приехавший нас проведать дядя Сурик усмехнулся на это, посадил в мотоцикл, и отвёз на свою пасеку в горном ауле Сабунчи. Лагерь был где-то неподалёку. Отвёз и оставил на попечение знакомых. Вот это была лафа... и отдых, и горы новых невиданных впечатлений.

Горцы очень открытый, гостеприимный и честный народ. В чём-то наивный и далёкий от равнинной суеты. Гость тут понятие знаковое. Единственное, что принимать их надо такими,  как есть, и уважать традиции. Живут они чрезвычайно скромно, мастеровые, и как правило далёкие от коммерции люди. Сегодня наверняка многое изменилось, оторванные от гор и связанного с ними уклада, лишённые по сути возможности развивать и передавать культуру и язык, они постепенно растворяются в господствующем в этих краях народе. По мне, так жаль. Как много потеряли Закаталы, лишившись определявшей его дух и облик многокультурности, так постепенно обезличиваются и сёла вокруг них. Сами аварцы и лезгины признаются, что молодёжь порой не знает родного языка, и обряды теряют специфический, свойственный каждому народу колорит. Но всё это очередное отвлечение от темы, мне же интересно попытаться вспомнить и по возможности воспроизвести те детские впечатления от патриархального аула и людей, что там жили.

В первую очередь могу отметить доброту и прямодушие. Семьи как правило большие и многодетные. Мал мала меньше. Тяготы хозяйства на женщинах и старших детях. Мужчины же в разъездах и походах - добытчики. Нас, меня и брата, дядя определил в один из лучших домов. Там жила семья местного учителя. (Была в Сабунчи... помню Нушабу, Зумруд, Ясаман... сын высоченный, зеленоглазый, имя не помню. Маму и папу их не помню как звали... Тандыр помню и вкуснейший хлеб. Как катались на бревне, взбивая масло… - подсказка знакомой) К стыду и сожалению не помню имён, а хотелось бы вспомнить этих щедрых и радушных людей. Особо ничем нас не нагружали. Предоставленные сами себе, мы бродили по двору, выискивая фрукты (там росла замечательная черешня), заглядывали на чай к соседям, лазили по склонам. Было тепло, и дабы ни чем не отличаться от местных пацанов, ходили босыми и в одних трусах. Мне очень мешало незнание языка, но когда жестами, когда с помощью брата, находил понимание и я.

Запомнился быт. В домах не было столов и вообще мебели было совсем не много. В основном ковры, паласы, комоды. Пили и ели, сидя по-турецки, подложив под бок мутаку. Кормили нас хорошо и очень сытно. Ложек, правда, тоже не было. Ели хлебом, вымакивая лавашом насыщенный мясной бульон с хорошим куском мяса. Аппетит на свежем и чистом воздухе, после купаний в речке и лазания по горам, был отменный. Хорошо запомнился эпизод, когда хозяйка пекла в тандыре лаваши. Она раскатывала и потом лепила на стенки разогретой печи лепёшки. Те довольно быстро пеклись и начинали отслаиваться. Такие она очень ловко снимала и тут же отдавала на съедение целой ораве мелкоты. Было нас шесть или семь, и не только свои, но и соседские. Хозяйка смеялась, смахивая со лба пот, принималась печь всё новые и новые. Ели досыта. Вкус этого свежего, ароматного хлеба не забуду никогда, как и доброй, щедрой улыбки.

Часто нас угощали и приглашали за стол соседи. Но надо сказать, очень много домов пустовало. На них не было ни замков, ни запоров, и казалось, люди только что вышли. Вещи и неказистая утварь стояла по местам. Мы с братом, тайком и в основном по моей инициативе, заглядывали в такие жилища. Двигало простое детское любопытство. Один эпизод из таких вылазок всплыл в памяти недавно. Поводом послужила случайная находка на пляже в Адлере.

