Рваное воскресенье

        Даже не представляю как оно, как это живётся другим людям. Вот ты, читатель, видел куски рваного воскресенья? И я не видел, хотя охотился за ними большую часть своей сознательной жизни. Сегодня двадцать седьмое декабря, и я даже не могу найти куски вчерашнего рваного четверга, что уж и говорить о воскресенье. Кажется, вчера я был пьян… хотя, может и не был. Голова раскалывается. На столе, возле кровати, лежала салфетка, исписанная убористым почерком. Я сразу же смекнул, что она может хранить куски того самого четверга что вчера разбежался по свету из лабиринта моей памяти. «Чёртова икота, мешает сосредоточиться», -  думал я, вглядываясь в салфетку. Точно. Вот он, кусок моего сознания. Теперь-то я вспомнил: Фауст, весь вечер я говорил с ней о Фаусте, но только кто она? Чёрт знает что, почему воспоминания, подобно свободолюбивым бабочкам, разлетаются от меня по всему свету?
        Уже давно за полдень, а мне кажется, что ещё и десяти нет –  долго же я отсыпался.  Ну да ладно, сегодня снова пора идти на поиски кусков того самого воскресенья, заодно, может, и четверг даст о себе знать. Мой чёрный плащ расстелился по коридору, будто растёкшаяся тушь по бумаге нерадивого школяра. Слегка отряхнул его и, одевшись, я взял катану, лежавшую рядом, и отправился на охоту в мир, где прятались все рваные воскресенья на свете.
        Многие не понимают, почему в наше мирное время я таскаюсь с мечом наперевес. На самом деле, он не столько функциональная часть меня, как ритуальная, ибо какой же может быть охотник без оружия.
        Я шёл по улице, уставившись под ноги и не заботясь о проблемах бегущей вокруг меня толпы. Сигарета с ментолом, зажатая в моих зубах, неспешно дымила. Если бы кто-то вдруг попросил описать человека, из всех эмоций имевшего только безграничный скепсис, я бы, несомненно, выбрал себя, идущего на охоту за памятью. В такие моменты я был отрешён от проблем внешнего мира.
        Как-то раз, во время моих скитаний я встретил один очень странный лоскут памяти. Он так не был похож на обычные куски четвергов и пятниц, что даже закрадывалась мысль, что это обрывок того самого воскресенья, попытки найти которое всё никак не увенчаются успехом. Хотя, вполне возможно, что это и вовсе не моё воспоминание, и от этого становится особо грустно и тоскливо.
        В том обрывке она звала меня, накрытая тонкой вуалью темноты, почти прозрачной под светом полной луны. Цвела вишня. Мы сидели и смотрели на отражение далёких звёзд в бегущей реке. Мне очень дорог этот обрывок памяти, в нём я по-настоящему счастлив  и готов идти хоть на край света лишь бы собрать его, лишь бы найти её, лишь бы оживить те забытые чувства.
        Я зашёл в чайную и заказал зелёного чая с круассанами. Люблю такой нехитрый завтрак. Во время одной из таких трапез ко мне случайно вернулся кусок понедельника, и, хоть ни чего особого в нём тогда и не было, я надеялся, что может быть, когда-нибудь и обрывок воскресенья неожиданно зайдёт на чай.
        Наслаждаясь свежей выпечкой, я, вдруг, почувствовал, что кто-то дёргает меня за рукав плаща. Это была девочка лет семи с широченной улыбкой, искренней и добродушной, которая может быть лишь у детей её возраста, от которой невольно начинаешь улыбаться и сам.
        - Дяденька охотник, а что вы делаете?
        - Ловлю воскресенье, - честно сознался я.
        - Воскресенье?! Ну, нет, так совсем не пойдёт, кто же это ловит воскресенье на круассаны? Вроде охотник, а не знаете, что воскресенья надо ловить на пирожные. – Она засмеялась и села рядом со мной. – Глупый, глупый охотник, смотри. Дядя официант, - закричала она, - принесите два пирожных.
        - А маму спросить? – Сказала женщина, подошедшая к ней сзади.
        - Ну, ма-а-а-ам, можно ведь?
        - Конечно да, - женщина приветливо улыбнулась мне.
        В этот момент по мне будто пробежал разряд тока.
        - Простите, мы с вами не знакомы?
