Минотавр

Он плыл в море. Оно было сухим и горячим и ласково гладило его кожу. Потом оно разошлось над его головой, и в глаза ударило благословенное солнце. Он поднялся. Голову пекло. Рога казались страшно тяжелыми. Сухой воздух врывался в легкие, разрушая их только что обретенную влажность.
Он поднял руку и схватил себя за морду. Он чувствовал, как грубые пальцы ощупывают покрытую короткой шерстью кожу. Ощущение это было непривычным и чуждым. Он поднес руку к подслеповатому глазу, разглядывая смуглую кожу, поворачивая руку и так и эдак. Задумавшись, он переступил с ноги на ногу, и песок под ним вдруг посыпался, потек и увлек его за собой. Он глухо взревел, взмахнул руками и грохнулся на землю. Кожу обожгло.
Он вновь тяжело поднялся с земли, шумно дыша и ощущая, что его захлестывает какая-то глухая, тоскливая паника. Он не понимал, откуда она взялась и почему сжимает его в своих липких пальцах, но ничего не мог с ней поделать. Он заревел, и звук, вырывавшийся из его глотки, был полон неимоверной тоски.
2
В свои сто тридцать пять лет Амах знал совершенно точно, что у всякого явления есть своя цель. И так же совершенно точно он знал, что цели большинства явлений туманны и непонятны. Его ум, давно потерявший остроту и ясность, с годами приобрел спокойную философичность. В общине минотавров Амах пользовался особым уважением, потому что здесь он был единственным стариком. Чтобы минотавр доживал до старости – такое случалось редко. Молодые минотавры даже побаивались его, несмотря на то, что давно уже превосходили его силой и выносливостью.
Хотя в общине не было какой-либо строгой иерархии, предводительствовал здесь шестидесятилетний Пет – огромный минотавр, с вечно красными глазами и темно-коричневой шерстью. На его загривке росла густая черная грива, спадавшая до самого пояса, а смуглое тело бугрилось железными мускулами. Пет, как и другие минотавры, относился к Амаху с почтением и часто спрашивал у него совета. Вот и сейчас он подошел к старику, медленно и уверенно, и сел рядом. В полумраке палатки его глаза, окруженные огромными пушистыми ресницами, влажно поблескивали. От него исходил тяжелый запах пота, но для Амаха запах этот не был неприятен, потому что не означал опасность. Пет не начал говорить сразу и старик не торопил его.
- Мы давно не ходили в битву, - Пет заговорил, как и всегда, внезапно и без всякой подготовки. Это было его привычкой. Пет все делал неожиданно, потому что понимал, что для него это лучшая тактика поведения. Амах давно свыкся с этой особенность вожака, и потому его высказывание не застало старика врасплох. Он спокойно моргнул и выждал полминуты, как делал всегда, чтобы дать своему неповоротливому сознанию время для разминки.
- Это плохо, - ответил он, наконец.
Вожак кивнул. Эти слова произносились не ради передачи информации, а ради ритуала, вроде приветствия или разговора о погоде. Они еще немного помолчали. Им некуда было торопиться.
- Пришел чужак, - произнес Пет, и Амах понял, что вожак, наконец, перешел к делу. - Хочу, чтобы ты взглянул на него.
Старик кивнул и поднялся. Пет встал следом, и они двинулись к выходу. Солнце, как всегда, палило, но они двигались неторопливо, проходя между беспорядочно раскиданными круглыми палатками. Все палатки были одинаковыми, неясного выцветшего оттенка, но минотавры безошибочно ориентировались в них. Нужная им палатка находилась на другом конце лагеря, и была значительно больше остальных. Внутри было тесно и душно, запах пота буквально забивал ноздри. Собрались чуть ли не все минотавры лагеря. Они стояли, касаясь друг друга плечами, но перед Амахом и Петом потеснились еще больше, открывая дорогу к середине. Там, потрясенно оглядываясь кругом, стоял чужак.
Амах увидел его не сразу, потому что шел позади Пета и ничего не видел из-за его широкой спины. Но когда вожак освободил пространство, то первым впечатлением старика было то, что чужак как-то худосочен. Минотавры не отличались хорошим зрением, а с возрастом слепли еще больше, поэтому Амах подошел поближе. Чужак смотрел на него, и в глазах его было недоумение. Он молчал. Вблизи стало ясно, что худосочным он казался из-за светлой кожи, на фоне которой выделялись темные руки. Это было очень необычно, Амах видел такое впервые. Все минотавры, которых он встречал ранее, и друзья и враги, и молодые и старые, всегда были однотонными.
Вообще же чужак был не крупнее и не мельче своих сородичей, но во всем его облике и даже взгляде было что-то неправильное, неестественное. Амах сразу понял, что этот минотавр не будет пользоваться любовью собратьев.
- Как тебя зовут? - мягко спросил Амах, помня о том, что новички всегда испытывают шок и их надо успокоить.
- Я не знаю, - ответил чужак.
В тишине его голос был хорошо слышен, и ряды минотавров заволновались и загомонили, удивленные его ответом. Амах поднял руку, и тишина разлилась столь же стремительно.
- Такое случается, - произнес он, обращаясь к чужаку, но его слова предназначались скорее для собравшихся, чтобы успокоить их. И в самом деле, на памяти Амаха несколько раз случалось такое, что новички не знали своих имен. Такое бывало редко, но в этом не было ничего удивительного. Все минотавры, просыпавшиеся в необъятных песках пустыни, сначала не знали своих имен, но потом всегда обретали их. Просто одни быстрее, а другие позднее.
- Меня зовут Амах, а это - Пет. Ты можешь назвать свое имя, когда вспомнишь его. А сейчас пойдем с нами.
Они вышли из палатки - Амах первым, незнакомец за ним, а Пет последним. Остальные минотавры потянулись следом. Они провожали их взглядом и разбредались по лагерю. Троица же вернулась обратно к палатке Амаха. Внутри старик обратился к незнакомцу.
- Первое время ты будешь жить здесь. Располагайся пока.
Пет и Амах вышли наружу, и отошли на несколько шагов.
- Что ты можешь сказать о нем? – поинтересовался Пет.
- Я думаю, он умрет в первой битве.
Пет задумчиво покивал.
- Давно уже не было хорошей битвы.
- Это плохо.
Вожак пошел прочь, а Амах вернулся к себе. Чужак стоял там же, где они его оставили. Когда старик вошел, приподняв полог, чужак посмотрел на него и вдруг спросил:
- Где я?
Амах вздрогнул. Никто никогда не задавал ему таких вопросов. Минотавры, которые не помирали после пробуждения в пустыне, приходили в лагерь как в свой дом, и принимали свою судьбу как нечто само собой разумеющееся. Сам Амах иногда, когда не спалось холодными пустынными ночами, задумывался бывало над подобными праздными вопросами, но мысли эти казались ему скорее развлечением для старческого ума. Новичок же спрашивал его с таким видом, будто ответ на этот вопрос был жизненно важен. Это было также странно, как и все в этом удивительном чужаке.
- Ты среди своих собратьев, - ответил он успокаивающим тоном и на всякий случай добавил. - А сейчас у меня в палатке. Я Амах.
- Да, но что это за место? И... - чужак поднял руку и провел по голове, ощупав ухо и рог. - И кто я?
