Золото пролетариата

                В России раньше цену знали
                И человекам, и вещам.
                Золотарями называли
                Служителей отхожих ям.
                И, так сказать, добро людское
                Текло подальше от людей,
                Не прорывалось к нам рекою,
                Не наполняло площадей.
                А ныне время непростое,
                Чему угодно путь открыт,
                И все такое золотое
                С подмостков и страниц смердит.
                Коли поверхностно послушать,
                Все о душе, хоть невпопад,
                Но, к сожалению, о душах
                И душегубы говорят.
                О золотарь, с пером иль кистью
                Почто обожествляешь срам
                И из своих отхожих истин
                Пытаешься построить храм?
               
                Иеромонах Роман,"Золотари", 1993 г.                               




На этой свадьбе мы с Моим Другом оказался случайно. Двоюродная племянница Приятеля выходила замуж и родители новобрачных арендовали кафешку под это мероприятие. Поскольку количество приглашённых необходимо было согласовывать заранее, родители, предварительно обзвонив всех близких  и не очень родственников, подали соответствующий список. Однако по каким-то причинам двое из списка не смогли присутствовать на банкете и образовались вакантные места, которые были уже оплачены. Приятель предложил организаторов позвать нас: меня и Моего Друга. Что он там им наплёл неизвестно. Убеждён, кандидатов у родни имелось немало своих, но, так или иначе, мы оказались на этой незабываемой вечеринке.
Нас разместили на противоположном конце длиннющего стола, установленного посередине аляповато украшенного цветными шариками и плакатными поздравлениями зала. Часа полтора всё проходило более-менее пристойно: заздравные речи, бесконечные «горько», пошловатые конкурсы, танцы под Сердючку. Мы, на немного повышенных тонах, пытаясь перекричать утробные басы ритмашины, старались поддерживать разговор между собой. Приятель принёс нам с середины стола какой-то салат под майонезом. Я опрокинул рюмку и подцепив вилкой порцию этого яства, отправил её в рот. Неприятный привкус прогорклости, подобравшись к глотке, вызвал у меня незапланированный спазм и я выплюнул содержимое рта в бокал с минералкой.
- Ну и говно, - только и смог выдавить я из себя, вытирая лицо салфеткой. Приятель с Моим Другом сочувственно оценили мою перекошенную физиономию и брезгливо перевели взгляды на салат. Приятель решительно встал, взял салатницу и направился на кухню. Вернулся он в приподнятом настроении с бутылкой вискаря.
- Повара просили не поднимать шум и в качестве компенсации за салат… - Приятель впечатал бутылку в узкое пространство между тарелками. Одновременно со стуком о стол «Бешеной лошади» в зале на секунду воцарилась тишина, Сердючка заткнулась на полуслове.  И тут же понеслась совершенно другая, наша родная, милая сердцу и сидящая в печёнках музыка, разгара российских застолий: отборный мат, звон разбитой посуды, глухие удары падающих тел, визг женщин и хруст ломающейся мебели. Я понял: праздник вступил в кульминационную фазу. Напрасно тамада кричал в микрофон слова о мире во всём мире. Алкоголь в мгновение ока воспламенил, тлевшие досель непримиримые противоречия, которые всегда присутствуют в разнородных обществах и конфликт интересов трескучим китайским фейерверком выбрызнул наружу.
После того, как мимо нас пролетел первый стул, вдребезги размозживший двухрожковое бра, мы втроём, как по команде, взяв каждый по тарелке, у кого что было, мясной нарезки, копчёной рыбы, лечо и, не забыв прихватить с собою «Лошадь» с рюмками, нырнули под стол.
Не успели мы втихаря наполнить рюмки, как возле нас грохнулся, сильно ударившись головой о кафельный пол, крупный мужчина. Повернув к нам лицо с разбитой переносицей, он протянул руку, схватил бутылку нашу и изрядно отхлебнул из неё. Затем  резво вскочил и с криком: «Где этот Дима, бля…», унёсся в гущу событий.
Мы молча чокнулись и выпили. Приятель, отправив кусочек буженины в рот, неожиданно предложил:
 - Думаю, дискуссия задержалась, не хотите ли пока историю по поводу?
Мы с Другом, тыкая вилками  в тарелки, переглянулись и послушно закивали.

