Клочок 03. Плановая хирургия

- - - - - - - - - - - - - - -
Клочок 03: Плановая хирургия
- - - - - - - - - - - - - - -


– Ну смотри куда ты свои, бл...дь, грабли суешь! У тебя что слепота или инсульт?! Отойди, к еб....ней матери!...

Юра не злится. Ну, не на меня. Для того, кто его не знает, это сложно понять. У вояк, полицейских, хирургов и у людей других специальностей с повышенным стрессом просто профессиональный жаргон такой.

– Доктор Зан, пожалуйста, говорите по-английски. За зановеской с моей стороны серьёзно падает давление, и мне необходимо точно знать что у вас там происходит? – это сказала анестезиолог. Лорена Софос. Очень красивая девушка. Честно говоря, в операционной нет ни девушек ни юношей. Лорене под сорок. Мне скоро будет 31. Юрий самый старший. Ему уже давно за 60...

Перевожу Лорене в-слух: "Watch where you're sticking the f...cking stumps of your goddamn fingers! Are you f...cking blind or are you having a f...cking stroke? Move, motherf...cker!"

– Вольный перевод однако, – Юрий Михайлович спокойно бубнит в маску, не поворачивая головы. Две скобки на холецистичной артерии (cholecystic artery) и уровень лужицы темной крови под печенкой уже не повышается.

– Короче, вешать второй пакет крови или нет? – спрашивает Лорена.
– Пока нет.

Медсестра Вирджи (это ласкательное от Вирджиния) кладет второй пакет крови обратно в холодильник и садится за компьютер печатать что-то свое, медсестринское, и, наверное, очень важное. Если она не закончит свою компьютерную документацию вовремя, ей запишут какую-то гадость в личное дело. Несколько таких гадостей, и тебя увольняют.

– Ну, что же ты дальше собираешься делать?
Вопрос направлен в мою сторону. В операционной тишина. Слышно, как тикают на стене часы. Уже за восемь. За восемь вечера. Начали мы без четверти пять. Операция вроде бы стандартная – плановое удаление желчного пузыря. Обычно занимает 45 минут. Ну, час. Максимум. В нашем госпитале делают до пяти, а то и больше таких операций в нормальный день. Только все знают, что, если на операционном расписании появляется имя "Uri Zan," ничего хорошего или даже стандартного или планового не выйдет. И не потому, что Зан плохой хирург. Нет. Доктор Юрий Михайлович Зан первоклассный хирург, лет десять проработавший в Киевской группе Амосова. Специалист по сердечно-сосудистой хирургии. Приехал в Америку лет в сорок. Сдал все экзамены так, что оказался в высших 3% сдававших в том году. Когда он это мне сказал, я ему не поверил. Я-то попал только лишь в верхнюю десятку процентов и то с огромным трудом. И это принимая во внимание, что я здесь вырос. И школу заканчивал. И институт. И медуниверситет. И у меня нормально с английским. А он взял и показал мне листок с результатами. И гордый такой был. А ведь есть чем гордиться. Я по-русски бы ни за что не сдал такой экзамен. Все знают, что это не экзамен, а многодневная пытка. И устроен он так, что его автоматически должны завалить 25-30% всех сдающих. Это статистика "местных" выпускников американских и канадских медуниверситетов. Из выпускников иностранных ВУЗов в первый раз проваливают больше половины. Так что посмотрел я на его бумажку, заткнулся и вот уже четвертый год тихонько восхищаюсь.

Но сдать экзамен это еще не все. Амосов, не Амосов, а Юрия Михайловича заставили повторить всю практику, то есть резидентуру. Всю. От звонка до звонка. А когда ты резидент, жизни у тебя нет. То есть есть какое-то физиологическое существование, но это практически всё. Живешь ты в госпитале. Называется это "every-other-night call." "Call" это по-русски дежурство. "Every-other-night call" означает дежурство каждый второй день. Вот смотрите: приходишь в госпиталь, ну, допустим в понедельник, ну, допустим в 5:30 утра (позже было бы оплошностью: обход в 6:00 начинается, в 7:30 первая операция). Работаешь до следующего вечера. Идешь домой. Спишь. И опять в 5:30 на работу. И так далее. Пять лет.

Десять лет назад федеральный закон изменили так, что резидентам нельзя работать более 80и часов в неделю. А зря...