Амах растерянно моргнул. Он не знал, как себя вести. В душу его закрался страх. От такого чудака ведь можно было ожидать чего угодно. У других минотавров иногда, а особенно в мирное время, случались вспышки ярости. Сознание их замутнялось, они взрывали землю копытами, опускали голову, направляя рога на того, кто попадался в поле их зрения, и кидались вперед. Тогда, если невольный соперник не успевал увернуться, его ждали тяжелые увечья и даже смерть. Но эти вспышки были привычны и понятны. Амах, получивший так несколько внушительных шрамов, и сам не единожды нападавший на сородичей, давно уже перестал бояться этих приступов. Он всегда чувствовал, если находящийся рядом минотавр готов был взбеситься и просто уходил подальше, предоставляя молодым самим разбираться. Но этот чужак... он был не такой, как все. А это означало, что от него можно было ожидать чего угодно. Амах постарался смирить свою неожиданно пробудившуюся трусость, уверяя себя, что это недостойно минотавра. Тем более прожившего так долго, как он. Амах просто посмотрел чужаку в глаза и увидел в них смятение, но никак не безумие или угрозу.
- Ты - минотавр, - сказал Амах, стараясь говорить как можно спокойнее. - И это лагерь минотавров возле города Корраха.
- Минотавр?.. - чужак проговорил это слово, словно пробуя его на вкус. - Кто такие минотавры?
Старик решил, что чужак просто ущербен. Жалость и сострадание были чужды ему, но все-таки он испытал нечто похожее. Это было сожаление, что чужак не умер, как другие ущербные минотавры, сразу после появления на свет среди бесконечных песков пустыни. Старик считал, что лучше умереть сразу, чем прожить ущербную жизнь. Он подошел к своей скамейке, уселся на нее и заговорил. Он рассказывал то, что каждый из его сородичей узнавал вскоре после своего рождения. Им никто ничего не объяснял – знание приходило само собой, вслед за именем.
Амах рассказывал о том, что их лагерь находится рядом с большим городом, который называется Коррах. В нем правят эльфы. Им прислуживают люди. Минотавры защищают их. При этом старик время от времени косился на чужака в надежде, что рассказ пробудит в нем воспоминания. Однако морда чужака по-прежнему выражала лишь недоумение.
3
Жизнь в лагере была однообразна. Каждое утро приезжала запряженная волами телега, доверху груженая свежеиспеченными лепешками, финиками и кувшинами с верблюжьим молоком. Меню никогда не различалось, но это, похоже, никого не огорчало. Минотавры разбирали еду, упакованную в корзины - это был их рацион на целый день. Они садились у своих палаток прямо на землю, под солнцем, ставили корзины рядом и неторопливо принимались за еду, изредка перекидываясь с соседями короткими фразами. Эти посиделки длились до полудня, пока солнце не начинало палить особенно сильно. Тогда все расходились по своим палаткам и ложились отдыхать. Лагерь погружался в дремотное оцепенение.
Минотавры вновь выходили из палаток ближе к вечеру, когда спадала жара. Кто-то тренировался в обращении с оружием. Вздувались мышцы, метровые секиры размазывались по воздуху, описывая полукружья и восьмерки. Кто-то сходился в коротких, энергичных схватках на затупленных секирах. Минотавры, казавшиеся неповоротливыми из-за своего двухметрового роста и плотного телосложения, в битве были быстры и удивительно ловки. Один взмахивал секирой, как легкой игрушкой, и та с чудовищной скоростью неслась к противнику. Другой одним плавным движением уходил в сторону и тут же нападал сам. Они крутились друг вокруг друга, в молчании, и только песок шуршал под их копытами, да слышалось шумное дыхание. Но через несколько секунд кому-то не везло, и его настигал удар. Поверженный издавал короткий рык, и битва заканчивалась. Хотя секиры не были остры, травмы все равно оказывались неизбежны, но это никого не волновало, потому что все повреждения очень быстро заживали. Когда же на пустыню падала тьма, они разжигали костры, садились вокруг, разговаривали, чистили оружие, пили и ели.
Чужак тоже получил секиру. Кроме нее, да еще набедренной повязки, у минотавров почти не было больше никакого имущества. Они жили по пятеро в палатке, спали на полотняном полу на циновках, укрываясь шерстяными одеялами. На палатку полагалась масляная лампа, огниво, несколько точильных камней. У них не было даже посуды – они ели руками, пили из кувшинов. Но это, опять  же, никого не огорчало. Минотавры были неприхотливы. Они никогда не дрались за еду или за что-либо еще. Сильнейший выявлялся в тренировочных схватках и сильнейшему всегда уступали дорогу. Исключение составлял только Амах. Он давно уже не участвовал в сражениях, но все уважали его. Он жил, как и вожак, один в своей палатке, хотя свободного месте там было мало. Все занимали тюки. Когда у минотавра изнашивалась какая-то вещь, он приходил к Амаху, и тот выдавал новую.
Обычно все новички одну - две ночи спали в палатке Амаха. Просто потому, что им требовалось время, чтобы полностью обрести свою память и прижиться в лагере. Как только новичок чувствовал себя уверенно, он сам находил палатку, где было свободное место, и поселялся там.
Чужак жил у Амаха уже третий день. Старика не тяготило его общество, потому что ему вовсе не был по душе тот полуотшельнический образ жизни, который он вел в лагере. Амаху приятна была компания. Он даже находил особое удовольствие в том, чтобы рассказывать новичку о жизни лагеря. Объясняя ему то, что сам считал очевидным, Амах и сам всему удивлялся.
- Почему вы не ходите в город? – спрашивал чужак. – Это запрещено?
- Нет, не запрещено. Просто мы не ходим.
- Но почему?
- Не хотим.
- Но почему? Разве вам не интересно?
Амах задумывался и не находил ответа. Город виднелся всего в километре от лагеря, но минотавры никогда не ходили туда. Только Амах, если ему требовалось что-то передать госпоже Таллале. Он любил эти походы в город. Ему нравилось разглядывать снующих людей, верблюдов, лошадей. Ему нравилось, когда маленькие человечки застывали, глазея на него, а самые смелые из них бежали следом. Как-то один из них бросил в него камень, а Амах легко поймал его на лету, выхватив из воздуха. МЧеловечек стоял, раскрыв рот, пока мать не схватила его за ухо и не увела пороть. Этот случай тоже доставил Амаху удовольствие. И, тем не менее, старик никогда не ходил в город просто так. Только по делу. И теперь, задумавшись над этим, он понял, что если придет в город без дела, то это вызовет беспокойство. Забеспокоятся люди, об этом узнает госпожа Таллала и это принесет неприятности. Амах никогда не сталкивался с подобными случаями, но он знал как это будет совершенно точно. Он сказал об этом чужаку.
- Значит, это все-таки запрещено, - заключил тот, и Амаху нечего было ему возразить.
Минотаврам очень редко что-либо запрещали и, тем не менее, они никогда не делали ничего, что вызвало бы недовольство эльфов или даже людей. Теперь Амах осознал это. Пока они получали то, что считали необходимым, они не просили ничего больше. А они с самого появления на свет знали, что им необходимо.
- Откуда вы знаете, что вам необходимо?
- Просто знаем, - отвечал старик, уже понимая, что его ответ не удовлетворит чужака.
- Но откуда?
- Это знание просто приходит вслед за именем. Если бы ты вспомнил свое имя, то тоже узнал бы все это.
- Но откуда оно приходит? – недоумевал чужак.
