Эпилог

    окончание микроповести "ОВРАГИ"


   предыдущая глава: http://www.proza.ru/2013/12/28/1802


«Гризли, сильно постаревший гризли», – первое, что пришло на ум, когда я увидел Тараса Чебрикова. Невольно отметил: выглядит значительно старше своих лет. Я и сам не конфетка, но он-то, он! Боже, что творит с нами время. Шутка сказать, сорок с лишним лет прошло!

В юности неторопливый, что в движениях, что в разговоре, он стал вдвое медлительнее. Скованная походка выдавала проблемы с ногами. Густая шевелюра жестких, как стальная проволока, черных волос, в ней парикмахеры запросто теряли расческу, бесследно исчезла, оставив плешь, обрамленную редкими седыми прядями.

В ходе встречи лысина товарища ещё не раз невольно притянет взгляд. И каждый раз,  словно натыкаясь на некую невидимую преграду, я буду мысленно произносить: "Ну и ну!"

И безмолвное восклицание это вовсе не по поводу тарасовой плеши, в общем-то, заурядной, сколько дань разительному контрасту между прошлым и настоящим, такому неожиданному. Помнится, примерно так же меня потрясло когда-то  Аральское море. Все знали, что оно мелеет, но что оно исчезло совсем, оставив на своем месте обычную степь-пустыню с валяющимися и, тоже исчезающими, остовами кораблей – не предполагали.

Чебриков обрюзг. Его чёрные и маслянистые, как у цыгана, глаза обжигали когда-то девчат, а теперь поблекли и утратили прежнюю живость.

Раньше он юморил.

Чебриков славился такой фишкой: в школьном буфете, где за пирожными на перемене плотно толпились у стойки девчонки, он пристраивался к ним и вдруг, раскинув руки в попытке обнять всех сразу, со словами: «Ох, девочки, мне что-то плохо», – закатывал глаза и внезапно начинал валиться на них, используя свой рост и вес. Раздавался неописуемый девичий визг вперемешку со смехом:

– Тарас, скотина! Убирайся! –  все «сбрызгивали» из-под его объятий кто куда.

– Мне плохо, говорю! Умираю... без булочек!

Чебриков оказывался перед продавцом и набирал штук десять булок. И с большой бутылкой молока, одну за другой невозмутимо уминал тут же за столиком – мол, «тренер сказал набирать вес».

Один раз на перемене, когда классный руководитель  Зинаида куда-то вышла, девчата гурьбой нависли над её столом, что-то там рассматривая. И почти все «светили» своими  трусиками и прочими прелестями – платья и юбки особой длиной в школе не отличались. Мы после перемены ввалились в класс и, пораженные диковинным ракурсом, встали, как вкопанные:

– О-ба-на! – прошептал кто-то, –  прям, как страусы головой в песке...

А девчонки так увлеклись, что никто из них даже не обернулся.

Чебриков, выступив из наших потрясенных рядов, тут же подкрался со своим фокусом:

– О-ох, держите меня! Ка-а-кая красота, мне плохо! – вскричал он, и, раскинув руки-грабли, начал валиться на худенькие спины девчат, грабастая их всех сразу.   

Какой гвалт поднялся – не описать! Будто каждой за шиворот вбросили по мышке. Классный журнал чуть не порвали, ударяя об Тарасову буйную голову, как о пень, задействовали и тяжелую пластиковую указку. Кто-то плеснул водой, в ход пошли и мел, и тряпка, и щетка. Чебриков, закрывая голову руками, искал пятый угол.

Ошарашенные столь динамичной сценой, мы топтались у двери. А наш классный клоун Боханчук, тоже здоровый бугай, этаким режиссёром, хлопая тяжелой ладонью по учебнику, приговаривал:

– Так, так, так! Все –  на исходные! Журнал – на стол! Д-е-е-вочки! Вернулись к столу, вернулись! Позы, позы – прежние! Чебриков –  на исходную. Всё –  с начала, дубль –  два!

Девичье полчище возмущенно развернулось и пошло «свиньей» на Бохана.

Потом Зинаида проводила «воспитательные» беседы по раздельности с девчонками и парнями. Позабытые сценки  мигом всплыли в памяти при виде Чебрикова.

Череда других, более важных событий, последовала после школы в жизни каждого из нас.

По сравнению с разными мелкими эпизодами школьной жизни, они по значимости выглядели айсбергами: институт, служба, выбор стези и этапы карьеры, женитьбы, рождение детей, разводы (у кого-то даже тюрьма – всякое бывает!)  и другие естественные, в общем-то, вехи нашего пути.

Теперь-то и  «айсберги» эти  уже почти растаяли, став прошлым, и  ничего особо не «следует» в жизни текущей, да и не предвидится. С этим приходится мириться.

Казалось бы, нам уже можно и должно принять то, что далекие эпизоды давно уж затерты этими айсбергами, словно утлые лодчонки. Их как бы и вовсе не должно быть в памяти – за ненадобностью и по причине элементарного дефицита места в кластерах мозга, этого изношенного "жесткого диска".

