Измена

                карман для денег документов
                ножа презервативов есть
                но нет кармана для свободы
                и нет кармана для любви

                suposedly-me ©


1.

Это обычная история. Когда мы были молоды, мы некоторое время были вместе, а потом расстались. Мы любили друг друга, по крайней мере, я – точно любил. В некоторый момент сложилось так, что я должен быть выбрать – нищее существование в России  или попытка реализовать себя за границей, и я выбрал второе. Я физик, и полагаю, что неплохой. Я видел  в этом свое призвание и уходить из науки не хотел. Я уехал с намерением устроиться, а потом забрать к себе Марину. Но сложилось иначе: я сошелся с другой женщиной и у нас родилась дочь.  Ради дочери я и женился. Скучно рассказывать о нашем браке, мы уже давно живем в разных странах и короткие мои приезды на каникулы сопровождаются бурными ссорами и облегчением, которое я испытываю после отъезда. С дочерью мы не сделались близки, и мне кажется, что облегчение после моего отъезда испытывает и она. У меня были отношения с другими женщинами, которые заканчивались естественным образом: нам становилось друг с другом скучно. Тем не менее, Марина всегда присутствовала в моей жизни, и это никак не противоречило моему обычному существованию. Я всегда знал, что она есть, как в небе есть луна, даже если в настоящий момент она скрыта облаками. Кажется, что если связка ключей очень большая, то рано или поздно отыщется ключ, открывающий любую дверь. Это неправда. Ключ от моей двери видимо хранится в тяжелом для жизни городе Москва  в кармане у худенькой ясноглазой женщины с пушистой темной челкой. Или уже она выбросила его за ненадобностью. Мы не общались. От  знакомых я знал, что Марина вышла замуж.

Я всегда много работал и не могу сказать, что мое неопределенное семейное положение было мне особенно в тягость. Я научился мириться с ним. Кроме того, на моих глазах разворачивались разнообразные в своей отвратительности  драмы в семьях моих знакомых, и я даже радовался, что это минует меня. Родители мои, оставшиеся в Москве, поначалу очень переживали, а потом смирились, завели кошку и назвали Внучкой.

Это случилось 23 октября. Я точно помню эту дату, потому что мой сосед по рабочему кабинету, играющий в нашем университетском джазовом оркестре на контрабасе, принес мне приглашение на концерт, и там крупно и нарядно было написано: 23 октября. Я пришел и сел в последнем ряду, чтобы можно было незаметно уйти, если не понравится.
Я стал разглядывать людей в зале, ожидая встретить знакомых, и вдруг похолодел: тремя рядами впереди меня сидела Марина. Я прекрасно помню это чувство отстраненности, которое охватило меня: как будто во сне я разглядывал человека, уставившегося в затылок впереди сидящей женщине. Внезапно я понял, что у меня есть душа, и это физически очень больно. В следующий момент я понял, что эта девушка со стриженой головой не может быть Мариной – Марина сейчас намного старше. Весь концерт я не мог оторвать глаз от  пушистой макушки, я помнил, как она пахнет, я помнил, как мне нравилось зарываться в эти шелковистые волосы. Несколько раз девушка поворачивалась в профиль, и я видел – она похожа!

Когда концерт закончился, я оказался в фойе первым, чтобы увидеть ее лицо,  когда она будет выходить. Я увидел: это, конечно, была не Марина. Девушка посмотрела на меня удивленно. В фас она была не похожа на Марину, но я все равно пошел за ней, не сумев справиться с желанием еще раз увидеть знакомую искорку. Девушка шла на велосипедную стоянку. На стоянке у меня не было велосипеда – я снимал квартиру рядом с университетом – и  заранее понимал, что нужно будет придумать причину того,  зачем я за ней иду.  Но тут девушка сняла рюкзачок, залезла туда, выронила ключи и рассыпала мелочь. Я помог ей собрать монетки, а когда она благодарила, сказал: «А я видел Вас на концерте». Она недоверчиво улыбнулась: «И я Вас». «Вы так похожи на одну мою знакомую», - сказал я. Тут она совсем разулыбалась: видимо, это была фраза номер один из руководства по пикапу. Тем не менее, мы разговорились, и она дала мне свой телефон.