Амах раздражался, всхрапывал, рыл землю копытом, словно собирался впасть в безумие. Но он разучился впадать в безумие, и он садился на свою скамеечку, хватал себя за ухо и думал. Но на этот вопрос ответа у него не было. И это было непривычно и мучительно, потому что он привык получать ответы, просто подумав над вопросом. Минотавры никогда ни к чему не стремились, потому что они получали все необходимое без усилий. А к тому, что не могли получить, они не стремились. Единственное, что заставляло их шевелиться – это жажда битвы. Битва была смыслом их жизни. Они жили от битвы до битвы, а если не могли сражаться, то внутри у них зрело недовольство. Тогда они начинали постоянно впадать в безумие, набрасываясь друг на друга. Так уже случилось однажды на памяти Амаха. Тогда почти четверть лагеря была перебита своими же сородичами, половина оставшихся – ранена. Последнее, впрочем, было не слишком важно. Если минотавр не умирал сразу, то в девяноста девяти случаях из ста выздоравливал даже без всякой внешней помощи. Этот случай произошел пятьдесят лет назад, и с тех пор старый куратор Корраха пропал, а на его место пришла госпожа Таллала.
Эта мысль заставила старика вспомнить, что у них давно уже не было битвы, и он смог отвлечься от мучительного поиска ответа на вопрос чужака.
- Мне надо сходить в город, - сообщил он.
- Можно мне с тобой? – спросил чужак, и старик уже не удивился этой просьбе.
Он просто подумал и решил, что ничего страшного, если чужак пойдет с ним. Амах и сам не заметил, что знание это ниоткуда не пришло – оно само зародилось в его мозгу. Амах не заметил этого и потому не удивился и не забеспокоился.
4
Таллала сразу узнала Амаха, как только увидела его сидящим возле двери ее дома. Из трех сотен минотавров, принадлежавших Корраху, она знала по имени только этого седого старика, да еще огромного Пета. Именно с ними она разговаривала, если хотела что-то донести до племени. Но рядом с Амахом сидел еще один минотавр – незнакомый. Он выглядел необычно, и потому Таллала сразу поняла, что не видела его раньше, иначе обязательно запомнила бы. Она решила, что это новичок и дело Амаха связано с ним.
- Здравствуй, Амах, заходи, - сказала она, открывая дверь.
Старик поднялся со скамейки, которая стояла под навесом рядом с дверью, и вошел в дом вслед за эльфийкой. Они прошли по коридору, зашли в кабинет. Таллала села за стол, а минотавр остался стоять, соблюдая приличия. Эльфийка пригласила его сесть, сама занявшись какими-то бумагами. Амах подчинился, устроившись на стуле. В маленькой комнате не было ничего, кроме стола, стеллажа за ним и стульев. Слева располагалось широкое окно с открытыми ставнями, и через него виднелся аккуратный голый дворик, посреди которого росла одинокая акация в круглой клумбе. Минотавр любил разглядывать ее, когда бывал у Таллалы, поэтому задержка не огорчила его. Он не заметил, сколько прошло времени перед тем, как эльфийка окликнула его.
- Что ты хотел, Амах? – спросила она, разглядывая его своими бледно-голубыми глазами, от которых даже здесь, в духоте раскаленного кабинета, веяло холодом.
- Я очень рад, что ты нашла время выслушать меня, благородная госпожа… - начал он, но Таллала пренебрежительным жестом показала, что следует покончить с формальностями и перейти к делу.
- У нас давно уже не было битвы, благородная госпожа, - сообщил Амах.
Эльфийка тяжело вздохнула и забарабанила по столу тонкими пальцами. Обычно минотавры не беспокоили ее, но когда они все же приходили, чтобы выразить недовольство, не прислушаться к ним было невозможно. Таллала прекрасно знала, к чему приводит небрежение в таких случаях. Ее предшественник расстался со своим местом именно потому, что был недостаточно внимателен к минотаврам. Весь Коррах, этот мелкий, затерянный в песках городок, существовал, по сути, с одной целью – собирать минотавров и заботиться о них. Таллале это не нравилось. Она была из древнего и очень уважаемого рода и сознание того, что она уподобляется людям, прислуживая кому-то, оскорбляло ее. И все-таки она смиряла свою гордость, потому что альтернативы были еще хуже. Либо забытый богами Коррах, либо еще более гнусное присмыкание в столице.
- Я подумаю над этим, - сказала она, проглотив раздражение.
Амах поблагодарил ее и собрался выйти, но Таллала остановила его.
- А этот новичок – что ему нужно? – спросила она.
- Ничего, он просто… - начал старик, намереваясь сказать, что чужак просто хотел увидеть город, но что-то остановило его.
Это что-то было похоже зуд, который незаметно терзал его все время по дороге в Коррах, а сейчас вдруг кольнул особенно сильно.
- Он просто помогает мне, - закончил Амах. - Я его попросил проводить меня.
Таллала пару секунд недоверчиво разглядывала старика. Если бы она не знала, что минотавры слишком глупы, чтобы врать, она подумала бы, что Амах врет.
- Ладно, иди, - сказала она, наконец, и проводила его задумчивым взглядом.
На улице старик вздохнул так, как будто только что ушел с пути взбешенного сородича. Увидев Амаха, Чужак поднялся ему навстречу. Он указал на стоявшую буквально в паре метров от них девчушку лет пяти, которая разглядывала их, открыв рот и засунув туда палец.
- Что это за существо?
- Это человек, - ответил Амах, жестом приказывая чужаку следовать за
собой.
- Человек? Но почему такой маленький?
Чужак уже видел людей. Они приходили в лагерь, чинили палатки, чистили нужники. Но то были исключительно мужчины.
- В отличии от нас, людей много разновидностей. Есть большие и маленькие, с длинными волосами и с короткими. Я тоже не очень хорошо разбираюсь в них. Иногда мне кажется, что их две-три разновидности, а иногда - что пять-шесть. У людей все иначе, чем у нас. Все гораздо
сложнее.
Хотя знания о людях были доступны Амаху, он с трудом разбирался в них, потому что природа минотавров очень сильно отличалась от человеческой. У минотавров не было понятия пола. Они не испытывали сексуального возбуждения, у них отсутствовали половые органы.
 - А то существо, с которым ты разговаривал - это тоже человек? – поинтересовался Чужак
- Нет, нет! - Амах тревожно огляделся, чтобы понять, не слышал ли их
кто-нибудь - И не говори так больше! Это была госпожа Таллала. Она эльф. Она здесь главная. Мы все должны уважать ее.
- А чем эльфы отличаются от людей?
- Тем, что эльфы - хозяева. А люди им прислуживают. Люди и минотаврам тоже прислуживают. Их предназначение - быть слугами.
- А в чем предназначение минотавров?
- В том, чтобы сражаться.
- А кто установил эти предназначения?
Как всегда Чужак вверг Амаха в смятение своими вопросами.
- Я не знаю, - ответил старик растерянно. - Но так было всегда. Всю мою жизнь я только сражался. Потом стал раздавать вещи. Но остальные минотавры будут сражаться, пока не умрут. Так заведено. Так было, когда я появился под солнцем. И так было всю мою жизнь. И так будет, когда я умру.
Чужак замолчал и молчал довольно долго. Они успели выйти за городские ворота и пройти половину пути до лагеря, когда он тихо спросил, словно бы и не обращаясь ни к кому конкретно.
- А если я не захочу сражаться?
Амах застыл, как вкопанный. Его голову вдруг пронзила невыносимая боль, чего с ним никогда раньше не случалось. Он обхватил ее руками и согнулся, глухо застонав.
- Что с тобой? - испуганно спросил Чужак. Он сделал шаг в сторону Амаха, но тот отшатнулся от него.
- НЕТ! - выкрикнул он. - Ты этого не говорил!
- Чего? - чужак никак не мог понять, что происходит, он был потрясен.
- Ничего не говорил!
- Хорошо, хорошо, - чужак сам не заметил, что копирует успокаивающие интонации Амаха.