 Загорая, от нечего делать перебирал гальку, лежащую под рукой. Заметил тесёмку чёрную. Потянул. Оказалось, нашёл что-то странное и даже пугающее. Далёк, в общем, от мистики, но вещь, оказавшаяся в руках, будила странные ощущения. Нечто явно нательное. Там, где самое место ладанке или образку, к веревочке был прикреплён чёрный дерматиновый, обшитый по периметру треугольник. На одной из его сторон серебряной краской нанесено изображение звезды и полумесяца. Изделие явно ритуальное, но не ручной работы. Внутри что-то есть и судя по тому, как аккуратно упаковано, надёжно защищено от влаги. Держа в руках этот странный предмет, я и вспомнил, как мы с Серёгой зашли в пустующий дом. Воспоминания подростка, оттого и не удивительно, что тогда мы немного мандражировали и перемещались с опаской. Ничего особенного там не было. Всё очень скромно и просто. Воздух только какой-то неживой, видимо давно никто не беспокоил покоя этих стен. Собрались было уходить, как я обнаружил на балке под невысоким потолком маленькую цветастую подушечку, висевшую на гвоздике. Взял в руки. Что-то внутри явно есть и шуршит. Раздирало любопытство. Несмотря на сомнения брата, прихватил с собой. Уже выйдя, рассказали о находке местным пацанам. Те забеспокоились и сбивчиво стали объяснять, что трогать такое нельзя. Это какой-то оберег. Как говорили они, в семье, которой принадлежит этот дом, с рождения болен один ребёнок, кажется речь шла о девочке. Молла написал какой-то заговор, и его ни в коем случае нельзя тревожить. Я мало верил во всё это, но скрепя сердце пришлось повесить амулет на место... Вот так примерно тогда и было.

 Теперь же по прошествии почти сорока лет в мои руки совершенно случайно попало нечто подобное. Время не прошло бесследно, раздумий и сомнений стало больше, но и то детское неудовлетворённое любопытство пересилило всё. Я положил треугольник в карман, а придя в номер переложил его в сумку. Вспомнил о нём почти через месяц, уже обдумывая последовательность, и что описать в части моих "горных" (но не слишком высоко) воспоминаний. Пришлось эту штукенцию даже поискать. Оказалось, с прочими мелочами положил её в коробку на подоконнике. Снова взял в руки и внимательно рассмотрел. Действительно прошито, но шов плотный и ровный, явно что-то массовое. Не спеша распорол одну из сторон. Внутри тоже треугольник, основательно обмотанный коричневым скотчем. Бережно удалил и его. Ощущения были, как будто пробираюсь к кощеевой смерти. Итогом усилий стал опять же треугольник очень аккуратно сложенной тонкой бумаги. И лишь развернув приличный по размеру листок, я наконец увидел то, что не давало покоя. Лицевая сторона сплошь была исписана столбцами разделённой полосками арабской вязи. Суры ли это, сказать не берусь, но смущали какие-то знаки, похожие на пиктограммы, которыми пестрел текст. Повертев находку в руках, я вновь сложил бумажку по швам. Скотчем обматывать не стал, но засунул в родной футляр и оставил лежать на подоконнике. Выбрасывать не буду, но переложить пожалуй стоит куда-то подальше. Нет желания и кому-то показывать это, всё-таки чёрный цвет вызывает гнетущие ассоциации. Насколько значима эта находка и случайна именно сейчас - судить не берусь, но не рассказать о ней не мог.

 Есть ещё одна ассоциация с описанными событиями. Я упомянул о некой девочке с врождённым недугом. Именно такие и вспомнились. В Сабунчах я мог только представить о чём речь, но часто в русском колхозе и во время других поездок мне приходилось видеть подобных детей. Альбиносы, слепые или глухие. Вспоминаю и олигофренов и дурачков, служивших часто потехой и предметом жестоких шуток шпаны на улицах городов. И смертность младенцев в сёлах была велика. Часто слышал - вон у тех был ещё ребёнок, но умер. Почему-то это всегда трогало даже тогда. Причины такого положения дел банальны. Общая неустроенность и часто родственные браки. Не принято было и отказываться от больных детей. Аллахверди (Бог дал ) - это и подобные имена не редкость в тех краях. Иногда именем пытались уберечь и предвосхитить судьбу. Но, а если уж она оборачивалась иной чёрной стороной, то значит Бог и забрал...

