Охота на Воланда
Иногда на охоту за историческими привидениями журналисты приглашают меня. В моей рабочей каморке на третьем этаже бывшего заводоуправления раздается телефонный звонок, я поправляю на носу очки, беру свое старое бумажное ружье и отправляюсь на улицы города. Поэтому когда позвонила Люба Иванова и предложила поохотиться на Воланда, я не очень-то и удивился. С Любой мы познакомились на радио, где в одной из программ обсуждали название нового моста через Обь. Ей хотелось названия неожиданного и романтического - с веселыми пузырьками "Шампанского" между букв и вкусом заморского блюда фуа-гра. Смелого, рискованного, на грани игры в слова и смыслы и даже с капелькой декаданса в последнем слоге. Я же предлагал земное, вросшее корнями столетних деревьев в берега Оби и скрепляющее их с ушедшими веками в одно историческое пространство.
Булгаковские герои любили наш город. Елена Турбина учила детей в школе. Сергей Тальберг преподавал латынь и немецкий в мединституте. Воланд проектировал сверхдальние самолеты, способные нести ядерное оружие. Он работал в закрытом институте оборонного предприятия и находился под постоянным надзором. Даже сегодня, спустя шесть десятков лет, за домом, в котором проживал Воланд, приглядывает памятник Дзержинскому: Железный Феликс прячется за высокими елями на шумной автобусной остановке наискосок через дорогу.
День словно выпал из календаря: мелкой позёмкой, как наждачной бумагой, снежные черти тёрли стекла машин и лица прохожих. Ветра вырвались на волю, устроив хмельные гулянья по улицам и площадям. Ртуть в уличных термометрах поползла вниз, спасаясь от холодов. В съемочную группу ГТРК, захватившую меня с собой, входили двое мужчин - режиссер Юра и оператор Женя. Судя по заднему сиденью «Шевроле», на котором мы ехали, рассказы о толстых американцах - выдумка мировой закулисы. Трое стройных русских мужчин и одна японская кинокамера едва поместились вместе, так что фигуры позабытого ныне «Тетриса» обрели плоть и кровь. Улица Есенина долго падала вниз, цепляясь за хрущёвки и гаражи, и, наконец, сорвалась на дно оврага, по которому неторопливо ползла из загородного озера к Оби полузамерзшая речка Каменка. «Шевроле» свернул на Волочаевскую и стал карабкаться наверх к проспекту Дзержинского. В этом странном американском автомобиле всё представало искаженным в пропорциях: фигурки «Тетриса» казались маленькими, а свившая на переднем сиденье гнездо в теплой шубе Люба Иванова - большой. Стоило покинуть автомобиль, и съемочная группа мгновенно преобразилась, обретая свои истинные размеры. Оператор стал плотнее, режиссер - выше, журналистка - меньше. Самая невероятная перемена произошла с Юрием: он обернулся одновременно ищейкой-детективом и гигантским циркулем. Нос его ожил, зашевелился, выхватывая из окружающего пространства скрытые от нас запахи, а ноги стали чертить круги по заснеженному задворью дома Воланда. Меня, словно памятник, установили метрах в десяти от подъезда, сняли очки, прикрепили к куртке микрофон и попросили не двигаться. Я застыл и перестал дышать.
Настоящее пугливо: в некоторые переулки оно не рискует соваться веками. Вот и здесь только автомобили и стальные двери подъездов робко удерживали за кончики пальцев двадцать первый век. Тёмный кирпич, декабрь, зима, бесстыдно голые тополя и каркающие вороны - всё это было и полвека назад. И затянутое мутной простынёй небо, и хрустящий под ногами снег... И невнятный шум голосов, доносящийся с проспекта. Казалось, сейчас послышатся торопливые шаги, вороны в кронах тополей мрачно закаркают и, вывернув из-за угла, к подъезду направится Воланд. Воротник его длинного черного пальто будет поднят, уши меховой шапки опущены и завязаны шнурками, а замерзшие руки он на ходу будет отогревать дыханием. Через мгновение за нашими спинами действительно раздались скрипучие вздохи чьих-то шагов. Конечно, это был не Воланд - всего лишь пожилая дама с авоськой продуктов. Заметив нас, она прибавила ходу, с неудовольствием посматривая на кинокамеру - жители дома не любили камер и журналистов.