Старик меж тем упал на колени и, согнув спину, уперся лбом в песок. Он продолжал стонать, а Чужак в страхе следил за ним, не зная, что предпринять. Но, наконец, это прекратилось. Амах поднял голову. К его лбу прилип песок. Его взгляд еще был полон боли, но быстро становился осмысленным.
- Что произошло? - тихо спросил он, словно боялся говорить громко.
Он растерянно огляделся и поднялся с колен.
- Ты не помнишь? - осторожно поинтересовался Чужак.
- Нет, - Амах принялся стряхивать с головы песок. - Что это за странная боль у меня в голове? Ты что, меня ударил?
- Я? - Чужак в панике думал, что сказать - соврать или нет. - Я...
- Не волнуйся, это со всеми минотаврами случается, - ответил Амах.
Его взгляд окончательно прояснился, и теперь он смотрел на чужака понимающе.
- Все впадают в бешенство, особенно если долго не ходили в битву.
Тут он нахмурился, словно пытался что-то вспомнить. Чужак испугался, что у старика опять будет припадок и попытался сменить тему разговора.
- А о чем ты говорил с госпожой Таллалой?
- Что? С госпожой? - Амах словно очнулся. - Да о том же. У нас давно не было битвы, а это плохо. Но я думаю, что госпожа это исправит.
И с этими словами он вновь двинулся к лагерю. Чужак поспешил следом.
5
Они поднялись еще до рассвета. Пустынная прохлада лизала их тела, а глаза почти ничего не видели в темноте. Госпожа Таллала проскакала мимо шеренги, в которую они выстроились, держа в руке факел. Чужаку она показалась одним быстрым языком пламени. Потом Таллала выкрикнула: "Трогаемся!", и ускакала вперед.
Они двигались по пятеро в ряд, неторопливо, но достаточно быстро из-за широкого шага.
Кроме госпожи Таллалы, с ними ехали еще четверо верховых. Они тоже несли факелы и по этим кусочкам света минотавры ориентировались в темноте, которая казалась им непроницаемой. Всадники были похожи на людей, но Чужак не мог бы сказать точно, не эльфы ли это. Это заставляло его волноваться, потому что вчера Амах сказал ему: "Смотри не перепутай эльфов с людьми. А не то будет беда". Чужак побоялся спрашивать, что за беда его ожидает.
- Я завидую тебе, - говорил Амах. - У тебя впереди первая битва, а это ни с чем нельзя сравнить. Это великолепно.
Старик не стал уточнять, что если Чужак не вспомнит свое имя до начала битвы, то она станет для него последней. Когда новичок получил свою секиру, то взмахнул ей пару раз и Амах видел, как неуклюже он двигается. Минотавров никто не обучал обращению с оружием - это умение приходило к ним само. Также, как и все остальное. Старик уже не верил, что Чужак вспомнит свое имя - прошло пять дней и никакой надежды уже не осталось. Так что Амах прощался с новичком с чем-то, похожим на грусть. Это чувство было похоже на то, которое он испытывал в молодости, когда кончалась хорошая битва и приходило осознание, что следующая будет не скоро.
Вскоре солнце выскочило из-за горизонта и обрушило милость свою на детей своих. Сначала они шли по растрескавшейся земле, покрытой колючим кустарником и сухой травой, но чем дальше уходили от лагеря и города, тем больше становилось песка, пока он не покрыл все вокруг. Идти по дюнам было сложнее всего - песок осыпался под копытами и проходилось прилагать огромные усилия, чтобы не замедлять хода. И хотя чужак ощущал усталость, он не останавливался, чтобы отдохнуть, потому что другие минотавры так не делали. Он твердо решил вести себя, как все.
Они остановились, когда солнце поднялось в зенит. Чужак думал, что они будут отдыхать, но ошибся. Они вновь выстроились в шеренгу, в три ряда. Таллала вновь проскакала мимо, и Чужак разглядел ее красный костюм и тонкое изящное лицо, обрамленное короткими рыжими волосами. Она остановилась в середине шеренги и принялась говорить. Она говорила громко, хотя и не напрягалась особо, потому что минотавры отличались великолепным слухом. Чужак тоже слышал каждое ее слово.
- Как многим из вас наверняка известно, это Пернатые скалы, - она указала на гряду низких скал, видневшихся вдали.
Чужак только сейчас заметил их.
- Здесь гнездятся гарпии. Когда их разводится слишком много, они становятся угрозой для нашего города. Поэтому сейчас мы будем проводить зачистку. Вы сами знаете, как действовать. Те, кто еще не ходил в зачистки на гарпий, должны держаться рядом с Петом. Но не слишком близко, чтобы не мешать ему сражаться. Это все. Да прибудет с вами благословение Огня!
Таллала развернула коня и проехала пару сотен метров в сторону Пернатых скал. Она стянула с рук красные бархатные перчатки, обнажив узкие бледные кисти, сплошь покрытые замысловатым рисунком. Эльфийка закрыла глаза и медленно соединила ладони, на которых были вытатуированы концентрические круги. И она, и ее конь застыли совершенно неподвижно. Песок под ними чуть заметно оседал, словно придавленный огромной тяжестью.
Спустя три с половиной минуты в небо над Пернатыми скалами поднялись черные точки. Они судорожно заметались, выделывая безумные фигуры, а потом все разом устремились в сторону минотавров.
Чужак не видел всего этого. Он стоял посреди строя минотавров, которые расходились подальше друг от друга. Двигались они вроде бы безо всякой системы, и, тем не менее, упорядоченно и целеустремленно выстраиваясь в разреженную шеренгу. Минотавры были необычайно возбуждены. Они постоянно коротко мычали, слов же почти не произносили. Глаза их радостно блестели. Сам Чужак потерянно думал над тем, где ему в этом потоке искать Пета, рядом с которым ему, как новичку, полагалось находиться. В другое время вожака всегда можно было отыскать по высокому росту, зычному голосу или запаху, но сейчас здесь толпилось слишком много других минотавров и все эти приметы оказались бесполезны.
Чужак раздумывал над тем, что ему, пожалуй, следует идти на правый край, так как Пет двигался в голове колонны, которая потом должна была перейти именно туда, но тут невдалеке раздался знакомый рев, значительно превосходивший даже общую какофонию. Пет переместился в середину шеренги и оттуда оповещал сородичей о своем местонахождении. Чужак обрадовано поспешил к нему, однако далеко не ушел. Над его головой вдруг пронеслось что-то темное и стремительное – так низко, что его обдало ветром. Чужак обернулся вслед и увидел, как темная громада подминает под себя одного из минотавров, стоявших неподалеку. Темнокрылая тварь с человеческой головой, издав победный клич, принялась терзать тело поверженного врага огромными когтистыми лапами. Чужак застыл совершенно неподвижно, скованный ужасом. В голове его не возникало и мысли о том, чтобы поспешить на помощь.
Вместо этого другой минотавр подскочил к гарпии и размахнулся секирой. Тварь, казавшаяся полностью поглощенной своим кровавым делом, тут же с дьявольской ловкость отскочила прочь, увернувшись от оружия. Минотавр взревел и повторил атаку, но вновь ничего не добился. Гарпия отскочила в сторону и, взмахнув крыльями, прыгнула вверх, чтобы опуститься на спину врага. Однако на этот раз ее атака потерпела поражение, потому что другой минотавр ударил ее секирой, разрубив ей нижнюю половину спину. Воздух разрезал душераздирающий визг, и гарпия рухнула на песок, где была добита.
Чужак продолжал стоять там, где стоял. Его мысли метались, но тело не слушалось. Вокруг него кипела битва, поминутно раздавались крики боли и ярости, пахло потом, кровью и резким пыльным запахом гарпий. Но ничего из этого не доходило до его сознания достаточно ясно – он был как в тумане. В опущенной руке он судорожно сжимал секиру, про которую совершенно забыл, потому что не знал, как пустить ее в дело.