                ***
 
 - Предупреждаю сразу, никакого предубеждения против российского пролетариата я не имел, не имею, и надеюсь, иметь не придётся в дальнейшем. Мало того, добрый десяток лет из своего 33-летнего трудового стажа довелось мне оттрубить именно в армии рабочего класса. Вначале советского, затем российского. Я отнюдь не умаляю его героических подвигов, его гигантских, чисто альтруистических усилий, судя по результатам, на поприще нашей великой Родины. Многое, колоссально многое, было создано им, этим скромным работягой, без всякой оглядки на передовые, мировые достижения буржуазной, зажравшейся и оглупевшей от роскоши и комфорта,  так называемой, цивилизации. Наш труженик, с большой буквы, настоящий Рабочий, всегда произведёт конечный продукт таким образом, чтобы потребитель не просто его тупо потреблял, но и продолжал доводить его, то есть продукт, до совершенства, оттачивая, таким образом, свой ум и смекалку и, тем самым, сам того не ведая, пополняя ряды трудового народа!
 Нигде в ленивой Европе, тем более, в Новом Свете, вам не найти таких прекрасных дорог,  шлифующих мастерство виртуозного управления автомобилем, иначе говоря, шумахерство; таких великолепных хрущёвок, повышающих своими кривыми стенами и незакрывающимися дверями, квалификацию профессий штукатура, плиточника, отделочника, плотника, столяра, стекольщика. Соответственно – их жильцов.
О сантехниках я уже не говорю. Эти милые, со стильной четырёхдневной небритостью на немного опухших, синеватых физиономиях, всегда приятно пахнущие, как из ротовой полости, так и всеми своими желёзами, опрятно одетые в замасленные, заляпанные краской и иловыми отложениями робы, в совершенстве владеющие своим особым, но понятным каждому россиянину, жаргоном ( Если эту х***вину сюда за***башить, то будет п***дато выглядеть),  мастера своего неприятного, а порой и опасного для соседского потолка, дела, так вот эти ребята всегда войдут в ваше положение, всегда подскажут вам где, что купить и как, каким разводным или газовым инструментом правильно  и быстро установить то или иное сантехническое оборудование. Ура им! За совет они брали недорого, но достаточно для однократного посещения специализированного отдела ближайшего гастронома. Затем, оставив на прощание японские, по их словам, прокладки для смесителя на холодильнике, подробную устную инструкцию по их применению и дух русского богатыря в квартире, неспешно удалялись, с достоинством смахивая волосинки пакли и комочки ветоши с одежды, лоснящейся от гордости за своего хозяина, на распахивающего им дверь хозяина квартиры.
Можно говорить много лестного о строителях, дорожниках, электриках и  других трудолюбцах с которыми не раз сталкивала нас судьба, но речь пойдёт о том испытании, которое я, к стыду своему, не сумел выдержать и слабостью своей навсегда закрыл дорогу в суровый, мужественный мир доблестного советско-российского пролетариата.
В конце 2001-го года меня и ещё двух моих товарищей сократили. Предприятие, как сейчас говорят, реструктурировалось, перспективы его были туманными  и мы решили уйти в свободное плавание. Плыть, оказалось не легче, чем Фёдору Конюхову в одиночестве на вёсельной лодке по Тихому океану, но мы прошли 90-е и ничего не боялись. Немного поначалу платила биржа труда, халтурили помаленьку, заработали по тем временам неплохие гроши, но к осени халтура исчезла, друзья мои кто-где устроились на постоянку, а я, раздробив летом пятку вдребезги при падении с вишни на даче, остался не у дел.
Деньги заканчивались, нога кое-как заживала, наступила осень. Никому я, сорокалетний мужик, со специальностью электрика и электронщика, с двумя образованиями: среднетехническим и высшим, не был особенно нужен. Биржа посылала меня по всяким организациям, где предлагали за полный рабочий день три копейки, но я знал себе цену и просил в отделах кадров подписывать отказные. Ситуация образовалась патовая. Куда я хотел меня не брали, а куда меня хотели – не хотел я.
И тут, один из моих друзей посоветовал мне:
 – Слушай,  на вагоноремонтном заводе очень даже неплохо платят. Попробуй туда, может получится. 
Мы с семьёй тогда только, что переехали в, доставшийся нам по наследству, частный дом. Дом был крепкий, кирпичный, в хорошем месте – почти в центре города, с садом в шесть соток, но запущенный. И дом и сад. Пришлось, за неимением средств, овладеть кучей профессий: каменщика, землекопа, столяра, кровельщика, сантехника и др. Поэтому перспектива переквалифицироваться в рабочий класс меня не пугала. Оказалось к тому же, что подруга жены и её зять, муж сестры, работают именно на этом заводе. Я ещё немного прихрамывал, опухоль в ступне пока не исчезла, но это меня не остановило, долг перед семьёй был превыше всего. 
