Лейтенант и Змей-Горыныч Глава 22

                Глава двадцать вторая.
         Пускай заманит и обманет, —
         Не пропадешь, не сгинешь ты,
         И лишь забота затуманит
         Твои прекрасные черты...
               
 
                А. Блок "Россия"
               
                А назавтра была работа. Кто служил, тот знает, что это такое.
                Холодные рассветы над слепленными на скорую руку казармами, согретыми лишь теплом человеческих тел. Шуршащий сон. Студёная вода в умывальнике колкая как лучи августовских звёзд.  Слипшаяся вермишель на завтрак, сдобренная  уморенной по пути из Мурманска килькой. Неотвязный запах глины и ваксы. Так и не высохшие с вечера портянки. Докурена последняя сигарета, а развода всё нет, но, наконец, подлетает трактор. Командир произносит пару простуженных напутственных слов, и, возглавляемые  заспанными сержантами войска, шурша листвой на просеках или чавкая дорожной грязью, скрываются в лесу и тающих сумерках. Начинается день.
                Дни  идут за днями,  похожие на километры построенных дорог. Прошли в том ряду и дни, что отделяли наше повествование от срока инспекции стройки  полковником Суховым.
                Итак.  Канун её. Стареющее лето ведёт  подсчёт казне берёзовых рублей и осиновых червонцев, чтобы вскорости сдать их по описи осенним дождям и уйти на покой до срока, когда снова придёт ему час вернуться юным, в цветах и пении птиц. Дорога готова, только что не вымыта с мылом. Всё, что рота строила годами, а Змей прятал, извлечено из тайников, вычищено, вылизано и приведено в порядок.   Дорога сияет меж дерев, достойная спорить качеством с  правительственными трассами, горят фонари, полотно ровное, хоть в бильярд на ней играй, и даже обочины очищены от хлама. Дорога ждёт, когда окинет её начальственное око, и щедрая рука рассыплет перед, оправдавшим  доверие, личным составом полную скатерть поощрений. Всё хорошо, и даже отлично, одна беда – старшина, как пропал, так и не появлялся.  Отчаявшись дождаться его, Перевалов начал приводить в порядок казарму.
                Николай Иванович третий день вёл наблюдение за экспериментальным участком, где на невеликом пространстве происходили удивительные вещи, ведь на шкале указателя стрелка остановилась на цифре 1237. В том памятном 1237м году появился у русских границ Тевтонский Орден и сразу же потянул свои жадные руки к нашим пределам. Большие и малые отряды охотников за удачей и чужим барахлом, осенённые знаменем борьбы за насаждение католичества, под командой орденских военачальников полезли на нашу землю.  На Руси же в те  поры опять была смута и замятня, и каждый удел был сам  по себе перед лицом захватчика.
                Эксперимент Просфорова был близок к успешному завершению, когда тихим вечером, под шорох падающих с небес звёзд завязались на страницах нашего повествования новые узлы сюжета.  Но, покуда не трубят боевые трубы, пока дремлет Марс на трофейных барабанах, и дым пожарищ не тревожит нашего обоняния, не будем забегать вперёд и расскажем всё по порядку.   
                Помогать Просфорову лейтенант выделил пятерых. Четверо расположились на контрольных постах. Эти посты были устроены по углам участка и скрыты в ветвях деревьев. Они имели телефонную связь между собой, с казармой  и с шалашом, где расположил своё оборудование Николай Иванович. Телефонную станцию на 24 абонента, брошенную ещё в 19м году при отступлении белых со станции Левонов Пост,  пожертвовал на науку Водяной. Довольно косясь на дарёный коммутатор, он сидел теперь в шалаше с Просфоровым и Петей Ворожкиным и с интересом наблюдал, как мигали лампочки на щите аппарата, лениво вращалась труба времяпоглощателя, и, сперва на экране, а минуту спустя и перед лицом наблюдателя являлся из сиреневого тумана то зверь, то птица, то человек.
Не далее как полчаса назад прохожий человек поведал им, что край сей ждут вскоре неминуемые и тяжкие испытания. «Наш-то Ерёма»,- покушав супа с солдатской тушёнкой и угостившись стопочкой «Московской особой» в просторечии «Андроповки», толковал он, сидя на пеньке: «Собрал своих оглоедов - и дружину, и холопов боевых, и с волостей коих, и седмицу назад попёрся всею силой к орденскому рубежу. У нас в селище дневали. Сожрали всех кур и баранов, двух девок попортили, защитнички хреновы, а мы им ещё в дорогу еды надавали, воюйте только. Однако ушли как в воду канули, ни слуха, ни духа. А вчера проезжал гонец, конь под ним в мыле, сам с лица  мрачен, и рука тряпицей перевязана, а из-под тряпицы кровь сочится. Сколь ни допытывали мы его, ничего не сказал, рукою махнул только, а нынче слух прошёл, что немец прёт от границы несметной силой, а наших уже  ив живых-то никого нет. Вот иду на выселки братьям повестить, чтобы бросали всё и в лес уходили. Наши-то жихари давно в лесу»…               
       Прохожий поблагодарил за хлеб, за соль, и ушёл назад в прошлое.