Взгляд его застыл на том минотавре, которого при нем атаковала гарпия. Чужак заставил себя подойти к нему. Жертва несомненно была мертва. Голова запрокинулась, из раскрытого рта вывалился язык, глаза закатились. Грудь и живот избороздили страшные раны, сквозь которые виднелись ребра и внутренности. Чужак не ощущал отвращения, оно не было ему знакомо. Однако вид безжизненного тела, в котором совсем недавно еще горел огонь жизни, поразил его.
И тут с неба на песок перед ним опустилась гарпия. Она сделала несколько неуклюжих подпрыгивающих шагов и остановилась в двух шагах от Чужака. Тот поднял на нее глаза. Он знал, что перед ним опасность, однако не предпринимал никаких действий. Он не знал, как нападать и как защищаться, убежать же просто не приходило ему в голову. Так что он просто стоял и рассматривал гарпию.
Чужак отлично видел ее, так близко она подошла. У нее были короткие кривые птичьи ноги с огромными загнутыми когтями, светло-шоколадные перья, голая упругая грудь, узкое уродливое лицо с горбатым носом и спутанные волосы. В высоту она едва достигала его груди и ее направленный снизу вверх взгляд был осмысленным и острым.
- Ты, - ее голос был пронзительным и хриплым, как у хищной птицы. – Тебя…
Она не договорила, потому что сверкнувшее лезвие отрезало ей голову. Кровь взвилась фонтаном и тело, лишенное управления, рухнуло на землю. Голова упала рядом, прокатилась по земле и застыла, уткнувшись лицом в песок.
Чужак проводил ее взглядом, а затем поднял глаза на хозяина лезвия. Это был Пет. Он стоял, двумя руками сжимая секиру, весь заляпанный кровью. Сквозь боевое безумие, полыхавшее в его глазах, пробивалось недоумение и казалось, что он хотел бы вынуть Чужака из его собственной головы и рассмотреть получше.
6
Когда они вернулись, их ждала драгоценная вода, и все они мылись, смывая с себя кровь. Они все еще были необычайно возбуждены, но уже не мычали, а переговаривались короткими фразами, много и эмоционально жестикулировали. Они обсуждали битву и громко и низко смеялись. Было видно, что действо это доставило им огромное удовольствие. Они не замечали ничего вокруг, кроме себя самих, но Чужак, бывший среди них, видел, что на лицах людей, подносивших ведра с водой, написан страх.
Ему так и не довелось поучаствовать в битве, которая закончилась довольно быстро. Гарпии нападали кучно, всей стаей обрушившись на небольшой участок строя. Это ненадолго повысило их шансы, однако численное превосходство минотавров все равно было неоспоримо. К концу битвы песок был усеян пернатыми телами, мертвых минотавров оказалось гораздо меньше - не больше десятка. Все они были молоды и умерли в первые минуты боя. По ним никто не скорбел, и никто не пытался забрать их тела. Те из минотавров, что не умерли, а просто были ранены, тяжело поднимались с земли, взрывая копытами мокрый от крови песок, и, шатаясь, присоединялись к своим ликующим собратьям. Никто не пытался оказать им помощь. Чужак, раздувая ноздри от запаха крови, тоже шел к теснящимся минотаврам, когда один такой раненый, не удержавшись на ногах, упал на него, заляпав кровью. Новичок, не зная, как себя вести, поставил облокотившегося на него минотавра на ноги и тот, прикрыв мутные глаза, поплелся дальше.
В лагере, смыв с себя чужую кровь, Чужак медленно направился к палатке Амаха, но встретил его по дороге.
- Ааа, ты жив! – воскликнул старик, увидев новичка. – Это значит, что ты вспомнил свое имя! Я очень р…
Он замолчал, когда Чужак покачал головой. Амах только вздохнул в ответ.
- Пойдем, у меня осталась еда.
Они пошли в палатку, и там новичок выпил молока. Есть он не стал – кусок не лез ему в горло. Вместо этого он лег, с головой укрывшись одеялом, и замер.
Поздно ночью, когда Амах уже спал, полог их палатки был отброшен сильной рукой. Чужак, так и не сумевший уснуть, поднял голову и увидел Пета. Вожак кивнул ему и знаком пригласил выйти. Понимая, что происходит что-то необычное, Чужак вместе с тем ощущал апатию, и потому не стал противиться чужой воле. Он встал и вышел из палатки, стараясь двигаться как можно тише.
Пет стоял невдалеке, держа в руках фонарь. Чужак остановился в трех шагах от него, рассчитывая остаться в тени, но вожак сам шагнул ему навстречу, включив собеседника в зыбкий световой круг. Их глаза встретились.
- Тебе следует уйти, - начал Пет и новичок вздрогнул от неожиданности.
- Уйти?.. – переспросил он.
- Да, - резким кивком вожак подтвердил свои слова и впился в собеседника взглядом. – Я наблюдал за тобой, и я вижу, что ты ущербен. Ты должен был умереть еще в песках, но ты жив и сам пришел в наш лагерь. Все это неверно. Когда я думаю об этом, я знаю, что ты можешь принести нам вред. Своим видом, своими действиями. Поэтому ты должен уйти. Сделай это сейчас. Пока темно, тебя никто не увидит. Если ты пропадешь так внезапно, это никого не встревожит.
Оглушенный словами Пета и пригвожденный его взглядом, Чужак не знал, как следует поступить. Чувство обреченности заполнило его, и он кивнул, соглашаясь со всем. Вожак одарил его последним, похожим на удар секиры, взглядом, и скрылся из виду.
Чужак постоял минуту, не в силах пошевелиться, а затем вернулся в палатку и стал собираться. Он отчетливо понимал, что обратного пути нет, но в то же время все еще не верил в то, что все это происходит именно с ним. Немыслимо было уходить из лагеря, успевшего стать таким привычным, но и немыслимо было остаться здесь. Среда минотавров с самого начала была для Чужака инородной, несмотря на то, что сам он был из их числа.
Он взял с собой секиру и небольшой запас еды. Больше ему брать было нечего, да это и не имело смысла. Чужак понимал, что идет в пустыню на смерть. Он покинул лагерь, светившийся полотняными стенками палаток, и окунулся в ледяную пустынную ночь. Глаза его ничего не видели в темноте, и он шел, ориентируясь по своим ощущениям. Он шел, не зная, куда, и прошагал всю ночь. Когда солнце, выплеснув на небо краски, взошло над пустыней, он увидел, что подошел почти к самым Пернатым скалам. Чужак остановился и в трансе уставился на покатые невысокие склоны. Он думал о том, что судьба несправедлива к нему. И еще о том, что должен непременно вспомнить свое имя. Мысли его были полны темной тоски.
Он провел по морде ладонью и подумал: "Я позволю этому овладеть собой". Он повторял эту фразу раз за разом, пока внезапная тошнота не заставила его пошатнуться. Мир перед глазами задрожал и раздвоился. Мысли спутались и разошлись на два потока. Тогда он стал повторять эту фразу вслух. Его уши воспринимали его собственный голос объемно, словно многократно отраженное эхо.
Он продолжал и продолжал, пока его собственное имя не проступило в его сознании. Оно проявлялось болезненно и рвано, словно выжженное солнцем. И когда оно возникло окончательно, минотавр вспомнил все. Угасающий рассудок сообщил ему, что это не то знание, которое он в состоянии вынести. Чужак упал на песок, глаза его закатились, а рот судорожно разинулся. Ему виделись иные миры, в которых он был избран, и которые были избраны для него.
Он лежал так под палящим солнцем. Слюна его капала на песок.