Устроиться на завод оказалось не так просто. Подруга жены, Ирина, предложила мне идти столяром в вагоносборочный цех, но вакансий не было. Потому вопрос о трудоустройстве мог решить только её зять. С этим зятем познакомился я ранее, в гостях у Ирины, он произвёл на меня среднее, такое, впечатление. Много говорил, постоянно якал, шутил на грани приличий, но, в принципе, ничего особенно неприятного в нём не ощущалось. Общался не свысока, по-дружески, в общем нормальный, обычный парень, любящий хорошо пожрать, изрядно выпить и оттого склонный к полноте.
Этот зять, кажется Юрой его звали, оказался зам. начальника по технике безопасности завода и, встретившись со мной по просьбе Ирины, с ходу обозначил цифру за моё трудоустройство – тысяча рублей, которую якобы надо отдать начальнику кадров за его положительное решение. Средняя зарплата в те годы составляла порядка двух тысяч, но делать было нечего, по слухам там зарабатывали от десяти до шестнадцати тысяч, и я, не мудрствуя лукаво, пошёл на эту сделку. В отделе кадров меня быстренько оформили столяром 2-го разряда с окладом в две тысячи деревянных. С некоторым недоумением я навестил Юру, но он меня в два счёта убедил, что главная составляющая зарплаты – премия, а оклады, они у всех маленькие, на что я и повёлся.
Итак,  в начале ноября наступил мой первый рабочий день. Чтобы поспеть к без пяти восемь утра на проходную, я вышел в половине седьмого из дому и не прогадал. Маршрутка от меня к заводу ходила одна, маленькая «газелька», отчаянно забитая пассажирами. Во вторую или третью мне всё же удалось влезть и, сгорбившись в три погибели, через сорок минут я всё же добрался до места своего будущего ежесуточного девятичасового бытия.
Наша довольно многочисленная бригада оказалась разношёрстной. Настолько, насколько только может быть разношёрстной публика на вокзале. Ну, вокзалы, вагоны..,  что-то есть между ними общее. Но всех нас, собравшихся, объединяло одно – никто из нас не работал раньше столяром. 
Там были настоящие забулдыги. Их, по-видимому, вместо вытрезвителя по ошибке доставили сюда. Главный инженер какого-то крупного предприятия в Тюмени также, неким изощрённым зигзагом фортуны очутился здесь, в прокуренной до молекул, мастерской. Очкарики, в которых угадывались бывшие беловоротнички и крепкие сельские, уже с утра накатившие, хлопцы, соседствовали рядом. Восемнадцатилетняя нагловатая молодежь панибратски тыкала шестидесятилетним, убелённым сединами, дедам, а те, в свою очередь, кивали и заискивающе подхихикивали их скабрезным шуткам. И всей этой вакханалией жёстко руководила пятидесятилетняя, со стальным взглядом из под нависших бровей и отвисших мешков под глазами, женщина-мастер. Эта строгая, никогда не улыбающаяся, но иногда по-мужски – га-га-га! – во весь голос хохочущая матершинница, мигом  ставила на место любого распоясавшегося работягу, как в прямом, то есть на определённое рабочее место, так и в переносном смысле. Она раздавала таких люлей заснувшему пьяным обеденным сном в недоделанном купе вагона молодому столяру, что он, под хохот всей бригады, только разводил руками с молотком и отвёрткой и, с красным от стыда лицом, экал, мекал, не находя убедительных причин для оправдания своей низости.  Она назначала каждого на объект, распределяла премии и формировала графики на выходные дни. Работа в выходные,  тем кто хотел получить премию или проштрафился, была обязательна.
Несколько дней обо мне не вспоминали. После утренней планёрки, выдачи нарядов, люлей и расходного материала все разбегались по вагонам, а я сидел у стола всеми забытый, брошенный на произвол судьбы, изнывающий от безделья и неопределённости своего положения. К обеду все возвращались, ели, выпивали потихоньку и рубились в доминошного козла. После обеда вся компания снова растворялась в цехе. Дня через три мастерица заметила моё кислое выражение на морде и поинтересовалась:
 – Кто вы есть такой?..