Во время, что вспоминаю, продолжалось целенаправленное выселение горцев в долину. Это обосновывалось укрупнением и вовлечением в советское хозяйство. Безусловно, люди получали доступ и к образованию, и к медицинским услугам, и к электрификации, наконец, (какой социализм без неё). Но и негатив налицо, терялась самобытность, в отрыве от привычного быта и промыслов уходили и забывались и традиции, и язык. Сейчас сложно представить простую и патриархальную жизнь этих людей, но и назвать её праздной и не насыщенной духовно язык не повернётся. Это были счастливые люди, жившие наедине и в единстве с природой. Часто власти узнавали о существовании нового гражданина когда тому надо было идти в школу или выправлять какие-то документы. Вспоминается забавный эпизод,  произошедший в семье, которая нас приютила. В ней тоже было несколько детей, старшие мальчики почти погодки. Когда первый из них благополучно отслужив вернулся домой, младший успел слюбиться и дело дошло до свадьбы. Не отправлять же молодожёна в армию, и на семейном совете порешили - отправить старшего служить по второму кругу. Дело уже знает, и не пропадёт. Так в итоге и вышло.

Магазинов в Сабунчи тоже не было, как и электричества. По каменистому руслу и то только тогда, когда это позволяла река, и не чаще, чем пару раз в месяц, приезжала автолавка. Грузовик с будкой, привозивший людям самое необходимое: соль, сахар, муку, спички, керосин. О том, что где-то кипят иные страсти, можно было узнать из транзисторного приёмника, который с гордостью показывал нам один из сыновей хозяев. Но и его включали не часто, берегли батарейки. Были в доме, где мы жили, и книги, ведь глава этого семейства учитель. Школа примостилась по соседству. Небольшой домик из нескольких комнат, для одного преподавателя более чем достаточно. Человек он был образованный и уважаемый, из тех, кого принято, в общем, называть подвижниками. Сам из этих мест, он многое делал для того, чтобы вывести в люди и подготовить к иной жизни земляков. И детей этой семьи я вспоминаю с приязнью. Девчата, они были младше братьев, окончили закатальскую русскую школу и поступили в вузы в Баку. Вспоминая дом, нас приютивший, могу описать и ещё одну запомнившуюся картинку.... ( шелкопряд )
...

Впору, наверное, описать, как помню, и само село. Каменные с просторными верандами дома, разбросанные по склонам. Сами склоны в зелени, в основном дикой. Вся более-менее ровная земля под огородиками и сенокосом. Редкие и небольшие хозяйственные постройки. Дворы расположены по обеим сторонам образованного речкой ущелья... Само русло этой горной реки - широкая, метров триста-четыреста, усеянная камнями полоса. Плавно извиваясь,  она уходит ещё выше и теряется за очередным отрогом. В описываемую пору переходили мы с одной стороны на другую, не замочив ног. Воды в реке было совсем немного, местами она расходилась на маленькие ручейки, а то и вовсе пропадала в камнях. Тем не менее это была живая река. В затишках можно было углядеть мальков мурцы. И мы, помню, пытались ловить её. Снастей же местные не держали, и рыбачить ими не могли. Правда, я слышал о интересном способе лова, характерном именно для этих мест. По берегам местных речек растет очень декоративное растение, я знаю его как лопу. Это деревце или высокий кустарник, внешне издалека даже напоминающий пальмочку. Видимо, содержит в тканях какой-то алкалоид, поскольку угнетает иные растения. Именно эти свойства местные аборигены и используют. Листья лопы разминаются и укладываются под груз, камни, прямо на перекатах. Под воздействием соков рыба дуреет, обездвиживается и всплывает. Остаётся только собирать её ниже по течению. Насколько я знаю, это состояние не фатально для фауны и через время действие яда нейтрализуется. Другое дело - хлорка. Находились умники использовавшие этот яд на многих речках в округе. В результате о прежнем рыбьем изобилии и разнообразии осталось лишь вспоминать. 
 