Метатель копья сутулился. Куда подевалась былая стать атлета? «И стоило так много заниматься спортом?» –  подумал  я.

– Что, сильно я изменился? – спросил Чебриков, тяжело подняв веки.

– Пожалуй, Тарас! На улице я тебя и не узнал бы, даже столкнись мы лицом к лицу, – признался я, – мы все слишком… возмужали!

Тарас негромко хохотнул:

– Это точно. Как кинг-конги.

С Чебриковым мы банально пересеклись в столичном аэропорту. Он меня узнал и подошел, когда я, задрав голову, торчал перед расписанием. Мы зашли в кафе. Выяснилось, что у нас есть минут сорок, а лететь нам в разных направлениях. Первым значился рейс Тараса.

– Давай, по такому поводу коньячку дернем, – предложил я.

– Не пью, мотор, –  постучал он указательным пальцем по левой стороне груди.

– Ты же спортом не на шутку занимался, как дошёл до такой жизни?

– Долго рассказывать. В двух словах так: ради результата глотали всякую дрянь. Ведь у нас как: давай, давай. А потом – сердце, ноги, почки – и  ты уже никому не нужен. Я-то уж и кандидат в сборную. Но всё – коту под хвост.

Умудренный опытом, я понял, что Чебриков распространяться о себе не намерен. Вижу ему это неприятно. У меня же получилось так, что десятый выпускной класс я, привыкший вместе с семьей к перемещениям, заканчивал уже в другой школе, да и в другом городе. И ни с кем из прежних ребят никак не пересекался. Тарас оказался первым из них.

Я давно оставил службу: она буквально съедала  всё свободное время, и работал в управлении военного завода. Он чудом сохранися после «живительных» правительственных реформ, сравнимых с падением Тунгусского метеорита.

Раньше меня занимало лишь настоящее с его проблемами. Они обычно поступали пачками и без «стука в дверь», что никак не способствовало размеренному ритму жизни. Таков формат военной службы. 

А теперь, имея время оглядеться, вдруг понял, что, кроме настоящего, зовёт ещё и прошлое.

У меня по жизни сложился обширный круг знакомств. В нём особое место занимали те, с кем провел лучшие дни. Среди них свою нишу в памяти занимали и Женя со Светкой. Но из того нашего класса я не нашёл никого. Даже в социальных сетях они не оставили следа.

«Да-а! Если ещё тогда царило полное безразличие, то зачем им какие-то отношения сейчас, когда каждый со своим куском норовит юркнуть в персональную нору». 

– Тарас, времени у нас в обрез. Расскажи кратко – кто, где и что. Я понял, что ты в курсе дела.

– Да, как тебе сказать, – Чебриков задумался и медленно провел тяжелой ладонью по своей лысой голове – ото лба к затылку, будто сожалея о былой буйной шевелюре. – Я ни с кем отношений не поддерживаю. Ты же в курсе нашего своеобразного класса. Просто я, по-прежнему, там живу, родители квартиру мне оставили. И вот встретился я как-то с Зинаидой. Помнишь её?

– Как не помнить, Тарас! Классная училка, и женщина - хорошая.

– Да, хорошая, – поморщился, как от боли, Чебриков, – умерла в прошлом году.

– Как так?! – привстал я от неожиданности.

– Да так, постарела сильно и болела. Нам-то уже, по сколько лет – очнись!

– Черт, точно! Говорим тут с тобой, и мне кажется, что мы – в том ещё времени.

– Так вот. Несколько лет тому, мы встретились с Зинаидой в супермаркете, на Салтыкова, помнишь? Там раньше в гастрономе вермут мужики всё брали на троих.

– Помню.

– Я там же пригласил её в кафе. И сидели мы с ней так же, как с тобой сейчас. И тогда я многое и услышал. Она-то знала про всех. Выпускала нас! Ты уже переехал в другую школу. 

Я внимательно слушал.

–  Галкина спилась. Стала попрошайничать, бомжевала. Вот, прямо у Салтыковского гастронома и валялась частенько – в собственной луже. Полный финиш. Где сейчас, никто не скажет. Думаю, её тоже нет в живых.

– Да. Так долго не проживешь! – столь беспощадный реализм вверг меня в ступор.

– Образцова Нинка – умерла, тоже давно, лет десять – инфаркт. Полненькая такая, с белокурыми волосами. 

– Ну, как не помнить! Жаль, конечно. Ну, ты и рубишь, Тарас!

– Не я рублю – жизнь. Вникаешь?

– Да уж, вникаю!

– Бессонова торгует пирожками на автовокзале. Практически опустилась. Сначала бизнес удачно закрутила, ларьки по городу. Пошло у неё. После киосков она занималась оптом, торговала компьютерами. Раскатывала на «мерине». Потом в одну ночь её базу спалили, наехали на неё кредиторы, и она «сдулась» –  до продавца. Теперь вот – пирожки. И знаешь, кто спалил?

– Откуда мне это знать, Тарас?

– Вот-вот, и правосудию городскому разбираться тоже – до лампочки. Димка Быков. Димон. Помнишь?