        - Что-то не припоминаю. – Сказала она, подумав несколько секунд.
        Но я её узнал. Это точно она, это не может быть кто-то другой – это именно та самая девушка из обрывков воскресения.
        - Ночь, вишня, звёзды в реке, вспоминаете?
        - Откуда вы… - Она осеклась.
        - Это обрывок найденного мной воскресенья.
        - Не могли бы вы отдать его мне?
        - К сожаленью, нет, он уже намертво сцепился с моими воспоминаниям.
        - Но как, - растерянно сказала она, - ведь это не ваши воспоминания.
        Волна отчаянья охватила меня. Ведь я хватался за этот лоскут, как за тонкий лед, что теперь ломается в моих руках. Это была единственная ниточка к тому рваному воскресенью, и в то же время она была самым родным и теплым, что было у меня. И что же теперь выходит, всё это время я грелся у камелька, который на деле был чужим и холодным, словно ледяная глыба. В этот момент мне стало холодно.
        Но была во всём этом одна странность, ведь обычно память не меняет хозяев, и чужие воспоминанья без особой нужды никогда не прирастут к чужому воскресению. Они хотели жить. Этот лоскут памяти не хотел умирать, не хотел теряться среди неизвестной тьмы, а хотел и дальше согревать чьё-то сердце. Я сознаю, что в холодной пустоте того воскресенья он занял самое подходящее место, и, мне кажется, что вместо него там просто не должно оказался что-то другое.
        - Простите меня, простите, что так получилось, - сказала она и сквозь слёзы достала из сумочки пистолет.
        Я схватился за рукоятку моего меча.
        - Доча, беги, подожди на улице.
        Девочка послушно покинула здание.
        - Прости, но этого ни кто не должен был знать.
        Отпрыгнув в сторону стойки, я свалил два стула, а там, где я только что сидел, теперь зияло пулевое отверстие. Она стреляла ещё и ещё, но не могла прицелиться сквозь слёзы. Прячась за стойкой, я думал о том, что патроны у неё скоро кончатся, и тогда надо будет во что бы то ни стало попытаться её образумить. И вот, наконец, пустой магазин звонко упал на пол. Я выскочил из-за стойки туда, где должна была стоять она, но в этот момент боль пронзила мою левую руку. Она была значительно ближе, чем я рассчитывал, и сжимала в руках нож, по которому струились ручейки моей алой крови. Я нанёс всего один колющий удар, после чего она медленно опустилась на пол. Склонившись над ней, среди её тяжёлого, неровного дыхания я разобрал слова:
        - Позаботишься о ней?
        - Хорошо.
        - Спасибо за всё, я не могла так больше.
        И только я собрался закрыть ей глаза, как она добавила:
        - Остановись мгновенье! Ты прекрасно!
        Кажется, её последние слова были цитатой из так ненавистного мне «Фауста», но больше она уже не сказала ни чего. Я увидел, как обрывки всех дней недели не спеша покидали её бездыханное тело, и кусок того самого, чужого, но такого родного воскресенья сел мне на руку, а потом без особых усилий запомнил в памяти оставшуюся пустоту.
        Она звала меня, накрытая тонкой вуалью темноты, почти прозрачной под светом полной луны. Цвела вишня. Мы сидели и смотрели на отражение далёких звёзд в бегущей реке. Мы слились в поцелуе, что после, превратился в единый страстный порыв, и казалось, что нет в этом мире никого кроме нас. Потом я помню резкую боль, сбивчивое дыхание и отголоски звуков, что эхом проносились у меня в голове. Я видел свою смерть. Девушка шептала, умоляя простить, а я лишь только сказал:
        - Остановись мгновенье! Ты прекрасно!
        И пустота… больше ничего не было. Не осталось ни неведомого тепла, что излучало это воспоминание, ни отражений звёзд в реке, ни её тихого шёпота. Не было ничего. В этот момент я ясно понял, что есть такие воскресенья, которым и вправду лучше оставаться обрывками.
        С дурным осадком на душе я вышел на улицу, где уже ждала меня та самая девочка.
        - Дядя охотник, спасибо, что помогли маме.
        - Зови меня папой.
        - Так куда мы теперь, пап?
        - Домой, идём домой.

                28.12.2013
                Михаил Левчук