Простая молитва

Колонну жавшихся друг к другу евреев гнали всего несколько румынских солдат. Гетто опустело. Люди знали, куда идут, но, как и было им сказано, прихватили с собой самое ценное... Мимо прогрохотал грузовой Хорх. Он обогнал колонну и скрылся в направлении окраины городка. Там недалеко, просто среди поля, уже была выкопана большая яма. Хорх остановился метрах в двадцати. Из кабины выскочил немецкий офицер, но не в войсковой, а в черной форме. Что-то громко скомандовал, и солдаты, выпрыгнув из кузова, стали готовить пулеметы.
Молодых мужчин было мало. В основном старики, женщины и дети. Но все равно, казалось, кинься они на конвой - смяли бы! Растоптали... Но нет... Шли покорно, в каком-то оцепенении.
Из-за низеньких, местами обгоревших заборчиков, за колонной наблюдали горожане. В основном женщины. Даже не пытаясь скрыть слезы. Но чем они могли помочь? Только тихо застонать, только перекрестить напоследок... Ну и что, что евреи? Бог один!
- Сара, девочка моя. Ты видишь, вон, впереди? Ты видишь? Это тетя Клава. Ты ее помнишь? - говорила красивая молодая женщина дочери, девочке лет двенадцати, шедшей с нею рядом.
- Да, мама! Я ее знаю!
- Ингэлэ моё! Когда мы поравняемся, ты побежишь к ней!
- Нет! Мама!
- Да, мое солнышко! Да! Ты побежишь! Она добрая...
- А ты?
- И я... Я приду потом... - слеза покатилась по щеке... Женщина, не останавливаясь, обняла дочку, поцеловала... И с силой вытолкнула из колонны прямо на стоящую у калитки Клаву... Та поняла все, и, прикрыв девочку полой пальто, потянула в дом. Солдаты то ли не заметили, то ли им было не до маленькой еврейки... Колонна прошла...

Эта книга находилась в семье всегда. Большой фолиант в переплете из темно-красного картона с тиснеными буквами. "Живописная Россия" - альманах, дополнение к журналу "Нева" за 1872 год. "Малороссия и Волынь". Он стоял на камине, где между старыми бронзовыми подсвечниками лежала толстая Библия в коже, еще на старославянском... Страницы альманаха были потрепаны, но гравюры достаточно четки и красиво выполнены. На внутренней стороне задней обложки было что-то написано незнакомыми буквами, скорее всего на иврите.
Когда переваливает за пятьдесят, жизненные ценности как-то переосмысливаются. Что-то уходит из поля зрения, что-то еще маячит, но все реже обращает на себя внимание, но что-то и приобретается... Именно что-то, потому что в таком возрасте новые родственники уже не появляются, а друзья, если такие и были, как-то отдаляются... Внуки в расчет не берутся. Это не родственники, это твое продолжение.
Дмитрий вечерами любил просто полистать журналы. Но вот в последнее время все больше открывал старый фолиант. И не только потому, что в нем рассказывалось о его крае, а именно потому, что рассказывалось не так, как в современной периодике... Вроде все то же, но не то... Не объяснить...
Уже несколько раз он обращал внимание на выцветшую надпись от руки на незнакомом языке в конце книги... "Вот бы знать, что там?"- думал он. Но кто прочтет? Даже из знакомых евреев вряд ли кто знает эту письменность... Хотя...