– Конечно, Тарас.

– Спалил и сел в тюрьму. В девяностых это случилось. Город штормило от криминала и всякого беспредела. А Димон Быков вдруг настоящим «быком» стал. Рэкетир –  ещё тот, с бригадой. Тоже, кстати, поднялся тогда. Зинаида рассказывала, роман какой-то случился у Димона с Бессоновой. Не то, чтобы роман, а Димон волочился за ней еще с десятого класса. Поговаривали, что и убийства на нем висят. Бессонова отвергла его и послала, когда он решил наехать на неё по бизнесу. Недооценила якобы. Такова версия правосудия. Но, в общем, дело, я тебе скажу, темное.

– Почему темное?

– Сейчас. Зайду с другого края. Помнишь Милова?

– Как не помнить! Красавчик такой, всегда в шмотки импортные одет. Мы ещё завидовали его «прикиду». Но, тупой, как пробка.

Конечно, я помнил его. По-девичьи броская внешность у Ваньки Милова сочеталась с девственной тупостью и полным невежеством в любых вопросах. На вопросы учителей Милов лишь лупал голубыми глазами, обрамленными пушистыми ресницами, беспомощно озирался в ожидании подсказки, и своими красноречивыми кивками-запросами классу вызывал смех.  Но всякая помощь ставила нашего неуча в окончательный тупик –  для её восприятия тоже нужно иметь мозги.

По сравнению с Миловым даже Димон казался профессором. Милов не мог и двух слов связать. Самые сложные изрекаемые им фразы – «дай закурить» или «дай списать». У доски он лишь крошил в руках мел, краснел девицей, сопел и тупо молчал. Или мог ещё буркнуть: «Я забыл».

– Ванька наш стал прокурором, – сообщил Чебриков. Губы его тронула ироническая улыбка.

– Не может быть! – воскликнул я, – для этого надо хотя бы уметь связывать слова!

– Не знаю, – Тарас долгим взглядом посмотрел в окно, там, как на конвейере, красиво взлетали и садились авиалайнеры. Из динамиков наверху постоянно звучали объявления, но я так погрузился в то, что услышал от Чебрикова, что даже не вслушивался. Хотя время  уже поджимало.

– Женили его круто, это все и решило, – продолжал Тарас, – родители его в Москве сейчас.  Давно на пенсии, но батька до того сидел в правлении банка. Они и в наше время не хило весили в городе. Отсюда и вся его карьера – двигали тупо вперёд и вперёд. Так вот, и говорю, что с Димоном  –  дело темное, потому что про убийства – болтовня, скорее всего. Но поджог Быкову конкретно «навесил» Милов. Якобы поджог устроил сам Димон. За что, собственно, и мотает срок. В конфликте он оказался с Миловым.

– Поподробнее, Тарас.

– А чего подробнее? Маркелова Мишку помнишь?

– Помню.

– Сгинул в Чечне. Отряд милицейский от города послали туда. Мишка –  замом.  Ну и как-то случилось, ясно не на прогулку ехали.

–  Ни хрена себе! Но причём здесь Мишка?

–  А он как-то в курсе оказался и рассказывал мне эту версию:  Милов какие-то бабки отмывал через бизнес Бессоновой, а тут ему на хвост наступили, близок к разоблачению оказался.

–  Постой, ты хочешь сказать, что мог, так сказать, восторжествовать закон? 

–  Да брось, какой там закон. Просто у него тоже врагов, ясно, хватало. Тут другие законы действуют – понятия. В итоге: Бессонова – пирожки,  Димон –  тюрьма, Маркелов –  в земле, Ванька –  в Москве. Пошел на повышение.

–  Ну и дела! –  почесал я затылок. –  Впрочем, всё, как и везде. Сказать нечего. –  Так ты мне не рассказал про Джонни, про Светку.  А тебе скоро вылетать, кажется, твой рейс объявили.

–  Точно. Пора выдвигаться. Джонни поступил в военное училище, где-то служил, потом попал в Афган. Приезжал с орденами, в школу его приглашали – выступать. Это тоже Зинаида рассказывала мне. А потом... потом беда с ним приключилась. Направили его служить в Армению в Ленинакан. А там –   землетрясение, помнишь?  1988 год.

–  Конечно. И что, Тарас? –  я напрягся.

–  Погиб Женька с семьей, две девочки у них было... со Светкой.

Я просто онемел, по спине пополз озноб.

–  Они...

–  Да, поженились они со Светкой. Хорошо жили. Одно мгновение и – всё.

Я потрясенно молчал.

–  Ну, прощай, –   глухим голосом промолвил Тарас.

–  Прощай, Тарас!

Мы пожали руки. Я смотрел в сутулую спину Чебрикова, он неспешно тянул за собой чемодан на колесиках. Ощущение у меня возникло, как после пропущенного удара прямо в лоб: «Как же так? Почему?!»

Я попросил принести коньяк и с горьким прищуром выпил – без закуски.

«Я... не забуду,  я вас не забуду, ребята…»