 Не выслушав до конца моего сбивчивого объяснения, она послала меня на склад за инструментом и пристроила к двум дружбанам,  главному тюменскому инженеру и военному отставнику. Ребята оказались приятными, научили меня не закручивать шурупы, а попросту забивать молотком, дабы экономить время и не плодить мозоли на ладонях.
Прошёл месяц. Люди в бригаде менялись ежедневно. Одни увольнялись, приходили новые кадры. Так что к концу месяца из тех, кого я встретил вначале, осталось процентов двадцать. В задачу бригады входила внутренняя обшивка вагонов. За это время я многое познал. Например, что такое калабашки - квадратные обрезки бруса, прикрепляемые к полу и потолку, для фиксации межкупейных стенок. Узнал, что приняв определённую дозу на грудь, эти стенки выравнивают, вбивая ногами, повиснув на потолочной перекладине. Так же сведал, как облапошивать приёмную комиссию, где дырка в заборе, для сего нужен контрафорс. Обедал я не со всеми в мастерской, а в раздевалке, запивая принесённый тормозок домашним вином из термоса.
Субботы или воскресенья, задержки после работы были обязательны для тех, кто хотел получить премию. Но как потом выяснилось при начислении зарплаты, я попал в обычный, не элитный цех и премии у нас были мизерные, примерно в половину оклада. В элитном цеху собирали вагоны премиум класса, как сейчас говорят, а мы - для простого народа.
Однако, наступил декабрь, врезали нешуточные морозы, недоделанные вагоны выкатывали на улицу и нам, как новичкам, приходилось исправлять огрехи наших товарищей и замечания приёмщиц в условиях близких к полярным. Молоток, в заскорузлых от холода, руках так и норовил долбануть не по шурупу, а по  пальцам. Слава Богу, я догадался держать шурупы пассатижами. Однажды, до сдачи вагона оставались сутки, и мы оказались в узком тамбуре вчетвером: два столяра, электрик и специалист по наладке «титана», нагревающего кипяток. В узком пространстве разойтись было чрезвычайно трудно и в итоге,  неосмотрительно повернувшись к своему напарнику спиной, я получил от него замечательно отрезвляющий удар молотком по голове. Он размахнулся, намереваясь одним ударом вогнать саморез в потолочную щелевую планку. От такого удара я наверняка бы упал, но из-за тесноты падать было некуда. Поэтому я просто осел на ноги стоящего позади меня «титанщика».  Тот, потеряв равновесие, рухнул на меня спиной раскинув руки, в одной из которых находился разводной ключ на 46. Этим ключом, в свою очередь, он долбанул по руке электрика. Электрик резко отдёрнул руку, заехав по траектории локтём под ребро моему напарнику с такой силой, что тот перекосился от боли и повалился на нас с «титанщиком», увлекая за собой электрика вместе с его ящиком, набитым рабочим инструментом. 
 Кости моего организма достойно выдержали испытание на прочность, только на черепушке выросла солидная шишенция. Вдохновлённый таким покушением на собственное личное пространство, я незамедлительно явился к Юрику с вопросом: неужели мой повреждённый затылок стоит всего три тысячи в месяц?  Юрок выкатил свои бычьи глаза в пределы их орбит и спешно заверил, что произошла ошибка, и я непременно, через месяц буду комфортно вкалывать  за бешеные деньги в элитном цеху. И хотя мои подозрения уже своей ложкой дёгтя испортили мёд цитоплазмы моих доверчивых клеток, мне ничего другого не оставалось, как поверить ему в очередной раз. 
Однако,  возник прецедент, расставивший все точки над i.   Как-то утром мне удалось влезть в первую маршрутку и я прибыл на завод на полчаса раньше времени. В раздевалке никого ещё не было. Неожиданно у меня прихватил живот, потребовав немедленной реализации своей рефлекторной функции. Я кинулся в туалет.