Ну так вот, меня такое расписание убивало, когда мне было 26 (со временем привык, конечно), а Юрию Михайловичу это надо было делать в 45и-летнем возрасте. И ничего. И это прошел. А в сердечно-сосудистую хирургию решил не идти. Так и сказал: "Ломало еще два года так мудохаться." Зато общий хирург первоклассный. Только фамилия, настоящая его фамилия, не "Зан." Ему её пришлось изменить, как, впрочем, и многим другим русским эмигрантам. Она у него была, ну, точно не американская. Да еще такая не американская, что обыкновенному американцу ни прочитать ни прописать. Что-то типа Березанский или Верезанский.  А язык, русский язык, остался. И поэтому к нему все русские пациенты записываются. А русский пациент, как я узнал еще в резидентуре, это совсем другое млекопитающее. Нет, я не хочу никого обидеть. Физиология и анатомия вроде бы такая же, как и у всех других существ вида Homo sapiens sapiens. Но вот только с точки зрения американского врача, невозможно не заметить какого-то странного еле уловимого, но явного сдвига по фазе. На социально-демографической почве, может быть. Как знать, если бы меня в Америку в детстве не привезли, для меня всё это тоже скорее всего было бы нормально.

Вот например, если сказать нормальному среднему американцу, что ему/ей необходимо удалить желчный пузырь, исправить грыжу, удалить левую долю щитовидки, появится ряд вполне, мне кажется, нормальных вопросов: "сколько таких операций вы сделали..." "какая при таких операциях смертность..."  "когда я смогу играть в теннис/гольф  или поднять своего ребенка?..."

Когда же такая проблема возникает перед русским человеком, серия контр вопросов хирургу радикально другая. "А когда вы будете собирать консилиум, делать мне операцию или нет?" (Вы знаете, я не собираюсь собирать консилиум. Я, честно говоря, не совсем понимаю, что это такое). "А сколько вы заработаете на моем желчном пузыре? "  (Я не знаю. Я работаю на госпиталь. Моя зарплата не зависит от того сделаю я вам операцию или нет.) "А вы знаете, мне поставили диагноз грыжи еще в армии. Я не давал себя резать в СССР и вам не дам!" (Уммм.... хорошо. А зачем вы тогда пришли на прием к хирургу?)

Иногда доходит до... до... ну, не совсем до маразма, термин этот обидный, и мне хочется думать, что это я чего-то недопонимаю. Представьте себе русско говорящую пару. Ну Гриша и Маша, или Додик и Циля, или Ашот и Гулия – на свой вкус и цвет. И вот приходит Гриша (Додик, Ашот), и происходит следующий типичный диалог (ни разу не было таких разговоров с американцами, канадцами, мексиканцами):

– Таааак!... Так это вы собираетесь резать мою Машу (Цилю, Гулию)?
– Ну, не резать... Но ей вообще-то назначена операция на послезавтра. Вас что-то беспокоит?
– Как вы могли ей сказать, что у неё рак груди?! Вы в своем уме? Вы что, собираетесь ей грудь отрезать? А потом какой-то химией травить? У неё же волосы повыпадают!
– Ну, подождите, подождите... Маша (Циля, Гулия) пришла ко мне с результатами своей маммограммы и биопсии. Результаты довольно-таки однозначны. Когда мы говорили с вашей супругой о вариантах лечения, она была намного спокойней, (даже хладнокровней), чем вы...
– Да как вы смели поставить её на операционное расписание вообще, не разговаривая со мной?!
– Ну, вы знаете, тут нет необходимости в разрешении от вас. Она произвела на меня впечатление умной и спокойной, хорошо образованной женщины, которая реально понимает свё положение...
– А про рак, зачем сказали?!
– А про рак мне объяснять не пришлось. Как я сказал, ваша жена достаточно умный и образованный человек. Она прекрасно понимает свой диагноз. А вот если бы она его не понимала, тогда бы  мне пришлось ей диагноз объяснить. Мы не можем просто так ампутировать людям части тела. Это называется "assault and battery with intent to cause grievous bodily harm" и карается двумя годами тюремного заключения. Для врача...
– Ну, а что же вы МНЕ прикажете делать? 
– Вам? Вам я ничего приказывать не могу...
– А делать что?
– Извините, но я не понимаю вопроса?
– Что я буду делать с женщиной, которая, мало того, что без груди, так еще и лысая!  А если она умрёт? А если она с ума сойдёт из-за того, что вы сказали, что у неё рак?!...
.... и так далее. А вот как объяснить взрослому мужчине, что, например, любить необходимо даже тогда, когда плохо. А еще, когда плохо, совсем не обязательно что- нибудь говорить или делать. Нужно просто быть с человеком и, если за язык никто не дергает, тихонько держать его за зубами. Но под каждой крышей свои мыши. И в разных омутах свои черти. Никогда не знаешь, кто любит, а кто нет. Кто поможет в трудную минуту, а кто бросит до сих пор любимого человека. Но меня в моменты таких разговоров, как раз за язык никто не дергает. И не мое это дело объяснять элементарные повседневные жизненные вещи пеньку, который сидит передо мной. Уже взрослый. Такое сам понимать должен...

