Фуражка к месту

               

         Мой младший брат родился, когда мне было 5 лет. Это событие я восприняла очень радостно, и помню, с каким энтузиазмом выполняла различные поручения папы: например, помыть горшок, принесенный из магазина. Жили мы тогда в Джанкое. Как мы забирали маму с братиком из роддома не помню, но картинка возвращения домой стоит перед глазами. Я и мама едем на линейке (так папа называл повозку, влекомую смирной лошадкой, которая, следуя указаниям возницы, идет шагом). Папа шествует рядом и несет драгоценный груз – сына! Лошадке его не доверил. Мне самой сейчас не верится, что вижу это так отчетливо. Это был 1929 год. А сейчас до нового 2014 года осталось две недели. Время несется вскачь…
        Я полюбила братца сразу и на всю жизнь. Волосенки у него были легкие, как пушок, и с рыжинкой. Наверное, поэтому я сразу назвала его «красный командир» и очень мне понравилось имя, которое предложил папа: Владилен – Владимир Ильич Ленин. А про Ленина я знала из рассказов  воспитательницы моего детского сада. Правда, в течение жизни  имя  несколько трансформировалось: потерялась буква «и», и брат стал Владленом. В 2000 году мой дорогой Владик после тяжелой болезни  ушел из жизни. Мы скорбим и по сию пору.
        Но я хотела вообще-то написать об одном случае из моей жизни, происшедшем в 1945 году, а мой братишка был одним из участников этой забавной истории, вот и рассказала чуть-чуть о нем.

        Каждый временной отрезок имеет свои приметы, новые имена, выражения и т.д. Например, в 1945 году зазвучали слова «аннексия», «контрибуция». На экраны хлынули новые фильмы: американские, немецкие. Вот о фильмах и говорили, что они получены по контрибуции. Мы – студенческая братия – сбегали с лекций, чтобы попасть на дневной сеанс (денег хронически не хватало). А названия как заманчиво звучали! «Индийская гробница», «Шнапурский тигр», «Звезда из Рио», «Мост Ватерлоо»… можно до бесконечности продолжать список. Но я, как всегда, отвлекаясь, вспомнила маму, которая с восторженным придыханием перечисляла фильмы ее молодости (это где-то 1915-16 годы): «Тайна в море утонула», «Молчи, грусть, молчи»,  «Ты стоишь у камина и смотришь с тоской», - и добавляла: «Ах, Мозжухин, какой был актер!» Вот и я ее сейчас напоминаю… Да, так фильмы были разные.  Помню я, конечно, не все. Но один фильм мне запомнился, и вы поймете, почему.
        Итак, шел фильм «Тетка Чарлея» - комедия. В двух словах о сюжете. Два студента, два друга, учась в университете, валяют дурака, прожигают жизнь. Ну а папаши шлют денежки в надежде, что  отпрыски  продолжат их дело. Происходит масса курьезных историй. Одного из друзей зовут лорд Беберли. Его отец живет где-то далеко в сельской местности, и в его большом поместье имеются стада овец. Вот этот молодой шалопай жалуется другу: «Представляешь, вернусь я в отчий край, а овцы будут вслед блеять: «Бэ-э-бс, бэ-э-бс»!»
        К чему я это рассказываю? Да потому что мне в общежитии не давали прохода. Стоило появиться, как вслед неслось разноголосое «бэ-э-эбс!» А лучшие подруги стали называть меня Беберли и даже добавляли «лорд».  Мое имя – Беба – интерпретировалось всеми моими товарищами напропалую. Но несмотря ни на что, я захотела, чтобы мой брат, живший с мамой в поселке Саки (теперь это город), куда мы вернулись из эвакуации, приехал на денек ко мне в Симферополь и посмотрел этот фильм. Ему было тогда лет 16, он отличался очень развитым чувством юмора, и мне хотелось, чтобы братец получил удовольствие.
        В этот период наша группа находилась на практике в госпитале, где проходили лечение фронтовики. Я человек от природы общительный, и часто рассказывала ребятам о фильмах, о нашем общежитии. Один парень-лейтенант по имени Владимир Кузьмич (мы обращались только по имени-отчеству) был старше меня лет на шесть. Физиономия у него была, как у любопытного кота, глаза круглые, голова круглая, такой весь коренастый. А его сосед по палате был старше, и очень серьезный – Николай Николаевич. Глаза у него были всегда грустные. Они охотно слушали мою болтовню и, многозначительно переглядываясь, повторяли: «Энциклопедия!»
        И вот Кузьмич, узнав, что ко мне приезжает брат, изъявил желание сопровождать нас в кино. Какими он правдами или неправдами получил свое лейтенантское обмундирование и как сумел отлучиться из госпиталя, не знаю, но к началу сеанса был возле кинотеатра. Ко мне еще присоединилась подружка Люба, и мы вчетвером вошли в кинозал. Я хотела сесть рядом с братцем, но хитрый Кузьмич разместил всех по-своему: он сам, рядом я, потом Люба, и в конце Владик. Мне так хотелось понаблюдать за реакцией брата, пообщаться с ним, но на расстоянии, увы, это не получилось. И как только зажегся свет, я порывисто вскочила и, повернувшись в сторону Владика, хотела увидеть его реакцию на фильм. На мое несчастье, в стуле, находящемся в переднем ряду, торчал не то гвоздь, не то шуруп, и я в стремительном движении с треском оторвала огромный клок платья (простите за натурализм) в области левой ягодицы.