Иван всегда был активистом, хоть партийным никогда не был... Он первый полез срывать крест с церкви в своем селе, а потом повел опера по раскулачке к родной сестре и показал, куда она спрятала пару мешков кукурузы - все, что имелось для пропитания ей с четырьмя детьми. Его тогда хвалили, и даже Таня - комсомолка прошлась с ним вечером за руку... Ивана определили на работу в район, где он и проворовался. Может быть, и сошло бы, только Таню тогда заметил не только Иван, но и комсомольский вожак района...
Пока Иван отсиживал, Таня вышла замуж. Муж ее стремительно поднимался и был уже партийной шишкой. И отвергнутый влюбленный затаил злобу...
При оккупации Иван пошел в комендатуру и записался в полицаи... Он сам волок Таню за косы по улице к зданию полиции, где, как жену партийца, бросил на растерзание своим дружкам - полицаям... Таню били и насиловали просто так, ни в чем не обвиняя и ничего не спрашивая. Спасибо румынскому офицеру. Не выдержав очередных воплей из подвала, он вошел туда. На охапке прелой соломы лежал женщина в изорванной одежде, вся в синяках и укусах... Перед глазами офицера поплыл туман, он вынул из кобуры парабеллум... и прекратил ее страдания...
И вот этот самый Иван, теперь уже старший шуцман, завалился в домик к Клаве. Перегар самогона заполнил комнату.
- Где жидовка? - смотрел зло, с наглой ухмылкой.
- Да что вы, господин полицейский! Откуда?
- Я знаю, откуда! Где она? - прошел по домику, посмотрел во все комнатки... Нет.
- Куда ты ее спрятала?
- Господин полицейский! Ну, что вы говорите! Вот лучше, отведайте! - Клава поставила на стол графин самогона. Вывалила из чугуна вареной в мундирах картошки, откуда-то достала припрятанный кусочек сала.
- Прошу вас! Выпейте у меня дома!
Иван сел за стол. Выпил, закусил.
- Смотри, Клава! Я сегодня добрый. Но если завтра придет гер Хогель... - ( Конечно, не сказал, что уже доложил помощнику коменданта, мол, у одной бабы скрывается еврейка). - Повесят вместе с жидовкой! - Встал, протянул руку, провел по ноге Клавы, ущипнул за задницу, повернулся и ушел.
... Клава сдернула половик, открыла дверь в подпол.
- Выходи, Сарочка!
Скрипнула лестница и девочка показалась из подвала.
- Слушай меня, деточка... Зовут тебя от сегодня - Соня. Твоя мама - Лида, моя сестра из села. Умерла от тифа. Хорошо запомни это! А теперь садись на стул.
Клава защёлкала ручной машинкой и пышные, черные, вьющиеся локоны упали на пол.
- А кто это был, тетя Клава?
- Ой... Не спрашивай, Сонечка! Беда это наша.
- А где мама? Она когда придет?
Клава ничего не ответила, вышла из комнаты.
Ночью она проснулась от того, что в комнате было светло. На столе горела свеча. На полу, на коленях стояла Соня, открыв большую книгу с которой бежала из колонны. Она водила пальцем и читала что-то написанное на последней странице. Губы ее шевелились...
Иван вдруг проснулся среди ночи. Неясный, панический страх охватил его. Что-то давило, не давало дышать. Встал, повернулся к иконам перекреститься, но не смог. Перед глазами промелькнуло, как слетал крест с сельской церквушки. Как загудел, ударившись об землю. Как застонали, опустив глаза, бабы и старики...
На другой день Хогель привез новый флаг. Велел повесить на комендатуре. Иван сам вызвался, хотя беспокойное чувство еще с ночи не покидало его... Вот и крыша. Он развернул полотнище, готовясь воткнуть древко в держатель. Внезапный порыв ветра заиграл флагом, потянул за собой... Полотно распрямилось, затрепетала свастика... Рывок! И Иван, потеряв равновесие, зацепившись ногой за конек, полетел вниз, прямо на кованые пики ограды палисада.
... Он еще долго висел, наколотый, как на вилы, сжимая в руке разорванный флаг со свастикой...

- Борис Львович был уже давно на пенсии. К тому же, что-то расхворался в тот день, когда к нему пришел незнакомый мужчина.
- Здравствуйте, Борис Львович!
- Здравствуйте. Что вы хотели?
- Извините, но мне сказали, что вы можете читать на иврите...
- И кто это вам сказал?
- Ой, я спрашивал у многих... И мне сказали, что только вы...
- Вэй мир! Бедный Израиль! Как же они там читают без меня?! - он улыбнулся...
Дмитрий оценил шутку.
- Ну, я имею в виду...
- Ой, молодой человек, я понял, что вы имеете в виду. Так что вам надо прочитать?
Мужчина развернул почтовую бумагу, в которую была завернута большая книга. Открыл ее на последней странице.
- Вот. Мне кажется, это на иврите...
- Сонечка! Сонечка! Подойди к нам, дорогая! Посмотри, что принес этот молодой человек! Этой книге больше ста лет!
Софья Михайловна - жена Бориса Львовича, вошла в комнату, бросила взгляд на книгу и замерла.
- Молодой человек, а откуда у вас эта книга? - спросила она.
- Она всегда у нас была... Сколько себя помню...
- Так может... Может вы из Каменца?
- Да. Так и есть... А что?
- А Клава... Кто вам Клава?
- Это моя мама.
- Мама? Как странно...
- Я поздний, очень поздний ребенок...
- Сонечка, что происходит? - спросил Борис Львович.
Женщина что-то ответила на еврейском. Глаза старого еврея округлились. Слезы ручьем текли по щекам Софьи Михайловны...
- Где? Где сейчас ваша мама? Скажите мне скорее!
- Ее нет... Она умерла...
- Боже мой! Боже мой! Какое горе!
- А что происходит? Что случилось? - Дмитрий и не скрывал удивления.
- Случилось! Очень многое случилось...
И Софья Михайловна рассказала, как во время войны украинская женщина спасла еврейскую девочку... Как заботилась, как прятала ее... И как они потерялись после войны...
- Так что, вы мне, как брат, Дмитрий, - закончила она свой рассказ.
Когда успокоились, уже за накрытым столом Дмитрий все же спросил:
- А что же написано в книге?
- Ничего особенного, - ответила София - просто старая еврейская молитва... Но я точно знаю, что один раз она свершила чудо...