 Но вернусь к селу. Мы с Сергеем тогда побывали во многих дворах.  Нас приглашали и угощали. Образы, которые всплывают, когда думаю об этом времени и людях, очень светлые и добрые. Вот всего лишь одна картинка - облака. Тут они порой проходят необычайно низко. Я впервые столкнулся с этим, и вид растворяющих горы тучек -  одно из самых сильных впечатлений. Это так поразило меня, что прямо загорелся потрогать облака руками. Тем более, что до них было всего пара десятков метров. Рукой подать.  Блатовал на экскурсию брата, но он всегда спокойнее относился к таким вещам. В итоге полез один. Даже детское открытие, что это всего лишь туман, не разочаровало. Такого густого и насыщенного холодного пара я не встречал никогда. Когда влез в самую гущу, даже перепугался. Полностью потерял ориентацию, даже пальцы становились различимы только когда подносил их к лицу. Эти ощущения памятны и сейчас. Вспоминал я их и когда работал в Гузерипле. Горы там похожи и не те, но и это Кавказ, и не худшая его часть. Что-то завораживающее есть в этих отрогах, веющее родным и близким. Они часть меня, и я когда-то надеюсь стать частью именно их. Всё же не буду о перспективах, и вернусь к былому.

Сабунчи - россыпь домов, прилепившаяся на склонах, село, где не было улиц, и главной дорогой была река. Люди, вросшие в эти горы. Хотелось бы сравнить то, что помню, с тем, что сейчас. Говорят, уже тут есть свет и даже интернет. Спутниковые тарелки на каждом доме. Мне это даже сложно представить, а тогда... Я очень хорошо помню коров. Их было по нескольку в каждом живом дворе. Не крупные, и чем-то напоминающие зебу создания. Но кормильцы в полном смысле слова. Это и мясо, и молоко, и масса продуктов, которые из него получали, и которые были основой питания людей. Поутру всё стадо разбредалось по окрестным хребтам и легко перемещалось на кручах. Говорили, правда, что почти каждый год одна или две тёлки из стада пропадают, это дань соседства с диким и заповедным по факту лесом. Что воспринималось обыденно и тоже часть патриархального быта. Из последнего хочется вспомнить интересную штуку. бывшую в каждом доме. Внешне оно напоминало люльку,  подвешенную к потолку. Большое, выдолбленное изнутри бревно. Только посередине сверху имелось большое отверстие. В него-то и наливают молоко, а потом сбивают, раскачивая как колыбель. Меня очень занимало это занятие. Вспоминая утварь, характерную для местного быта, не могу обойти и кувшины для воды. Высокие, с длинным узким горлом, сделанные из меди лужёные сосуды. Женщины носили их на плече, для чего к кувшину была приварена ручка.  Это изделие очень напоминало амфору.

 Недавно разговаривая с другом , приходящимся мне и дальней не кровной роднёй, вспомнили Сабунчи. Он тоже бывал там, и не раз. Это племянник Сурика, а поскольку ещё и ровесник Гены, младшего из моих двоюродных братьев, то и проводником его и спутником в тех поездках был последний. Масса эмоций,  вспыхнувших в разговоре, только подтвердили мои собственные восторженные впечатления от дней, проведённых в этом селе. Сашик, так зовут моего друга, напомнил мне и имя радушного хозяина дома, где мы обретались - Абдула. Оказывается, в подполе дома, где мы останавливались, был импровизированный тайник, в котором, обёрнутая в холстину, хранилась главная семейная реликвия – старинный, отделанный благородным металлом и инкрустированный камнями, кинжал. О существовании последнего я и не догадывался, но вещь эта несомненно прямое свидетельство не простого и безусловно благородного происхождения обретавшегося здесь семейства. Вспоминали мы и пасеку дяди на покатой, свободной от деревьев полянке на склоне хребта. Мы были слишком малы, чтобы реально помогать взрослым в тяжёлом, но благодарном труде добычи мёда, тем не менее с удовольствием брались за всё, что сделать могли. Разжигали дымарь, в котором тлели высушенные куски гриба трутовика. А покрутить центрифугу, заправленную налитыми мёдом рамками?.. А сам мёд, майский, горный?.. Свежий, он в это время необычайно текуч и пьётся легко прямо из чашки. Ароматный. Мы даже порой и не запивали его чаем, но уж сам чай в ту пору пили только с мёдом. Даже укусы потревоженных пчёл воспринимались нами тогда обыденно и с улыбкой - за всё приходится платить.

