Балет Онегин. Рецензия

В июле 2013 года на сцене Большого театра состоялась премьера балета «Онегин» Джона Крэнко. Второй блок спектаклей прошел в начале нового сезона, в октябре.

Хотя Пушкин – «наше все», а «Евгений Онегин» - «энциклопедия русской жизни», никто из наших соотечественников еще не написал музыку и не поставил классический – именно классический, с Татьяной в пачке-шопенке и длинными адажио - балет по этому ярчайшему произведению мировой литературы. Конечно, есть «Онегин» Бориса Эйфмана с модной приставкой «Online», в котором пушкинские герои перенесены в мрачные реалии полупьяной постпутчевской России. Но до уровня национальной классики все же далеко. Тем ценнее выступает нынешняя премьера – эдакий европейский взгляд на Россию.

Впервые он был поставлен Крэнко еще в 1965 году и с тех пор побывал на многих балетных сценах мира, заехав даже в СССР в 1972-ом. Теперь речь идет о полноценном возвращении «Онегина» в Россию: переговоры об этом велись несколько лет.

Стоит отметить, что балет – это не хореографическое переложение сюжета романа под музыку знаменитой оперы Чайковского, а отдельное произведение, хоть и собранное по частям из других сочинений русского композитора. Джон Крэнко вообще мастер сюжетного спектакля: события «Онегина» понятны без слов даже непосвященному иностранному зрителю. В основе концепции этого балета лежит градация - от пастельной идиллии к светской трагедии.

Визуально она выражается сменой декораций от кучерявых (очень точно, ажурно, «по-французски» прорисованных) березок и деревянного дома до роскошных интерьеров бала и темного будуара княгини Греминой. Музыкально – в нарастании напряженности, изломанности у прозрачной, на первый взгляд, чистой мелодии.  Пластически – в раскрытии образов героев, в изменении их характеров, причем хореография успешно передает жизнь персонажей в двух реальностях: во сне и наяву. Но именно в соответствии танцевальных движений – движениям души главных героев (а их в балете не два, как все привыкли, а сразу четыре) и появляются промахи постановщика.

Так, Ленский, из ревности вызывая друга на дуэль, истошно колотит того перчаткой, вместо того чтобы благородно швырнуть ее один раз, как полагается романтику. Такого в галантный пушкинский век не бывало; подобный замах годится лишь для американской мелодрамы. Онегин застрелил друга на глазах заранее (!) одетых в монашеско-траурные платья сестер Лариных, а после того, как Татьяна, встав, смерила его взглядом неумолимой Фемиды или сочувствующей Богородицы, патетически и оттого фальшиво схватился за голову. Было бы достовернее, если бы он просто зло и решительно вышел (не просто ушел, как статист за кулисы, а вы-шел – быть может, даже из себя, но так, как будто чтобы никто не заметил). В финале балета Евгений танцевал как раскаявшийся, отчаянно-влюбленный человек и испортил всю пылкость своей поздней любви пошлыми поцелуями в шею и плечи Татьяны.

В этом плане образ самой Татьяны вылеплен в традициях пушкинского идеала: она мечтательно лежит на сцене с книжкой, трогательно тянет руки к Онегину, горестно застывает с разорванным письмом посреди танцующих пар. Однако зрители хотят хлеба и зрелищ, и потому Таня тигрицей бросается на Ленского, пытаясь удержать от дуэли, и, пытаясь удержаться самой, прогоняет Онегина после мучительной сцены, оставшись в одиночестве с безумными глазами. Именно финал доводит драматический бульон в душе зрителя до стоградусной температуры. Больше актерским мастерством, нежели техникой, вытягивает труппа Большого этот спектакль. Мне довелось посмотреть в партии Татьяны двух петербурженок – Евгению Образцову и Ольгу Смирнову. Первая прекрасно справляется с воздушностью и пасторальностью первой половины балета, а вторая – с тигрицей, Фемидой и обезумевшей замужней дамой.

Одна Ольга остается Ольгой, чья судьба, кажется, по-прежнему никого не интересует, хотя она премило перебирала шаловливыми ножками и трогательно порхала в дуэте с Ленским под теплые звуки баркаролы из «Времен года»…

Интересно перенесена на сцену зеркальная композиция романа в стихах: в балете герои тоже пишут друг другу письма, но зеркало присутствует и в буквальном смысле. На нем сестры гадают (летом, да) и видят отражения своих «суженых», а в ночных грезах Татьяны именно из большого зеркала появляется Онегин и танцует с ней как истинно влюбленный: так обыграна и соединена воедино сцена письма и сна Татьяны с Онегиным в главной роли.  Безусловно, все сюжетные тонкости выразить с помощью танца невозможно, и поэтому хореограф пересказывает сюжет сжато, делая историю, с одной стороны, камерной и интимной, а с другой – на фоне танцующего кордебалета крестьян, помещиков и светских пар –  символично выражая общую проблему неудачной любви многих людей, скрытую за внешней мишурой.

Кстати, о кордебалете. В частности, это благодаря крестьянкам в желтых изящных платьицах в стиле ампир, танцующим на фоне березок с гарными парнями что-то, больше похожее на сиртаки, нежели на русский народный танец, балет заслужил негативную оценку критики, увидевшей в этом и в некоторых других эпизодах (в дневном гадании на зеркале в летнем саду, а не в крещенскую ночь, например) дурную стилизацию а ля рус, не имеющую сходства с настоящей русской душой.  Такие моменты вызывают улыбку или раздражение – тут уж дело вкуса. Сентиментальщина или романтически эстетизированная попытка понять русскую душу?

Впрочем, посмотреть хотя бы раз на европейского русского нужно обязательно – по крайней мере, пока сами соотечественники великого Пушкина не предложат альтернативное, но при этом классическое и полностью удовлетворяющее законам высокого жанра и вкусам публики прочтение.

2013