Мы стали часто встречаться.  Я провожал ее до дому пешком,  мы сидели в кафе, и даже однажды съездили на моей машине в Прагу. Ее звали Соня, она была аспиранткой-биологом в нашем университете. Отец ее  австриец, мать – полька. В Дрездене у нее жила тетка, но Соня снимала маленькую квартирку в мансарде, чтобы быть независимой. Конечно, она совсем не говорила по-русски.  Соня была легкой и веселой собеседницей, она хорошо танцевала, и мне с ней было хорошо. Временами она ворошила себе волосы – как Марина! – а временами, засидевшись, выпрямляла спину, сцепив кисти за спиной – как Марина! Я любил ездить с ней на машине, поскольку тогда можно было взглянуть на нее в профиль, а в профиль она похожа на Марину! Я  разглядывал Соню, терпеливо выбирая из ее черт и жестов те, которые связывали ее с Мариной, как золотоискатель моет песок. Я видел, что Соня привязывается ко мне и понимал, что поступаю с ней нехорошо. Я убеждал себя в том, что Соня сама по себе прелестная девушка, и даже красивее Марины, и что человек всю жизнь приближается к идеалу, так что Марина – только первое приближение, а Соня и есть идеал. Только сознание мое обмануть было можно, а тело – я опасался – нет. Поэтому я оттягивал близкие наши отношения, как мог.

Вскоре после Нового года мы пошли со знакомыми в ресторан, все были веселы, мы выпили, было уже поздно, и я пошел провожать Соню пешком. Зима была мягкой, бесснежной, светилась рождественская иллюминация, и всюду витало ощущение праздника и начала новой жизни, как и положено в это время года. Мы дошли до Сониного дома, она открыла дверь подъезда и вдруг резко повернулась ко мне, прижалась своим гибким горячим телом в незастегнутой куртке, порывисто обняла мою голову и прошептала: «Володья…Володья..»  Это мое имя.  Спотыкаясь и прижимаясь друг к другу, мы торопливо поднялись по лестнице в ее мансарду,  и там произошло то, что должно происходить между любящими друг друга мужчиной и женщиной. Мы едва успели до кровати. Я сорвал с нее куртку, пуговицы от блузки брызнули по полу. По-моему, я порвал ей колготки. Я вошел в нее спешно, и  черный пламень во мне взорвался белой звездой. Соня медленно встала, включила лампу,  медленно раздела меня, а потом разделась сама. Она была очень красивая. В следующий раз мы сделали это медленно.  Я чувствовал, как она хочет меня, как сочится и тает под моими руками ее нежная прекрасная плоть, как полностью она принадлежит мне, и тело мое покорно отзывалось, и опять накатывала на меня  черная волна.

Изможденные, мы заснули. Спустя какое-то время я проснулся и с трудом сообразил, где нахожусь. Соня спала. Она спала не так, как спала Марина. Та любила спать на боку, подтянув одно колено к себе, и мне нравилось рассматривать в такие моменты ее тонкую спину и ягодицы. Я вспомнил, как поднимал одеяло, чтобы рассмотреть ее и вдохнуть неповторимый запах ее тела.  Соня спала на спине, руки ее были откинуты, видна была грудь, она была полнее и мягче, чем девчоночья Маринина. Я встал, вышел в туалет и умылся. Я был совершенно трезв и сна как не бывало. Я вернулся в комнату. Лампа все еще горела, Соня  спала, не укрывшись одеялом. Внезапно я почувствовал, что новое для меня, злое желание охватило меня, желание, смешанное с отчаянием,  с тем, что эту чужую женщину  никогда не превратить в то, что я любил и помнил, с тем, что  проклятое время ушло, с отвращением к себе, свихнувшемуся сорокалетнему мужику, который гонится за призраком того, чего уже давно на свете нет. Я, даже не разбудив Соню, набросился на нее, раздвинул ей ноги и яростно долбился в эту дверь, где и так было для меня открыто. На меня нашло какое-то помрачение. Я был груб, я входил в нее снова и снова, я мял ее грудь, я затыкал ей рот своим ртом, мешая кричать. Я чувствовал, что она стонет, извивается подо мной, и это только разжигало мою страсть. Когда, наконец, в изнеможении я упал на спину, последнее, что я чувствовал перед тем, как неодолимый сон поглотит меня, это то, что Соня наклоняется надо мной и целует в губы.

Я проснулся рано, едва светало – я «жаворонок». Мне было очень плохо. Я чувствовал себя разбитым и полностью опустошенным. Соня спала. Во сне у нее было чужое и неприятное лицо. Я подумал, что, должно быть, через несколько лет это выражение проступит на ее лице навсегда. Мне было болезненно стыдно. Я тихо оделся и ушел. Я отключил свой немецкий телефон и на следующий день улетел в Москву, оправдывая свое отсутствие на работе нездоровьем родителей. Мама была и вправду нездорова, но в эти дни не больше, чем обычно. У меня был план. Я хотел увидеть Марину и доказать себе, что той девушки, которую я помню, больше нет. Что есть сорокалетняя рожавшая тетка с оплывшим лицом, которую надо напрочь выбросить из своей головы. В конце концов, прежде, чем обращаться к психиатру, надо принять собственные меры.