 
КРАСНЫЙ КАПЮШОНЧИК


Ину не знала о том, что готовится. Детям такое не рассказывали, тем более - девочкам. Это обсуждали старики. Они собирались в Большом Доме, который стоял в центре деревни, и разговаривали - долго, до самой полуночи, а потом один из них стучался в чей-то дом. Наверное, он должен был сообщить что-то очень важное, раз не мог подождать до утра. Либо новости, которые он приносил, были такими мрачными, что не выдержали бы солнечного света. Но Ину и этого не знала.

Так что, когда в этот раз старик постучался в их дом, для девочки это было большим сюрпризом. Она проснулась сразу. Неслышно подошла к двери своей спальни и выглянула наружу. В коридоре горел свет, так что мать, стоящую у входной двери, было хорошо видно. А вот старик оказался в тени. Лица его было не разглядеть, только топорщилась белая борода. Мать и старик говорили очень тихо и очень недолго, потом старик передал Ами какой-то сверток и ушел. Она закрыла за ним дверь и осталась стоять на пороге. Ее спина была неестественно прямой и напряженной. Она застыла так минут на десять, не меньше, и все это время Ину смотрела на нее в крошечную щелку из-за своей двери, и не могла оторвать глаз, как будто происходило нечто невероятно важное.

Потом мать отмерла, и Ину немедленно отскочила от двери и юркнула обратно в кровать. Через секунду дверь открылась, и полоска света упала на одеяло прямо у девочки перед лицом. Мать стояла довольно долго, словно опять не могла двинуться с места. Как будто старик поразил ее какой-то особой болезнью, которая превращала ее в камень. Все это время Ину делала вид, что спит, едва дыша и заставляя себя не жмуриться сильнее, чем это необходимо.