- Здравствуйте! - обратилась к женшине Люба. - Вы здесь с какого года живёте?
Неожиданный вопрос не застал женщину врасплох.
- С одна тысяча сорок седьмого, - не задумываясь, ответила она, ловким финтом обходя сразу троих - меня, Любу и оператора Женю с камерой - теперь между женщиной и подъездом оставался только Юрий. Этот уверенный маневр нас не насторожил, и совершенно напрасно.
- Так вы и Воланда видели? - обрадованно спросила Люба.
- Видела, - дама с авоськой, словно опытный хоккеист, сделала ложное движение корпусом, показывая, что будет обходить Юрия слева. Он попался, шагнув навстречу, но женщина двинулась вправо и оказалась у него за спиной: путь к подъезду был свободен. Из рукава показалась худая рука с ключом, пиликнул электронный замок, стальная дверь оттворилась...
Первой опомнилась Иванова.
- Держите её! - выкрикнула Люба, и от этого возгласа вороны испуганно поднялись в небо. - Не дайте ей уйти!
Увы... Я застыл каменным истуканом между Любой и подъездом, не давая возможности ей броситься в погоню. Жене мешала массивная кинокамера на штативе. И только Юра попытался броситься в погоню: из неудобного положения, стоя спиной к подъезду, он невероятным образом сложился, одновременно разворачиваясь на каблуках и вытянул к женщине длинные руки. Но было поздно: дверь подъезда захлопнулась, едва не прищемив ему пальцы. Я бросил взгляд на Любу: она напоминала полководца, проигравшего сражение, но уверенного в общей победе. Куда делась романтичность с легким налетом усталости и декаданса серебряного века? Передо мной стоял Наполеон в шубе. Незадачливый водитель легковушки, завернувший во двор, был остановлен властным взмахом её руки. Притормозив, шофёр закрутил головой по сторонам, пытаясь понять, что случилось и почему нельзя ехать дальше. Вороны успокоились и даже спустились на несколько веток ниже - в партер.
Стальная дверь неожиданно распахнулась, и из неё вышла на мороз семейная пара средних лет. Прежней ошибки бригада ГТРК не повторила: Юрий мгновенно отрезал вышедших от подъезда (заодно не дав двери закрыться), Женя стремительно развернул в их сторону массивную камеру, а Люба рванула наперерез, перекрывая путь. Отходом Любы тут же воспользовался водитель: он торопливо вдавил педаль газа в пол, сорвавшись с места, словно гонщик Формулы-1.
- Стой, сволочь! – выкрикнула Люба ему вдогонку.
Мужчина, вышедший из подъезда, резко остановился.
- Провались он пропадом, этот Воланд! – раздраженно воскликнул он. – В магазин спокойно не выйти! И ходят, и ходят, и снимают, и снимают...
- А мы тогда еще не родились даже! – поддержала его жена. – Ну жил этот Воланд здесь до нашей эры и что? Его пара старух только и помнят!
- Каких старух? – обернулась к ней Люба.
- Да которая только что зашла и ещё из седьмой квартиры... - женщина осеклась и смолкла.
- Кто тебя за язык тянул?! – обернулся к ней муж.
- Люди добрые, - запричитала женщина, - пожалейте бабушку! Ей девяносто, она с испугу может из обреза огонь открыть ...ой, что это я такое говорю? Напугаете до смерти бедную женщину только!
- И ничего всё равно не добьетесь, - буркнул мужчина.