2.

В Москве в аэропорту отец встречал меня на машине. Он нечасто решался ездить по городу, берег автомобиль, но тут решил, что как раз подходящий случай, как я его ни отговаривал. Мы, конечно же, встали в пробку. Вокруг нас был грязный снег, раздраженно гудящие автомобили, бойкий пацан в грязной одежде стучал в окно и попрошайничал. Тошнота подступала к моему горлу. Я решительно не понимал, как здесь можно проводить жизнь. Кроме  того, я был зол на отца, мы повздорили и теперь молчали.

Мама звонила каждые десять минут и спрашивала, скоро ли мы будем. Ее трогательная забота уже казалась мне граничащей с тупостью.  Однако когда мы все же приехали и я увидел, как она изменилась за то время, пока мы не виделись, как похудела и как подрагивают у нее руки, я едва не заплакал, понимая, что время вымывает из моей жизни самое дорогое. 

Разумеется, я никому не сообщил о том, что хочу повидаться с Мариной. Я знал, где она работает и когда у нее заканчивается рабочий день. Придумав для родителей вымышленные дела, я потратил довольно много времени, поджидая Марину на автобусной остановке напротив выхода из ее института. В Москве была оттепель, слякоть, автобусы и маршрутки то и дело загораживали от меня выход. Я ждал, пока не стемнело, ноги мои промокли, и я понял, что дальше ждать бессмысленно. То ли Марины не было сегодня на работе, то ли я ее проглядел. На следующий день я опять вернулся на свой наблюдательный пункт. Тщетно прождав некоторое время, я сообразил, что Марина может приезжать на машине, и поэтому я напрасно высматриваю ее на остановке. Я поменял место наблюдения и перешел к уличному лотку, торгующему пончиками и кофе. Кофе отвратительно пах, но вполне годился для того, чтобы согреть руки о стакан. Я уже подумывал уйти и искать более разумный способ повидать Марину, когда со ступенек спустилась стройная женщина в светлой отделанной мехом курточке и белой шапочке с помпоном. «Как будто бинт от кожи отрывал, не устояв пред соблазном боли», -- понятно, что люди испытывали это и до меня. Это была Марина. Я не понимал, изменилась она или нет, и даже не мог ее толком рассмотреть, но я  понимал, что это уже все равно. Еще я понимал, что зря хотел ее видеть, что привычный капкан при попытке освободиться только причиняет боль. Марина осторожно спустилась по лестнице – было скользко – и направилась к новой «Вольво».

Ночь я провел очень странно. В это трудно поверить, но я был счастлив. Мне кажется, что даже после тех летних ночей, которые мы проводили с Мариной много лет  назад на нашей даче я не был так абсолютно и безоблачно счастлив. Как будто я получил ответ на давно заданный  вопрос, как будто мир прояснился вокруг меня, как будто отступила привычная боль, как будто мне отменили неотвратимый приговор. Я проснулся на удивление поздно. Мне снились хорошие сны, и даже Внучка, забравшаяся ко мне в постель, не отгоняла их. Утром светило солнце, подморозило. Я опять отправился ждать Марину.

«О! – сказала она, и глаза ее смеялись. -- Это что еще за призрак прошлого?» Я подробно придумал, что ей скажу, но сейчас все смешалось. Она поначалу показалась смущенной, но вскоре опять стала уверенной и насмешливой. «Здесь холодно, - сказал я (я и вправду замерз), -- пойдем в кафе посидим».

В кафе было довольно много народу. Меня в очередной раз поразило, что в Москве много молодых людей, может быть даже еще студентов,  которые могут себе позволить пить такой дорогой кофе.

Марина стащила шапочку. Волосы у нее были крашеные. Мы сели за столик у окна. Марина заказала кофе со взбитыми сливками, она их всегда любила. Мы болтали довольно долго. Я рассказывал ей про свою жизнь, просто факты, и она рассказывала. Она умела рассказывать с разными смешными деталями, иронизируя над собой. Мы много смеялись. У нее были муж и сын. Обручального кольца она не носила.

Меня охватила эйфория. Я понимал, что нам хорошо и легко вместе, что мы совпадаем друг с другом, и надо только отбросить это ненужное жалкое прошлое, которое стояло между нами, и наступит совершенно новая счастливая жизнь, для которой мы и были с ней вместе предназначены. «О! – взглянула она на часы. – Я пойду.» Часы у нее были дорогие. «Проводить тебя?» «Зачем? Я за рулем. А ты расплатись. Ага, спасибо.  Пока-пока», - улыбнулась она, быстро надела курточку и шапочку и пошла к дверям. Я загадал, что если она обернется, то мы будем вместе. Это была почти игра в поддавки. Я наверняка знал, что она обернется. У нас был ритуал: при прощании, отойдя на несколько шагов, она всегда оборачивалась и коротко махала ладошкой. Однако Марина вышла, не обернувшись. Внутри у меня все обмерло. Потом я сообразил: она обернется, когда выйдет на улицу: меня хорошо видно за большим окном кафе. Однако она не появилась за окном, видимо, ушла в другую сторону, к стоянке.