Наконец Ами ушла, и Ину смогла перевести дыхание. От страха у нее дрожали руки. Девочка снова поднялась, подошла к двери и приложила к ней ухо. Мать тихо ходила под дому, потом она что достала из кладовки, что-то довольное тяжелое, судя по звуку, который донесся до Ину, когда Ами поставила это на стол. Раздалось какое-то шебуршание, потом защелкали ножницы, потом застрекотала швейная машинка. Вот что это было - то, что мать достала из кладовки! У них был старая ручная швейная машинка, которую, насколько Ину помнила, доставали едва ли пару раз за все время. Девочка осторожно приоткрыла дверь - едва-едва и выглянула в щелку. Мать сидела за обеденным столом, спиной к ней и сосредоточенно пропускала под жало иглы ярко-алую ткань. Она действовала уверенно и ловко, Ину никогда раньше не видела, чтобы она так хорошо шила. Куски ткани, подчиняясь ее руке, быстро превращались в единое целое. И вот машинка остановилась. Ину было ужасно любопытно, что же такое сшила Ами. Что заставило ее посреди ночи заняться шитьем, которое она не больно-то любила. Она не могла дождаться, когда мать поднимет эту вещь, чтобы разглядеть, как она удалась. Но Ами этого не сделала. Стоило только последнему куску ткани выскользнуть из-под иглы, как женщина скомкала получившуюся вещь и крепко прижала бесформенную кучу к груди. Потом она поднялась и быстро скрылась в своей комнате, по дороге погасив свет. Разочарованная и полная любопытства, Ину вернулась в свою кровать и пол ночи проворочалась, думая над этой загадкой.

Утром она встала не выспавшейся, с кругами под глазами. Зевая, она вышла в общую комнату и прошла на кухню. Мать была там и готовила завтрак.

- Проснулась, дочка? - улыбнулась она, помешивая что-то. - С добрым утром.

Она выглядела совсем как обычно, словно ночью ничего не случилось, и Ину изнывала от любопытства. Она не могла спросить напрямую, что случилось, ведь тогда пришлось бы признаться, что она подслушивала, а потом притворилась спящей, хотя теперь даже не смогла бы объяснить, зачем. Ночью она просто делала то, что казалось правильным и все выглядело так, будто в объяснениях нет нужды. Сейчас же все казалось таким странным, словно какой-то дурацкий сон, немного пугающий и нелогичный. "Может, это и был сон?" - подумала Ину. Эта мысль показалась ей вполне вероятной.

Они с мамой позавтракали, и Ину собралась идти гулять.

- Погоди, - сказала мама. - У меня есть для тебя подарок.

Она ушла к себе в комнату и вернулась, держа в руках что-то ярко-алое. Когда она расправила эту вещь, Ину ахнула от восхищения. Это была накидка с капюшоном, из настоящего атласа. Ткань переливалась на солнце и, кажется, сияла, настолько она была яркой и красивой. Накидка была простого покроя, с завязками у шеи, но стоило Ину надеть ее на себя, как она лег точно по фигуре, словно бы ластясь к хозяйке. Девочка подбежала к зеркалу и посмотрелась в него. Как же удивительно шла ей эта вещь! От ткани словно бы исходило сияние и этот свет, падая на лицо Ину, удивительно преображал его. Исчезли оставшиеся от бессонной ночи круги под глазами, сами глаза словно бы стали больше и выразительнее, кожа разгладилась и побелела, а на щеках заиграл румянец. Особенно заметно это стало после того, как девочка накинула капюшон.

Сначала Ину чуть не закричала от восхищения, но чем дольше она рассматривала себя, тем страннее себя ощущала. От яркого цвета у нее заболели глаза, а холодные прикосновения ткани к коже стали вызывать дрожь во всем теле. Ину захотелось вдруг избавиться от накидки, и она уже потянулась к завязкам, но рука ее остановилась на полдороги. "Как же я могу ее снять, - подумала она. - Она ведь так мне идет! К тому же, - и тут ее взгляд натолкнулся на отражение матери, стоявшей неподалеку. - К тому же, мама шила ее ночью, чтобы меня порадовать. Невежливо будет отказываться от ее подарка".

Успокоив себя таким образом, Ину стремительно отвернулась от зеркала и улыбнулась матери.

- Спасибо, мамочка! - сказала она, подбегая к ней и обнимая. - Это чудесный подарок!

- Хорошо, хорошо, - рассмеялась Ами. - Я рада, что тебе понравилось. Носи ее почаще.

- Обязательно!

Ину чмокнула мать в щеку и выбежала на улицу. Ей не терпелось показаться в накидке друзьям. Теперь, когда она не видела себя в зеркале, ей непонятна уже была собственная реакция. Как же можно отказаться от этого чуда? Нет, теперь она будет носить эту вещь постоянно.

Так Ину и сделала. Каждый день, вставая утром, она надевала свою красную накидку с капюшоном и так отправлялась гулять. Скоро все перестали называть ее по имени и звали просто - Красный Капюшончик. Ину это нравилось. Это делало ее особенной, ведь у всех такие обычные имена и только у нее - двойное. Она и сама стала думать о себе, как о Красном Капюшончике и только вечерами, снимая накидку перед тем, как лечь спать, вспоминала, как ее зовут. "Ину" - говорила она себе, глядя в зеркало над умывальником. "Ину" - повторяла она перед тем, как лечь спать. Но утром она снова становилась Красным Капюшончиком.

Как-то раз утром мать не пустила Красный Капюшончик гулять.

- Бабушка заболела, - сказала она. - Придется тебе ее навестить и отнести ей гостинцы.

- Но ведь она живет за лесом, - удивилась Красный Капюшончик. - Ты раньше никогда не пускала меня в лес одну.

- Ты уже взрослая, доченька, и теперь тебе можно гулять в лесу одной.

Красный Капюшончик обрадовалась тому, что мать считает ее взрослой и, не задавая больше вопросов, взяла корзинку с гостинцами. Мать обняла ее на прощание, и девочка отправилась в дорогу.

День стоял чудесный. В лесу пели птицы, пахло хвоей и цветами. Красный Капюшончик весело шла по дорожке, тихонько напевая песенку. Вдруг дорогу ей преградил большой серый волк. Девочка остановилась. Она ужасно испугалась, но знала, что убегать ей нельзя. Если побежишь - волк сразу кинется следом и тогда тебя уже ничто не спасет. Поэтому Красный Капюшончик стояла на месте, глядя на волка во все глаза.

- Здравствуй, девочка, - раздался вдруг голос. Красный Капюшончик не поняла, откуда он исходил. Она порадовалась, было, что появился кто-то из взрослых, но быстро поняла, что по-прежнему одна в лесу. Не считая волка, конечно. Он-то и говорил, хотя пасть его не открывалась.

- Здравствуй, девочка, - повторил волк, и Красный Капюшончик поняла, что надо ответить.

- Здравствуй, волк, - сказала она.

- Как тебя зовут, девочка?

- Красный Капюшончик.

- А меня - Серый Волк. Куда ты идешь, Красный Капюшончик?

- Я иду к своей бабушке. Она заболела, и я несу ей гостинцы.

- А где живет твоя бабушка?

- За лесом, возле старой мельницы.

- Вот как? Тогда давай я покажу тебе короткую дорогу.