        Вот снова отвлекусь. Не могу не сказать, как мне дорого было это платье. Во-первых, оно одно было у меня приличное на тот момент, а во-вторых, воспоминание о его приобретении будит такое теплое чувство…
        Я уже где-то писала о человеке, причастном к этим добрым, трогательным моментам, но я позволю себе повториться. В Саках, куда мы вернулись из эвакуации, заведовал собесом фронтовик-ленинградец по фамилии Лапкин. Был он небольшого роста, пустой рукав справа был заправлен за пояс гимнастерки, а лицо излучало такую неимоверную доброту! Собес, кроме прочих дел, занимался распределением гуманитарной помощи. Он со своими немногочисленными сотрудницами  чрезвычайно внимательно и с душой подходили к этому делу. Я это сполна прочувствовала на себе. Присылали письменное приглашение или кто-нибудь из них приходил по маминому адресу с просьбой явиться. Приезжая домой, я часто отправлялась по приглашению. Вещи были аккуратно развешены в специально отведенном помещении, и сам заведующий, не считая это зазорным, подводил меня к этим собранным в Америке не новым, но чистым и приличным вещам. «Посмотри, какие хорошие трусы», - рекомендовал он, вгоняя меня в краску. «Да зачем они мне, такие большие, да еще с молниями какими-то».  «Ну попросишь девочек, продадут, хлеба себе купишь», - уже разобрался, что из меня покупатель и продавец никакой. Я все равно категорически отказалась, а это, оказывается, были шорты, но тогда для нас они были диковинкой. Зато с платьем мне повезло – оно было таким славным и очень мне шло. Я на многих институтских фотографиях в нем фигурирую – синее с белыми полосами и красивыми пуговицами. Это то самое платье, в котором я на фотографии перед этим рассказом. А до этого было темно-синее из крепа, но увы – в области подмышек быстро протерлось и наша общежитская выручалочка Зоя Мурко соорудила из подшивки подола огромные латки. Я об этом уже писала. А еще вплоть до окончания института, до 1947 года мне  подбрасывались то пальтишки легкие, то обувь. Если бы не эти вещи, не представляю, в чем бы я ходила. Да, вспомнила еще один случай. Подходит ко мне однокурсник Юра Колтунов и говорит: «Нам студенческий комитет выделил по талону на  какой-то материал, а названия такого ты, наверное, как и я, сроду не слыхала: «гринзбон». Вот я сошью своей 30-килограммовой женушке платье». А Женечка Колтунова действительно была такая миниатюрная-миниатюрная симпатичная блондинка. Каково же было наше разочарование: материал оказался грязно-белого цвета в мелкую елочку. Короче, из него шили кальсоны солдатам. Молодежь, наверное, и слова-то такого не знает, поспрашивайте у самого старшего поколения. В общежитии мы покрасили мой «отрез» в коричневый цвет и наша спасительница Зоя сшила мне платье. Воротничок был стоечкой, освежаемый кусочком кем-то пожертвованного кружевца. Класс!
        Однако возвращаюсь к своему полосатому платьицу, в котором я в тот день была в кино и которым умудрилась зацепиться за гвоздь. Треск поверг меня в шоковое состояние. А вот кто не растерялся, так это Владимир Кузьмич: он мгновенно  своей фуражкой прикрыл мне оное место, и мы гуськом выбрались из зала. Мы с Любой удалились в ближайшую подворотню, и она мне огромной булавкой, которая была приколота на внутренней стороне фуражки (вот запасливый вояка оказался!) кое-как прицепила оторванный лоскут. Лейтенанта отправили в госпиталь с благодарностью, а сами явились в общежитие и под непрекращающийся хохот девчонок поведали эту историю.