 Мне же вспомнились ещё и здоровенные жуки олени, которых я сбивал на лету. Этим летом я нашёл одного такого на тропе у речки, рядом с которой живу.  Ещё одна ассоциация с пасекой в горах, это светлячки. Они не часто, но пролетают мимо моего чердака и сейчас в начале лета, зато их было необычайно много тогда в горах. А вот комаров там нет абсолютно.

 Что ж, вспоминать те дни и ощущения  я мог бы пожалуй ещё долго. Многое всплывает в воображении спонтанно, картинками и эпизодами, дорогими мне, но вряд ли интересными ещё кому-то. И всё-таки очень не хочется уходить из детства. Это чистое, незамутнённое ложью и компромиссами с душой и совестью время, что неизбежно в жизни взрослого человека. И если что-то и останавливает нас порой от каких-то поступков и заставляет сожалеть и каяться, то наверняка это память о времени, когда грешить только начинали, и грехи эти были мелкими, как и мы. Не себя ли мы видим в глазах ребёнка, и не от этого ли порой и снисходительность наша к шалостям его и навязчивое желание уберечь от колдобин, на которых спотыкались сами.  Ну вот, понесло... Я ж вроде о горах... Безусловно шучу, но и грущу о той чистоте.

 А уж какой чистой была там вода. Дистиллированной её не назовёшь, у неё был вкус. И разный. Роднички стекали с отрогов, порой образовывая маленькие водопады. Вода в них была кристальная и холодная, встречалась и натуральная минералка. Такие ключи, как правило, выделяли, обкладывая крупными камнями. Иногда такая вода отдавала серой, но сложно было удержаться, чтоб не попробовать её на вкус. Пили, зачёрпывая пригоршнями, но напиться так  сложно, проще лечь навзничь и хлебать ртом. Что я и делал. Помню как раз, уже готовый прикоснуться губами к воде, вдруг заметил обращённый в упор на меня взгляд. Маленькая гадюка свернулась калачиком прямо по центру струящейся лужицы. Оцепенение, испуг и стремительно, как никогда, отпрянул от воды. Эмоций выше крыши и, похоже, встреча взволновала не только меня, и мелкий гад поспешно ретировался в камни.

 Неспроста заговорил о воде и аспидах, её мутящих. Язык чешется рассказать ещё об одном эпизоде той поры. Но начну издалека .Смеюсь, ибо многое, казавшееся очень печальным и чрезвычайным в детстве, с годами превращается лишь в повод, может быть для грустной, но улыбки.
         Досуг наш в то время не отличался разнообразием. Помимо посещения соседей, лазили по склонам, купались в запрудах, сделанных из больших камней и зелёных веток на речке. Сами камни - большею частью разнообразный базальт. Некоторые из них, подточенные водой и калёные солнцем, буквально рассыпались на пластины, а иногда в расколотом камне можно было обнаружить кристаллы металла, сиявшие жёлтым, что принято считать благородным светом. Скорее всего это пирит, но чудом сохранившиеся у меня осколки тех камней почти не потеряли блеска и сегодня.