Серый Волк свернул с тропинки и скрылся за кустами. Красному Капюшончику не оставалось ничего другого, как отправиться за ним. Серый Волк отвел девочку к поросшей травой, едва заметной тропинке, по которой явно давно уже никто не ходил.

- Вот, - сказал он. - Так ты доберешься гораздо быстрее.

Красный Капюшончик не хотела идти по этой тропинке, но Серый Волк смотрел на нее, так что выбора не оставалось. Девочка пошла вперед, едва удерживаясь от того, чтобы побежать. Каждую секунду она ожидала, что Серый Волк кинется на нее сзади, но этого так и не произошло. Тропинка, плутая, ложилась под ноги и то вилась как уж, бросаясь в заросли, то устремлялась вперед, прямая, как стрела. Красный Капюшончик не могла думать ни о чем другом, кроме того, что надо быстрее выбираться из лесу. Но как бы она ни ускоряла шаг, лес все не кончался. "Должно быть, Серый Волк обманул меня", - думала она. - "И эта тропинка ведет не из лесу, а прямо в самую чащу, к его логову". Но стоило этой мысли прийти ей в голову, как лес поредел, и вот она уже шла по полю, а впереди виднелась мельница.

Красный Капюшончик перевела дух и зашагала веселее. Мрачный лес и Серый Волк остались позади. Должно быть, правильно она сделала, что ни разу не перешла на бег. Вот Серый Волк и не смог на нее наброситься.

Вот показалась мельница, а за ней уже и дом бабушки. Красный Капюшончик подошла к двери и постучалась.

- Кто там? - раздался из-за двери низкий хриплый голос.

"Совсем бабушка простудилась", - подумала Красный Капюшончик.

- Это я, твоя внучка! - крикнула она.

- Заходи, раз так.

Красный Капюшончик открыла дверь и вошла в дом. Дверь в спальню была открыта и виднелась часть кровати. Девочка сделала шаг к ней и остановилась. Что-то показалось ей странным. Рука, которая лежала поверх одеяла была уж очень большой и волосатой. У ее бабушки не было таких рук.

- Бабушка, почему у тебя такие большие руки? - спросила Красный Капюшончик.

- Это чтобы покрепче обнять тебя, дитя мое, - послышался вкрадчивый хриплый голос.

"Это разумно", - подумала Красный Капюшончик и сделала еще шаг к спальне. Бабушкина рука вдруг пропала и одеяло взметнулось. Девочка сделала еще шаг и увидела, что бабушка накинула одеяло себе на голову. Из-под него торчало только одно ухо, большое и волосатое. Ухо дернулось, и Красный Капюшончик тоже вздрогнула.

- Бабушка, почему у тебя такие большие уши? - спросил она, и голос ее задрожал.

- Чтобы лучше тебя слышать, дитя мое, - раздалось из-под одеяла.

Красный Капюшончик сделала еще шаг к спальне. Она почти уже дошла до порога. Одеяло шевельнулось, и из-под него выглянул один глаз, сверкнувший красноватым отблеском, но тут же потухший.

- Бабушка, почему у тебя такие большие глаза? - прошептала Красный Капюшончик.

- Чтобы лучше тебя видеть, дитя мое.

Еще шаг и вот Красный Капюшончик уже на пороге спальни. Одеяло, под которым спряталась бабушка, отодвинулось и девочка увидела лицо - раздутое и несуразное, словно карикатура, с клоком шерсти, торчащим из щеки. Лицо улыбнулось, обнажив огромные острые клыки. "Надо бежать!" - подумала Красный Капюшончик, но не смогла сдвинуться с места.

- Бабушка, почему у тебя такие большие зубы? - завороженная, спросила она.

- А это чтоб скорее съесть тебя, дитя мое!

Одеяло взметнулось, и на кровати возникла гротескная фигура, наполовину звериная, наполовину - человеческая. Огромное тело, скрытое бледно-розовой ситцевой ночнушкой, шевелилось, бугрясь, словно кипящая вода, конечности стремительно обрастали шерстью, а лицо сделалось совершенно бесформенным, словно сделанное из таящего воска. Глаза сползли один ниже другого, рот скривился в жуткой усмешке.

Красный Капюшончик закричала и бросилась прочь. Она выскочила за дверь и понеслась по полю мимо мельницы. Она бежала к лесу и это была не такая уж хорошая идея, но мысль эта пришла ей в голову только тогда, когда кроны деревьев уже сомкнулись у нее над головой.  Но возвращаться было уже нельзя. Серый Волк бежал по пятам. Красный Капюшончик слышала его дыхание. И теперь нельзя было остановиться - это не помогло бы. Раз уж она побежала - значит, Серый Волк мог теперь ее съесть. Имел на это полное право.

Так что девочка не остановилась, а продолжила бежать изо всех сил через лес. Но бежать достаточно быстро у нее не получалось, потому что ее накидка хлестала ее по ногам и цеплялась за ветки кустов, а капюшон налезал на глаза, мешая смотреть вперед. "И эта накидка такая заметная", - подумала вдруг Красный Капюшончик. - "И такая яркая". Не прекращая бежать, девочка дернула за завязки, но те не желали развязываться. Сколько Красный Капюшончик не дергала их, это было бесполезно. Слезы отчаяния заструились у нее по щекам. Она попыталась сдернуть капюшон, но он зацепился за ее волосы. На мгновение девочка перестала что-либо видеть, и тут же какая-то коряга попалась ей под ноги. Она упала, пребольно ударившись о землю и зарыдала. Зловонное волчье дыхание все приближалось с каждой секундой. Девочка попыталась содрать накидку через голову, но та цеплялась за нее, как живая. Красный Капюшончик с трудом отодрала ткань от одежды, но та вцепилась ей в руки. С яростным криком девочка отодрала атлас от плеч вместе с кожей. Хлынула кровь и только тогда Ину смогла содрать с себя проклятую накидку. Залитая кровью, та осталась лежать на земле, а девочка вскочила и побежала.

Не успела она пробежать и сотню метров, как сзади послышалось яростное рычание. Не в силах совладать с собой, Ину оглянулась и увидела, как Серый Волк разрывает ее накидку в клочья. Девочка обхватила себя за плечи, чтобы хоть немного унять кровь, и бросилась прочь. Она бежала всю дорогу до деревни, так что, в конце концов, совершенно обессилила. Белая, как снег, едва переставляя ноги, она доковыляла до своего дома и зашла внутрь.

Ее мать сидела на кухне и плакала. То были тихие, судорожные всхлипы, которые бывают после продолжительной истерики.

- Мама? - позвала Ину.

Ами вскинула голову и с минуту неверяще смотрела на дочь. Потом она вскочила и заключила ее в объятия. Рыдания с новой силой исторгались из ее груди. "Почему ты плакала, мама?" - хотела спросить Ину. - "Я ведь еще ничего не рассказала". Но она промолчала.