Я долго смотрел в окно на проходящих людей. Они были веселые и грустные, молодые и не очень, одинокие, компании и парочки. Они воплощали жизнь, к которой у меня был шанс присоединиться. Потом стемнело, и в окне я стал видеть лишь собственное отражение. На следующий день я улетел в Германию.
 

3.

В аэропорту я включил телефон.  Было много пропущенных звонков, в том числе от Сони. Я набрал ее номер. Я знал, что скажу: заболела мама и я должен был срочно уехать. Свое утреннее бегство я собирался объяснить внезапно случившимся приступом панкреатита. Долгое время никто не отвечал, а потом ответили, однако женский голос был не Сонин. «Простите, могу ли я поговорить с Соней Гетце?», - спросил я. Женщина помолчала и потом спросила: « А разве Вы не знаете?» И еще спросила: « А с кем я говорю?». Я представился. «Я не знаю Вас, ну да ладно. Соню сбил мотоциклист. Она ехала на велосипеде, было уже темно. Этот мотоциклист, оказалось, что он наркоман. Вчера мы Соню похоронили». «Мои соболезнования, - сказал я.- Я не знал».  И закончил вызов.

Я чувствовал себя очень странно. По-моему, у меня был жар, должно быть, я подхватил грипп в промозглой Москве. Я пошел на остановку автобуса, но по пути мне что-то совсем стало худо, и я доехал до дому на такси. Дальше я помню плохо. Я хотел напиться и заснуть, но коньяка дома не было, а сил спускаться в магазин я не имел. Я хотел заснуть, чтобы все это кончилось, но не заснул, а впал в липкое тягостное забытье. Я помню, что звонил телефон, но я не понимал, происходит ли это на самом деле или мне снится. Я не помню, сколько прошло времени. Когда я очнулся в следующий раз, возле меня сидел индус в белом и протягивал ко мне руки. Я совершенно не чувствовал своего тела и не находил рационального объяснения происходящему. «Доктор, он не помрет? - услышал я голос Клауса. – Это было бы лишнее». Клаус – мой соавтор и приятель, а еще мой начальник, у него большой собственный кабинет. Видимо, Клаус сидел в кресле.  «Не должен, - ответил индус. – У него, похоже, сильная простуда.» С некоторым трудом я заставил себя осознать ситуацию. «Вот, - продолжал Клаус. – Если бы не я, ты бы помер. Я думал – отчего ты не отвечаешь на звонки, если приехал. Потом пошел к тебе, у тебя открыто, ты лежишь. Сначала думал, что тебя убили. Ну или ты напился. Ты же русский. Потом понял, что ты больной, вот доктора позвал. Чего ты молчишь? Ты меня слышишь?» «Слышу», - сказал я. «Вот, совсем осип, - резюмировал Клаус. -- Все твоя Москва. Если б не я, ты совсем помер бы и так и не узнал, что нашу статью приняли в Nature».

Я довольно долго болел. Ко мне еще несколько раз приходил доктор. Клаус заглядывал ко мне по пути в институт и следил, пью ли я таблетки. Приходили Коля с Верусиком, моя знакомая семья. Верусик варила мне куриный бульон. Во время моей болезни меня не оставляла мысль, что это из-за меня погибла Соня. Я понимал, что это совпадение, но что-то заставляло меня думать, что я сдвинул что-то в ее хрупком миропорядке и тем вызвал череду событий, погубивших ее. Однако по мере того, как я выздоравливал, я думал о Соне все меньше. Однажды я  заглянул на верхнюю полку шкафа и нашел маленького дракончика, сувенир, который мне подарила Соня на Новый Год. Был ясный февральский день, в воздухе уже чувствовалась весна. Я долго смотрел в окно на проезжающие машины. Их стекла блестели и причудливо отражали окружающие дома, небо и облака. Я открыл окно, размахнулся и бросил дракончика на дорогу. Он тоже блеснул в полете. 

Наша с Клаусом статья была напечатана и получила известность. Нас, и особенно Клауса, стали приглашать читать лекции. У меня появились кое-какие свободные деньги. Клаус предложил мне отдельный кабинет в новом здании института, но я отказался, потому что не хочу переезжать да и привык  к своему соседу.  Иногда он единственный, с кем приходится поболтать за день.