Ннннндааа.... отвлёкся я совсем.
Насколько я помню, вопрос был: "Ну что же ты сейчас собираешься делать?" Вопрос заданный Юрием Михайловичем Заном мне, старшему резиденту ему ассистирующему.

Начали мы эту операцию лапароскопически, т.е. без большого надреза, но скоро стало понятно, что у этого дедушки – пациента – не просто острое воспаление желчного пузыря. Нет, у дедушки гангрена желчного пузыря. Первый раз этот дедушка пришел к Юрию Зану около года тому назад и смело заявил, что у него камни в желчном пузыре, что диагноз ему этот поставили еще в Ленинграде лет 30 тому назад, что оперироваться он не собирается, и т.д. и т.п. Когда же Зан задал сам собой напрашивающийся вопрос: "Так чем же я вам могу помочь?" — ответ выпал на столько же натуральный и частый: "стать на учет." Для меня это чистая мистика. До сих пор не знаю, что такое "становление на учет" и какая от этого может быть терапевтическая польза.

А вчера вечером дедушку привезли в неотложку две дочки. Обе ну уж очень смахивающие на Гингему и Бастинду из “Волшебника Изумрудного города.” Начался скандал. “Почему папу еще не положили в госпиталь?!” – кричит Гингема. “Почему сразу не оперируют?!” – кричит Бастинда. “Почему никто не прооперировал его раньше?!” – уточняет Гингема. “И вообще, понимают-ли врачи в ‘вашей больнице,’ что у них – дочек – есть племянник, который АМЕРИКАНСКИЙ адвокат и который в суд подаст, если с папой ну хоть что-нибудь случится?!” – кричат Гингема и Бастинда дуэтом.   А дедушка уже лежит такой смирный. Совсем не смелый. Совсем не гордый. Совсем не хорохорится и не петушится... По акценту и внешности врачу неотложки сразу ясно, что никто из хирургов-американцев эту пару и их папу просто не выдержит. Пришлось звонить Юрию Михайловичу. И вот, уже четвертый час "мудохаемся с этой гангренозной гнилью."

"Ну что же ты сейчас собираешься делать?" — На вопрос отвечаю машинально. Всё-таки это мой последний год в резидентуре. Через восемь месяцев придется принимать решения без поддержки старших хирургов из группы Амосова. И гангрену желчного пузыря видим не в первый раз. И вообще, за последние четыре года этой собачьей жизни, натаскали тебя, как собаку, еще и не на такие каверзы. Отвечаю по-английски. "Repeat the cholangiogram. Ligate the duct. Do subtotal cholecystectomy – leave the back wall on the liver bed. Drain the undersurface of the liver. Leave the abdominal wound open. Take him to the ICU..."

Лорена, услышав четкий план по-английски, кивает головой и успокаивается со своей стороны занавески.

– Ты злишься из-за скобки? – спрашивает Юрий.
– Нет. Я не злюсь. А что?

Юрий не отвечает. Он прекрасно знает, что я видел, откуда идет кровь. Но ему нужно... нет, ему просто необходимо выглядеть контролирующим хирургом в этой ситуации. Ведь пока никто не знает, что у него заболевание Паркинсона. Я знаю, потому что иногда вижу небольшой тремор в левой руке. Вот уже пол-года. Спрашивать о диагнозе не пришлось. Он мне сам сказал, когда поймал мой взгляд на его руку. Но попросил никому не говорить пока. А еще попросил ему "ассистировать," пока я еще не закончил резидентуру. Ассистировать в таких условиях это как раз хорошо. Хорошо для меня, конечно. Это означает, что в ближайшие шесть месяцев я смогу записать в свой реестр как минимум 30-40 полостных операций, которые достались бы другим старшим резидентам.

Плохо только одно. Я вот недавно девушку одну тут встретил. Нравится она мне... А если с Заном всё время в операционной, как он говорит, "день и ночь с этим говном мудохаться," как же с ней будет? Первый раз за последние шесть лет влетел по уши в русскую девушку. Правда она такая же "русская," как и я. Привезли её сюда тоже в детстве... Так что же делать? А может, ничего не делать? Будь, что будет. Получится — значит хорошо. А нет, так нет...