 Вот так, исследуя и озоруя, мы порой отходили довольно далеко от домов. При этом в селе поспела черешня, а уж пройти мимо неё и не набить до отвала брюха никак было не возможно. У любого удовольствия есть и оборотная сторона. Вот она-то, как помню, и вызывала часто у меня озабоченность. Начну с того, что справить нужду, особенно крупную, на склоне непростое дело. Кручи там покатыми не назовёшь. Пытаясь пристроиться лицом к воде, непременно ощущаешь нежным местом острые грани Кавказского хребта. Развернувшись, обнаруживаешь, что и это не выход. Надо непременно за что-то держаться, иначе лишённое извилин, но жадное до приключений явно перевешивает. При этом и боком не вариант. Так что приходилось восстанавливать навыки далёких предков, благо и мы тогда ещё не сильно от них отдалились. Ровное же, годное для бессуетных  медитаций, находилось либо наверху, на самом гребне, либо у основания горы за плетёным забором, огораживающим чей-то сенокос. На одном из них помню здоровенную, неохватную грушу. Главной её особенностью было то, что она сохранила на себе следы прививки. Воистину родовое древо. Но вернусь к более приземлённому. Что смущало меня тогда - это и то, что с домов, прилепившихся к кручам, пространство вокруг обозревалось очень хорошо и далеко.

 Примерно об этих непростостях сущего я видимо и рассуждал, растянувшись голышом на камнях, омываемый ласковыми струями чистейшей горной воды. Трусы мы берегли, как и местные пацаны, ибо это был единственный предмет нашего убранства и свидетельство цивилизованности. И тут что называется припёрло, и конкретно. Бежать по горячим и колким камням до ближайшего забора?.. Вспомнилась финальная фраза анекдота о мужике, бьющемся о дверь закрытого туалета - Товарищи. Товарищи!!!!.. Эх вы, товарищи... Открытие, которое я тогда сделал, не сделало из меня Ньютона, но оно действительно не тонет. Более того, подхваченное потоком горной реки, очень быстро несётся к запруде, где резвятся остальные. Единственное, что оставалось моей совести, это громко крикнуть - Берегись! Шуму было много, чтоб увидеть эту картину, стоило хоть раз провести подобный научный эксперимент. Да и лучезарная моя улыбка до ушей вполне подошла бы хроническому идиоту. Впрочем, чего в жизни не бывает. Купаться  всем почему-то расхотелось.

 Всё бы ничего, но вечером меня ждал разбор полётов со стороны местных аксакалов. Не помню, Абдула это был или кто-то из других взрослых, но мне строго, но уважительно объяснили, что вода тут священна (и пишу я сейчас уже без шуток), её пьют и набирают прямо из речки, и поступать так нельзя. Уши были багровыми. Наверное, на то и бывает детство, чтоб набивать шишки, и я благодарен ему и за этот урок. Тут можно было б поставить точку...  А история получила неожиданное, но памятное продолжение. В Сабунчах я оказался снова, лет через десять, будучи уже студентом и в целом сформировавшимся индивидуумом.

 Сурик тогда организовал большую семейную поездку на пасеку. Было приятно оказаться снова там. И был очень красивый вечер, а какой был мёд... Когда начали представляться хозяевам, на моё скромное: - Юра, последовало: Какой Юра? Потом, после паузы... и со смехом:  А, это тот, что осквернил нашу речку? Не смешно было, наверное, только мне, хотя сейчас улыбаюсь. Пусть и с такой славой местного ГороСрата, но в какие-то анналы я всё же вошёл.

Вот и всё о Сабунчи, но пару слов о горах на посошок у меня ещё осталось. Я уже упоминал и сестричку Аллу, и мужа её Сашу. Последнему я и обязан многими новыми впечатлениями и о горах, и о очень красивой реке Алазань, которую тоже надеюсь вспомнить. С Сашей я тоже бывал на пасеках, ходил на сиденку и по горам. Не забуду тех впечатлений. Это были более дикие и менее обжитые места. Потрясающе красивые и живые. Саша же вполне соответствует образу Куперовского "Следопыта", такой же поджарый, смелый и умудрённый природой, с которой сжился. Я при этом большею частью созерцатель, но увидеть многого без этого человека наверное б не смог. Из тех походов в памяти моей остались и звёздное небо в горах, мы ночевали тогда на кочёвке, и купание в ледяной купели перегороженного упавшим деревом ручейка, и ощущения гордости от покорения, пусть небольшой, но первой моей вершины.