- Большое спасибо за сотрудничество! - заявила Люба-Наполеон. - Вы свободны. Оба. Женя, в подъезд!
В подъезде оказалось чисто и уютно: на лестничных площадках стояли в больших кадушках цветы, и сквозь оконное стекло на широкие ступени, стёртые бесчисленными шагами жильцов, падал бледный свет слегка примороженного солнца. Мы несколько раз поднялись вверх и спустились вниз, рассматривая крепкие бронированные двери квартир. В конце концов, к бабушке благоразумно решили не соваться и ограничиться моей скромной персоной. Вернувшись на улицу, Люба ухватила за шкирку окружающее пространство вместе с каменным домом, заснеженным двором, старыми тополями и каркающими воронами - и потащила его сквозь время в середину прошлого века.
- Как вы думаете, - спросила она меня, едва мы переместились в 1952-й, - Воланд был неудачником?
Она снова переменилась: Иванова-Наполеон исчезла, а ее шубу забрала Иванова-философ. Я растерялся: на такие вопросы нельзя ответить раз и навсегда, о них хорошо время от времени размышлять у камина со стаканом глинтвейна. Сравнивая размышления из разных лет собственного бытия. Наверное, для этого и существовали в прежние века дневники - не для примитивной записи произошедших событий, большинство из которых умирает, едва закончившись, а для того, чтобы вернуться через годы к собственным мыслям и оценить произошедшие с тобой перемены. В веке нынешнем дневники вернулись в виде блогов, и те, кто ведет их достаточно долго, скопил настоящее богатство для размышлений о себе. Думая об этом, я одновременно отвечал на вопросы и понемногу замерзал, превращаясь в странное разноцветное существо: щеки мои покраснели, брови побелели, нос посинел, а губы стали фиолетовыми.
Наконец, вопросы у Любы закончились, и она отправилась вить гнездо в машину. А мы с Юрой и Женей обошли дом и остановились под мемориальной доской. Памятный профиль Воланда расположился между муниципальной аптекой и пивным магазином и неподвижным каменным оком наблюдал за прохожими. Жители окраины шли и шли мимо - простые работяги, пенсионеры, жители частного сектора, начинавшегося за заброшенным и одичавшим парком имени Дзержинского, молодые мамаши с сигаретами в зубах в ярких китайских пуховиках, местные гопники в кепках не по сезону, куцых полушубках и провисших на коленях трениках, опрятные и строгие старушки из православного прихода в соседнем доме и расхристанные пьянчужки из пивного магазинчика.
- Сейчас только проходочку снимем и по домам! - провозгласил Юрий. Странное дело! С виду он казался не выше меня, но каждый раз складывался пополам, чтобы заглянуть мне в лицо.
- Медленно идите до пивнушки, - подсказал мне Женя-оператор, - и обратно.
- Внутрь не заходите! - на всякий случай предупредил Юрий. – А вот здесь, - он прочертил ногой линию по снегу, - остановитесь и поверните голову к мемориальной доске. Готовы?
Снимали мы долго. Антитабачный закон запретил показывать людей с сигаретами, но они никуда с улиц не исчезли, а уж выходя из пивнушки, закуривал практически каждый. И, естественно, тут же попадал в кадр. Наконец, с пятого раза оператор совершил чудо: сумел увернуться камерой от всех курящих граждан, одновременно не потеряв меня из кадра. В этот самый момент к нашей маленькой группе подошли двое подвыпивших граждан. Посмотрели на камеру, на мое разноцветное лицо, после чего один из них поинтересовался заплетающимся языком:
- Синяков снимаете?
- Нет, - отрезал я.
Но они мне не поверили. Останься мы ещё на мгновение у дома Воланда, мне бы точно предложили быть третьим. А я бы отказался: настоящее вернулось окончательно, и нужно было спешить обратно, в свою рабочую каморку на третьем этаже бывшего заводоуправления.
Свидетельство о публикации №214010400932