Отхожее место представляло собой несколько, ничем не отгороженных, унитазных дырок, именуемых в простонародье, каждая из них, очком. Такие ватерклозеты, хотя ватера там и в помине не было,  вплоть до ХХI века (хотя, наверняка и сейчас они существуют) возводились по всей матушке-Руси и символизировали, вероятно, единство пролетариев всех стран, в том смысле, что скрывать им друг от друга было нечего. Все дырки, кроме одной, были закрыты кусками  картона. Но одно очко всё-таки функционировало. Это я понял сразу по высокой, сантиметров на тридцать возвышавшейся над залитой цементом поверхности для приседаний, пирамидой дерьма.  Я представил себе, как каждый последующий посетитель сортира подходит к заветному месту, приседает над ним все выше, и выше, и выше…  Рвотный рефлекс моего организма мгновенно одержал победу над рефлексом дефекационным. Я пулей выскочил обратно в раздевалку и оттуда прямиком в медпункт, где  предоставил очам дежурной медсестры свою опухшую ступню, заявив, что подвернул ногу по пути из проходной в мастерскую. Медсестра выписала мне направление в поликлинику, а там хирург, не делая никакого рентгена, поставил с ходу диагноз – растяжение связок,  и выписал больничный. Полмесяца я проторчал дома, после подал заявление на увольнение, а затем мои друзья помогли мне с последующим трудоустройством».

                ***
 
Приятель закончил свой рассказ. Мы прислушались: баталия вроде прекратилась, слышались только отчётливый мат и отдельные визгливые женские голоса. Приятель выбрался из- под стола, мы потянулись за ним. Возле кресел новобрачных толпилось множество гостей, что-то оживлённо обсуждая. Официантки бегали по залу, собирая осколки посуды и остатки разбросанной по полу еды. Приятель попросил нас подождать и направился к толпе выяснить обстоятельства дела. Когда мы с Другом доканчивали наградную бутылку, он вернулся и, еле сдерживая смех, поведал нам об инциденте:
- Прикиньте, пока невесту похищали и искали, кто-то из гостей с её стороны привёл с улицы двух своих друзей. Те уселись за стол и водочкой стали ускоренно навёрстывать упущенное время. Когда невесту отыскали, гости вернулись в зал и некоторые из них были весьма обескуражены, обнаружив на своих местах посторонних личностей, которые нагло жрали и пили из их посуды. К тому же, один из лазутчиков оказался давним другом невесты и «стал кидать ей какие-то предьявы», по словам брата жениха. Тут и понеслось… Что поделаешь – традиция.
- Традиция традицией, но зачем стулья ломать, - я скорчил недоуменную мину.
Друг протянул руку Приятелю, пожал и попросил:
- Слушай, можно мы пойдём, а то, имея к невесте очень опосредованное отношение, не дай Бог, снова спровоцируем соблюдение этой вашей традиции.
Мы распрощались с Приятелем и потихоньку покинули общепит. Выйдя на улицу, и с наслаждением вдохнув свежего морозного воздуха, я спросил Моего Друга:
- Смешной рассказ, не правда ли? Вспомнилось, как ещё знаменитый русский генерал от инфантерии Скобелев говаривал примерно так: «Никто так не засирает свои бивуаки, как русский солдат»
 Мой Друг, немного помолчав, неожиданно отметил:
- А ведь это субстанция.
- Какая субстанция, о чём ты? – не понял я.
- То говно, о котором Приятель нам поведал.
 Он обвел рукой вокруг:
– Говно - наша субстанция, из которой наши тела явились на свет, в которой и которой мы, по большей части, живём и в которую превратимся, каждый в своё время.
Из его слов я понял, что мы все - просто говно и с надеждой переспросил:
- Может быть, мы не совсем говно?
- Конечно, нет, - успокоил Друг. – Мы мыслящее говно. И наша химико-онтологическая сверхзадача постараться не допустить этот наш неизбежный материальный субстрат в пределы своей духовной субстанции. Как бы он, субстрат, к этому не стремился.
Я на пару секунд остановился от неожиданности, переваривая сказанное, затем бросился догонять  Друга.
- Вот ты, дал, - выдохнул уважительно. – Уж обобщил, так обобщил.  Между прочим,  мой прадед попал в плен к немцам в Первую мировую, и ему пришлось поработать там золотарём на свиноферме у одного бауэра. Мне было лет семь, а ему восемьдесят четыре, когда я услышал от него этот рассказ и удивлённо переспросил: какое отношение свиньи имеют к золоту и как это немцы доверили пленному противнику свои богатства? На что он мудро ответил, что не всё то золото, что блестит. Некоторое очень даже неприятно пахнет. Я ничего не понял и тогда дед, его сын, рассмеялся и пояснил, что навоз у крестьян из-за своей полезности и питательности принято называть золотом, оттого тех, кто имеет с ним дело в силу своей профессии и называли золотарями.
 - Ну да, - вздохнул Мой Друг, - с золотарями нынче напряжёнка, как убедился наш Приятель.  Золото пролетариата оказалось невостребованным.