       Николай Иванович смотрел ему вслед. В двух шагах впереди начинался  иной мир. Там также вилась меж ёлок неторная тропа, и ползли по небу сонные облака, но  в том мире человек поутру раненый стрелою в живот к вечеру умирал от перитонита – антибиотиков не было. По-современному глядя, не было ничего. Даже бинтов и зелёнки. Люди мёрли от всякой ерунды,от любой заразы, да к тому же и гибли в боях.  Раза по два в год они шли в поход под стягами своего князя или боярина, лезли на приступ по обмёрзшим валам, резали в рукопашной схватке таких же русских мужиков из соседних уделов и грабили их жилища, или сами, битые, прятались по лесам и вновь мёрли от голода, либо от моровой язвы. А жрали то, сердешные, одну  репу да кашу. Отварной картошки с подсолнечным маслом да с помидором в придачу тогда не было ещё и в помине, даже семечки по завалинкам не лузгали оттого, что и семечек ещё не знали.
        Но самым страшным в жизни тогдашних людей была ночь. Кончались недолгие сумерки, и густой, абсолютный мрак застилал, закутывал всю русскую равнину. Мрак, полный ужасов и чудовищ. И лишь сторожа перекликались на крепостных валах, да тихие иноки в лесных чащобах  молились до рассвета о судьбах земли своей и путниках, бредущих в ночи...
                «Петя, передай всем постам, пусть сворачиваются, через полчаса заканчиваем»,- сказал Николай Иванович, озабоченно вглядываясь в экран:  «Оборудование собрать. Датчики снять. Не хватало ещё с немцами  столкнуться». Историю о предыдущей встрече Просфорова с немцами  знали все его помощники. 
«Опять германец»!- возмущался Водяной: «Занудная нация, по моему разумению – в сказки не верит! Вот, живой пример,  в прошлую войну с ним, с ерманцем войну вылез на меня в нашем болоте, откуда только он в моём хозяйстве взялся, Гансик. Сам в маскхалате, в руках винтовка снайперская.  «Рус»!- говорит: «Ты есть партизен! Во ист ди партизанишен база»?- спрашивает. Я ему, дураку, объясняю: «Водяной я, их бин, неведомая,  я их бин сила».  «Найн»!- говорит: «Партизен»! «Ну,  партизен, так партизен - убедил паршивец»!- и , хоть и был он «зишен шисс», хороший стрелок по-ихнему, но вышел ему в нашем болоте полный капут по причине полного в сказки неверия. Так что отсутствует в них всякое понимание»...
      «Нет, вы не правы»!- возразил ему Николай Иванович: «Вы абсолютно ошибаетесь. Жизнь сталкивала вас с тупыми вояками, наглыми захватчиками. В них нет и капли, и искры воображения. Другое дело  народ. Трудовой народ в любой стране сказки любит и копит их как скупец золотые монеты, потому как трудящемуся человеку в жизни одно утешение – сказка с хорошим концом». 
                «Красиво ты говоришь, Николай Иванович. Может оно, по-твоему, и есть, не спорю»,- отвечал ему Водяной: «Но бывает и так, что в родном краю, и в бедности родившись, становится человек врагом людям и зверям, земле родной, а с ними и сказкам.
      Вот,  Лёньку нашего возьми. Ты пойми, он же здешний, с малых лет его все знают, а что творил.   Вот  приехал в 29м годе уполномоченный по земельному вопросу и спросил у старухи Бабы Яги, «сколько», мол,  «земли у тебя,  бабка?», а она возьми и скажи, «вся», мол, «земля кругом нас земля наша, русская». Бабка то у нас спокон века проживала, хотя и поговаривали,  что в молодые годы служила она в кавалерии у Германариха, полком амазонок командовала, да только поранилась тяжко при взятии  Балты, и у нас на покое доживать поселилась. Приехала к нам  жить, избушку на курьих ножках и земли клин прикупила.  Да ведь то было в года давнишние, невзаправдашние, «при царе Косаре, когда грибы воевали».Кто жил тогда, тех на погост снесли, а, кто новые народились, помнить и не могли, как явилась она в наших местах кавалерист-девицею  с орденом на высокой груди, явилась не просто так, а на трофейной парфянской колеснице с сундуком злата-серебра скифского. Но время прошло, прошло времечко, молодость, да красота ясным солнышком за высокую гору закатились. От раны-контузии скрючило бабу, зубы от старости выпали, земля лесом заросла, а денежки растратились, и в рассказы о героической  бабкиной молодости уже никто не верил.   Так вот,  Лёнька, услышав её такие слова,  и говорит уполномоченному: «Высылайте её как  бывшую помещицу, у неё земли много»!  Так и сгнили бабкины косточки в стране Лимонии, а избушка здесь погнила со всеми своими  куриными ножками…
                А с  богатырями  того чище вышло.  В последнюю войну, когда  фашист к Москве подступать стал, являются они к Лёньке как к местной власти Советской, так, мол, и так, «отсиживаться по лесам нам не по чину, уходим мы воевать!» Богатырей к той поре, конечно,  мало осталось, куда там тридцать три, не вечные же они, а тут, как на грех, война за войной, но человек  десять было их, конечно было, и дядька их жив был, старый, кривой, на деревянной ноге, но повадкой шустрый, как никак полный Георгиевский кавалер. Лёнька против слово сказал, так дядька так о стол кулаком стукнул, да так гаркнул, что у Крутикова телефон в окно улетел. Лёнька увидел такое,  испугался, полез в бурьян траву телефон искать, а сам призадумался  -   деревенских всех призвали, эти уйдут, так и до его брони липовой доберутся, невеликая шишка районная номенклатура. Взял, да и позвонил в район. 18-17 телефон известный - НКВД. Сообщил, так мол, и так, «в лесу банда – не то диверсанты, не то дезертиры». Оттуда чекистов да солдат с пулемётами  понаехало, окружили хибарку, где богатыри проживали. Майор наган выхватил, кричит: «Выходи по одному»!...
               


Рецензии